Пыль

My lover's got humor. She's the giggle at a funeral, Knows everybody's disapproval, I should've worshiped her sooner. If the Heavens ever did speak, She's the last true mouthpiece. Every Sunday's getting more bleak A fresh poison each week. Hozier — Take Me to Church.

— У меня есть друг, он лекарь. Местная баба Зина. Много раз меня выручал. Хью захотел убрать руки, но юноша его остановил, сжав ему запястья. Его взгляд бегал по рукам Хью, и выглядел он… Обеспокоенно? Хью заставил себя прогнать эту светлую мысль. — Я не знаю, зачем пришёл… — Правда не знал. Одиннадцать часов вечера, он порезал вены и зачем-то решил навестить причину, по которой это сделал. Боже, что с ним не так?.. — Отпусти. — Нет-нет, я помогу. Порезы надо обрабатывать, а не просто обматывать бинтами, ты в курсе? — Джетт размотал бинты и выдал короткий свист, когда увидел многочисленные тонкие порезы. Где-то кровь уже запеклась, а совсем недавние все еще кровоточили. Хью не знал, зачем позволил ему смотреть на это. Порезы — это слишком интимно. — Я ведь тоже резался. Сейчас, за аптечкой сбегаю, погоди… — Т-ты резался? — Ноги сами собой перебирали пол, Хью покорно шёл за парнем на кухню и так же в удивлении сел на стул. — Ага. — Парень пошарился в шкафчиках и извлек аптечку. — Снимай рубашку и клади руки на стол. Хью покорно снял рубашку, оставшись в одной футболке, и положил на стол руки. Парень принялся обрабатывать порезы. Хью терпел неприятные ощущения, полностью поглощенный тем, что о нем заботятся. И не кто-то, а он. В растянутой футболке с металликой, в домашних штанах в клетку, нелепых, как жизнь Хью, с растрепанными волосами, торчащими во все стороны, с засохшей в уголке губ зубной пастой. Взъерошенный, как ужас. Как само великолепие. Изумрудные глаза вдруг поймали его взгляд. По-хорошему надо было сразу же отвести взор, но Хью уставился в ответ. Затем не выдержал и опустил взгляд на свои аккуратно перебинтованные предплечья. — Все. Завтра ещё бинты сменить надо будет. Справишься? — Да. — Хью (чересчур резко) выдернул руки и встал, шатнувшись. Его замутило. — Справлюсь. — Ты выглядишь нездорово. — Парень нахмурился. — Давай-ка я помогу… Прикосновение обожгло локоть, отозвалось сотнями мурашек, и Хью задохнулся. — Нет!.. Что-то прозвенело, так громко, так оглушительно громко, после чего время замерло. Изумрудные глаза смотрели изумленно, начинали искриться, а на щеке краснел след от его, Хью, ладони. Хью выбежал из квартиры, затем, едва не падая, сбежал по лестнице. Перед глазами маячил образ парня. Всю ночь Хью плакал.

*

Даже если бы Джетту предложили миллиарды звёзд, он бы отказался, предпочёл бы всю жизнь провести вот в таком состоянии, в котором сейчас сидел на полу своей квартиры (которую и квартирой-то назвать сложно): дыхание медленное, как у утопленника, а мысли до искр перед глазами приятные. Картинка стала чётче, собственные мышцы и вены словно принадлежали его мозгу ещё сильнее, а сердце разливало по венам кипящую кровь вперемешку с раствором опиума. Джетт моргал медленно, чтобы не дай Боже неосторожным взмахом ресниц не прогнать это состояние равновесия. Плавно, как под водой, он набрал номер Хью. Спустя тягучих трёх гудков раздался чуть хриплый голос юноши: — Да? Джетт попробовал заговорить, но звуки словно разбивались о губы. Только с третьего раза ему удалось прохрипеть: — Расскажи мне молитву. — Джетта обхватили десятки рук, забрались под одежду, разорвали плоть и начали ворошить внутренности. — Джетт, я не понимаю… Опиум, который разбирается, который молится и раздирает колени в кровь, целуя ладони святого отца, заговорил устами Джетта: — Религия — это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она — дух бездушных порядков. — Монотонно и неспеша, покрывая каждое слово пылью. — Помолись за меня. В мою честь, ибо имя мне религия. Время — пыль. На губах Джетта пыль. На его ресницах паутина. — С-слава Отцу и… — Нет. Не хочу знать слов. Желаю знать их смысл, не имея понятия о наречии. — G-gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. — Голос Хью дрожал. — Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saecula saeculorum. A-amen. — Аминь, — сорвалось с губ Джетта. Истина слов растаяла в пыли. В пыли растаял и сам Джетт.

*

Золото резало глаза, свечной воск стекал по запястьям на колени. Воск прожигал тонкую, как бумага, кожу и оставлял ожоги, пока Хью, покорно опустив голову, слушал молитву святого отца. Слова молитвы вперемешку со звоном колоколов отдавались в его голове весь оставшийся день, пока он был на парах. О ночном звонке Джетта он решил забыть. Aeternum.

*

Джетт выглядел хуже, гораздо хуже, чем Хью его запомнил. Изумруды превратились в гнилую траву, космос поселился в мешках под его глазами, кожа стала тонкой и бледной, как у призрака. Словно жизнерадостный мальчик за неделю вырос и стал юношей, познавшим жизнь. Словно этот мальчик умер. На Джетте была рубашка Хью, расстегнутая и не глаженая, а под ней чёрная футболка с распятием Иисуса. Как издевка. Юноши стояли и разглядывали друг друга на фоне церкви и плачущего неба. Джетт умер. Хью умирал. — Requiem aeternam dona eis, — начал Хью сиплым голосом, с пеплом на губах. Джетт сделал шаг, разделяющий их, и взял Хью за запястье, прикоснувшись губами к костяшкам. — Domine, et lux perpetua luceat eis. — С губ сыпался пепел. — Requiestcant in pace. Amen. — Идем. Хью был готов пройти вместе с ним все девять кругов Ада, чтобы доказать Данте, что это все — выдумки его по-философски туманного разума. Холодные, мокрые ворота, изящные, как взмах вороньего крыла. Джетт повел его через надгробия, ботинками вминая в грязь гнилые листья. Они остановились перед статуей ангела, покорно опустившего голову в молчаливом жесте скорби к покойному сыну Божьему. — Твоя вера может объяснить, почему нас тянет друг к другу? — Свет и тьма, жизнь и смерть, правое и левое — братья друг другу, — процитировал Хью, затем поднял взгляд на Джетта. — Их нельзя отделить друг от друга. Что же стало с тем юношей, в которого Хью, да простит его Бог, влюбился? Где огонь в глазах, румянец на щеках? Жажда жить? — Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека… — Джетт опустил голову. Затем направился к выходу из кладбища. Хью рухнул на колени. Все кончено, его Джетта больше не вернуть.