Покаяние

«Грех есть рана, покаяние — врачевство…» — Иоанн Златоуст

      Джеффри Декорус.       Он силён и прекрасен, храбр и благонамерен — рыцарь без доспехов и меча, но нужны ли они, когда доблесть исходит из чистого добродетельного сердца. Ах, как славно, что пришёл он в мир наш! Людям должно воспевать его индивидуум аки священное знамение, а монахи пусть готовят кисточки из обстриженного конского волоса да краски с холстами. Больше, больше пергамента, писари! Не хватит вам жалкого листа, чтобы увековечить заслуги этого человека.       Стойте… Тише, нелюди! Вот же он…       Джеффри шёл к церкви. Ноги его, облачённые в батальоны из мягкой кожи, утопали в городских нечистотах, но из-за давно засохшей на них грязи оставались чистыми. Чёрные волосы Джеффри нещадно трепал ветер — так Бог притрагивался ладонью к его светлой голове, и потому на обросшем щетиной лице сияла улыбка из белоснежных зубов.       Святой! Воистину святой!       Под ноги Джеффри бросился ободранный попрошайка.       — О, добрый человек, помилуй! — вскричал он жалобно и схватил Декоруса за ногу. — Мне нечего есть и нечего пить. Я живу в свинарнике, одна свинья уже откусила палец на моей ноге! Помилуй! Дай же мне, несчастному попрошайке, презренному червю, хоть один шиллинг — и буду я благодарен тебе вовек. Буду молиться на тебя Богу и просить милости у Небес!       — А, чтоб тебя!.. — в праведном гневе зарычал Джеффри и со всех сил пихнул попрошайку носком под рёбра. — Катись к чёртовой матери, ты мне штаны испоганил!       И нищий стукнулся морщинистым затылком об каменную стену, его тело не двигалось боле. Дурак! Не увидел он света, исходящего от Джеффри, ибо тонет во смраде, грехе и отчаянии, покуда наш славный Декорус направляется к Божьему дому. Красавица крестьянка повстречалась ему на пути, у самых дверей церкви: её изящные худые руки держали плетёную корзину с наливными яблоками и полевыми цветами.       — Почём яблочки, радость моя? — улыбнулся ей Джеффри, и девушка оправила накрахмаленную косынку.       — Всего два шиллинга, сэр… — пролепетала она, опустив длинные ресницы.       Что за голосок! Точно поёт малиновка, а ей подыгрывает тоненькая флейта. Девушка сама была как колосок пшеницы, её золотистые волосы выбивались из-под косынки и светились на закатном солнце. К щекам пристали капли вездесущей грязи — ну и что с них взять! — и красные губки сложились в осторожную улыбку.       Сама невинность!       Джеффри схватился за кожаный мешок, привязанный к поясу, затем земля отвратно чавкнула под его ногами — он наклонился к уху прекрасной девушки и что-то ей нашёптывал. Медовые речи текли из его уст, губы его касались её аккуратного ушка, и крестьянка румянилась, хихикала, томно поглядывая на Джеффри, пока тот осторожно сжимал её левую грудь.       Тьфу, ещё одна порочная особа… Что за напасть!       Красавица засмеялась, когда Декорус отпрянул от неё, и посмотрела ему вслед взглядом, полным желания и игривости, каким наверняка смотрела на Змея искушённая предательница Ева. Джеффри самодовольно ухмыльнулся и надкусил сочное яблоко, когда наконец перешёл порог церкви.       Скамьи в ней были пусты, и лишь отец Варфоломей топтался возле алтаря, поджигая свечи и напевая какую-то нецерковную мелодию, которую Джеффри, кажется, слышал в местном борделе.       — Здравствуй, Преподобный! — весело крикнул Декорус, на что отец обернулся, и выкинул огрызок от яблока под скамью.       — А-а-а, Джеффри… Рады тебя видеть мои старческие глаза.       — Не дури, Варфоломей, ты видишь лучше сокола, — отмахнулся Джеффри.       — Твои слова Богу в уши.       Преподобный примирительно улыбнулся и достал из глубокого кармана небольшую книжечку. Вся она была измята, страницы заляпаны чем-то нехорошим, а между ними лежал чёрный мел, концом которого отец быстро поковырялся в кривых зубах, после чего несколько раз ткнул грифелем в бумагу.       — Что тебя привело, Джеффри? — нахмурился Варфоломей. — Вижу, ты не заявлялся ко мне с прошлой недели.       — Грехи копил, Преподобный. Не отмаливать же мне один проступок каждый день — того и глядишь один-единственный из всего города протопчу к тебе дорогу от своего дома. Смотри же…       Отец заинтересованно поднял облысевшую с годами голову, но рука его всё же начеркала в книжке несколько фраз, после чего дрогнула и остановилась. Джеффри уселся на скамью. Он задрал голову, разглядывая пестрящие красками витражи, и стал вспоминать, на что черти подвигли его невинную душу за последние три дня.       Он помнил, что в первый день украл лошадь у мельника, потому что хороша была: гнедая кобыла с мощными жилистыми ногами и пышной русой гривой — а седло на ней какое богатое! Но кобылицу Джеффри вскоре продал, ибо ела она как не в себя и даже сожрала платок его жены, выдрав у женщины пучок волос, когда та прибиралась в стойле. Во второй день он совершил прелюбодеяние с женой кузнеца. Ах, что за нимфа она! Джеффри долго будет помнить её полные бёдра, смятые его ладонями, и её изумительную загорелую наготу. И глаза. Яркие, янтарные, каких он не видел ни у одной женщины прежде — может, она была ниспослана ему Богом? Тогда Декорус просто не может позволить себе бросить её, и грехом в таком случае это уже не считается. И третий день — сегодняшний день. Джеффри пнул попрошайку и украл яблоко у похотливой девицы, впрочем… о последнем можно и умолчать.       Ох, Джеффри, покайся же скорее, так сладки твои намерения!       — Ну что же, Джеффри? — поинтересовался отец Варфоломей.       — Грешу, святой отец, страшно грешу, — признался Декорус и сжал рубаху на груди.       — Вижу, сын мой, — кивнул Преподобный. — Не держи грех в себе, поведай мне, что тебя гложет.       Но Джеффри довольно хохотнул.       — Что ж за исповедь и без вина? И хлеба! Я, что же, Варфоломей, себя не уважаю? Неси скорее кровь и тело Христово, а то грех из меня не полезет!       Варфоломей услужливо кивнул, ступни его просеменили к алтарю, и вот он уже нёс Декорусу серебряный бокал бордового вина, а в другой руке — корку свежего серого хлеба. Джеффри с радостью принял поднесённое угощение. Язык его изголодался по вкусу сладостного напитка, потому он жадно отпил вина, что тёмно-красные струйки текли из уголков его рта вдоль шеи и впитывались в толстый ворот одежд, а затем острые его зубы вгрызлись в самую мякоть хлеба, и Джеффри с довольствия зачавкал, будто не ел десять суток.       — Слушай, отец... — задумчиво протянул Декорус. — Вино у тебя всегда такое вкусное. Какой-то особый сорт винограда?       — Нет, просто сахара в нём больше да воды со спиртом. Так что за грехи?       — А витражи! Витражи-то у тебя какие, Варфоломей, — прищурился Джеффри на расписные стёкла. — Я бы мог их продать...       Преподобный усмехнулся и подошёл к нему чуть ближе, тоже подняв голову на красочные витражи.       — Зачем же продавать? — поинтересовался он.       — Так деньги же получу, — изумился Декорус. — Ты смотри, какие стёкла яркие. Их бы выбить, обточить, можно на нитки насадить и толкать неразумным бабам на рынке в качестве заморских бус.       Голова его полна идей... Но каких идей! Чудный, чудный человек, сколько же пользы он принесёт простому люду.       Варфоломей помолчал с полминуты, затем хмыкнул и посмотрел на Джеффри.       — Можно и на бусы. Но, кажется, мы говорили о грехах.       — Ах, да, да...       Декорус спешно доел хлебную корку, смешав её во рту с приторно-сладким вином, и стукнул кубком о деревянную скамью. Он вытер руки о грубые штаны — такая ткань не достойна касаться его кожи — и вздохнул полной грудью, готовый избавиться от греховной тяжести.       — Слушай же, святой отец! — начал он торжественно, и Варфоломей уткнул мел в бумагу. — Украл я лошадь — первый день, прелюбодействовал — второй, пихнул в бок несчастного попрошайку — третий и последний. Каюсь! — прикрикнул Джеффри, подпрыгнув на скамье. — Каюсь, отче, места себе не нахожу, аж пятки жжёт от собственных прегрешений, — он жарко выдохнул, его широкие плечи грузно откинулись на дубовую спинку, и едва слышным голосом продолжил: — Помилуй, что ли, Варфоломей...       — Тяжки твои грехи... — покачал отец головой и захлопнул книжечку.       — Не отпустишь, что ли?       — О, Джеффри Декорус, сколько раз ты ко мне приходил, твои грехи я всегда отпускал. И сейчас отпущу.       — Тогда к чему все эти прелюдии? — нахмурился Джеффри. — Умой меня святой водой, и я пойду восвояси.       Но Варфоломей стоял на месте. Он разглядывал угловатое красивое лицо Декоруса и думал о чём-то своём в тот напряжённый миг. Преподобный обязан отпустить его грехи, ведь такие люди, как Джеффри, должны существовать на сей земле до скончания времён, а падшие — демоны, черти, ублюдки — пусть горят в адском пламени, покуда бесы будут создавать из их криков и воплей дьявольскую музыку.       — Небеса всё видят, — молвил Варфоломей, легко улыбнувшись.       Джеффри поднялся со скамьи и стал ходить взад-вперёд неподалёку от отца.       — Варфоломей, вот скажи мне... Разве я не умён?       — Умён, как же.       — Я красив?       — Всенепременно, — кивнул Преподобный. — Красивее тебя я ввек не встречал.       — Благи мои помыслы?       — Определённо.       Джеффри не место в церкви. Теперь он очистился, он знает, что отец и без святой воды отпустил ему все грехи, причины коих так и не были озвучены. Но не нужно, не нужно ему здесь больше сидеть и доказывать свою святость, свою правоту, своё божественное сияние, затмившее порочных.       — Бог лично целовал мою голову, когда я появился на свет, потому я умён. Рука Его касалась моего лица, потому я красив. И мать с отцом Он заменил мне, потому мои намеренья чисты, — Джеффри замолчал, потупив взгляд в пол, но затем он поднял сияющие глаза на Преподобного и широко улыбнулся ему. — Небеса любят меня, отче.       Варфоломей согласно кивнул.       — Небеса видят, что ты стараешься, Джеффри!       Что делает такой человек среди простого люда? Зачем озаряет своим присутствием улицы, погрязшие в помоях? Ему нужно уйти в Святые Земли, примкнуть к Ангелам и творить добро во всех уголках этого бренного мира. Святой... О, Дьявол, ты слышишь? Он святой!

***

      Как Иисуса люди убили от непонимания, непринятия происходящего, тех чудотворных событий, что должны были открыть им глаза, так сейчас глупые крестьяне собирались подвергнуть ещё одного мессию зверской жестокости. Вокруг сильной шеи Джеффри была обвита верёвка, руки его крепко связаны, а на ногах — чугунные цепи. Его прекрасное лицо хотели обезобразить: оно было покрыто синяками, тёмными и отёчными, скулы, исцарапанные ножом, кровоточили — но ничего не вышло у тщедушных садистов. Декорус был всё так же красив и улыбался скопившейся у платформы толпе, разве что теперь в его ослепительной улыбке не хватало нескольких зубов.       — Последние слова, грешник? — рявкнул на него палач, сжав рукой рычаг.       Джеффри присмотрелся к толпе и увидел среди крестьян и рабочих Преподобного отца Варфоломея, стоящего неподалёку с привычной взору книжечкой в руках.       — Святой отец, слышал? Впервые за двадцать пять лет меня оклеветали! Я теперь грешник! — рассмеялся он. — Каюсь!       Выкрикнул Джеффри в последний раз, его голос эхом разлетелся по площади, заполз в уши каждого лжеца и вора, а затем оборвался навсегда — рычаг дёрнулся, и тело Декоруса безвольно качалось над прогнившей землёй.       Нет больше святого среди нас...       — Небеса всё слышат, Джеффри. А я прощаю, — отозвался Варфоломей.       Теперь и он поставил последний крест в своём календаре, расчерченном в мятой и потрёпанной книжонке.       — Что за книжка, Преподобный Варфоломей? — прошептал над его ухом монах, и отец коротко усмехнулся.       — Считал дни, когда Джеффри Декорус приходил ко мне на исповедь.       Монах похлопал ресницами и ещё раз заглянул в зачёркнутые дни, которые, по-видимому, заняли не одну страницу, ибо чёрным углём было измазано всё, даже пальцы Преподобного.       — Поистине святой человек, — выдохнул Варфоломей, качая головой. — Он грешил каждый Божий день своей недолгой жизни. Уповаю на Его милость, чтобы он прибрал душу Джеффри к себе в Рай.       Джеффри покаялся. Да будет он прощён! Да будет открыта ему дорога к Златым Вратам и обретёт он покой на Небесах.       Преподобный...

Небеса отвергли Джеффри.