Ты мне доверяешь?

××П××

Мои лёгкие с облегчением избавляется от заряженного напряжением воздуха, и я тихо благодарю небеса за то, что Финник уснул, пока я кружил окольными путями, подъезжая к дому Китнисс. Я знаю, что пьяного друга довольно быстро смаривает в машине, при ровной и плавной езде, но иногда он не так уж и прост, особенно если ему есть с кем пообщаться или кого достать своими разговорами. В противном случае, его нетрезвый, но тем ещё более зоркий глаз обязательно подметил бы адрес, по которому мы приехали и непременно взболтнул бы лишнего, как уже чуть было не случилось у Канала. Стелю другу в гостевой комнате, которой редко кто пользуется. Даже Финник обычно предпочитает завалиться на диване в гостиной, но я не намерен всю ночь слушать его пьяные храпы, доносящиеся через стену. В своей комнате я с удовлетворением отмечаю, что со вчерашнего дня ничего не изменилось, а значит, Глории в квартире не было. Ложусь в постель, но сон не идёт. Изучаю тёмный потолок, по которому то и дело проходятся полосы мелькающего света от блуждающих по ночным улицам машин, добираясь даже до четвёртого этажа. Свет и тьма рисуют причудливые узоры, подвластные моему воображению, однако и ему сейчас не до этого. Все мысли о Китнисс. Она поцеловала меня. Нет. Безусловно я первый сорвался. Снова. Но она мало того, что ответила. Снова. Так ещё и поцеловала меня сама. А затем ещё раз… Что же мне со всем этим делать? Я не могу отвергнуть Глорию и избавиться от её присутствия в своей жизни, пока не придумаю, как можно решить эту проблему, не прибегая к навязанному обоим браку. Эту переменную из уравнения мне не вычеркнуть. Пока что. А от Китнисс я не смогу отказаться уже сам. Она настолько глубоко проникла в самое сердце — поселилась там ещё в юном возрасте, сейчас только лишь ещё больше укрепившись; впиталась в мой мозг, и её оттуда не вытравить никакими, даже самыми изощрёнными пытками. Слышал, есть такая вещь, в Капитолии пользуется маленькой популярностью, разве что исключительно в самых омерзительных целях. Экстракт яда ос-убийц, с помощью которого можно изменить сознание, стереть воспоминания и убить любую любовь. Уверен, что даже это ужасное средство не смогло бы заставить меня забыть о ней. Может, мне стоит попробовать ей всё объяснить? Прийти с повинной и рассказать всё как есть. Что, по факту, родная мать продала своего взрослого сына, а тот даже не может ей никак возразить? Нет, так не пойдёт. Нужно искать выход. Но пока у этой задачи решения нет. Злость играется со мной где-то в закромах сознания, где я не могу её выловить и успокоить. Сна ни в одном глазу. В попытках отвлечься, думаю о сегодняшнем вечере и краткости момента. В голову снова закрадываются неприятные мысли, что Китнисс всё же узнает. Сердце сковывает страх. Нет, нельзя. Тогда она уйдёт, и всё, что мне останется — это наблюдать со стороны. Если она и этого меня не лишит. Например, своим побегом. Побег. Прекрасное и лёгкое средство от всех проблем. До появления Китнисс не было и дня, когда я ни думал бы об этом. Но думать это всегда одно, а делать — другое. Я бы всё равно не сбежал. Я бы не смог. Обязательства перед семьёй вынуждают меня подчиниться, пасть к чужим ногам на колени, если так угодно, но спасти семейную честь и достоинство, к разрушению которых я даже не причастен. В частности. Просто быть жертвой. Но продолжать отчаянно бороться. Тихо и безмолвно, но не сдаваясь полностью. Пытаюсь снова сменить направление мыслей. Не думать ни о Китнисс, ни о Глории, ни о работе, ни о чём. Выбросить все мысли и тревоги из головы. Долой. Картина. Осталась последняя картина. Нужно что-то яркое. Что же я могу написать? На ум приходит всякая ерунда на подобие радуги и разноцветных осенних листопадов, но нет, это всё совсем не то, и уж точно никак не отражает мои чувства. Думаю об этом ещё где-то на протяжении часа, перебирая в уме совсем неподходящие варианты. И засыпаю.

××××

Сидя на кухне, уминаю тосты. Совсем без сладких джемов, стоящих на столешнице, без ореховой пасты или прочего, что могло бы подсластить мою жизнь. Свою порцию Финник уже умял в два счёта и отправился в душ. Всегда удивляюсь его полезной способности. Неважно, слабо он пьян или сильно, утром парень проснётся в самую рань, свеж как огурчик и пышущий энергией для нового дня. Сейчас он уйдёт, заскочит по пути за шикарным букетом цветов для Энни и направится рассыпаться в извинениях за сам при этом не понимая что. Читаю утренние новости в планшете, когда раздаётся звонок телефона. Понимаю, что разговор не предвещает ничего хорошего, когда вижу на дисплее надпись «Мама». Успешно игнорирую её вызов пару минут, слушая удачно подобранный рингтон, даже умудряюсь напевать что-то в такт и постукивать ногой о перекладину стула. В итоге обречённо вздыхаю, решая, что это может быть что-то важное, в конце концов связанное с отцом. Поднимаю трубку и молчу. Ни к чему фальшивые любезности, даже с собственной матерью. — Почему вечно твоего ответа ждать приходится? — недовольство и раздражённость сразу же доносятся из трубки. Хочется сделать как в фильмах по телевизору, отодвинуть трубку на расстояние вытянутой руки, и всё равно всё слышно будет. — Телефон в другой комнате был, — безразлично отвечаю я, листая страницы новостей. Повышаю яркость на экране, в надежде получше сфокусироваться на тексте, пока мне будут читать очередную мораль. — Что ты сказал Глории? Почему она вся в слезах позавчера звонила мне и говорила, что ты её прогнал? Давлюсь возмущением и попутно горячим шоколадом, который только глотнул. Уверен, что мать преувеличивает. Глория бы не стала плакаться о таком, она только на вид божий одуванчик и сама ранимость. — Мы не живём с ней вместе, я ещё пока что имею право на личное пространство, — я стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно и безэмоциально, но внутри почему-то начинает клокотать поднимающаяся злость. — Она твоя будущая жена, имеет право приходить к тебе и оставаться когда захочет, как и ты… Со звоном ставлю кружку на мраморную столешницу, что даже мать слышит и затихает, а я тихо ругаюсь, обжигаясь горячим пролитым напитком. — Она «жена», — я специально выделяю это слово особенной интонацией, — не по моей воле. Это вы облажались. Вы все, а исправлять ваши ошибки почему-то должен только я, — чуть ли не выплёвываю это в трубку телефона. Пытаться быть спокойным уже не имеет смысла, мать не понимает хорошего обращения. — Ты не имеешь права так говорить со мной. — Она повышает голос: — Я требую… — Что, прости? — я весь цепенею. — Требуешь? Мне казалось, что именно дети — те, кто всегда требует что-то от родителей, никак не наоборот. Родители не требуют у своих детей жертвовать собственными жизнями. Ты знаешь, из-за чего я на это пошёл. Исключительно ради отца. И после всего, что я делаю, ты — последний человек, который может от меня что-то ещё требовать. Даже не дожидаюсь её ответа. Кроме очередного упрёка в том, какой плохой и неблагодарный я сын, всё равно ничего нового не услышу, а эти речи выучены мной наизусть ещё в детстве. Сбрасываю вызов и с шумом отбрасываю телефон, он останавливается на противоположном краю столешницы. — Это было грубо, — Финник выходит из коридора с повязанным на торсе полотенцем, вторым он обтирает голову. Бросаю на него недовольный взгляд. — Подслушивать нехорошо. — Кто ж подслушивал, это ты орёшь так, что под напором воды слышно. Он бросает мокрое полотенце для головы на диван, проходит мимо меня к кофе-машине, подбадривающе похлопывая по пути по плечу. Я изучаю одну точку в пространстве между журнальным столиком, что стоит у стены в гостиной, и полом, будто это самое интересное место в мире. — Всё равно не понимаю, почему ты не разрешаешь себе помочь? Я бы мог спасти бизнес твоего отца. — Нет, Финник, я не могу. Мне нечем тебе отплатить. — Да брось ты, — он притягивает стул и садится на него у самого края столешницы, попивая свежеприготовленный кофе. — Нет, я знаю как всё будет. Ты вложишься, мы отвоюем свои активы, а через год или два нас так или иначе поглотит Кабан. Ещё и тебе достанется за помощь. Ты же знаешь, он не терпит противников, и знаешь, как он их устраняет… Кабан — хозяин всех моих ночных кошмаров. Почти всех. Местный властитель экономического мира. Опаснейший гангстер и бизнесмен. Самый влиятельный во всём Панеме, второй человек после президента. Он же отец Глории. Он же намерен поглотить в свои жадные угодья все наши пекарни, которые после кризисного года потерпели немалый крах. Мы мало того, что лишаемся их, так ещё и оказываемся в ужасной долговой яме. Мягкой такой яме, присыпанной миллионами. Вариант только один, так удачно предложенный моей на удивление предприимчивой матерью — слияние компаний, при котором у моих родителей ещё останется какое-то место при делах. Но даже у этого «волшебного» решения есть, разумеется, одна не очень приятная побочка — брак. Не понимаю, как Кабан вообще на это пошёл, как согласился. Это не самая выгодная для него сделка. Я не знаю точных причин, но предполагаю, что дело в том, что Глория — его единственная и любимая дочь, и я ей сразу приглянулся, прямо как какая-то симпатичная зверушка в зоопарке. Хотя и у неё выбора, по сути, особо не было. Она делает то, что скажет её отец. Мой старший брат — Бейгл — собственно, и является зачинщиком всей этой свалившейся на мою голову катастрофы. Владея третью пакетов акций как один из наследников, он умудрился проиграть свою долю в карты. Даже не нужно строить догадки о том, кому же именно. Средний брат куда более благоразумный. Брецель давно вытянул себе билет на свободу. Он давно отошёл от семейных дел, отказавшись от любых притязаний. Ещё тогда, когда его — на удачу — любимая девушка забеременела, и он женился на ней. Так что повторная регистрация брака ему не светит. Иногда я жалею, что не сглупил и не завёл семью в семнадцать лет по неосторожности на какой-нибудь вечеринке у того же самого Финника. Финник безрадостно вздыхает, глядя на моё лицо и отпивая горячий напиток. Раздаётся сигнал оповещения на телефоне, лежащем прямо у Одэйра под носом. Наверняка, гневная тирада от матери в письменном виде. — Тут спрашивают нет ли у тебя аллергии на какую-нибудь еду, — ехидно улыбается друг, заглядывая в экранчик, — Ки-и-итнисс. Вскакиваю и молниеносно подхватываю телефон. Стараюсь сдерживать улыбку на лице со всех сил, отвечая ей «Нет» и спрашивая, как у неё дела, но выходит неважно. — Она знает о Гло… Ну, о твоей проблеме? Улыбка сползает с моего лица, превращаясь в выражение настоящего отвращения, и я медленно мотаю головой, вертя в руках телефон в нетерпеливом ожидании ответа, который, несомненно, снова вернёт мне расположения духа. — Планируешь говорить? — спрашивает друг. В его голосе нет и капли упрёка или жалости. Ничего такого. Абсолютно. Никакой коварной заинтересованности, чтобы позже было, что обсудить на светских вечерах, когда темы о грязных сплетнях в высших кругах иссякнут. Только лишь дружеские интерес и сопереживание, искренние. — Не знаю. Я пока совсем ничего не знаю. — Но ты не можешь оставить бедную девушку в покое, я прав? Я и сам задумывался об этом прошлой ночью. И не раз. — Я не смогу. Только если она сама захочет, чтобы я ушёл. А этого я не допущу.

××××

У двери её подъезда я невольно поднимаю взгляд и рассматриваю окна напротив, ища глазами своё собственное. За ним покоится умиротворённая тишина. Или, скорее, тревожная. Нажимаю на панели номер квартиры Китнисс, который она мне заблаговременно сообщила, хотя и самому высчитать было несложно. Я сделал это уже давно. Дверь тут же открывается. На её этаже она уже ждёт меня у порога. На ней лёгкое нежно-голубое платье, подчёркивающее глубину глаз, и привычная коса. Вручаю ей небольшой букет чайных роз, украшенных обычными гипсофилами разных оттенков розового. Знаю, она не любит что-то слишком вычурное. Совсем простое — вот это для неё. Её ласковая улыбка, долетающая до меня, обескураживает. Аккуратно целую её в щёку, но задерживаюсь возле девушки, желая запечатлеть её мятный, до боли дурманящий аромат в своей памяти ещё надолго. — Пойдём, все сейчас сядут за стол, — она смущённо опускает глаза, по её сцепленным рукам видно, что она переживает. До этого я не испытывал никакого волнения, но её беглый взгляд заставляет немного напрячься. Китнисс неожиданно переплетает наши с ней пальцы, словно сама не замечая этого, и ведёт в гостиную. Буквально один поворот, который мы преодолеваем за считанные секунды, а я всё это время думаю об этом простом жесте, наших переплетённых пальцах, дарящих друг другу тепло рук и сердец. Кажется, что никогда в моей жизни не было ничего искреннее. От этого становится тошно от самого себя. — Знакомьтесь, Пит Мелларк, — её голос выводит меня из оцепенения и заставляет оторвать взгляд от наших ладоней, которые она по-прежнему не разнимает, хотя я и чувствую, как ей от этого неловко под напором нескольких пар глаз. — Это мама — Сейдж, — Китнисс принимается перечислять всех присутствующих в помещении, начиная с матери, которая всё ещё хлопочет над чем-то на открытой кухне. — Моя сестра Прим, — та завершает сервировать посуду на кухонном островке, который служит также и столом. Я легко киваю каждому из них, даря самую искреннюю, но на всякий случай обворожительную улыбку. — Эффи и… А где Хеймитч? — Ушёл мыть руки, дорогая, — лепечет почти детским голоском миссис Эбернети-Тринкет и встаёт с дивана в гостиной, подходя ко мне. Я тяну ей свою ладонь для рукопожатия, но она отбивает её и лезет с поцелуями. Настоящая капитолийка. — Очень приятно познакомиться, юноша, много наслышаны. Бросаю весёлый взгляд на Китнисс, а она заливается краской и удаляется помогать с чем-то матери. Возвращаю всё внимание Эффи. — Мне тоже невероятно приятно, миссис Эбернети-Тринкет. — Ох, брось, просто Эффи, надеюсь ты не против, если я тоже буду называть тебя просто Питом. Добродушно соглашаюсь и она семенит обратно к дивану. По-другому я её себе представлял. Не то чтобы я не знал, как она выглядит, я знаю, видел множество раз в новостях, журналах и статьях, но там её вид куда более эпатажный, более городской. Сейчас же женщина выглядит такой приземлённой, практически домашней: нет ярких высоких париков, как на фото, только её собственные, хотя, вероятно, и крашенные светлые волосы; никаких накладных ресниц длиною до лба, а вполне яркий, но не броский макияж, одежда тоже не кричит о себе. — Значит, это ты — парень, который заставил похлопотать нашу певчую птичку, — раздаётся слегка хрипловатый низкий голос. Я оглядываюсь назад, где, подходя ближе, недоброжелательным и подозрительным взглядом меня оценивает второй агент. Не решаюсь уточнить фразу про птичку, но уже собираюсь ответить, как Китнисс прерывает меня. — Хеймитч, не надо! — она с укоризной смотрит на агента, тот лишь пожимает плечами, улыбаясь ей самой невинной улыбкой, которую способен выдавить. — Хеймитч Эбернети, — протягивает он мне ладонь. — Пит Мелларк, — жму в ответ, а он резким движением притягивает меня ещё ближе, второй ладонью принимаясь похлопывать по спине, а сам приближается к моему уху. Готовлюсь с достоинством принять любые угрозы и не показать Китнисс о возникновении каких-либо проблем, но слышу весёлый шёпот: — Вообще-то мне бы стоит тебя поблагодарить за то, что ты сделал. Так что ты мне уже заведомо нравишься, парень. — Затем он более глубоким голосом добавляет: — Только нашим дамам об этом знать не обязательно, а то они обе рассвирепеют от моей предвзятости. Я не понимаю о чём он говорит. За что ему меня благодарить? Что я сделал? Может быть, он просто имеет в виду Китнисс и её хорошее настроение? Она ведь ему как дочь, она сама говорила. Решаю, что дело именно в этом и обмениваюсь с мужчиной благодарными взглядами. Обстановка тут же разряжается. За стол садимся практически сразу. Китнисс занимает место во главе стола, напротив неё миссис Эвердин. Я слева от Китнисс, рядом Хеймитч. Напротив меня и справа от неё сидит Эффи и Прим. Про себя отмечаю схожесть матери с младшей дочерью и разительные отличия со старшей. Ещё пару минут назад я заметил на полке фотографию отца Китнисс и понял, что девушка вся в него. Такие же тёмные волосы, оливковая кожа и тёмно-серые глаза. Её же мать и сестру можно было бы приписать больше к моим родственникам, нежели к её. Хеймитч, насколько я знаю, выглядит всегда одинаково. Я смутно помню этого человека из своего детства. Порой я видел, как он проходил по площади мимо пекарни в Котёл — местный рынок в Двенадцатом. Сейчас он выглядит разве что свежее и подтянутее, ну, и волосы, всё так же спадающие на глаза, сейчас безукоризненно чистые.

××К××

Всё ещё немного нервничаю, хотя понимаю, что всё проходит хорошо. Заметного напряжения между гостями точно нет. Молчит в основном одна мама, но это не новость, она не особо разговорчива и в обычных ситуациях, спокойная, замкнутая, лишь только во время работы она превращается в настоящего воина, берущего всё в свои надёжные руки. Однажды мне довелось увидеть эту разительную перемену, и я невольно восхитилась ею. Но одновременно с восхищением возросла и моя обида на неё за то, что ради спасения других людей она готова была переступать через себя, а ради своих детей когда-то сделать то же самое не могла. Постоянно перевожу взгляды с одного лица на другое. — Ты почему сама не ешь? — вдруг спрашивает у меня Пит, наклоняясь ближе ко мне и шепча почти на ухо, пока остальные обсуждают изменения в экономике страны, и как положительно это влияет на дистрикты. — Нахваталась всякого, пока готовили, — почти не вру я. Не говорить же, что от его присутствия и такого серьёзного для меня шага у меня коленки под столом трясутся, желудок сворачивается спиралью, и кусок в горло не лезет? — О чём молодёжь шушукается? — встревает Хеймитч, подмигивая Питу. Не знаю, когда второй уже успел заслужить одобрение первого. Обычно Хеймитч придирчив к людям, особенно крутящимся вокруг меня. И они вроде толком ни о чём таком не говорили, чтобы успеть подружиться, разве что немного поговорили о машинах, но женской половине эта тема быстро надоела, и её стремительно свернули. Ничего не понимаю, но решаю оставить это, отпивая сок из прозрачного бокала. — Говорю о том, как всё вкусно. И это правда, курица восхитительна, — говорит Пит, укладывая вилку и нож по краям уже пустой тарелки. — Это всё травы из Двенадцатого, — улыбается Прим. — Китнисс как-то обмолвилась, что здешний чай не чай, а специи и вовсе настоящий ужас, и я сказала об этом её подруге, мы хорошо общаемся, — она бросает на меня многозначительный взгляд. Вот уж точно, иногда они общаются так хорошо, что я единственная остаюсь в дураках, — а через пару дней мы получили огромную посылку из нашего дистрикта. — Джоанна? — интересуется Пит. — Да, она хороший друг. — Ну, можете поверить мне как повару, здесь, в Капитолии, готовят совсем по-другому, и получается совсем не так вкусно. — А как готовят в Капитолии? — неожиданно подключается мама. И они принимаются обсуждать некоторые аспекты кулинарии. Эффи почти молчит во время этой тихой дискуссии, но по движущимся шестерёнкам, скрытыми за пронзительными голубыми глазами, вижу, как она старается наматывать всё услышанное на ус. С самостоятельной готовкой у неё всегда было не очень, но ради Хеймитча она старается. К тому же, теперь ей ещё нужно воспитать и хозяйственную дочь. Смотрю на белокурого парня, который сидит рядом. Волосы мило растрёпаны, так, будто бы он тоже немного нервничал и в попытках успокоить себя несколько раз запустил пальцы в свою гриву. Хочу сделать то же самое. Хочу прикоснуться к нему. За столом этот жест станет весьма заметным и очевидным, но мне уже плевать. Всем, кто находится здесь, я доверяю безоговорочно. Аккуратно кладу свою левую руку поверх руки Пита и чувствую его тепло. Он переворочает свою ладонь тыльной стороной вниз и сжимает в ответ, неотрывно следя за мной взглядом. Мир вдруг сужается до одних глубоких и любящих глаз. Не замечаем никого вокруг, словно мы тут сейчас одни и никого больше нет, чтобы потревожить наш момент. Вечер проходит отлично, спокойно и гармонично, мы постоянно о чём-то говорим, смеёмся, спорим, переубеждаем друг друга. Беспокойство потихоньку отпускает меня. Даже мама немного расслабилась и говорит больше обычного. Прим рассказывает об учёбе. — Жду не дождусь, когда наша птичка запоёт, — хлопает в ладоши Эффи, а я давлюсь чаем. Теперь мы сидим на диване в гостиной. Пит рядом, Хеймитч в кресле, Прим на полу у меня в ногах, свободной рукой я перебираю её волосы, мама принялась тут же намывать посуду, чтобы не создавать видимости загрязнённости, а Эффи устроилась сбоку. Стараюсь незаметно тыркнуть её локтем, чтобы Пит не заметил, но жест не остаётся без внимания. — Почему они называют тебя птичкой? Думаю, что ответить, но Прим опережает меня. — Потому что Китнисс наконец согласилась петь. И почему никто не может держать язык за зубами? Бросаю растерянный взгляд на Пита, но не замечаю в его глазах никакого удивления или недоумения, в них даже не читается вопроса. Он мягко улыбается мне, не требуя никаких дальнейших объяснений, и я благодарна ему за это.

××П××

Эффи с Хеймитчем собираются домой. Слишком рано, как по мне, но как я понял, они спешат к своей маленькой дочери. — В следующий раз обязательно берите с собой Адалинду, — настаивает Прим, прощаясь с гостями, и я сразу убеждаюсь, что девушка любит детей. Это неудивительно, после ужина она призналась, что думает стать именно детским врачом. Хеймитч пожимает мне руку. — Так держать, парень. Надеюсь, наше сотрудничество продлится долго. Я всё ещё не всегда понимаю странные фразочки агента, но уже научился не придавать этому особого значения. Прим и миссис Эвердин уже давно убрали всё со стола и навели порядок на кухне. Младшая скрылась в комнате под предлогом учёбы, и неважно, что сегодня суббота — выходной. Чтобы не смущать больше своим присутствием мать, Китнисс подхватывает подаренный мной букет, который только что стоял в небольшой вазочке на подоконнике у окна, через которое я обычно наблюдаю за её утренним чаепитием, и несёт в комнату. На пороге она останавливается, взглядом давая понять, чтобы я следовал за ней. Сейчас я впервые окажусь в её комнате. Увижу её место защиты и спокойствия не через двойное стекло и пыль города, как какой-то подглядывающий воришка, а сам — по её воле и желанию. Изнутри комната оказывается уютнее, чем кажется со стороны. Но всё точно так же, как я знаю. Слева у стены тёмный деревянный шкаф, затем окно, занавески которого никогда ничего не скрывают, большое в полный рост передвижное зеркало, видимо оставшееся от предыдущих хозяев, стоит прямо у окна. «Очень удачное место», — думаю я, вспоминая об одном пикантном, запечатлевшимся в памяти моменте. Пытаюсь отбросить эти видения, но перед глазами как назло ходит обладательница и повелительница всех моих непристойных мыслей. С большим усердием заставляю себя и дальше изучать убранство её комнаты. В параллельном двери углу стоит небольшой письменный стол с простеньким стульчиком, которых не видно с моего обычного места наблюдения, у правой стены, прямо посередине прилегающей к изголовью стоит неширокая кровать с тумбочкой и светильником на ней, который девушка практически никогда не выключает. Китнисс как раз ставит рядом букет и забирает старые, уже повядшие цветы, мягко улыбается и выходит из комнаты, чтобы унести их. Странно находиться здесь. Я аккуратно усаживаюсь на край её кровати. Отсюда вид выходит прямо на мои окна, одно из которых плотно занавешено, а в другом виднеется только угол и кусок потолка, бликующие отблесками фар. При моём желании, она могла бы разглядывать меня так же, как я её. Вот только она вряд ли поймёт моё увлечение. Интересно, о чём она здесь думает, когда не может уснуть? Сжимаю руками покрывало, скольжу пальцами по наволочке подушки. У меня только появляется настойчивое желание вдохнуть её аромат, когда появляется сама Китнисс. — Ужин, вроде, прошёл хорошо, да? Она сияет. Одобрение её семьи много значит для неё, её семья вообще для неё самое главное, это я уже успел понять. Как жаль, что я не чувствую к своей тех же чувств, и главным в моём мире стало то единственное хорошее, что я знал. Она. — Ну, меня неплохо приняли, — усмехаюсь я. Она присаживается рядом и кладёт голову мне на плечо, сразу становится намного уютнее и теплее. — Не скромничай. И Прим, и Эффи от тебя в восторге, даже Хеймитч по какой-то причине не послал тебя лесом. — Такое уже бывало? — интересуюсь я. — Ох, — вздыхает Китнисс, посмеиваясь, — не единожды. Он разве что только Гейла от меня не отгонял и то потому, что считает его моим ручным цербером, который сам кого хочешь отгонит, или что-то типа того. Но и от него он не в восторге, вечно пререкается с ним. Одной рукой глажу её по плечу. В голову взбредает глупая идея, но я поддаюсь ей. Падаю на спину прямо поперёк кровати и тяну Китнисс за собой, она приземляется рядом. Пялюсь в яркую, слепящую глаза люстру. Здесь так хорошо, хочется всё время лежать вот так вот рядом с любимой девушкой в этом убаюкивающем спокойствии. Если бы не одно «но». Мысль о том, что мы буквально лежим рядом на её кровати заставляет что-то нервозно трепетать внутри и не даёт насладиться моментом ни сердцу, ни мозгу. А Китнисс ещё как нарочно закидывает на мои ноги одну свою, сгибая в коленке, и я молю, чтобы она не подняла её на несколько сантиметров выше. А она, словно специально провоцируя, принимается выводить круги на впадинках ключиц. Её горячее дыхание разбивается о мою шею, заставляя мурашки волнами прокатиться по телу. Она медленно приподнимается на одном локте и смотрит на меня сверху вниз. От её легких прикосновений чувствую тугой узел напряжения, завязывающийся внизу живота. Только бы она не подняла ногу. Только бы не подняла. Грудь Китнисс тяжело вздымается, и я понимаю, что и сам уже дышу невпопад. Она вдруг запускает руку в мои волосы и принимается их мягко трепать и сладко потягивать… Ощущаю себя абсолютно на грани. Меня даже не смущает присутствие её матери и сестры в соседних комнатах, не говоря уже о такой ерунде как яркий включённый свет. Её глаза горят, и я чувствую, что готов сорваться. Впиваюсь в её губы поцелуем. Я бы хотел обхватить её за талию, чтобы Китнисс оказалась полностью сверху на мне, но не позволяю себе этого, и она не двигается ближе, хотя я чувствую и то, как она прижимается ко мне всем телом, пытаясь заглушить тревожные вибрации своего тела, точно такие же, как у меня. Она отстраняется раньше, чем я думал, видимо, придя в себя и осознав, где находится. Всё было бы отлично, если бы поцелуй хоть немного насытил, но он ещё больше распалил, ещё больше заставил желать её. Китнисс смущённо краснеет и покусывает свою нижнюю губу. Я не могу оторваться от этого зрелища, но реакция моего тела быстро приводит в чувство. Болезненное и сладкое. Если я останусь здесь ещё хоть на секунду, я погибну. — Мне пора, — выдыхаю я. Она напряжённо сглатывает, осознавая, какую реакцию производит на меня, и аккуратно отстраняется. Я поспешно прощаюсь с её родными, дарю напоследок нежный короткий поцелуй и покидаю её. Но не на совсем. Дворами я обхожу дом и сразу же поднимаюсь в квартиру в доме напротив. Свет не включаю. Китнисс в своей комнате уже переоделась в тоненькую маечку и короткие шорты, сменила яркое освещение комнаты на слабый свет ночника. Лежит на кровати в том же месте и позе, где лежали мы вместе ещё несколько минут назад, широко раскинув руки. Не вижу её лица, но замечаю, как тяжело она дышит. Наблюдаю за ней и вижу, как её руки медленно гладят её тело, она скользит ими по шее, по ткани на груди, еле касаясь, по животу и устремляется прямо к резинке шорт. Её рука замирает в нерешительности. От моей головы отливает вся кровь. Она медлит и, уже казалось бы решившись, резко отдёргивает руку, резко вставая, выхватывая полотенце из шкафа и отправляясь в душ. Кажется, Китнисс только что лишила меня ещё одного зрелища. Громко сглатываю и понимаю, что мне тоже определённо требуется душ. Горячий и расслабляющий. Освобождающий.