Давай мы с тобой сыграем в прятки

      Давай, мы с тобой сыграем в прятки.       Бежать.       Бежать так далеко, насколько хватит сил.       Она не понимает — в светлых глазах наивная надежда, просьба, вера в лучшее. Он молчит — потому что не может рассказать никому, а тем более Рэй. Страх уносит его далеко: прочь от укрытия, от тех, кто однажды мог бы стать друзьями, от судьбы и тьмы, что давит на плечи. Он почти взмывает в воздух — шаг отделяет его от новой жизни вдали от Первого Ордена, погони, бессонных ночей.       Он решает остаться, потому что не может предать Рэй.       И я тебя искать не буду.       Это игра — тьма забирает её, но ищет Финна среди развалин и пепелища. Он чувствует: хотя не джедай, не обладает силой, и бластер ближе, чем световой меч, Финн ощущает, зачем он здесь. Кайло желает двоих, но забирает одного — потому что прилетает Сопротивление, и потому что Финн лежит среди камней, зажимая ладонью рану на боку. Он не находит его — и облегчение сильнее боли во сто крат.       Но теперь Финн ещё больше обязан Рэй.       Он думает об этом в медотсеке, в полусне препаратов, в переговорной, где ему улыбается сама Лея Органа. Он никто, но они принимают его за своего, и спасают не потому, что что-то должны.       Они тоже не умеют по-другому.       Я найду тебя намного позже.       Смерть близка — Финн знает, потому что она в будущем, прошлом и настоящем. Он должен скрыться, но сам идёт в её руки: белые, как снег, силой превосходящие звезду смерти. В этих ладонях погибли сотни, эти пальцы убили тысячи — не чужих, а своих, потому что Кайло Рену мало предательской крови.       Он ищет жертв среди равных ему.       Рен не был первым и не был единственным — ситхи всегда стремились удовлетворить свои желания, не считаясь ни с чем и ни с кем, и зов плоти не стал для них исключением. Финн слышал — те, кто следуют за ними в темных одеждах, разделяют не только их взгляды, но и ложе. Неизвестно где или когда, но однажды приходил приказ и один из штурмовиков растворялся во тьме красно-чёрных стен. Финн не задумывался об этом — не предполагал, что нужно, пока тьма не коснулась его. Он узнал за две недели: когда сообщила Фазма и отправила на внеплановый осмотр в медотсек. Ему давали препараты, от которых болел живот и по телу проходила тягучая незнакомая дрожь. Он не хотел — ничего из этого, и даже то, что его отправили на миссию, вначале показалось спасением. Но тьма обернулась, увидела его даже сквозь шлем: чужие глаза обожгли, ладони прикоснулись к душе сквозь броню, и Финн понял — нужно бежать.       Сегодня, сейчас, если он хочет остаться в живых.       Я найду тебя совсем другим.       Но не теперь, когда в его руках чужая жизнь.

***

      Боль пробуждает его ото сна — измученное тело стонет, отзывается неудовольствием на каждое движение. Вокруг темно: чернота струится по бедрам, стекает на пол и стены, скрывая далекий свет звёзд, чья свобода где-то далеко, и не ограничена панелями и стеклом. Финн в постели — чужой, пахнущей чужим, и помнит всё: каждое слово и каждое движение, причинившее боль.       Предатель!       И я с тобой играть не буду.       Он знает, зачем взял в руки меч, зачем поднял его, защищаясь. Он хотел сохранить её — хрупкую надежду, луч света Вселенной, что спасла бы их всех от тьмы. — …Рэй… — Уже мертва.       Он выступает вперёд — высокий, тёмный, озарённый светом луны. Финн не может шевельнуться: горит позвоночник, и он мучительно выдыхает, не сводя глаз с приближающегося Рена. — Больно?       Он знает — просто хочет услышать, подтвердить свои слова его слабостью. Темный взгляд не обещает спасения и вообще ничего: Финн не может разобрать, что живёт в глубине этой души. — Зачем… ты убил её?       Ему не страшно — огонь в позвоночнике разрастается, давит, перекликаясь с плящущим в сердце пламенем. Красный меч Кайло выжег всё подчистую — и скоро даже от тела не останется и следа.       Ведь они — не ты.       Весь этот мир не ты. — Чтобы она не убила меня.       Сухо, бесстрастно, непримиримо. Финн знал — или он, или она, но так надеялся, что Рэй останется вживых. В его реальности никогда не существовало сказок: герои умирали, мятежи подавлялись — только По и Рэй ворвались в пелену тумана яркими кометами, указав Финну путь.       И вот одна сгорела, уступив черноте. — Ты всё равно умрешь. — Каждое слово — всё равно что кусок металла, тяжелый, горячий, давящий на грудь. — Однажды. — Как и каждый. — Он уже рядом, нависает, сливаясь с тьмой. — Знаешь, кто не умрёт сегодня?       Финн кричит — рука, занесенная над ним, будто выламывает кости, натягивает жилы и нервы. Он слепнет от вспышки боли, и задыхается, ощущая вместо огня тепло — правильное, живое, нужное, возвращающее силы окоченевшим мышцам. Его будто вывернули наизнанку, но тело уже забыло — фантомные ощущения длятся столь краткий миг, что он уже не верит себе и им.       Дрожащая рука ощущает целый позвоночник и сросшиеся заново кожу и мышцы. — Начнём. — Давление на горло несравнимо с только что пережитым и от того не вызывает никаких чувств. — Ты должен достаточно ненавидеть меня, Финн.       Какие розы — шипы да занозы.       Он не болен — в тёмных глазах нет безумия, блеска пропасти. Его сила давит, ворочает тело, будто тряпичную куклу, проникает под кожу острой иглой. Финн не может сопротивляться ей — потому что измучен болью, и принимает, позволяя достичь самого сердца. Она не приносит мучений, но вдруг даёт ответ — человек перед ним изломан больше, чем сам Финн.       Он собрал себя по кусочкам из того, что смог.       Это удивительно — читать как открытую книгу того, кто избавляет его от одежды, не меняясь в лице, того, чьих вспышек гнева боится каждый на корабле. Не разобравшийся в себе, неуправляемый, снедаемый собственной мощью — Финн узнает так, если бы он рассказывал о себе сам.       Только во сто крат честнее. — Зачем… — Его голос хрипит, срываясь в миг первого прикосновения. — Зачем мне ненавидеть…       Кайло молчит — он занят изучением, но Финну и не нужен его голос, чтобы слышать. Он желает — желает так страстно, так давно, и не думает, что может получить, а потому довольствуется иным.       Вместо любви — ненависть.       Вместо согласия — принуждение.       Твоя вечность о любви имеет срок.       Финн наблюдает за ним из-под полуопущенных ресниц, за тем, как движутся его бледные ладони на бархате загорелого тела. Кайло не груб: спокоен, настойчив, а его прикосновения не приносят ничего.       Боли — ибо её нет.       Удовольствия — ибо Финн никогда и не знал подобного.       Он будто под анестезией: нет страха, что до этого заставил его бежать, а происходящее не вызывает отвращения. Оно просто случается — пальцы сжимают бедра, скользят между ягодиц, технично, неторопливо, размеренно, и в этом есть какая-то отстраненность. Финн никогда не был с кем-то близок, но бледное лицо кажется ему чересчур спокойным: горячий член упирается в бедро и будь он сам в подобном состоянии, не смог бы вести себя так сосредоточенно. — Ты удивительно податлив. — На широком лбу залегает глубокая морщина. — Занимался этим с кем-то из Сопротивления?       Ну зачем мне это надо было?       Финн молчит — ощущение инородности сковывает всё его существо. Воздух выходит из лёгких не так просто — его много, когда нужно выдохнуть, и мало, когда хочется вдохнуть. Слабая искра отвлекает: вспыхивает под кончиками пальцев, но влияние её ничтожно мало, чтобы можно было назвать это ощущение наслаждением.       Приятным теплом, но не более.       Кайло отстраняется неожиданно резко, рывком срывает с тела форменное одеяние. Таким он больше похож на себя обычного — когда ситхом владеют не разум, а эмоции. Кайло — что каменистый берег, на который иногда накатывают волны: раз он спокоен, а в другой о скалы бьётся буря. Финн в эпицентре, в ледяных его объятиях, но равнодушен ко всему — очевидно, после произошедшего он просто не способен вести себя иначе. — Член предателя показался тебе лучше имперского?       Финн молчит — проглоченные стоны встают комом в горле, но он клянётся, что не издаст ни звука. Больно спине: ещё не зажила до конца, но там, внизу, чувство совершенно иное. Кайло много — он распирает, давит, и в этом ощущении есть что-то, приносящее глубокое удовлетворение.       Дай себя, пока совсем не стало поздно.       Он терпит — руки на спине, укус в плечо, силу, что врывается в него с каждым толчком. Финна ведут: постепенно, медленно и вдруг взрывают, уговаривают, бьют, любят и насилуют. Это странно — после безмолвности, безвкусности жизни тысячи эмоций, осколков, врезающихся в заледеневшее от боли сердце.       Он умрёт?       Или преодолеет и это?       Вдох — так глубоко, так остро, что почти плохо. Это не отрешенность, не безразличие — его покидает сознание, уплывает, оставляя свет. Свой или чужой, холодный, тёплый, он мерцает голубым, красным, отключает и не даёт упасть в пропасть. Что-то на кончиках пальцев: мягкость белой кожи, твердая суровость костей, летящие прочь предметы. В хаосе он, сознание, комната, эмоции — всё перемешано, спутано, неожиданно близко и далеко.       Он просто закроет глаза.       Ненадолго.       Навсегда.

***

      Я погибаю, умираю, сильно скучаю.       Но больше к тебе не вернусь.       Он жив — лежит на чёрной глади, чувствуя холод. Он пробирается к рукам под серой тканью, к ладоням, оставленным без тепла чужих пальцев. Финн видит — слышит шаги, шум взлетающего аппарата, сжимает кулаки, преодолевая боль.       Давай мы с тобой сыграем в прятки.       И я тебя найду.       Найду, Кайло.       Однажды найду.