Баллада об отрубленном роге

— А знаете ли Вы, почему у Моракса всего один рог на голове? — загадочно тянет хмельной бард, перебирая струны своей лиры. Звуки её наполняют гудящий зал таверны, сливаясь со звоном бокалов и плеском напитков в чудную оду винным рекам, бегущим в самое сердце Мондштадта. — Легенда эта стара как мир, но достоверна, готов клясться своим слухом и волшебным голосом! — Так поведай! — Венти пьян. Он хохочет, поднимая свою кружку с ароматным элем, блещущим в свете восковых свечей ярче золота. Не вечно же ему одному петь старинные песни? — Хоть твой голос и не посоревнуется с моим. — Вы как всегда заносчивы, господин! — не заносчив, а правдив. Как может смертный петь как сам бог, чьи связки — настраиваемый инструмент, отлаженный до совершенства, до блаженного восторга слушающего. — Но я прощаю вам вашу надменность, так что насладитесь уж. Пальцы его, неумелые, как кажется Венти, перебирают острые струны, цепляясь и царапая розовую тонкую кожу. Бог забавляется этой юношеской неловкости, этой беспечной вере в своё мастерство. Маленькие смертные такие невинные в своей горячей убеждённости, что всё желание разочаровать их улетает подобно тёплому ветру, оставляя лишь согревающую нежность в груди. Почти отцовская гордость одолевает Барбатоса, и он спешно осушает свой стакан пугающе долгим глотком, прежде чем стукнуть его дном о деревянную стойку, прося налить ещё.

Дули хладные ветра В высь летели облака И дрожала, словно листья, Разорённая земля.

Не поёт вовсе, а читает стихи на манер заносчивых бардов с севера. Барбатос даже ворчит себе под нос, оскорблённый таким неуважением к его искусству. Не место в мондштадских тавернах холодным поэмам, вытесняющим заводные песни.

Горы тихо трепетали Разливалася река! То ступала в стары дали Змея древнего нога. У него рога златые Золотая чешуя. И глаза его стальные Содрогают небеса.

Ложь! Венти готов вскочить, ударив ладонью по столу. Никогда он не содрогался под чужим взглядом. И никогда Моракс не сотрясал небеса, что за вымысел! Старый болван только и мог, что грозно зыркать на вьющегося в бескрайней голубизне Барбатоса, тщетно посылая метеориты в смеющегося бога.

За его спиной широкой, Под защитой древних лап, Словно ангел, шёл смиренно Младший бог, любовник-бард.

Хочется грубо вскричать от такой бессовестной лжи. Никогда! Никогда он не шёл за Мораксом! Только летал над его головой, поливая сыплющегося пылью и руганью старика вкуснейшим вином под звонкий смех и хлопанье белоснежных крыльев. И почему люди так отчаянно пытаются выдумать безжалостную глупость?

Барбатос, хозяин ветра, Юн, прекрасен и любим, Нежным голосом своим Восславлял любовь для света.

Юн? Венти почти хохочет, съезжая по стулу. Юн, давно он не слышал таких слов в свою сторону. Как же любят люди бессмысленную романтику. Если Барбатос юн, то каковы тогда смертные? Как он теперь полагал, бабочки-однодневки, вившиеся вокруг его статуй.

Моракс, грозный господин, Властелин камней и гео, Хоть и вечно был один, В этот вечер уступил, Разделяя ложе с ветром.

Нет, это был так нагло и беспочвенно! Чтобы Барбатос упрашивал? Чтобы унижался перед этим болваном? Нет, никогда! Это его аккуратная ступня давила на каменный лоб, игриво отталкивая тянещего к нему руки бога и не позволяя даже губами коснуться мягкой кожи.

Ночь была горячей, пылкой Стоны лились как река Беззащитный, оголённый Бард навек скрепил сердца

Венти почти взмахнул руками от злости и непристойности баллады, подняв слабый ветер. Но остальные хмельные гости таверны, увлечённые сказом и своими бокалами, даже не обратили внимание на движение воздуха в переполненном помещении, свалив всё на открытый балкон где-то на верхнем этаже.

То была война Архонтов, Страшны были времена, Сотни монстров, сотни бóгов Убивали сгоряча. Так случилось и той ночью Хитрый, слабый демон снов Усмехнулся где-то в роще Взявши парочку бхуджов.

Ох, Венти закатывает глаза. Неправильно склонить слово ради рифмы, как непрофессионально и по-детски! Ещё и выбрал столь неизвестное оружие родом из павшей столетия назад Кхаэнри’ах, лишь чтобы впечатлить пьяного слушателя. Бард должен очаровывать историей и голосом, а не пустыми речами, что бурлят излишним пафосом.

Он метнул их, змей бесчестный, Прямо в крылия юнцу Но от взгляда хладной стали Не укрыться молодцу. Моракс, безоружный, голый, Свой подставил правой рог, Чтобы бхудж его отсёк, Не задев, пленив истомой. Так великий Архонт Гео В поцелуях и мольбах Защитил любовь от смерти, Утонувши во грехах.

На этот раз сил сдержать хохот нет, и Венти покатывается под пронзительный взгляд оскорблённого барда. Как мелочны представления смертных о силе богов! Неужто действительно считают, что старый болван мог бы не заметить подкравшегося демона или позволить ранить себя? Глупость, какую и нарочно не выдумаешь. Перед тем как предаться страсти где-то помимо своего кабинета, Рекс Ляпис имел раздражающую привычку окружать себя щитом, предварительно уничтожив любую уловимую угрозу в округе, даже крохотных хиличурлов, играющих поджаренной картошкой.

Так о чём же эта песня? Просто ль сказ о старых днях? Нет, прошу вас, дело в чести Что находится в сердцах. Так любите же как боги, Отдавайтеся любви! Как и Моракс с Барбатосом В роще на глазах зари!

Неужто придётся забрать у бедного парня слух и голос за столь наглую ложь? Барбатос думает об этом с долю секунды, а ведь было бы смешно. Но он не занудный Рекс Ляпис со своими сухими контрактами, которыми властелин гео так кичится, при любом удобном случае тыча длинным пальцем в бессмысленные по мнению Барбатоса строки. Да и мысль получше посещает его божественное сознание, заставляя захихикать очень нагло и хитро, внезапно растворившись в порыве ветра. Наверное, коли скрываешь свою личность, не стоит так часто пользоваться силой, но желание поскорее совершить задуманное влечёт слишком сильно. Да и кому есть дело до низкорослого барда, когда сладкий сидр льётся рекой из только принесённой бочки?

***

— Клянусь, ещё раз ты споёшь эту глупую песню, и я похороню тебя под горой нефрита, — Моракс фыркает зло и раздражённо, краем глаза наблюдая за хохочущим бардом, что столь бесстыдно сидит прямо на его рабочем столе, уперевшись тонкими ступнями в чужие бёдра. — С чего смертные решили, что у меня один рог? Я не являлся им в своей форме адепта столетиями. — Потому что ты поразительно похож на носорога, бродящего по долинам Сумеру, старый болван! — хохочет Венти, проскальзывая ножкой по чужому бедру чуть выше, лишь чтобы рассеять суровый взгляд корляписовых глаз. — Такой же толстокожий и глупый. — А ты тогда кто? — вскидывает свои тёмные брови, властным движением оглаживая покрытую тонкой тканью икру, что подрагивает под мощными пальцами, прижимаясь ближе. — Не припомню хмельных животных. — Я вольная птица, что иногда докучает старому носорогу, — улыбается коралловыми устами и лишь склоняется ближе, ветром перенося своё маленькое тело в чужие объятия. — Но как одинок носорог без своей птички, не так ли?