here we stand

— Давай проясним кое-что, — говорит Джейсон, чувствуя, как усталость наваливается на него немалым весом и, не щадя, сдавливает виски. — Мы сражаемся на одной стороне, но, если ситуация выйдет из-под контроля, каждый сам за себя. Он пытается звучать резко и не давать ложных надежд, потому что они сейчас в самом пекле, одной ногой в могиле, буквально и метафорически. Как ни выражайся — пиздец полный. Поэтому Джейсон не видит смысла играть крутого парня, подставляющего плечо в любом из возможных исходов. Он всего-навсего хочет выбраться из этого ада, так что заранее проводит границы. Прости, мол, мужик, и не суди строго, но своя шкура дороже. Салим смотрит на него с озорными огоньками в глазах и будто видит насквозь. Каждое произнесенное им слово пропитано доброй насмешкой, и Джейсон пытается держать лицо и огрызаться, но нихрена у него не выходит. Чертов Салим с его неуместным спокойствием и уверенностью в чужих действиях. Джейсон хмыкает, заканчивая их нелепый диалог, и двигается дальше, стараясь не думать о собственных сомнениях. У него есть о чем поразмыслить и без того, например, о сраных вампирах-пришельцах, популяция которых, кажется, собирается возрасти на пару-тройку тысяч. Плюс-минус, погрешности в вычислениях неизбежны. Времени разбираться в чувствах у него нет, и это к лучшему. Потому что военные под это не заточены, они существуют здесь и сейчас, и в голове у них только приказ вышестоящего. Ничего лишнего: оружие в руках и цель перед глазами. А чувства — это на потом, с клещами у мозгоправа или под ящик высокоградусного спиртного, как повезет. То, что Салим способен говорить о личном, пока вколачивает железку очередному подземному чудищу в грудь, скорее случайное недоразумение. Он вообще весь такой, будто очутившийся посреди поля битвы случайно, но бьющий насмерть и точно в цель. Страшный человек, как ни посмотри. Но Джейсона в нем что-то влечет, впечатляет наверное, на каких-то древних, как само это место, инстинктах. — Ты ведь веришь в бога? — спрашивает Салим, наблюдая за остатками рассыпавшегося создания. — Окажешься в такой чертовщине, поверишь во что угодно, — переводит дух Джейсон. Он, блять, только что чуть не сгинул под огромными каменными кусками, ему не до вопросов теологии. Салим оставляет откровение без комментариев, заставляя Джейсона гадать, не задел ли он ненароком за живое. Иракцы же, вроде, относятся к религии намного трепетнее, чем те же американцы. Не то чтобы сам Джейсон был атеистом, но все же. Когда они находят полуразложившегося воина, Салим вызывается окончить его мучения. Джейсону интересно, если отправиться отсюда прямиком в ад, покажется ли он не таким уж плохим местом? Но проверять на личном опыте нет никакого желания, а у мертвых, пусть они и восстали, не спросить, так что остается только гадать. Салим бьет с проступающим на лице состраданием, а после замирает, прикрыв глаза. Наверное, успокаивается путем молитвы. За себя, за павшего воина и за весь сраный мир разом, ему ничего не стоит. Джейсон не думает, что сейчас подходящее время для медитаций, но прервать не осмеливается. Сжимает сильнее автомат и готовится, если случится, нанести по врагу удар. Это, в общем-то, все, что он может сделать, пока дает Салиму время помолиться. Пусть, думает Джейсон, всем иногда нужно. Приведет себя в порядок сейчас — не замешкается потом, а критический момент может поджидать в любом из темных закутков. — И защити того, кто сражается рядом со мной, — заканчивает Салим вслух на английском, — от поджидающих бед и опасностей и от его собственного глупого любопытства. Джейсону хочется состроить лицо или закатить глаза, но он улыбается. Это, все-таки, немного лестно, когда о тебе беспокоятся, особенно в таком положении. Может, ему тоже стоит попросить о защите товарищей, если, конечно, он сейчас сможет составить слова молитвы в предложения. Будет ли достаточно простого, наполненного страхами и надеждами «пожалуйста»? Джейсон не знает, но пробует, выбора все равно особо нет. Когда они чудом успевают спасти Ника и выбираются на лифте в том же составе, в котором встретились внизу, Джейсон думает, что просьба о защите точно не была лишней. Хотя, может, все дело в Салиме. — Ты все-таки вернулся за мной, — говорит он. — Для человека, думающего только о своем спасении, слишком самоотверженно. — Заткнись, — бурчит в ответ Джейсон. Ну вернулся и вернулся, чего теперь. Просто иначе нельзя было. Морпехи своих не бросают. Салим тепло улыбается и кладет руку на плечо, сжимая. Это вроде как жест благодарности, но Джейсону чудится в нем что-то еще. Он отбрасывает нелепые мысли, потому что, черт возьми, они в этом блядском подземелье уже хренову тучу времени. Нехватка кислорода в мозг, неверное распознавание сигналов на фоне усталости, желаемое за действительное и все в таком духе. Джейсон слишком не в себе, чтобы думать об этом. На поверхности их ждет еще один бой — самый, мать его, сложный, потому что уже вкусил свободы и свежего воздуха, потому что измотанное тело отказывается слушаться и местами деревенеет. Каким-то образом им удается выдержать атаку: Эрик ранен, у Рейчел разбита голова, но все живы, а о большем просить не приходится. Салим спешит к сыну, и Джейсон не в праве его удерживать. Он жмет на прощание руку и просит поздравить Зейна с днем рождения. Без задней мысли, конечно, но может на подсознательном уровне хочет остаться в жизни Салима хотя бы так — упоминанием, именем в прошлом. Ему не удается подумать над этим как следует, потому что за спасением неминуемо следуют допросы, проверки, дни и недели по замкнутому кругу. Здесь, среди людей, душит сильнее, чем под землей в компании монстров, и голова раскалывается каждую гребаную секунду. Рейчел подвергают каким-то экспериментам, вроде бы что-то не так с анализами, и Джейсону неизмеримо жаль и ее, и нервничающего Эрика, и тихого Ника. Единственное, что радует в сложившейся ситуации — Салим в нее не попал. Джейсон надеется, что он достаточно далеко, чтобы его не нашли. Надеется, что он с сыном в безопасности. Пожалуйста, снова просит Джейсон. Черт тебя подери, пожалуйста. Им все же разрешают вернуться в Америку, но не оставляют в покое еще полгода, заставляя из раза в раз проходить тесты, вести беседы и находиться под наблюдением. У Рейчел дела обстоят намного хуже, но то, что им всем позволяют жить, а не хоронят с героическими почестями, уже везение. У Джейсона, наконец, выпадает время на подумать, но голова оказывается до смешного пустой. А о чем, собственно, тут размышлять? Ну объединился с вражеским солдатом, ну спасли друг другу жизнь пару раз. В экстренных ситуациях и не такое случается, выброс адреналина, желание ощутить что-то знакомое и понятное на чужой территории. Можно ли назвать друзьями тех, кто сблизился таким способом? Разве все это не временно? Было здорово и спасибо большое, но теперь время двигаться дальше. Джейсон пытается, но нихрена у него не получается. Ему хочется встретиться с Салимом еще раз, побыть вместе в мирной обстановке, узнать, как это ощущается рядом с ним. Может статься, что в обычной жизни они не смогут сосуществовать, а может — наоборот. Нужно проверять на практике, но Джейсон не дурак, он знает, что прошло слишком мало времени, что своим появлением подвергнет опасности не только Салима, но и его сына. Да и в любом случае, где бы он стал их искать? Единственное, что Джейсон знает, Зейна приняли в университет в Лондоне. В какой именно — у него нет ни малейшего представления, поехал ли Зейн в конце концов в Англию — он не знает, направился ли Салим вместе с сыном — ответ такой же. У Джейсона в руках обрывок зацепки, желание увидеть Салима и контроль со стороны государства. Он тяжело вздыхает и продолжает быть лейтенантом Колчеком, верным морпехом с покореженными идеалами и тяжким грузом на плечах.

***

Он находит Салима спустя долгих десять лет, когда паранойя слегка утихает, а прожитых в отставке лет достаточно, чтобы подозрения, если они до сих пор есть, с него сняли. Десять гребаных лет осторожности и попыток не выжить из ума, но выжить в принципе. Для нормальных людей — пропасть, срок слишком большой, чтобы не попытаться жить заново, потерять интерес, выкинуть из головы Салима и все, что с ним связано. Но Джейсон так не может, потому что он морпех, а морпехи своих не бросают. Потому что semper, сука, fi. Всегда верен.