Октябрь горит

— Ты обещал, обещал мне, блять, — Петя не злится уже, у него в голосе безысходность и истеричные нотки, а в руках початая бутылка виски. Так легче. Ну или хотя бы кажется, что легче. — Зачем мне броник, я сам себе броник, не ссы, — пародия чужого голоса явно не удаётся. Хазин не уверен, что это хоть когда-то теперь получится ещё раз. Он хочет проплакаться, но слез нет. Как кто-то щёлкает выключателем и все. Ни единой слезинки. Ни когда он Грома к себе прижимал, истекающего кровью, ни пока оформлял все, ни на похоронах. Зато сейчас сидит на холодной земле, прислонившись спиной к памятнику и пьёт, чтобы чем-то забить пустоту и забыться. Потому что Хазин себя винит в произошедшем, потому что не полезь он в задержание тогда, Игорь жив был бы. И от этого в десять раз хуже. — Дурпетровна сбежала, как только я домой тогда вернулся. Сказать тебе забывал. Вот видишь, она всегда тебя больше любила, даром, что я ее нашёл, — очередной глоток обжигающего напитка приносит если не успокоение, то смирение, что ли. Петя глубоко вдыхает, стараясь найти в себе силы хотя бы встать. — Я скучаю, Игореш, так скучаю, что хоть самому вскрывайся. Мне даже заботиться не о ком теперь. Только работа держит. Но мысль, что мы с тобой на другой стороне не увидимся, правда убивает, — Петя поднимается наконец, даже не шатается, что уже достижение. — Люблю тебя, — хлопает по памятнику и плетётся к выходу с кладбища. Дома вместо привычной тишины его встречает жалобное мяуканье, и Петя первый раз за месяц плачет навзрыд, прижимая к себе кошку. Легче все ещё не становится.