amene

— Ты бы действительно пожертвовал жизнями миллионов людей ради всего лишь одного человека? Под тяжелым взглядом Итэра, Дайнслейф лишь пожимает плечами. — Что же… Я уже сделал это. *** Дайнслейф презирает и Архонтов и всю Селестию в целом, но перед одним божеством на коленях всё же стоит. У божества этого — улыбка-лезвие и глаза холодные, полу-мертвые; сильные руки с длинными тонкими пальцами, что прекрасно могут и удовольствие доставить, и своим щелчком оборвать чужую жизнь. А еще характер по-настоящему скотский и мазохистские наклонности. Не то чтобы самому Дайну не нравилось связывание и прочее, но… Но иногда это немного пугало — особенно когда Кэйа буквально умолял его оставить на своей коже несколько порезов или сжать пальцы вокруг шеи сильнее. Вот и сейчас Альберих сидел на кровати полностью обнаженный — за исключением черного ошейника на шее, цепь от которого он держал в руках, — и медленно перебирал звенья. По взгляду обжигающе-ждущему сразу становилось ясно, какую роль он в этот раз решил взять на себя. Дайнслейф подходит к нему медленно, дрожащими от возбуждения руками стягивает с себя плащ и рубашку. Улыбается снисходительно, когда замечает, как Кэйа следит за ним из-под полуопущенных век, взглядом пожирая исполосованное шрамами тело. Как будто первый раз видит, ну в самом деле. Когда парень на кровати уже ерзать начинает от нетерпения, Дайнслейф решает перестать дразниться. Подходит вплотную, сразу забирая цепь из чужих рук, и за неё тянет Кэйю на себя, чтобы тот придвинулся ближе к краю кровати. Коленом раздвигает чужие ноги, заставляя Альбериха едва слышно выдохнуть. Хочется привычно на колени опуститься — как нравится им обоим — но сегодня правила игры другие. Снова тянет за цепь, подносит руку к чужим губам, безмолвно прося стянуть перчатку. Кэйа усмехается — и вместо этого едва ощутимо кусает чужие пальцы. За это получает пощечину — не сильную, но на потрескавшихся губах всё равно капельки крови выступают, и Дайнслейф слизывает их жадно, словно изголодавшийся зверь. От губ отрываясь, спускается к шее — и в нее вгрызается со всей силы. В место, где шрамы от предыдущих укусов пересекаются. Альберих стонет громко, болезненно. На глазах слезы выступают. Но он только сильнее подставляется, желая сильнее. Больнее. Ярче. И Дайнслейф даёт ему всё это. Заставляет Кэйю лечь, согнув ноги в коленях, обманчиво-нежно оглаживает тяжело вздымающуюся грудь. На затвердевших сосках поцелуи-засосы оставляет. Опускается ниже, но по чужому члену только едва губами скользит. — Будешь послушным мальчиком — получишь больше. Кэйа хнычет, комкает в руках простынь — а хочется за чужие волосы потянуть, только вот не дозволено. Остаётся только полумесяцы на ладонях оставлять да выгибаться от адского коктейля боли и наслаждения. Он кончает в тот момент, когда Дайн оставляет особо сильный укус на внутренней стороне бедра. Скулит на одной ноте, плачет почти. Дайнслейф мягко целует подрагивающее колено. Собственный член всё еще требует разрядки, но он только продолжает выцеловывать чужое тело, давая Альбериху отойти от оргазма. Вся жестокость заменяется нежностью. Кэйа гладит его по голове рассеянно, перебирает светлые пряди, медленно приходя в себя. И, подняв глаза, мужчина успевает увидеть на губах своего принца легкую улыбку. Улыбка эта стоит миллионы жизней. Кэйа стоит. Стоит того, чтобы выебать судьбу во все щели и сложить к чужим ногам весь мир. *** — И ты не жалеешь? — Итэр не то чтобы не понимает. Но спрашивает, потому что перед похожим выбором стоит сам. — Нет. Провести пару лет с тем, кого любишь, или вечность без него? Выбор очевиден. Взгляд Дайнслейфа — сталь. Видя это, Итэр тоже делает свой выбор. И когда мир будет полыхать синим пламенем, он тоже не будет жалеть.