Я люблю тебя, кстати

***

      Нельзя подойти к человеку и сказать ему: «Я люблю тебя.» Не имеет значения, серьёзно ли это произнесено, или это твои пьяные друзья решили над тобой подшутить. Это до невозможного тупо. Как можно в здравом уме сказать эти три слова и сделать вид, что, так и должно быть? Как можно это совершить со спокойным лицом, рассчитывать на взаимность, а потом просто пойти куда-то. Куда-то туда, где нет того самого человека, которому признались таким странным образом. Рома негодует. Он в бешенстве, и правда готов убить кого-то чем-то тяжёлым. Определённости в голове столько, сколько и уверенности. Ноль. Пустое множество. Подойти и признаться так, это настолько ужасное решение в вашей жизни, как залить в себя пару бутылок безалкогольного пива и додуматься прокатиться под ливень на своём любимом мотоцикле. В голове какая-то манная каша с комочками. Вроде всё ясно, а вроде хочется блевануть на железное покрытие перед собой.       Такое сравнение напоминает Лололошке какой-то из выпусков новостей по Первому каналу давнего две тысячи десятого. Когда женщина из ревности расцарапала и разукрасила своему бывшему мужу машину. Жалко было ту бедную иномарку. Хотя, даже без этой умалишённой это корыто вряд ли бы прожило ещё года два. Фильченков видит мелкие повреждения даже через ужасное качество камеры и кривые ракурсы оператора. Ещё бы, столько лет провозиться с техникой и общаться с сумасшедшими людьми, которые разгоняются на мотоцикле до максимума. Мотогонщики? Нет, можно назвать их просто придурками. И выделить среди них любителя адреналина, чертовски красивого, немного туповатого, любящего провоцировать и подкалывать людей… Просто Джонни Колбая. Просто фанатик, маразматик, не слезающий со своей драгоценной «Анжелики» ни на секунду. Назвать транспорт в честь бывшей и постоянно материть её при перегреве на поворотах это, по-вашему, нормально? Лололошка вот думает, что придурковатый американец уже просто рехнулся.       Да, Рома выучил английский диалект, потом американский и переехал в США, окончил институт мотомеханики в Орландо, изменил решение в последнюю минуту и отправился в Нью-Джерси, в немного душный город Миллвилл, и сразу же попал. Попал по полной и в главный состав одного из лучших мотоклубов и многократных чемпионов по суперкроссу. Рома не стремился стать спортсменом. Никогда не пытался даже начать заниматься. А ему и нельзя было. Лошка был тощим, достаточно высоким и честно старался не бесить новоиспечённую команду, занимаясь неполадками и усовершенствованием техники молча. Сотрудничать с Харли-Дэвидсон и засылать им на почту большое количество пробелов в новом выпуске спортивных моделей было весело. Выводить из себя офисных работников компании — ещё веселее.       С Джонни он, вроде как, благодаря общительному канадцу в их коллективе, подружился сразу, не реагируя на его тупые шутки про Россию. Потом, правда, как только Колбая узнал, что механик вообще-то как раз таки из той-самой-страны, для приличия молчал и лишь изредка кивал на указания и внесённые изменения. Извиняться не собирался, а вот возместить косвенно потраченные нервы без пяти минут студента в неполной мере — ещё как. Пары дней тишины было недостаточно. На том они и разошлись, как-то телепатически, мысленно обещая устроить друг другу райскую соперническую жизнь. Не прошло и дня без безалаберности Колбая, едких вставок Ромы, идиотских ссор и наматываний кругов по лучшему парку авто и мотоспорта. Как бы они не выясняли, кто в словесном споре круче и чья задница окажется в местах не столь отдалённых, оба друг друга уважали и могли положиться в экстренных ситуациях.       Про Фильченкова с первого взгляда нельзя сказать, что парень был надёжным. Но кто, если не он? Ведь именно шатен из раза в раз выручал Джонни и путал журналистов, приходил в два ночи в бокс и ремонтировал нечаянно сломавшуюся технику, забирал пьянь с баров и отводил домой. Если не доверие и полная самоотдача с его стороны, то что это?       Про Флэка с первого взгляда нельзя сказать, что он заботливый. Но кто, если не он? Ведь именно брюнет из раза в раз приносил худющему механику кофе и любимые пончики, которые так нечаянно захватил по пути специально для «ненавистной колючки», будил звонками в рабочие выходные при условии, что Рома каким-то магическим образом проспал. Если не взаимопонимание и доброта с его стороны, то что это?       У них совершенно разные цели, разные возможности, да и люди они, как бы, очень даже разные. Но всегда было между ними что-то тёплое. За два года именно они укрепили коллектив. Лололошка командовал техническим составом, Джонни ради его похвалы выигрывал суперкроссы раз за разом. Хвалил его Фильченков слишком редко, и это, между прочим, очень сильно било по самолюбию Колбая. Эго экстремала было экстремально велико. В два раза больше, чем желание приехать первым. И Рома постоянно тыкает в огромный теневой пузырь тонкой иголкой. Жаль в глаз Флэку ещё не попал.       Нельзя подойти к человеку и сказать ему: «Я люблю тебя.» А Рома подошёл и сказал, пусть это и до невозможного тупо. Механик был совершенно точно в здравом уме, когда говорил эти самые три слова и сделал вид, что так и должно быть. Со спокойным лицом, рассчитывая на взаимность, на хоть какое-то ответное движение со стороны Колбая.       За эти же два года Джонни научил и самого Лололошку кататься. Не на спортивных экземплярах, нет. Им механик нужен хотя бы живым. На обычных, но очень качественных японских моделях, которые выделил Фильченкову из собственной коллекции. С его стороны это выглядело до абсурда смешно. Как только брюнет выкатил свою гордость из большого гаража за домом и поставил Рому перед фактом, что научит его ездить на этом, то тёмные глаза искренне засверкали от энтузиазма. Стоило в них посмотреть, как Рома уже точно не мог отказаться и принял своё поражение поднятыми руками вверх.       Ключи громко звенели. Джонни протянул их своему будущему лучшему другу, абсолютно не замечая, что когда Фильченков их берёт, то невзначай касается его чуть дольше принятой для коллег незримой нормы. Лошка впервые за пять минут не язвил, и усаживаясь, слушал инструкции профессионального гонщика. Тело напрягалось само, а чужие горячие ладони тогда легли поверх перчаток. Это расслабляло настолько, что Рома чуть не прослушал половину нужной лекции. «Если сам Фляжка-Великий решил меня обучить — пожалуйста.» Где-то сбоку возмущённо звучало: — Я не Фляжка! Чувак, ты задрал меня так называть. Если я Фляжка — то ты максимум Ромашка. — Ромашка покрасивее Фляжки звучит…       Остальное Рома не особо помнит. Но ему хватает и этого жалкого обрывка. В последнее время Джонни смотрел только на его профиль. Ни на гордых сыном родителей, ни на главных спонсирующих лиц, ни на президента. Чёрные глаза искали только «русскую колючку», пытаясь лишний раз взять себя в руки. И всегда находили. У себя дома, в боксе, на разговоре с политиками и журналистами. Фильченков был особенным предметом успокоения. Как антистресс, только жамкать нельзя. Лишь смотреть и наслаждаться запахом машинного масла, бензина и мятой от жвачки.       Свой богатый словарный запас, кстати, Лошка расширил благодаря Джонни. Колбая иногда становился лучшим сапожником года и выносил всё и вся своими концертами. До какого-то времени никто не давал отпора зазнавшемуся спортсмену. До того момента, пока в бокс не пришёл Рома и устроил ему мозговой штурм. В первый раз Фильченков проиграл, переходя на родной язык, но вот в дальнейшем… Гонщику пришлось несладко. В последующем это вошло в привычку, а в данное время и вовсе обыденность. Поругались и поругались, потом можно пойти выпить кофе и обсудить третий размер у сестры Алена Бейкера. Их противник, кстати, сидел и обсуждал это вместе с ними в одном из элитных баров Миллвилла.       По первому году пребывания, Лошка не мог не удивляться. С одной стороны, американские студенты казались до жути тупыми и бесили одним своим словом «чувак» до такой степени, что Роме хотелось заткнуть себе уши и постучаться головой о косяк. Слишком идиотская прямая и панибратская речь. А на лекциях… Некоторые менялись в глазах Фильченкова с примитивных одноклеточных существ, до хомо сапиенса. Как сильно учёба меняет людей… А с Колбая Рома наконец-то привыкает вести такие диалоги, пусть до сих пор избегает этого «чувак» за километр, но не кривится от этого слова только из уст Джонни. — Мать вашу, это же ебаный пиздец…       Говорит как-то механик, когда пару накаченных ребят и Колбая внесли в бокс разбитый к чертям мотоцикл и «поставили» на законное место. Все в помещении непонятливо переглянулись. Не поняли его. Колбая прожигал его своими чёрными омутами, потирая руку. «Значит, вовремя успел спрыгнуть…» — думает Рома и без лишних слов закатывает рукава чёрной рабочей рубашки, поправляет съехавшие очки. — Что, прости?       Эти слова приводят Фильченкова в минутный ступор, но механик лишь отмахивается и придирчиво осматривает смятый в помятую панель перед. Где-то сбоку уже подошли вызванные врачи, ушли те самые перекаченные монстры, а канадец в их команде ищет в телефоне переводчик с русского на американский и через пару минут смеётся как ненормальный. Рома не обиделся. Хмыкает, не ворчит, когда Флэк треплет его по голове здоровой рукой и шатен не смахивает отросшие пряди с лица. Не успевает. За него это делает Джонни.       Нельзя подойти к человеку и сказать ему: «Я люблю тебя», а потом просто поехать куда-то к морю. Куда-то туда, где нет того самого Джонни Колбая, которому признались таким странным образом. Флэк явно негодует. Он в бешенстве и правда готов убить Фильченкова, переехав его своим мотоциклом.       Непогода всё же настигла Лошку неожиданно. Первые крупные капли ударили по стеклу достаточно сильно, а темень нависла над ним с удвоенной силой. Рома додумался залить в себя пару бутылок безалкогольного пива и решился прокатиться под наступающий ливень на своём любимом мотоцикле, который на последнее Рождество подарил ему Колбая из своей коллекции. Красивый такой, чёрно-синий, марки Ямаха, натуральный японский продукт. От этого становится смешно, если бы не стена дождя, всё же накрывшая его. Пришлось ехать медленнее, включить фары и прислушаться к тихой музыке в беспроводных наушниках.       Но даже сквозь тяжёлый метал, Рома услышал такой знакомый звук мотора, который сам же по кусочкам недавно и собирал. Чёрный спортивный гоночный костюм мелькнул рядом всего на секунду, а сердце бешено забилось. Скорость прилично снизилась и Джонни уверенно перегоняет его, останавливается на приличном расстоянии и криво паркует нумерованный мотоцикл поперёк дороги, ставит подножку и соскакивает с него. Фильченков тормозит рядом, не желая въехать в Колбая, автоматически ставит подножку, но не желает вставать с насиженного места. Хотя им обоим явно хочется прибить друг друга.       Музыка значительно стихла под звуками дождя и частым биением сердца. Голубые глаза сквозь стекло смотрели неверующе, с толикой обиды. Свой шлем Флэк снимает без лишних раздумий, оставляя его на сидении и подбегает к Роме. Ему потребовалось какое-то время, чтобы унять дрожь в пальцах и снять защиту, оставив её на коленях. Холодная вода неприятно мазнула по лицу, мгновенно накрывая волной ещё сухую кожу. Оба не отводят взгляд, смотрят точно в знакомые пьянящие глаза напротив. — Хэй… — Голос Колбая непривычно низкий, хриплый, заставляет пройти табун мурашек по чужой, напряжённой, прямой спине, — Я тебя, кстати, тоже.       И наклоняется. Наклоняется непозволительно близко, закрывает бледное лицо от хаотичного дождя и целует. Порывисто, уверенно. Руки тянутся ухватиться не за руль или уже упавший шлем, а за крепкие плечи. Пальцы сами нащупывают жёсткие промокшие волосы Колбая и зарываются в них, сжимая, когда Джонни уверенно обнимает его за талию и наваливается сильнее, заставляя облокачиваться о мотоцикл. Промокшие костюмы липнут к телу. Они не рассчитаны на такую буйную погоду. Фильченков вымокает до нитки, портит наушники и наверняка разбил стекло защиты. Эти неважные мелочи они оставят на потом, когда доберутся до бокса. Когда эта глупая ситуация прояснится. Ведь нельзя просто так сказать человеку о своих чувствах и уехать ближе к морю в такую непогоду.