Зеркало

      В небольшой личной ванной Кейла Хенитьюза — первого сына графа Хенитьюз, к которому ещё давно прижилось прозвище «отброса» в светских кругах и среди простого народа, за которым никто его и не видел уже — было зеркало. Большое, во весь рост, обрамленное золотой каемкой; такое мало где достанешь даже за большие деньги, такого ни у кого в поместье больше не было. В нем, в холодном свете луны, отражался молодой аристократ с бледной, эластичной кожей, утонченными чертами лица и пустыми, безжизненными кроваво-карими глазами — словно смешались безжалостный огонь и пожираемая им почва. На плечи водопадами спадали отросшие до лопаток волосы; алые, они напоминали закаты, что он любил в детстве смотреть, чувствуя тепло чужих ласковых рук.       Но обладатель невероятной фарфоровой красоты с отвращением смотрел на свое отражение в зеркале. Он ненавидел это тело. Оно напоминало его мать — единственное, что он мог выделить из тумана воспоминаний, из бесконечной череды одинаково серых дней. И потому же он не мог оторвать взгляда, видя за стеклом ее.       Но с недавнего времени красовавшиеся на идеальной коже грубые шрамы, глубокие и больные одним только воспоминанием, рушили всю картину. Теперь его больше никак не назовешь похожим — теперь он отдельный, свой.       Кейлу никогда не нравилось быть собой.       Он день за днем старательно лепил новые и новые маски, что с каждым разом все лучше прилегали к лицу, пока в один день он не потерял себя, заперев глубоко на дне маленькой, хрупкой души, что так и не смогла окрепнуть или вырасти, зациклившись на прошлом.       Кейл боялся жить настоящим. Оно означало в его сознании лишь то, что он сможет снова совершить ошибку, может, даже хуже, чем уже совершил — а за его спиной было много страшных грехов. Хотя что он мог еще потерять, если у него ничего не было?       Кейл выдавил из себя подобие ласковой, нежной улыбки. Но она не смогла тронуть глаза, что он так любил разглядывать в беззаботном детстве, размышляя, как в будущем будет помогать родителям с графством.       «Не похож!» — безмолвно закричал Кейл, хватаясь за волосы, и крик этот, пусть его никто и не услышит, был громче, чем ужас войны. Ярким пятном копна локонов осталась в его руке, и парень, заметив это, прикусил губу до крови и зашипел. Алая струйка потекла вниз, замедлившись на подбородке, где ее смел белоснежный рукав.       Карикатурный образ ублюдочного первенца, и так пустивший пару трещин после инцидента, окончательно разбился бы, увидь кто его сейчас. Кейл по крупицами собирал и осторожно выстраивал репутацию долгие годы не затем, чтобы все разбилось, как стекло зеркала от бессильного удара кулаком — через действие парень выплескивал отчаяние, не умея словами.       Осколки вонзились в плоть, кровь в мгновение залила тыльную сторону кисти, стекая на пол багровой лужицей. Кейл невольно залюбовался тем, как они блестят и переливаются под светом луны из маленького окошка прямо под потоком, до тех пор, пока в глазах не начало слегка мутнеть, и тёмные пятна не перекрыли обзор. Неприятное сравнение их со свежими синяками по всему телу само закралось в подсознание парня. Он уже и не помнил, когда на нем не было ни гематом, синеющих на мертвенно бледной коже, ни случайных ран после стычек с ещё большими, чем он, ублюдками в барах, ни царапин, кропотливо вырисовываемых им, словно художником, на холсте запястья, бедер, шеи.       Кейл опустился вниз по стене на кафель, обжигающий приятным холодом через тонкую ткань одежды, и засмеялся чисто, искренне, отчаянно, запрокинув голову и прикрыв глаза залитой кровью рукой, даже не задумываясь, что может по неосторожности ослепнуть. Он долго смеялся, пока силы медленно покидали его тело. Может, он наконец встретит свой покой?       Но беззвучные шаги, остановившееся за дверью, что Кейл научился различать в тихой тьме лишь спустя долгие годы, прервали звук заливистых колокольчиков в утренней росе, такой же слабый и беспомощный. И ему стало страшно.       Кейл, очнувшись от неведомой дремы наяву, только сейчас осознав, что наделал, будто ошпаренный отдернул руку и уставился на нее, как на чужеродный объект. Но встать ему не хватило сил.       Дверь протяжно заскипела в тишине ночи, распевая для двух единственных слушателей, которым было не до нее, и взгляд упал на знакомые носы ботинок. Гость ничего не говорил, одним взглядом пожирая ужасающую картину, расцветшую под покровом бархатной ночи, а Кейл ничего не отвечал — не было нужды, они оба слишком долго друг друга знали.       Кейл, приподняв голову, пристально всмотрелся в холодные глаза, встретившиеся со странно озорными огоньками в радужках цвета запекшейся крови другого. Там, едва скрываемое не понятно от кого за напускным безразличием, ютилось беспокойство. Кейл широко улыбнулся, по-лисьи сощурив глаза. Он не один — есть тот, кто почему-то никак не давал ему умереть, каждый раз находя раньше, чем его нельзя было бы уже спасти.       «Верно, хах… я не один,» — подумал Кейл, закрывая налившиеся свинцом глаза.