Ты мне доверяешь?

и мимолётом брошенный взгляд может сниться ночами, преследовать в снах голубыми очами.

××П××

Возвращаясь после смены домой в свою квартиру на Карвин-Дью, я вижу, что свет в окнах не горит. Поэтому с облегчением выдыхаю. Не спеша поднимаюсь на свой четвёртый этаж пешком и открываю дверь, от усталости шумя ключом в замочной скважине. Прямо у порога, не включая свет, сбрасываю обувь, сменяя её удобными домашними тапочками, бросаю ключи на тумбу, которые с грохотом звенят о стеклянную поверхность. Абсолютно игнорирую это. Хочется спать. Последние несколько дней я засыпал на рассвете и спал урывками то по восемь часов, если повезёт, то по четыре, когда совсем не повезёт, и процесс мышления и воображения заслонял любые банальные человеческие потребности, даже такие необходимые как сон и отдых. В гостиной прохладно, одиноко и пусто, обхожу длинную стойку на манер барной, разделяющую два помещения, одним шагом преодолеваю две ступеньки на подъём и оказываюсь на кухне. Всё так же в темноте набираю стакан холодной воды из графина и опустошаю его. Даже не задумываясь, скидываю пиджак на спинку дивана. Глаза почти слипаются. По пути в спальню стягиваю через голову футболку, бросая её где-то у шкафа на пол, туда же отправляются штаны и носки. Не имею никакого желания и сил принимать душ прямо сейчас, решаю оставить это на завтрашнее утро. Заваливаюсь в постель и чувствую, как мягкая подушка сразу принимает меня в свои объятия, стремительно обволакивая сном и утягивая на глубину подсознания. По голой груди тут же скользит чья-то тёплая ладонь. На секунду воображение подсовывает картинку, которой не суждено сбыться, но разум быстро берёт верх. Распахиваю глаза и поворачиваю голову. На левой половине кровати лежит Глория. Одной рукой подпирает свою голову, а второй принимается выводить круги по моим плечам, заставляя кожу покрываться неприятными мурашками, а мышцы окаменеть. В полутьме виден слабый блеск её гладких светлых волос. И что она опять здесь делает? Чувствую, что раздражение, которое, казалось бы, уже ушло спать, снова подняло своё недовольную морду и начинает всё больше просыпаться, разгневанное от измотанности. — Ты опять долго, — мурлычет она, думая, что это добавляет ей сексуальности. Глории восемнадцать. На вид и вовсе все пятнадцать. Большие, цвета тёмного мёда глаза с длинными оленьими ресницами придают ей вид беспомощного ребёнка, которого нужно защищать и оберегать. Оберегать её, разумеется, вовсе не нужно, её стоит опасаться. Проблемы своего слишком детского внешнего вида девушка решает обильным и ярким макияжем, раскованной одеждой и неординарной причёской. Иногда помогает, хотя она всё равно не перестаёт выглядеть избалованным подростком. Я не ночевал в этой квартире несколько ночей, и я не знаю, ждала ли она меня здесь в каждую из них. В первую ночь я точно знал, что она была тут, в последующие же я заезжал сюда только днём перед работой, ни в одной из комнат не оставалось и следа девушки. — Много работы, — отвечаю, раздражённо сжав зубы. — Ваш ресторан работает максимум до одиннадцати, а ты являешься домой чуть ли не к двум часам ночи, — не смотрю на неё, но чувствую, что она надувает свои пухлые губки. Перехватываю ладошку, чтобы предотвратить её дальнейшие выразительные посягательства на моё тело. Понимаю, что сделал это слишком резко и агрессивно, поэтому в надежде сгладить углы подношу её в своим губам и безучастно целую, будто бы так и планировал изначально. — Наш ресторан работает до последнего клиента. — Неужели ваши клиенты настолько глупы и эгоистичны, что не понимают того, что вы тоже хотите домой? — ругается она, а я безмолвно скалюсь. Как будто она сама не такая… — Я хочу спать, давай поговорим завтра, — отпускаю её маленькую ладошку, укладывая ей же на бедро, отворачиваюсь, подсовываю свои ладони под голову и пытаюсь провалиться в забвение как можно скорее. Глория, видимо, и не планирует униматься. Она придвигается ближе, выбираясь из-под своего одеяла и забираясь под моё, я чувствую тепло её тела спиной. Она начинает скользить ладонью по моей спине. Ведя узор сверху вниз и обратно. Неторопливо и сосредоточенно. Сначала я напрягаюсь, не желая её ласк, подспудно стискиваю зубы и молчу. А она всё продолжает выводить своими тоненькими горячими пальчиками причудливые фигуры на моей коже. Стараюсь не обращать внимания, медленно расслабляю спину, игнорируя. Пусть думает, что мне совсем до неё нет никакого дела. Глория воспринимает это по-своему и перемещается на бицепсы, продолжая поглаживать. — Глория, я устал! — обессилено выдыхаю я, понимая, что притворяться бессмысленно. Надеюсь на благоразумие девушки, но, как оказалось, тщетно. Блондинка льнёт ближе, и я чувствую её обжигающее и сбитое дыхание на своей шее. — Я могу помочь расслабиться, — и её левая рука спускается по моей вниз, огибает торс и тянется к резинке трусов. Резко перехватываю её и разворачиваюсь лицом к ней, чтобы она видела собственными глазами сколько неприязни вызывает во мне. — Нет! Мой голос звучит грубо. Мне отвечает её возмущающийся и ни капли не смущающийся взгляд. Это не первая её подобная попытка. А я-то, глупец, думал, что мы пришли к компромиссу, способному более менее устроить нас обоих. — Да ладно тебе. Это же не секс. Формально не он… — она снова пытается быть нежной, предстать передо мной обольстительной кошкой. — Просто небольшое расслабление. Нам обоим не помешает. Я соскакиваю с кровати. Я пытался это выносить. Правда пытался. Но поведение этой девушки порой сводит меня с ума. Причём не том самом дурманящем смысле, в каком могло бы. Внутри клокочет вдруг откуда-то поднявшийся гнев, достучаться до которого как правило крайне нелегко. Обычно я не стал бы на неё кричать или вообще разговаривать на повышенных тонах, но, видимо, усталость всё же берёт своё, и у меня уже нет сил вести свои обычные обходительные и тактичные беседы, взывая к чьему-то благоразумию. — Что ты вообще тут забыла? — злобно шиплю я, но с каждой новой фразой голос становится громче и суровее, в конце почти срывается на крик. — Почему ты спишь в моей постели, у тебя есть свой дом, а мы ещё не супруги. Я дал тебе ключ на случай необходимости, чтобы, когда тебе было нужно, ты могла попасть сюда, а ты заявляешься каждый день! — Развожу руками в стороны больше для того, чтобы успокоить самого себя. Глория угрюмо молчит. Могу поклясться, что её тонкие бровки сошлись на переносице во взгляде глупого ничего не понимающего щеночка. — Посплю на диване, — она пытается выскользнуть из-под одеял. — Нет, — выдыхаю я, немного придя в себя, — нет. Лежи, я сам лягу в гостиной, — стягиваю свою подушку, не дожидаясь её ответа, и ухожу. В ящике под диваном отыскиваю тонкий плед и им же укрываюсь. Идиот. Не нужно было на неё кричать. Она не виновата в том, что я влип в эту историю. Но даже тут есть свои границы. Я должен терпеть её, но не обязан терпеть и её выходки. Уж на это у меня должно быть право. Через несколько месяцев мы должны стать официальными мужем и женой, тогда я уже не смогу избегать своих «супружеских» обязательств. До этих пор мне это удавалось, прикрываясь всякого рода брачными ценностями и своей порядочностью. Даже слишком сильной порядочностью для человека, который уже четырнадцать лет как житель этого порочного города с его всевозможными грехами, беспощадно затягивающими каждого попадающегося на их пути. Я бы хотел сказать, что столица не испортила меня, но это не так. Пороки проникают во всех нас, и проникнут даже в Китнисс. Китнисс, которая олицетворяет собой чистоту и невинность. Она — ясное безоблачное небо, скрытое загрязнениями этого города, до неё не добраться. Никто её не достоин. Уж точно не я. Бушующие эмоции потихоньку успокаиваются. И, закрыв глаза, впадаю в тревожные объятия сна. Когда я просыпаюсь, Глории в квартире уже нет. Возможно, я сильно обидел её, придётся извиниться. Но выставить чёткие границы всё же стоит, она не привыкла к каким-то ограничениям, и они для неё как очередная игра, которую она обязана выиграть. Я наспех принимаю душ, завтракаю и спешу в квартиру на Раст-Стрит. Внутри головы столько спутанных мыслей, что я вижу только один способ как их можно распутать. Ну или хотя бы облегчить себе эту участь. Сразу спешу к окну. Время клонится к полудню, а значит, Китнисс на работе и дома сейчас никого нет или только её мать, если она после ночной смены. С недавних пор меня всё больше и чаще тянет сидеть у этого окна. Только огромными усилиями своей силы воли я смог заставить себя покинуть эту квартиру прошлой ночью, иначе это обиталище навеки стало бы моей темницей и раем одновременно. Через прозрачное стекло и её отодвинутые занавески заглядываю в комнату Китнисс. Постель как всегда идеально убрана, нет и намёка на беспорядок или неряшливость. Однако мой взгляд сразу цепляется за одну, казалось бы, незначительную деталь, но такую быстро пробуждающую во мне что-то совсем нехорошее и тёмное. На второй тумбочке стоит ваза с букетом белых цветов. В мозги сразу закрадываются опасения. Это Гейл их ей подарил? Они для неё настолько много значат, что она держит их у своей кровати? Думает ли она о нём ночью, когда чувствует их аромат? Бросаю последний взгляд на пустующую комнату и направляюсь к мольберту. Ставлю чистый холст, долго и привередливо подбираю подходящие кисти, беру палитру в руки и думаю, какие оттенки мне сейчас хотелось бы изобразить. Закрываю глаза в попытках представить то, что я сейчас чувствую. Однозначно что-то неприятное. Ревность. Может быть, даже злость. Чувство отчаяния и несправедливости, из-за того, что не по своей воле должен быть с той, которую не люблю. Что та, которая действительна мне дорога, от меня непозволительно далека и недостижима, и я не имею права к ней прикасаться. Выдавливаю из тюбиков на палитру нужные цвета, замешивая новые оттенки, складывающиеся у меня в голове. Снова закрываю глаза и начинаю интуитивно выводить что-то кистью. Выбрасывать на белоснежное полотно свои эмоции, чтобы хоть на время избавиться от их оседающего и мерзкого ощущения в самом своём нутре. Сначала моя ревность. Чувство, которое мне следует вообще забыть. Китнисс не моя, и никогда не сможет ей стать, ни она, ни я этого не позволим. Я не имею никакого права претендовать на неё, но меня ужасно раздражает этот увивающейся за ней сероглазый воздыхатель, что хвостиком бегает за ней, словно цербер. Злость. Делаю ещё мазки, в этот раз они кажутся агрессивнее и толще. Напористее. На что я вообще злюсь? На себя или на обстоятельства, поставившие меня в такое положение? На Гейла, который всюду следует за Китнисс по пятам, или на неё саму за то, что ничего с этим не делает? Может, всё дело в неопределённости, что повисла между нами. Хочу ясности, хочу честности, хочу Китнисс. Но никогда не смогу её получить, потому что сам не смогу отдаться ей в ответ. Я и себе-то больше не принадлежу. Делаю лёгкие брызги. Глаза по-прежнему не открываю. Отчаяние. Глупое положение, в которое меня поставила моя семья. Глубокая финансовая яма и неправильные знакомства, решения, загнавшие нас всех в безвыходную ловушку. Несправедливость. Почему именно я должен жертвовать своей жизнью, своим будущим, своим счастьем, чтобы исправить чужие ошибки? Понятное дело — семья. Если есть проблема — она общая. Но почему исправлять её должен один человек? Почему один человек выставляется на аукцион моральных ценностей? И всё только лишь потому что ему не повезло. Бедненький мальчик Пит Мелларк. Гнев кипит во мне, заставляя кровь бурлить, и на лбу выступает испарина. Открываю глаза, взирая на тот ужас, что творится внутри меня. Сплошное тёмное месиво. Оттенки грозового, цианового, белуги и даже алого смешались в истошное пятно скорби и страдания. Это не похоже на излияние чувств. Только лишь на излияние боли. Нет. Я никогда не покажу эту картину Китнисс. Нужно написать что-то другое. Снова отвлекаюсь на окно и обнаруживаю движение. Сначала думаю, что это мать Китнисс, но приглядевшись, понимаю, что это сама Китнисс. Видимо, она сидела в зале или была в ванной комнате, и я её не заметил раньше. Она выглядит так, будто ещё не выходила из дома. Волосы распущены и спутаны, на ней ночная шёлковая майка и такие же шортики. Выглядит… очень домашней. Чувствую, что буря внутри сама уже закупорила себя в банку. Невероятное влияние, какое эта девушка оказывает на меня немного пугает. Я даже не могу с уверенностью сказать, что в ней особенного, что такого цепляющего. Я знал её ещё когда был ребёнком. Тогда мы вместе с родителями жили в Двенадцатом. Помню, как отец показал на неё и сказал, что хотел жениться на её матери, но та сбежала с шахтёром. Я тогда мало внимания уделил его словам, потому что им всем завладела девочка в красном клетчатом платье. А потом ещё её песня на уроке музыки. Её голос. Она не помнит меня, что неудивительно. Мы не общались, были лишь детьми, изредка сидящими в одном школьном классе. Потом я уехал. Долгие четырнадцать лет прошли с тех пор, но голос девочки с двумя косичками по-прежнему преследовал меня. Во снах он дарил мне покой и умиротворение. Её песня — именно в её исполнении — всегда ассоциировалась у меня со словом «дом». Как же я удивился увидев её через дурацкое обычно так раздражающее прозрачное стекло на своей кухне. Сначала я подумал, что окончательно спятил. Что девочка из моих давних снов начала преследовать меня наяву. Но нет. Это была она. Настоящая Китнисс Эвердин. Здесь. В Капитолии. Я не хотел следить за ней. Не хотел украдкой наблюдать. Не хотел ехать за их грузовиком, петлять дворами, ступая по её следам. Не хотел снимать квартиру напротив, пустующую так удачно. Не хотел приходить сюда и любоваться за тем, как она укладывается спать или просыпается ни свет ни заря. За её ежедневными ритуалами и общением с сестрой и матерью. Ничего этого я не хотел. Не хотел, потому что знал — ничего из этого не будет связано со мной. Но всё равно сделал. Девочка больше не навязчивое видение. Она теперь одержимость. Настоящая и осязаемая. До которой можно дотронуться, прикоснуться. Поцеловать. В теории… Каждый раз рядом с ней мне приходится бороться за своё самообладание. Обещать себе не делать глупостей. Почему она так сводит меня с ума и одновременно успокаивает? Убираю на время краски и беру в руки карандаш, придавая легкие очертания своим мыслям. Позже я придам им окраску. Сейчас писать намного спокойнее, то ли всё дело в том, что я уже выплеснул свой негатив, то ли в Китнисс, что мирно проводит свой день в нескольких метрах от меня. Либо в самой идее моего рисунка. Пишу своё успокоение. Время пролетает незаметно, что я чуть было не опаздываю на работу. Ухожу оттуда пораньше, возвращаюсь сюда же. Когда ночью мне надоедает рисование и глаза устают, убираю все принадлежности и выключаю свет. Готовясь ко сну, снова заглядываю в окно. Так и тянет туда. К ней. Ничего нового, но это дарит мне покой. Так я чувствую себя ближе к ней, хотя она этого и не знает. Хочется разговоров с ней. Китнисс изменилась. Даже в детстве она была не особо разговорчивой, в компаниях держалась особняком. Честно, я думал она вырастет закрытой и вдумчивой девушкой, что, в общем-то, похоже на неё, но она не совсем такая, как я себе представлял. Не зажатая, по крайней мере в приятной для неё компании, но всё ещё скромная; смелая, и я уверен, может быть очень напористой, когда захочет; амбициозная, но упрямая, настолько, что сама ещё не готова этого принять. Отзывчивая и нежная, однако эти качества она приберегает для самых близких и важных людей в её жизни. Она не из тех, что будет подхалимничать незнакомому человеку и расстилаться в пустых комплиментах, чтобы завоевать чьё-то уважение или внимание. Только касаюсь головой подушки и закрываю глаза, как тишину комнаты разрывает звук уведомления телефона. Не хочу смотреть, кто пишет в такое время. Нет никакого желания, но что-то всё равно заставляет руку потянуться за телефоном. Я резко сажусь в кровати, что аж рассудок на долю секунды помутняется, когда понимаю, что сообщение от Китнисс: «Как там с картинами?» Ещё даже не успеваю всё полностью осмыслить, как тут же из остолбенения выводит новая трель уведомлений. «Мои знакомые меня теперь каждый день об этом спрашивают.» «Ты, наверное, спишь. Прости, не подумала. Ответишь завтра.» «А можешь и не отвечать, если не хочешь.» Незатейливая улыбка озаряет моё лицо. Время два часа ночи, а она хочет поговорить. Лежит там в своей постели и думает о моих картинах? Или обо мне? Почему-то вдруг именно сейчас становится стыдно за мысли о глупом букетике и Хоторне. Тут же принимаюсь набирать ответ. «Я предпочту ответить.» Отправляю. Её ответ приходит практически мгновенно. «Не говори, что я разбудила тебя!» «Ты не разбудила меня. Слово шеф-повара.» «Моё доверие на твоей стороне, но только потому, что ты подкупил его превосходными булочками. Так что там с картинами?» «Есть почти три из пяти. Если хочешь, можешь посмотреть на них.» «Правда?» Размышляю пару секунд, как бы можно это организовать. Сюда её звать точно нельзя. Перевозить всё на другую квартиру тоже не вариант, особенно когда там в любое время может появиться Глория. Но есть одно место, где мы оба можем без проблем пересечься. «Правда. Завтра, точнее уже сегодня, как раз ваша следующая поставка. Я покажу тебе их там.» Она долго не отвечает, а я считаю чуть ли не каждую секунду в ожидании. Уже думаю, не уснула ли она, когда приходит новое смс. «В твоём кабинете?» Я бы мог сказать, что это похоже на флирт, если бы общался не с Китнисс. Но она, скорее всего, теперь спрашивает это просто с опаской, переживая, что я снова наброшусь на неё со своими поцелуями. Одновременно корю себя за это и ужасно радуюсь, как дурак, что это всё же случилось. «Посреди рабочего дня.» Только и отвечаю я. Она поймёт, что в это время ей ничего не грозит, когда вокруг будут сновать занятые работники, а рядом к тому же будет и её излюбленный дружок. Она ничего не пишет, и я решаю, что она ушла спать. Поступаю точно так же и только с утра замечаю её ответ: «Буду с нетерпением ждать.»