Помешательство

Болело все. От раскалывающейся головы до ссадин на щеках и синяков на бедрах. Ричард понимал, что это еще не конец — с избиения связанного и беспомощного все только началось. Он пытался вырываться от держащих рук, пытался кусаться и драться, но попытки были тщетными. Когда ему в рот стали вливать касеру, последние надежды, что они остановятся на тумаках и побоях, растаяли окончательно. Голову Ричарда крепко держали и зажимали нос, чтобы легче было разжать ему зубы и пришлось пить, чтобы не захлебнуться. На ухо шептали "Успокойся, прекрати вырываться, расслабься, расслабься, кьердо, раздвинь ноги сам, будет легче." Ричард из последних сил сжимал согнутые колени и тогда несколько пар рук просто вздернули сведенные ноги вверх, стаскивая и так уже едва державшиеся штаны. Кто-то прижимал его голову к земле, а потом, когда его поставили на колени и локти, к своей груди, не давая вырваться, кто-то с пьяной нежностью гладил по волосам у виска, нашептывая "Потерпи, потерпи". Если бы Ричард мог дотянуться, он укусил бы эту издевательски заботливую руку, но он не мог. Он не мог даже отбиваться ногами, только сжиматься и молиться Создателю, чтобы все закончилось скорее. Ужас и отвратительные безнравственные выходки пьяной солдатни все никак не заканчивались, он чувствовал чьи-то пальцы вторгающиеся сзади, потом одного, а когда тот насытился, и вытащил с отвратительным хлюпающим звуком, Дик почувствовал двоих одновременно. После были другие двое, там внизу и еще один тыкался в лицо и рот. Вывихнутая челюсть не поддавалась, болезненно болтаясь, что позволило этим выродкам и в рот Дику всунуть свои отвратительные орудия двоим одновременно. Дик помнил, как его отпустили и он весь грязный в белесых подтеках семени куда-то полз. Ему было все равно куда, лишь бы от них подальше. Они смеялись, называли пьяной свиньей, а потом темнота накрыла, то ли от чьего-то милосердного удара по голове, то ли все померкло, наконец, от выпитого. Он очнулся связанный, накрепко примотанный к походному стулу и издевательства продолжились. Его поили касерой, не давая протрезветь окончательно, еще несколько дней и Дик уже не помнил и не понимал сколько все это длилось. Придя в себя укутанный походным одеялом и укрытый теплыми шкурами, Ричард даже не сразу поверил, что все закончилось. Рядом кто-то был. Дик узнал кэналлийца. Пако! Ричард хрипло позвал и ему дали напиться воды. Ничего слаще, чудеснее и желаннее этой воды он никогда не пил. — Вы спасли меня! Только, Пако... Вы опоздали... Кэналлиец сжал его плечо, показывая, что знает и Ричард замолчал облегченно — не нужно было произносить страшное и мерзкое, его поняли. Пако помог Ричарду поесть и посоветовал поберечься и лежать, и это в самом деле было хорошим советом — когда Ричард двигался везде у него болело и ныло. Несколько дней он приходил в себя, а бессменный Пако как мог заботился о нем: подносил воды, кормил, перевязывал саднящую ладонь с которой, как оказалось, была содрана кожа. Кэналлиец смазывал мазью страшные синяки и кровоподтеки, водил Дика до кустов по естественной нужде и был рядом даже ночью, когда Ричарда оставляли силы и он больше не мог держаться, терял всякую гордость и плакал от жалости к себе и запоздалого страха. Пако гладил по волосам, сжимал его плечо и увещевал: все кончилось, все будет хорошо. И герцог Окделл верил кэналлийцу. Когда Дикон смог сесть в седло их отряд двинулся дальше. Он хмурился, силясь вспомнить, куда они едут и спросил об этом Пако. Тот не сразу, но ответил, что до границы осталось недолго. Снова проснувшись в тишине, Дик поднялся и вышел к общему костру. Была глубокая ночь, но отряд не спал и Дику не хотелось оставаться одному, он решил посидеть со всеми. Ночной воздух был еще холодным, Ричард поежился, сожалея, что не накинул куртку. В руки ему кто-то сунул флягу и он, поблагодарив, выпил касеры, передав флягу дальше. С муторного сна и от жгучего вкуса на языке его вдруг сильнее накрыло ознобом, пальцы заледенели и к горлу подступила дурнота. Шатаясь, Дикон поднялся, обошел костер, тяжело сел рядом с Пако и ткнулся ему в могучее плечо. Было плевать, как это выглядит - герцог Окделл, льнущий к кэналлийскому солдату. Хотелось заплакать, но слез не было. Это ведь его, Пакито, карие глаза смотрели с заботой, когда он смазывал Дику пахучей лечебной мазью оставленные насильниками синяки и раны. В его плечо он утыкался, доверяя свои кошмары и ища утешения. И его мозолистые руки держали Дику голову, пока остальные имели Ричарда и издевались над ним и он ведь тоже брал свое после, шепча, как и тогда утешая "Потерпи кьердо, потерпи еще, красивый мой."