Mine? — Yours

      — С ним покончено, Ваше Высочество. — Вероника стоит перед Королевой, высоко подняв голову и смотря куда-то будто бы сквозь неё.       Кровавые капли всё ещё виднеются на зажатом в её руках клинке. Взор жёлтых глаз остаётся таким же непроницаемо-холодным, как и прежде. Стоя перед самой древней и самой могущественной вампирессой, она не испытывает ни страха, ни благоговейного трепета. Привычным, даже скучным кажется ей этот огромный мрачный зал, равно как и сама их с Королевой беседа.       — Хорошая девочка. — На худом, с точёными скулами лице появляется лёгкая улыбка. Вопреки всем домыслам, Королева не выглядит ни жестокой, ни властной — расслабленным, сдержанным кажется весь её облик. И лишь какая-то едва заметная искра печали, что на секунду загорается в будто бы змеиных зелёных глазах, выдаёт весь тот груз ответственности, что лежит на хрупких её плечах. — Значит, не зря я подозревала его…       — Верно, не зря, — кивает Вероника.       Её задача была, на первый взгляд, простой: заманить этого типа в постель и проверить всё, что о нём говорили во дворце. А дальше — всё по давно уже известной схеме: свести с ума, довести до пьянящего наслаждения да прирезать быстро и незаметно. Звучит, конечно, легко, но на этот раз пришлось повозиться: мужчина сопротивлялся как мог, а габаритов, так сказать, он был весьма внушительных — высокий, полный. Но на то Вероника и Клыки Королевы, чтобы заниматься подобной работой.       — Иногда мне так жаль, что ты… Ты, чудесная, утончённая, прекрасная подобно цветку, вынуждена заниматься подобным ради меня. — Привстав со своего места, Королева подходит к ней ближе, встречаясь взглядом и проводя изящным длинным пальцем по её подбородку. — Ты заслуживаешь лучшего, Ника.       «Заслуживаю, конечно, — усмехается та про себя. — И получу». Королева ведь уже не раз недвусмысленно намекала, что питает к ней особую симпатию. Как знать, быть может, вскоре ей представится возможность стать первой леди Альтас-Парижа?..       Вероника ведь и вправду достойна куда большего: родилась в семье де Сад, одной из главных дворянских семей вампирского мира, всегда жила в роскоши, способностями обладала даже по меркам вампирской аристократии выдающимися — уже в детстве овладела редким навыком ледяного переписывания формул мира. Ей пророчили блестящее будущее, да и, наверное, отчасти это сбылось: далеко не каждому из знати доводилось находиться столь близко к Королеве, а званием её Клыков и вовсе могут похвастаться лишь единицы.       Вот только Веронике этого мало. Совсем на другое место она засматривается, совсем другие отношения её с Королевой — Фаустиной — связывают. И не то чтобы прямо-таки хотелось ей такой близости. Просто… Так будет куда удобнее. Куда проще. Так власть, что сосредоточена в руках этой вампирессы, станет и для Вероники доступной. Она ведь всегда хотела достичь высот. И это — предел её мечтаний. Стать женой королевы. Стать, фактически, второй правительницей вампиров.       В человеческом мире так бы не получилось. Люди… Мыслят слишком стереотипно. Создают себе слишком много границ, слишком много ненужных правил. А вот в Альтасе никто не усомнится в её статусе, если ей вдруг удастся Королеву соблазнить. А ей удаётся. По крайней мере, сегодня уж точно.       Фаустина приближается почти вплотную, склоняясь над ней. Мягкий, но страстный поцелуй следует за этим. Вероника поддаётся. Поддаётся тому порыву страсти, который увлекает и Королеву. Уже не в первый раз так. И не во второй — Фаустина в принципе сдерживать себя не привыкла. Она, с её-то властью, с её статусом, всегда получает всё, что хочет. И сегодня она вновь хочет Веронику.       В этом есть смысл, на самом-то деле: Вероника ведь ей ближе всех и всех дороже; они разделяют слишком много тайн, чтобы между ними оставалась хоть толика недоверия. В послужном списке Вероники немало имён тех, кто загадочно и скоропостижно скончался на пике удовлетворения: с кем-то она была осторожна и внимательна, давая выпить ядовитого вина и потом разделяя с ними последнюю их ночь, а с кем-то — как с тем типом, с которым разделалась сегодня, — даже и не церемонилась особо, просто вонзая в его тело кинжал в тот момент, когда тот меньше всего подобного ожидает. Вероника, если подумать, чертовски опасна — и потому то доверие, что оказывает ей Королева, столь ценно для неё. Фаустина не боится приближаться, даже зная — не понаслышке и в подробностях — на что та способна. Между ними определённо есть что-то — какая-то искра, ярким пламенем горящее чувство. И, на самом-то деле, Королева для Вероники давно уже перестала быть лишь очередной целью, лишь одной из многих. С другими женщинами у неё никогда ничего и не было; с мужчинами она делила ложе лишь для того, чтобы сделать свою работу. Фаустина же и по сей день остаётся той единственной, свои чувства к кому Вероника может назвать настоящими. Поначалу, конечно, всё планировалось совсем по-другому, но каждый раз, когда это вновь происходит, Вероника убеждается — она, чёрт возьми, любит её, точно что-то неведомое и неуправляемое влечёт её к той.       — Иди сюда. — Королева почти приказывает, и Веронике ничего не остаётся, кроме как подчиниться. Тонкие длинные пальцы скользят по её телу, стаскивая красно-белое кимоно; быстро развязывают его пояс, заставляя тяжёлую шёлковую ткань упасть к ногам, и Вероника остаётся перед ней совершенно нагой — хотя это и противоречит всем правилам и приличиям, в силу рода её деятельности на каждое своё новое «дело» она одевается именно так, чтобы угодить очередному уже обречённому партнёру. Впрочем, несмотря ни на что, не испытывает она ни капли смущения или сомнения — даже если кто-то и решится зайти в покои Её Величества, едва ли этот несчастный посмеет сказать хоть слово в адрес её избранницы.       Резким движением Фаустина притягивает её ещё ближе; припадая к её шее, пронзает клыками бледную кожу. Кратковременная вспышка боли привычно сменяется наслаждением; пока Королева пьёт её кровь, Вероника тоже переходит к решительным действиям — неспешно стягивает с её тела подчёркивающее стройный силуэт и продолжающееся широкой пышной юбкой кружевное чёрное платье. Оторвавшись от неё, Королева окончательно избавляется от одежды, после чего влечёт за собой на большую, скрытую алым балдахином кровать.       Вероника следует за ней; вновь берёт инициативу на себя, оказавшись сверху и уже осторожными движениями пальцев доводя её до наслаждения. Проходит немного времени — и протяжный стон срывается с губ Фаустины. Она выглядит чертовски возбуждённой и оттого ещё более привлекательной; собранные в сложную причёску светлые волосы теперь кажутся беспорядочным образом спутанными, а щёки горят едва заметным чувственным румянцем, что резко контрастирует с почти фарфоровой бледностью кожи.       — Да… Так… Восхитительно… — коротко, прерывисто бросает она в промежутках между волнами наслаждения, охватывающими всё её тело. Вероника лишь усмехается, продолжая; она тоже чувствует возбуждение и вожделение, но пока концентрируется на Фаустине, стараясь думать лишь о её ощущениях.       Ещё один стон, преисполненный удовлетворением и страстью, — и наслаждение наконец достигает своего пика. Сделав ещё одно движение, Вероника отстраняется, поняв, что своё дело сделала; ещё несколько секунд Фаустина тяжело дышит, в экстазе откинувшись на подушки. «Всё-таки она того стоит», — думает Ника, не сводя с неё взгляда.       Конечно, случившееся мало что меняет и практически ничего не значит для них обеих — Вероника вполне себе ясно осознаёт это. Не в первый раз. И не в последний, вероятнее всего. Фаустине, по сути, просто удобно: удобно пользоваться ею, её телом и её желанием для удовлетворения — точно так же, как удобно пользоваться её способностями для того, чтобы избавиться от очередного предателя. И Вероника позволяет ей это. Позволяет, уже не понимая, в чём дело: в тщетной ли надежде устроиться получше в этой жизни или в её собственных к Королеве чувствах. Так или иначе, пока что их обеих всё более чем устраивает.       — Моя… — тихо шепчет Фаустина, придвинувшись ближе и оставляя очередной короткий поцелуй на её коже. — Навсегда моя.       — Ваша, — почти неосознанно соглашается Вероника. — Навсегда Ваша.       И, как бы ни пыталась то отрицать, никоим образом не лжёт, говоря это.