Ты мне доверяешь?

поезд, дорога и погром на показ.

××К××

Я просыпаюсь оттого, что слышу где-то отдалённые крики. Или мне кажется и это остатки сна так развеиваются сквозь пелену сладкого дрёма. Открыв глаза, я обнаруживаю, что каким-то образом оказалась на диване. Потираю заспанные глаза, отмечая, как много солёных капель высохло на уголках моих глаз и сколько дорожек слёз испещрило моё лицо. Снова слышу приглушённый полукрик-полустон. Это определённо было не во сне. Я лишь только замираю и прислушиваюсь, сердце пропускает пару быстрых ударов, боясь услышать крики сестры или мамы. Снова доносится очередной звук, более сдавленный, будто его обладатель со всех сил старается держать рот на замке. Но у него не получается. С новым криком я с ужасом узнаю в нём голос, знакомый мне не понаслышке. Это голос Пита. Значит, и это было не сном, и он действительно звал меня. Но где он? Я тут же соскакиваю с дивана, не обращая внимания на ужасную ноющую боль везде, где только можно, и спешу прислонить ухо к каждой стене, прислушаться. Я обнаруживаю источник звука быстро. Ещё вчера я заприметила на красивых стенах не самые вписывающиеся в интерьер розетки, и сейчас через одну из них можно было хорошо слышать происходящее за стеной. — Пит! — я пытаюсь крикнуть, но из горла вырывается только болезненный хрип, больше похожий на карканье. За стеной происходит что-то шумное, а затем все звуки исчезают. Слышится скрежет, щелчок, и я понимаю, что дверь моей темницы снова отворилась. Быстрее чем я успеваю среагировать, меня за руки подхватывают двое миротворцев и тащат куда-то, пока я безнадёжно извиваюсь, утыкаюсь пятками в пол и хватаюсь руками за косяки и углы, как пятилетний упрямый ребёнок. За буйство я получаю болезненный удар в бок живота, уже неоднократно страдавший из-за электрических импульсов. Меня волокут практически через всё здание, спускают куда-то вниз в подвальные помещения. Когда меня силой усаживают на стул, я вскакиваю, за что снова тут же получаю хорошую оплеуху, вышибающую дух на какое-то время. И этого времени оказывается достаточно, чтобы смирно усадить меня и снова связать руки за спиной, прямо за спинкой стула. Миротворцы выходят, но не для того чтобы оставить меня подумать о своём поведении, а для того чтобы через несколько минут оглушающей тишины привести нового пленника. Когда глаза Пита натыкаются на меня, я отчётливо читаю в них испуг и вину. Его не волокут, он идёт добровольно, и пока ему завязывают руки так же как и мне — на стуле в паре метров от меня — он не сопротивляется, а просто разглядывает меня с сожалением. Должно быть, я выгляжу не так плохо, как Пит. По крайней мере со мной ещё ничего не делали, а он кричал, когда я проснулась. Его лицо измождённое, на щеке виднеется темнеющий синяк, но основные повреждения, скорее всего, скрыты одеждой. Догадываюсь я об этом по тому, как напряжённо он сидит и постоянно крутит связанными руками. Ни один из нас не произносит друг другу ни слова в присутствии наших надзирателей, а те и не спешат покидать помещения. Мы проводим какое-то время в такой гнетущей тишине, разрываемой только звуками занимающихся каким-то оборудованием миротворцами на столе прямо перед нами. Сердце за это время не стало биться менее лихорадочно, а дыхание и не планирует становиться ровным, но я подавляю в себе панику как могу. По крайней мере, здесь нет Прим. Пока что… Чтобы хоть как-то отвлечь себя, изучаю нашу новую камеру. На первый взгляд это обычная подвальная комната, расположенная под жилым домом. У одной из стен проходят старые ржавые трубы. С потолка свисает одинокая лампочка, светящая мерзким жёлтым светом, кроме наших стульев есть ещё один, у самого стола вблизь стены, ну и дверь, за которой после небольшого тёмного коридора находится лестница на поверхность. Что с нами собираются делать? Зачем нас сюда притащили? Это какая-то идиотская шутка? Пожив в Капитолии, я успела увидеть пару глупых фильмов, в которых главных героев похищали, пугали и даже, бывало, избивали перед тем, как всё оказывалось лишь сюрпризом к какой-нибудь грандиозной вечеринке. Но для нашего мира это слишком жестоко, и Прим никогда не согласилась бы так надо мной подшутить. Она не стала бы участвовать в этом. Наковырявшись в — на вид — каком-то старом радиоприёмнике, покрутив регуляторы и сложив аккуратными стопками провода, один из миротворцев покидает комнату. Второй остаётся зорко надзирать над нами. А мы с Питом по-прежнему продолжаем молчать. Минут через пять тот — второй миротворец — возвращается, но опять не один. За его спиной идёт тучный мужчина в дорогом костюме. Его пузо настолько велико, что пуговицы и без того большого пиджака вряд ли сойдутся когда-нибудь вместе. Нижняя челюсть выпячена вперёд, нос вздёрнут вверх, а кончики ушей будто подкручены, заставляя их казаться острее. При взгляде на него возникает только одно сравнение — свинья. Но мелкие карие глазки, мечущиеся с одного лица на другое, с большой, занимающей почти всё пространство, радужкой, наталкивают на пренеприятную мысль. До странного очевидное, но такое абсурдное сходство. Всё тот же проницательный и вдумчивый взгляд. Но как у такого мерзкого человека могла появиться такая симпатичная дочь? Должно быть, передо мной Кабан собственной персоной. Я перевожу заинтересованный взгляд на Пита, который сейчас с неподдельной ненавистью разглядывает нашего нового гостя, и ещё больше убеждаюсь в своей догадке. Странно, но я его не боюсь. Хотя, наверное, учитывая наше незавидное положение вполне должна. — Надо же, — произносит грубый голос, а рукой он даёт какой-то знак миротворцам, — голубки попали в клетку. Двое в белоснежных облачениях поднимают те самые провода, которые не так давно аккуратно сматывали в обручи, подключают к аппарату на столе и разматывают их по направлению к нам — один к Питу, другой ко мне. До моего отказывающегося соображать сознания медленно доходит, что стулья, на которых мы сидим, металлические, и к ним специальными контактами подключают эти самые провода. А штука на столе однозначно никакое не радио… Теперь это самый настоящий электрический стул. Хочется закричать, запротестовать, но я понимаю, что это мне ничем не поможет, возможно, только лишь ухудшит положение. Да и рта открыть я не могу, словно нет на это никаких сил. Это оцепенение. Мужчина с интересом наблюдает за всем процессом, а когда всё, наконец, готово, выпроваживает миротворцев за дверь. Беседа будет вестись приватно. Если вообще будет. — Ну что, — он хлопает в ладоши, обходя стол и становясь перед ним, чтобы вести разговоры с глазу на глаз. — Поговорим. С моей стороны, разумеется, очень невоспитанно и не по-джентельменски было бы не представиться. Мисс Эвердин, — он слегка кивает мне головой, — меня зовут Фатцо Блинг, я тесть этого милейшего молодого человека. Его глаза горят в предвосхищении моей реакции, но её нет. Должно быть, он ждёт удивления, истерики, шока или на крайний случай хотя бы лёгкого смятения, но в ответ получает лишь безразличный, но хмурый взгляд. — Неужели мистер Мелларк посвятил Вас в детали? Не могу сдержаться, чтобы не бросить укоризненный взгляд на Пита, но продолжаю упорно молчать. Моё действие не уходит от внимательных глаз мистера Блинга, или, если сказать точнее, Кабана. Наверное, его не прозвали Свиньёй только из уважения или страха. Потому что кабан считается куда более опасным и уважаемым зверем. А за спиной его, вероятно, только так и называют, даже его дочь не побрезговала подобным выражением. Глория. Знает ли она обо всём этом? — Хорошо. Раз вы не желаете говорить по-хорошему, то не оставляете мне иного выбора. Он возвращается к другой стороне стола. — Это моя любимая игрушка — реостат. Когда-нибудь слышали? Трудно поверить, но мы с ней практически ровесники, — мужчина любовно поглаживает прибор. — Правила игры просты. Задаю вопрос одному, и если он не отвечает, наказание получает… а, да как мне вздумается, на самом деле. С каждым «проступком» мощность, а значит и болезненность, повышается. Мои глаза расширяются. Пит удручённо смотрит куда-то в пол, в области моих ног. — Итак, с кого же начать, — Кабан задумчиво потирает свой большой выпяченный подбородок. — Китнисс, давайте немного пообщаемся. Встречаюсь с ним взглядом. Интересно, что он видит в моих глазах? Робость, загнанной в угол дичи? Ну уж нет. Я вздёргиваю подбородок, грозно глядя в лицо напротив, за что оказываюсь вознаграждена мерзкой довольной ухмылкой, отчего сразу становится не по себе от своих же действий. — Буквально несколько вопросов. — Он не церемонится. — Как давно Вы знаете мистера Мелларка? — Чуть больше двух месяцев, — прочистив горло, но всё равно довольно хрипло отвечаю я. Меня вдруг пугает неожиданный вскрик с соседнего стула, и я понимаю, что мой ответ не остался без последствий. — Это правда! — возмущаюсь я. — Нет, мисс Эвердин, подумайте хорошенько, а я пока прибавлю мощности на одну единицу для вашего дру-уга, — он намеренно растягивает последнее слово. Я виновато смотрю на Пита. Тот сидит болезненно нахмурившись, продолжая избегать моего взгляда. Да как это может быть ложью, если мы познакомились только… Но вопрос ведь звучал иначе. Снова поднимаю взгляд и неуверенно произношу: — Четыре месяца. Мужчина довольно кивает и руку к прибору больше не приближает. Пит наконец поднимает на меня глаза, и мы встречаемся взглядами. Он не удивляется, ведь при нашем официальном знакомстве сам намекнул на то, что знал, что я наблюдала, но сейчас в его взгляде что-то другое… — Хорошо, теперь мне интересно, как получилось так, что Вы начали встречаться с без пяти минут женатым мужчиной. Опускаю глаза в пол. — Я не знала. И снова тишина. Интересно, он спрашивает только то, на что уже и так знает ответ? Иначе как ему судить, врём мы или нет? Или это его идиотская игра, с целью заставить нас обнажить души. — А когда узнали, какова была Ваша реакция? Что Вы чувствовали в этот момент? На это он точно не может знать ответа. Я могу и соврать. Но стоит ли мне это делать? Не хочу произносить ни звука, но он тянет твою толстую руку к реостату и поворачивает регулятор, а Пит болезненно сжимает зубы, терпит боль, жмурит глаза. — Прекратите! — кричу я. — Я скажу! Скажу! Прости, Пит. На мои глаза готовы навернуться слёзы, но я стараюсь подавить накатывающую истерику. — Слушаю. — Мне было больно. Очень больно. — Поконкретнее, — Кабан всё ещё не убирает своей руки с панели. — Я ощутила обиду, предательство, разочарование. Я ведь собиралась признаться ему в тот вечер в любви, а мне будто сердце вырвали, довольны? Я с вызовом смотрю на мужчину и ощущаю на себе обескураженный взгляд Пита, но теперь я намеренно избегаю его. Этот человек разбередил старые раны, которые, как мне казалось, я уже была готова похоронить. Уголки его губ противно ползут наверх, и собеседник наконец переключается на моего «сокамерника». Однако это не приносит облегчения, ведь теперь всё будет зависеть от его честности и скорости ответа. — Пит, как давно ты знаешь Китнисс? К чему повторяться? Что за странные игры? — Пятнадцать лет, — уверенно отвечает парень без тени промедления. Я замираю, как и всё моё нутро. Смотрю на Пита с непониманием. Он виновато смотрит в ответ. Я ничего не понимаю. Что он несёт? Но тока я не ощущаю, а Кабан только скалится. — Занятно. И как же так получилось? — Мы жили в одном Дистрикте, когда я был ребёнком, я видел её в младшей школе, ничего удивительного. Мужчина недоверчиво сверлит Пита взглядом, затем садится на свой стул и упирает руки на стол, подпирая ими подбородок. И первый, и второй. — Ну, полагаю, что если бы ты её просто видел, то не запомнил бы её имени. — Вы правы, — с презрением в голосе произносит Пит, а я вся обращаюсь во внимание. Не понимаю. Ничего не понимаю. Почему он молчал раньше? — Как-то она спела на уроке. Все слушали её затаив дыхание. — А ты, должно быть, перестал дышать вовсе? — усмехается мужчина. Пит молчит, но когда тот угрожающе тянется к регуляторам чуть не выкрикивает: — Да. Я помню тот день. Один из немногих хороших дней в моей жизни. В школу меня проводил папа, а по пути мы собрали целый букетик полевых цветов, которые я наказала ему отнести обратно маме. Настроение было хорошее, меня так и распирало чувство детского счастья и безмятежности. И когда учительница спросила, кто хочет спеть песню Долины, я не раздумывая подняла руку выше всех, чуть ли не подпрыгивая с места. Но почему Пит, чёрт возьми, молчал о том, что был там? Внутри начинает что-то тяжело копошиться, словно дождевые черви выбираются из-под земли. Тошно и неприятно. Чего ещё я не знаю? — Что ж, полагаю, для Китнисс это новость. В ответ на это я лишь угрюмо молчу. Хочет бить меня током, пожалуйста! Но ничего не происходит. — Расскажи мне про квартиру на Раст-Стрит. Я поднимаю голову, чтобы ответить, ведь теперь мне и самой интересно всё выяснить, но вдруг понимаю, что вопрос обращён не ко мне. Лицо Пита искажается, словно от боли, но настоящая боль пронзает меня. Электрический импульс, проходящий по телу, покалывает кожу и заставляет все мышцы сжаться разом, но ощущение занимает всего секунду сознания. Я ожидала, что это будет больнее, но оказывается весьма терпимо, просто очень неожиданно. Больше всего страдают руки, которые голой кожей задевают металлическую поверхность, проводящую ток. Их словно обжигает. В добавок, по привкусу крови во рту и болезненному ощущению я понимаю, что прикусила язык. Пит испуганно дёргается. — Я не собирался лгать! — Но ты молчал. Я не люблю ждать, ты же знаешь. — Я снял квартиру на Раст-Стрит четыре месяца назад, когда узнал Китнисс. Я выяснил где она живёт и нашёл квартиру поблизости. — Поблизости? — щурится мужчина. — В доме напротив. В памяти всплывает наша неожиданная встреча в соседнем дворе. Испуганное лицо, спонтанное приглашение… — А точнее? — Окна моей квартиры выходили на окна комнаты Китнисс, и я мог… — он мнётся, не желая говорить всю правду. Не перед мужчиной, а передо мной. Рука Кабана дёргается. — Мог наблюдать за ней в любое время. Я сижу в полном потрясении. Понимание происходящего всё ещё не желает в полной мере обрушиться на меня. Только маленькими крупицами складывает пазл, на котором начинает проступать часть общей картинки, но уже достаточно чёткая, чтобы начать распознавать узор. Всё начинает потихоньку складываться в единое целое. Если вообще можно позволять себе делать какие-то выводы в подобных ситуациях. Но мозг об этом не задумывается. Он просто это делает. Мне вспоминаются обгоревшие окна квартиры в доме напротив. Пит следил за мной. Он наблюдал. Мог видеть всё, что я делала. Но я ведь ничего такого не делала… Бывало, иногда ходила полуобнажённая, когда переодевалась, или… Я бросаю на него резкий взгляд полный негодования и осуждения. Он подглядывал! Да, пусть он и видел меня обнажённой уже не раз, но ведь это другое. Это уже… за рамками. — Судя по взгляду Китнисс, у тебя было на что посмотреть? — ехидничает мужчина. Для него это всё какая-то шутка, а для нас колющая и режущая правда, которой приходится делиться и которую приходится узнавать против воли. — Отвечай, Мелларк. — Было. Я подавленно прикрываю глаза, отворачиваясь от них обоих. Такое открытие для меня неожиданно. Я никогда не думала, что Пит один из тех, кому нравится нечто подобное. — Хорошо, — Кабан вдруг громко хлопает ладонями по столу, привлекая внимание. — Немного пооткровенничали по мелочам, теперь поговорим серьёзней. Он выкручивает регуляторы на несколько единиц, повышая ставки. Моё тело начинает пробивать дрожь. Теперь мне становится страшно. — Пит, ты, судя по всему, позволил себе такое развлечение исходя из каких-то планов. Ты же прекрасно знал, что случится, если эта история произойдёт вновь, так почему, — он издевательски возводит руки к нему, — почему это случилось вновь? Я сижу в полном недоумении. Не понимаю, о чём именно они говорят, но собираюсь это выслушать. Да у меня даже нет выбора. — Я ничего не планировал, — сквозь зубы шипит Пит. — Это вышло внезапно. Брови мужчины неестественно летят вверх. — Это правда, Китнисс? — Не понимаю, о чём вы. — Ай-яй-яй, — Кабан предупреждающе грозит пальцем у самого прибора. — Нужно внимательнее следить за диалогом. Я спрашиваю про вашу связь после женитьбы моего зятя. Сглатываю. Так вот в чём причина? — Я забыла какой был вопрос, — я чувствую себя пристыжённой, изучая пол под столом и лакированные ботинки своего мучителя. — Я напомню, — но вместо слов раздаётся очередной вскрик с соседнего места. Я испуганно жмурюсь, но и так понимаю, что импульс был сильнее и дольше, хотя Пит и старался молчать. На какую-то долю секунды меня даже посещает отвратительнейшая мысль, что он заслужил это. За всю свою ложь. Этим людям. Мне. Всем. Но я тут же ругаю себя за подобные размышления, чувствуя, как разрывается моё сердце. Не могу больше. Не могу больше держать это в себе. Слёзы начинают течь даже из зажмуренных глаз. Какой был чёртов вопрос? — Да! Да! Вышло случайно. Это я виновата. Я провоцировала, — с надрывом выплёвываю я, отвечая, кажется, на то, что он хочет узнать. — Надо же. И зачем, разрешите поинтересоваться. Я позволяю себе короткую передышку и лёгкий вздох облегчения, за то, что прозвучало «зачем», а не «как». — Я уже говорила. Мне было больно. Сначала было больно, а потом при одном его невозмутимом виде пробирала такая злость, что так и хотелось стереть это выражение с его лица. Плечи содрогаются от подавляемых мною рыданий. Нет, не позволю себе зареветь в голос. Не при нём. — И вы что, снова сошлись? — Нет, — отвечает Пит, прежде чем я успеваю. — Только переспали. Обычное влечение. Его слова режут больнее любого ножа и бьют сильнее любого тока. Мужчина грозно вперивает в Пита взгляд. — Чем же тебя не устраивает моя дочь? — Ничем, — отвечает Пит, но быстро одумывается неоднозначностью своего высказывания. — Точнее, Глория потрясающая. Просто так вышло. Кабан достаёт откуда-то из внутреннего кармана пиджака портсигар и выуживает оттуда сигарету. Закуривает. Комнату начинает наполнять мерзкий запах дыма, в горле першит, и мне хочется кашлять. Воздуха не хватает и в висках начинает тянуть, хотя голова болит уже давно. Сколько времени мы здесь? — Видишь ли, какое занятное дело, Мелларк, — он стряхивает пепел прямо на пол. — Моя дочь не докладывает мне о ваших отношениях, а своим подружкам она постоянно щебечет о том, как всё прекрасно. В её телефоне и на электронной почте нет ни одного упрёка в твой адрес. Весьма занимательно, учитывая, что на стороне ты крутишься с другими девицами. Не думаю, что моя дочь так глупа, чтобы не заметить этого даже тогда, когда ты практически делаешь это у неё на виду. Невольно мне хочется защитить Глорию. Сказать, что та вовсе не глупа и совсем не похожа на своего отца. Что она не только умная и проницательная, но ещё добрая и понимающая. Но я опять молчу. Мне неизвестно насколько хуже я сделаю, проронив хоть слово. Тем более, меня ещё ни о чём не спросили. Если я что-нибудь вякну, пострадает Пит. — И что? — осторожно спрашивает тот. — Мне интересно, как так получается. Спишь с одной, в семью играешь с другой. — Мы играем в семью по вашей указке, — язвит парень, а я нервно сжимаю губы. Его колкости чреваты нашей подгоревшей плотью. Хотя, глядя сейчас на озадаченное свинячье лицо, я решаю, что это вполне того стоит. — Вы играете в семью не из-за меня, а из-за тебя, из-за твоей семейки, Пит. Моё внимание полностью сфокусировано на их диалоге. Про семью Пита я практически ничего не знаю и не понимаю при чём во всей этой ситуации они. Но, может, сейчас я это выясню. — Но с Глорией это была Ваша идея. Нет, не идея. Приказ. А она потворствовала этому, — в голосе Пита злость. — Она не виновата, — как ни странно, но слова вырываются из моего рта. Я ошарашенно перевожу взгляд от одного озадаченного лица к другому. — Она не виновата, что ты понравился ей, — уже мямлю я. — А вы, значит, — Кабан докуривает сигарету, выкидывает её на пол, не туша своими дорогими ботинками, и складывает руки в замок, принимая заинтересованную позу, — успели подружиться? Я молчу. И смотрю на него так озлобленно, как могу. Судя по его разговору с Питом, дерзость ему нравится. Но видимо, не в случае со мной, потому что его рука тянется к реостату. Выкрикиваю утвердительный ответ раньше, чем он успевает его коснуться. Сердце замирает, как и рука мужчины. Омерзительный прищур, направленный в мою сторону, заставляет чувствовать себя грязной, вжиматься в и без того жёсткое сиденье. — Тогда Вы, мисс Эвердин, объясните мне, как могли поступать так со своей подругой? Ну, с определением «подруги» он явно переборщил. Между нами было несколько откровенных разговоров, но это не означает дружбу до гроба. С другой стороны, Глория обещала помочь мне выяснить что натворил Пит. Но обстоятельства решили иначе, и, видимо, я выясню это раньше неё. Тогда, что мешает мне сказать правду? Что мешает сказать, что Глория сама обо всём догадалась, что поняла и про меня, и про Пита. И даже не злилась. — Когда это произошло мы даже не общались. — Боюсь, это ложь. — Кроме одного единственного случая, — спешу добавить я. — Но это нельзя и диалогом назвать. — Но ведь потом Вы уже знали, что Ваш бывший возлюбленный с другой. Что заставило Вас так поступить? Сжимаю зубы. — Ревность. Злость. Чувство несправедливости. И желание как-то заглушить то ноющее сутками ощущение внутри себя. — То есть, моя дочь просто попалась под горячую руку? Снова тишина, и только лишь отдающееся гулким эхом жужжание одинокой лампочки. Глубоко вздыхаю. Всё равно придётся рассказать. Сегодня тут ничего не сокроется. — Она… — Это всё моя вина, — перебивает Пит. — От начала и до конца. И я готов заплатить, накажите меня, но отпустите Китнисс. Мужчина подходит к двери, насмешливо ухмыляясь. Слегка стучит по ней и в помещение тут же возвращаются два стража. — О, я накажу. И к счастью, я уже сейчас начну это делать. Миротворцы освобождают Пита и начинают выводить его из комнаты. Меня никто не трогает, и я продолжаю сидеть. Наверное, в его уме зарождается та же догадка, что и в моём, и он начинает рьяно сопротивляться. Удары тут же сыплются на него, заставляя согнуться вдвое, но он продолжает бороться. Выкрикивает моё имя. Слёзы всё ещё кроют мои глаза, когда я болезненно ёрзаю на стуле в попытках высвободиться. Его уводят, ударив электрошокером в области шеи, а я остаюсь в комнате одна. Почти. — Моя милая Китнисс. Теперь мы наконец-то сможем поговорить наедине.