Тот самый из детей ланисты

5 лет назад

Морта — перерезает нить, заканчивая жизнь человека

Всё, чего Сторции хотелось, так это быть в безопасности. Когда приходилось сражаться за кусок хлеба с многочисленными братьями и сёстрами в лагере, где общиной воспитывались дети; когда отбивалась с ножом от нескольких мужчин, решивших воспользоваться лишь на первый взгляд миловидной девочкой и бесчестно погибших от её руки; когда, проданная семьёй ещё ребёнком, прибилась к компании Горация, спасшего от незавидной участи шлюхи лишь за то, что природа не наградила уродством, и стала его живым оружием; когда яростно сражалась за свою жизнь с захватчиками планеты. И когда её, усыплённую обманом и пусть побеждённую, но не покорённую, привезли на Блор, первой мыслью после пробуждения было — «где он». Где тот, кто был её наставником, учителем и начальником, кто защищал с первого дня знакомства. Сторция была хорошей и послушной исполнительницей, за это Гораций её и ценил; выросшая под его крылом она первой была готова броситься на того, кто посмел бы усомниться в авторитете главаря. Когда их, выживших, выволокли из корабля и швырнули на песок грудой тел, Сторция, чей молодой организм прогнал снотворное быстрее, мгновенно нашла его глазами, подползла ближе, словно смогла бы в одиночку противостоять угрозе, которой, правда, не последовало. Она только с недоумением переводила взгляд с Горация на мальчишку её возраста в дорогих тряпках, выставленного отцом на показ перед рабами, не понимая, кем здесь ещё торгуют — ими или детьми ланисты. Первую ночь в комнате, где её поселили, Сторция провела ворочаясь в постели с непривычки — спать в более-менее комфортных условиях, даже будь то циновка, было чем-то странным, неправильным. Как и само наличие личного пространства, сопутствующее одиночество, ей, жившей со своей «стаей», чуждое. Она не выдержала, выбралась незаметно и, крадучись кошкой, добралась до такой же комнаты Горация, благосклонно принявшего её. — Не спится, мышка? Ему, казалось, всё нипочём, даже захват их планеты и превращение непокорных мятежников в жалких рабов. Кивнув, Сторция улеглась рядом и прильнула щекой к широкой груди, как ребёнок тянется к старшим товарищам или родителям. Тяжёлая рука погладила по спутанным волосам, даря спокойствие и чувство безопасности, правильности, всё может рушиться, но Гораций её защитит. Всегда защищал. — Что с нами теперь будет? — спросила едва слышно, задирая голову вверх, чтобы встретиться в полутьме с мерцающими чёрными глазами. — Затаимся, изобразим прилежность, позволим руке кормить, — рассуждал он шёпотом, пальцами пытаясь распутать её длинные волосы, — чтобы в нужный момент её отгрызть. Удивившись, Сторция подскочила на месте, упёрлась рукой в грудь Горация и заглянула ему в глаза. От резкого подъёма у неё заболела ушибленная голова и она поморщилась. — Но… но как же, — мямлила растерянно, не принимая его позиции. — Но как же борьба? Гораций улыбнулся, так показалось в тени, убрал прядь ей за ухо. — Храбрый маленький мышонок. Ты боролась сегодня и к чему это привело? — заговорил назидательным тоном, вгоняя Сторцию в краску: стоило доверенным рабам ланисты снять с неё оковы, как она напала на ближайшего и успела сломать ему нос, а второму прокусить руку, прежде чем её смогли обезвредить. Горацию пришлось вступиться и обещать приструнить, чтобы девушку не увели в карцер. — Мы сделали всё возможное на своей территории и проиграли. Но только битву, не войну. Их было в разы больше и технологии ни в какое сравнение с нашими, хотя, посуди сама, как силён Тамерлан, если им пришлось его сжечь. Здесь придётся принять чужие условия, чтобы выиграть, возможно, гораздо больше, чем у нас было. — О чём ты? — Сторция слушала, затаив дыхание от восхищения умом своего наставника, легла обратно на его грудь, улавливая глухое биение сердца. Под тяжестью его руки, вновь принявшейся гладить по волосам, её стало клонить в сон. — О, мы могли бы заполучить весь Блор. Эта планета куда интереснее нашей, как думаешь? — Угу, — веки стали такими тяжёлыми, совсем непослушными. — Надо только разведать обстановку. Ты ведь мне поможешь, мышка? — Угу, — засыпая, она едва разбирала слова. — Замечательно, — рука скользнула по волосам к плечу, Гораций несильно сжал его, подтягивая Сторцию к себе, и коротко поцеловал в макушку, — замечательно…

***

Сторция старалась: учила себя пропускать мимо ушей агрессивные комментарии других рабов, сохранять хладнокровность и не лезть в драки, что давалось ей, как натуре страстной, вовсе не легко. Её прилежное поведение вызывало одобрение Горация и она старалась ещё больше ради его отеческого кивка. В термах влажно и душно от стоявшего клубами пара; после долгого тренировочного дня они собрались небольшой компанией своих: Сторция, Гораций, его ближайший соратник Тиберий, верная шестёрка Марк и ещё несколько человек, стоявших тогда рядом одним фронтом против захватчиков Цезаря. Мужчинам комфортно и обнажёнными — единственная девушка всё же в тунике на сухое тело; сидела на краю бассейна, болтая ногами в воде, защищённая спиной Горация от пытливых взглядов. Выросшая в свободной среде повстанцев, она была для них поначалу сестрой, но к семнадцати годам интерес товарищей к ней приобрёл другой характер, который Сторция не замечала. — Обсудим, — негромко начал Гораций, закидывая локоть на бортик. — А этот? — Тиберий хмуро покосился на раба, стоявшего в нескольких шагах у стены и приставленного слушать разговоры новеньких. — Этот теперь с нами, — приветственный оскал Горация юношу смутил, но он осторожно кивнул в ответ. Ничего удивительного — их лидер славился своим обаянием, умением и врага заманить на свою сторону, о чём пока ещё толком не знали на Блоре. — Как ощущения после чипов? — Хуёвые, — хмыкнул один из парней, потирая шею сзади. — Нормально, — без эмоций отрапортовал Тиберий, вскидывая взгляд на Марка, который активно покивал в подтверждение. — Терпимо, — прокомментировала Сторция. — Нравится здесь? — Гораций испытующе наблюдал за своими людьми, переглядывающимися в сомнении. — Ну, могло быть и хуже… — начал было Марк, когда резким ударом по воде ему прилетело брызгами в лицо: — Эй! — Ты просто больной, если тебе нравятся условия скота на убой, — зашипела Сторция и ещё раз махнула ногой, обливая парня водой. — Здесь отвратительно. И другого ответа быть не может. — Согласны? — с прищуром закончил за неё Гораций. — Да. — Да, просто отврат. — Переубивать бы всех, — мечтательно вздохнул тот, кому чип доставлял особый дискомфорт. — Так-то лучше, — Гораций хмыкнул, поводя пальцами по воде, — но я понимаю, почему Марку понравилось. Тепло, сухо, кормят, поощряют за драки, просто рай. Который может стать нашим без рабских оков. — У тебя уже есть план? — выдохнул Тиберий, легко заряжавшийся любой идеей главаря. — Есть, — неопределённо пожал тот плечами. — Он будет выполняться долго, сложно и обстоятельно. Уйдёт не один месяц вплоть до арены, набирайтесь терпения, готовьтесь, обучайтесь, собирайте для меня информацию. Не привлекайте лишнего внимания, но пусть мелочь побуянит, чтобы они не думали, что мы так легко сдались. — И? — с нетерпением встрял Марк. — И ждите команды, — снисходительно осадил Гораций. — Основное будет на мне. А вы не забывайте кто вы, не какие-то пустоголовые рабы без имени и языка, а тамерланцы — огонь и тот не выжжет наши сердца. — Этот ланиста никогда не сможет поработить нас, — Сторция легонько топнула по воде ногой. — Вот именно, — Гораций с отеческой улыбкой взглянул на свою ученицу, гордо задравшую нос. — А твой план включает в себя ланистовских щенков? — заговорил Фаустус, и если широкий Тиберий — сила команды, то этот, высокий и худой, — её мозг, сразу после Горация, конечно. — Посмотрим, — и снова туманный ответ, пояснять который он не собирался. — Они из другого теста. Имел дело с аристократией? — не унимался Фаустус. — Встречался раз, но это неважно, — Гораций прошёлся языком по зубам. — Сколько масок ни надень, под ней всегда будет человек. А люди все одинаковые. Пора расходиться. Поздно. Сторция вздрогнула, когда термы заполнились шумом плеска воды из-за поднявшейся суеты, хотела подняться на ноги, но Гораций удержал её за щиколотку, не позволив. Ей почему-то сразу стало не по себе, хотя никогда в своей жизни она не чувствовала себя в опасности рядом с ним, и всё же. Заговорщики ушли и прихватили с собой своего нового друга, приставленного за ними следить; под сводами бассейна воцарилась почти звенящая тишина, угнетавшая девушку ещё больше. — Я нашёл, чем тебе заняться, мышка, — властный бархатный голос ядовитым туманом, спрятавшись в клубах пара, заполз ей под кожу.

***

У неё дрожали руки, что казалось дикостью, но усмирить непослушное тело не выходило — разум и то проще подчинялся. Сторция, которой ничего не стоило вгрызться в глотку врага, совершенно не понимала, как сможет выполнить приказ Горация и стать фавориткой домины; для такого надо было быть соблазнительной и игривой, а это совсем не те качества, что взращивались в войнах. Да и какое домине дело до какой-то рабыни, пусть Гораций и убеждал, что у той абсолютно точно есть интерес к Сторции — как минимум из-за её выдающихся результатов. И вот она стояла, нервно облизывая раз за разом сохнувшие губы, на пороге виллы ланисты по личному приглашению. Зачем та её позвала? Ничего особенного Сторция в тот день не сделала, выкладывалась в спаррингах как обычно и внимания показушничеством не привлекала, как Гораций. Но у него была цель, а что было у Августы? Фрументарий, огромный темнокожий верзила с шрамом через всё лицо, позволил ей войти и повёл к покоям, расспрашивая по дороге: — Ты ведь подружка Горация? — Да, — всё естество обострилось в ожидании подвоха. — Спишь с ним? — Н-нет, — язык запнулся от неожиданности, Сторция смотрела перед собой, боясь сделать слишком резкий вдох, который можно было бы неверно истолковать. Спит? Да она же… и не думала никогда о подобном, что за глупость. — Это хорошо, — его большая ладонь похлопала её по плечу, она смутилась — так по-дружески с ней вёл себя только Гораций. — И чем же? — Меньше от него зависишь, — пожав широченными плечами, он подвёл, наконец, к покоям. — Я Граут, кстати. Не представившись в ответ (зачем, он же и так всё знал), Сторция лишь кивнула и смело шагнула в комнату, хотя вернее было бы назвать её отдельным домом в доме, замерла на пороге. Домина, листавшая в задумчивости книгу, сидела спиной ко входу в глубоком плетёном кресле у балкона, подобрав под себя ноги, и, как показалось, не услышала чужих шагов, но стоило двери закрыться, как она вдруг сказала: — Подойди. Её властный тон отличался от такого же тона Горация заложенной в нём силой, превосходящей его в разы. Волна жара прошлась по телу упругой волной, толкая Сторцию исполнять приказ, пока обкусанные ногти острыми краями впивались в кожу ладоней. Когда та подошла, Августа оторвалась от чтива и подняла на неё взгляд, от которого внутри всё похолодело — она не просто смотрела, а будто пыталась добраться до центра души, чтобы рывком вывернуть наружу. Светлые глаза под лучами закатного солнца, казалось, сияли, Сторция забыла, как моргать и дышать, и потому не сразу услышала вопрос: — Я давно за тобой наблюдаю. Ты мне нравишься, красивая. Хочешь быть моей служанкой? — Августа улыбнулась, но взгляд оставался цепким и колючим. Дыхание Сторции сбилось, ведь это было буквально то, что от неё хотел Гораций, но одна мысль о прислуживании вызывала едва ощутимую в горле рвоту. Ей было сложно ответить и она резко вдохнула, несмело начиная и попутно вспоминая, как учил её Гораций: — Домина, я… бесконечно благодарна вам за ваше предложение, но… — Но? — чёрные брови издевательски изогнулись, Августа либо не ожидала отказа, либо наоборот — только его и жаждала. Сглотнув, Сторция задрала подбородок, хоть и избегала смотреть прямо в светлые манящие глаза. — Простите, домина, но из меня никакая служанка. Я воительница и… плоха в этих делах. — О, ну, это не какая-то наука. Быстро научишься, впрочем, ладно, сядь, — обвешанная кольцами ладонь похлопала по пустому месту возле кресла, куда не получилось бы сесть ещё одному человеку. До Сторции медленно дошло осознание, что Августа ждала её на коленях у своих рук, и плечи против воли передёрнуло, что вызвало кошачью ухмылку на лице домины. — Обещаю, я тебе ничего не сделаю, — зрачки Сторции дрогнули и Августа добавила, почуяв что-то: — со мной ты в безопасности. Посеревшие от напряжения сжатые губы Сторции расслабились, она шагнула ближе к креслу и, глубоко вдохнув, заняла предложенное место; Августа мягко потянула её голову, давая улечься на край кресла, провела кончиками пальцев, чтобы кольца не вырвали волосы, по податливым прядям. Сторция, чувствуя себя странно, подложила ладони под щёку и пыталась выровнять дыхание, понять, каков план, но вариантов не было — ей не встречались раньше аристократы и не была знакома их коварная природа с жаждой игр. — Расскажи мне о себе, — чёрные волосы скользнули между пальцев Августы, она аккуратно распутывала густую копну, по которой плакала расчёска. — Кем ты была раньше? Уголки губ дёрнулись и Сторция сдержала нервный смешок. — Ланиста сказал забыть о прошлой жизни, — произнесла как можно прилежнее, тут же вздрогнула от грудного тихого смеха домины, царапнув ногтями ткань кресла. — Я не ланиста. Милая, ты правда мне понравилась. Я бы хотела узнать тебя получше. Нежные поглаживания по голове усыпляли бдительность, под ними даже напряжённая до последней мышцы воительница начала плыть, пусть и старалась напоминать себе мысленно, что у неё была цель — втереться в доверие к дочери ланисты. Нахмурившись, Сторция задумалась, не из-за Горация ли она сейчас тут, не к нему ли через неё хочет подобраться Августа. Набрав в лёгкие воздуха, она осторожно, вытягивая из себя слово за словом щипцами, рассказала: об общинном строе на Тамерлане, о продавших её родителях, о том, как прибилась к группе Горация, о тяжёлых тренировках, по сравнению с которыми здесь, на Блоре, почти отдых. Под конец Августа успела распутать все её волосы и теперь запускала в них пальцы, как в послушные податливые воды чёрного моря. Домина ничего больше не потребовала, позволив беспрепятственно уйти и сообщив перед этим, что ценность гладиатрикс как война гораздо выше, чем служанки, и нельзя позволить быть закопанным такому таланту. Из её покоев Сторция вышла в смешанных чувствах: образ домины Августы с жёсткой властной рукой и жалобы на жестокость от товарищей никак не вязались с той, кто почти по-сестрински отнёсся к ней, хотя разве удивительно при наличии младшей сестры. Задумавшись над несостыковками на пути прочь из виллы, Сторция провела рукой по волосам и наткнулась вдруг на тонкую косичку, которую, сомнений не было, сплела ей Августа. Всю дорогу до казарм пальцы то и дело находили её, теребили, отбрасывали, снова возвращались, но никак не могли оставить в покое, расслабившись только во сне.

***

Гораций был озадачен поведением Августы и не слишком доволен, что та не проявила к Сторции должного интереса, пусть самой Сторции и казалось иначе, но спорить было бессмысленно. — Она что, даже не трогала тебя? «А почему должна была?» — Нет, только волосы погладила. — Странно… Опасения были развеяны, когда её пригласили на виллу вновь, а потом ещё и ещё, правда докладывать было не о чем — домина звала обычно ненадолго и просила то подливать ей вино, пока она читала свои умные книжки вслух (Сторция и читать-то не умела), то помочь выбрать одежды перед встречей с важными гостями, то поиграть с ней в карты или кости. Несмотря на дружеский тон их коротких встреч, обе будто присматривались друг к другу, изучали повадки и кружили вокруг да около, старательно изображая нужные роли. Сторция, будучи вчерашним подростком, училась быстро и постепенно начала входить во вкус притворства. Ей нравилось наблюдать за Августой: за переливом драгоценностей на груди и руках, за изяществом в каждом движении поправляла ли она причёску, листала страницы или гладила тигрицу, за плавностью тела с молочной кожей, за тем, как надувала губы, задумываясь, или сжимала в упрямую линию, злясь. Сторции, привыкшей к обществу грубых мужчин и потакающих им не уважающих себя женщин, аристократичная стать была в новинку; с удивлением она поняла, что стала мысленно восхищаться Августой, её проницательностью, умом, силой одного взгляда, красотой и грацией. Сначала её напрягала эта разница в поведении, но время шло, домина продолжала быть с ней мила, а Гораций — слишком занят, чтобы следить за ненужными ему изменениями в мозгах Сторции, которая стала всё чаще сомневаться. Подобное впечатление о домине, которая вовсе не была также добра и внимательна к товарищам, заставляло не спать ночами и прокручивать в голове раз за разом их повседневные диалоги, улыбки и неоднозначные взгляды. — Кто для тебя Гораций, — спросила Августа, пока Сторция, стоявшая за её спиной, вела расчёской по мягким кудрявым волосам. Доселе речь о нём не заходила. — Наставник, — врать, казалось, глупым, всё же Сторция была его тенью и всегда находилась где-то рядом. — М-м, как бы ты его описала? — сквозь зеркало домина неотрывно следила за ней. — Он… — расчёска рассеянно касалась волос, пока Сторция избегала прямого взгляда, — сильный лидер. И многое сделал для нас всех. — Ты его любишь? Короткая пауза, пока пальцы сжимают до боли металлическую рукоятку расчёски. — Он мне как родной, — дрожь в голосе почти не слышно из-за шёпота. — А он кого-нибудь любит? Любил? Не как родню. — Я… — Сторция часто моргала, силясь вспомнить, с ужасом не находя в закоулках памяти ничего похожего. — Я… не знаю. — Интересно, — только и ответила Августа, больше не возвращаясь к обсуждению помыкаемого ей на каждой тренировке тамерланца. Когда Сторция узнала, что Августа предпочитала компанию женщин, то и вовсе почувствовала себя оскорблённой — неужели её домина не хотела? Да, гладиатрикс часто была побитой, вероятно, не слишком-то привлекательной, а вместо драгоценностей тело украшали ссадины и синяки, но не всё же так плохо? Или, может, домина относилась к ней как к Паулине? Легкомысленная обида быстро перетекла в ещё большее благоговение и уважение, но наедине с собой одна рука неизменно оказывалась под юбкой, пока вторая терзала свежезаплетённые косички в волосах. Оттого откровения Горация о близости с детьми ланисты вызывали у неё незнакомый доселе липкий стыд, краснотой расползающийся по лицу и шее. Он петухом хвастался перед остальными тамерланцами, упивался своей властью над Лабелем и Августой; Сторцию его уверенность смущала — она не стала бы заявлять, что великолепно знала домину, но Гораций не имел над ней власти, это ей было ясно очень хорошо. И всё же она была преданна ему, поэтому не спорила, оставляя все мысли при себе, а её и не спрашивали. — Теперь, когда ты… спишь с доминой, — споткнувшись на слове, спросила Сторция, — тебе больше не нужно, чтобы я втиралась ей в доверие? — Нужно, конечно, — осадил резко Гораций, что одновременно вызвало раздражение и радость. Он взял девушку за плечи и покровительственно заглянул сверху вниз в глаза. — Ты — мой туз в рукаве. Иногда Сторция общалась с Граутом, фрументарием Флавиев, особенно когда уже покидала виллу. Охочий до разговоров огромный гладиатор был с ней всегда приветлив и даже как будто оберегал, беспокоился о результатах, здоровье, устраивал порой персональные тренировки по искусству боя. В какой момент сторона ненавистного ланисты стала ей ближе, чем свои люди, Сторция не смогла бы сказать. Возможно, когда она впервые оказалась в оранжерее? Когда, захмелевшая и счастливая от улыбок Августы в свой адрес, совсем осмелела, прося о поцелуе, который был ей благосклонно подарен? Когда чувствовала окутывающий цветочный запах, нежные руки с холодом колец на своих щеках, тёплые губы цвета крови, пьющие её дыхание как вино, пока Сторция, совсем одурманенная, хотела ещё, хотела навсегда вырезать на сердце момент столь волнующей долгожданной близости? Нет, наверное, когда она в ту ночь собиралась вернуться в казармы. Ей стало нехорошо от избытка алкоголя и эмоций, Августа позволила ей уйти, и Сторция вышла из оранжереи на холодный отрезвляющий воздух. Сознание плохо подчинялось, как и тело, она не слишком уверенно брела от клумбы к клумбе, но всё же услышала чьи-то плохо скрываемые шаги за спиной, только не успела среагировать, когда потная ладонь накрыла рот, не позволив закричать. В любой другой ситуации Сторция бы изничтожила осмелившегося, но она была пьяна, движения потеряли координацию, а реакция запаздывала, позволяя уронить её спиной на землю. Еле сфокусировав зрение, она узнала в мельтешащем лице напротив одного из приспешников Горация, кого-то из шестёрок, его имя никак не всплывало в памяти. Глупец, как можно было додуматься напасть на неё, Гораций убьёт его, как только узнает, но сообщить о предстоящей судьбе не хватало сил — Сторция вложила их в отчаянную слабую борьбу с более сильным противником. Он тоже был пьян и его спасало только физическое преимущество, обычно переигрываемое ловкостью и хитростью. Извернувшись, она всё же укусила его за ребро ладони до поросячьего визга, за что получила кулаком в скулу и мир пошёл кувырком, заплясали звёздочки, дезориентируя окончательно. — Успокойся же, — пальцы грубо прошлись по внутренней стороне бедра, пока вторая рука грубо сжимала рот, не давая даже оторвать голову от земли; смрадное дыхание опалило лицо. — Я тебя так давно хочу… такая непокорная, злая девочка… Ты ведь тоже меня хочешь, да? — ему пришлось смочить пальцы слюной из-за сухости. — Конечно, хочешь… У тебя такие красивые глаза… Гораций обещал мне тебя… Это не могло быть правдой. Не могло. Сторции впервые за долгие годы стало страшно. У неё не было оружия, не было защитника, не было чувства безопасности, был только всё больше охватывающий с каждым мерзким касанием под юбкой почти животный ужас. В отчаянии она зашарила руками рядом, надеясь найти камень, как вдруг сбоку выскочила тень, лязгнули зубы и ублюдка рывком снесло с неё в соседний куст. Он истошно заорал под хруст собственных костей, какофония жутких звуков нарастала и Сторция, резко вдохнувшая воздуха, когда тяжесть с груди пропала, приподнялась на локтях, чтобы понять, что происходит. Напавший на неё ещё боролся, слабея с каждым новым смыканием челюстей тигрицы, чья полосатая шкура была узнаваема и в темноте. — Ты в порядке? Вздрогнув, Сторция перевела взгляд на спокойно подошедшую вслед за своим животным Августу. Её рука с кольцами, которая гладила ещё полчаса назад, протянулась для помощи и Сторция вздрогнула ещё раз. — Д-да, — от чего-то стучали зубы, она предприняла попытку встать сама. — Давай же руку, несносная, — прошипела Августа и сквозившее отчаяние в её голосе заставило тело биться в лихорадке. — Я… вас запачкаю, — пробормотала Сторция, с трудом поднимаясь на ноги, так и не коснувшись чистой ладони. Голова страшно кружилась от удара, адреналин в крови спорил с алкоголем, всё вокруг расплывалось и ускользало. Вопли стали затихать, превратились в кровавое бульканье, и, когда тигрица вгрызлась в шею, совсем сошли на нет, хотя пока ещё целые руки и ноги раба периодически продолжали вздрагивать. Обе девушки стояли в паре шагов, наблюдая за трапезой хищницы с исследовательским интересом. — Она его съест? — Она не слишком голодная, так, погрызёт, — пожала плечами Августа, отворачиваясь от трупа и беря Сторцию за руки. «Ну вот, испачкается», — успела подумать та и взглянула на домину в ответ. — Что он хотел от тебя? — Секс? — уголки глаз почему-то защипало и Сторция попыталась сморгнуть неприятные ощущения. — Ох, милая, — игнорируя свои дорогие красивые одежды, за которыми всегда следила с особой тщательностью, домина обняла её, прижала голову к плечу и погладила по волосам. Совсем растерявшись, Сторция хотела было положить руки на чужую талию, но так и не решилась, пальцы замерли в сантиметрах. — Это не секс, это изнасилование. Ты его знала? — кивок. — Не замечала, чтобы у ваших было принято подобное отношение друг к другу. Что Сторция могла ей сказать? Что в их общине мнение женщин не слишком-то бралось в расчёт, что она всегда была исключением и теперь, видимо, достаточно взрослая для подобного отношения к себе от своих же, что иллюзия защиты Горация треснула осколками внутрь? — Как вы оказались тут? — только и смогла произнести. — Я видела, как он смотрел на тебя весь вечер. И когда он пошёл вслед, мне стало тревожно за тебя, — честно ответила Августа, мягко отстраняя от себя гладиатрикс и беря её лицо вновь в свои руки. Сторция смотрела в зелёные искрящиеся глаза и сквозь пелену в сознании начинала что-то понимать. — Я никогда не дам тебя больше в обиду. Августа подалась вперёд, согревая теплом своего тела, прижалась губами к раскрытому рту, позволяя ощутить вкус вина и получая ответ; пальцы Сторции сжались на её талии и она закрыла глаза, чувствуя, как немедленно хлынул по щекам водопад обжигающих солёных слёз.

***

— Куда мог деться Марк, — Гораций нервно мерил шагами свою комнату и его мельтешение клонило в сон сидевшую на постели Сторцию. — Ты точно его не видела? Конечно он знал, что Августа приказала сопровождать её в оранжерею и Сторция никак не смогла бы отказать, чем Гораций был не слишком-то доволен — его на такие мероприятия не приглашали, что неимоверно злило того, кому туда было жизненно необходимо попасть. — Точно, — ложь слишком легко соскользнула с языка, но она дала Августе обещание, что правда останется только между ними и даже Горацию она не скажет ни слова. Кажется, Сторция впервые соврала ему тогда. Резкий удар кулаком по столу заставил вздрогнуть. — Вот же, — он будто хотел продолжить мысль, но осёкся, прочистил горло, — ладно. Может, придурок решил сбежать и сгорел в защитном поле? У меня всегда были сомнения на его счёт. — Может, — эхом повторила Сторция, невольно вспоминая его растерзанное тигрицей тело у оранжереи. — У меня отличные новости, — Гораций легко перевёл тему, опёрся на стол позади себя. — Не просто так я охаживал этого мальчишку Лабеля. Сегодня выяснилось, что он сынишка Цезаря. — Как?! — Сторция округлила в неверии глаза, сразу подобралась и встала на ноги. — Вот так. Био-эксперимент Кассия, так сказать. Долгая история, да и Августа сама нихера не знает, — усмехнувшись, он сложил руки на груди, а от упоминания домины в сердце Сторции неприятно кольнуло. — Так что планы немного меняются. Его надо забирать с собой. — Забирать? Разве ты не собирался сделать Блор нашей планетой? — М-м, ну да, — Гораций почесал заросший подбородок, обдумывая, что и кому говорил. — Августа и Лабель меня совсем замотали, если ты понимаешь, о чём я. В общем, планы придётся корректировать. — Мне кажется, — осторожно начала Сторция, подходя ближе, — то, что с тобой делает доминус Лабель, ну, с чипом, не идёт тебе на пользу. Ты выглядишь уставшим. — Ерунда. Главное, что я лучший, остальное можно перетерпеть, — его широкие ладони сжались в кулаки, глаза сверкнули предвкушением. — Ох, сколько же можно сделать с этой информацией. — Я беспокоюсь за тебя, — Сторция положила свою руку на мужское предплечье, чем вырвала Горация из влажных фантазий. Подняв на неё снисходительный взгляд, он убрал тонкую косичку у лица ей за ухо. — И в чём же причина, мышка? У меня в кармане половина здешних рабов, считай на привязи щенок ланисты и в клетке — старшая. Кассия не будет вплоть до отборочных. Всё в порядке. Даже лучше, чем в порядке. Его самоуверенный тон Сторцию пугал, потому что, пусть она не знала много про Лабеля, но точно была уверена, что на счёт Августы он сильно заблуждался. Пальцы с обкусанными ногтями сжались сильнее на его руке, она дёрнулась вперёд, заглядывая в чёрные непроницаемые глаза. Ну же, просто сказать ему об этом, сказать, что он не прав. — Ты совершаешь ошибку. Не знаю, что ты задумал, но не надо, — наконец протараторила на одном дыхании. Секундная тишина, сейчас он всё поймёт, он же всегда её понимал, но лицо напротив вдруг исказилось гримасой. — Что за вздор? Ты из ума выжила? — Гораций вырвался из её ослабевшей хватки, посмотрел чужим взглядом, от чего внутри всё похолодело. — А, я понял. Ревнуешь меня к своей любимой домине? Что? Думала, я не вижу, как ты на неё слюни пускаешь за моей спиной? — брезгливо оттолкнув опешившую Сторцию от себя, он выпрямился во весь исполинский рост. — Даже не смогла мне толком помочь, надо было просто с ней трахаться, а она тебя не захотела. Пришлось всё самому, впрочем, как всегда. — Я не понимаю… — надломленный голос Сторции вызвал у Горация только ещё одну вспышку гнева. — Что ты не понимаешь? — его руки схватили её за плечи, сжали, впиваясь большими пальцами под ключицы, от чего она поморщилась, но ничего не ответила. — Говори, что! — Мне больно, — попытка отрезвить разозлила его ещё сильнее, пальцы сжались на шее, Сторция вцепилась в напряжённые запястья; тёмные радужки слились со зрачками, в полумраке ей казалось, что они поглотили и белок, делая глаза Горация двумя чёрными пятнами. — Не лезь в мои дела, мышка, я о вас же забочусь, — грозное шипение никак не сочеталось с тем, что он говорил. — И если ты втюхалась в эту самонадеянную злобную суку, то не надо портить мои планы. — Твои? — хрипло проговорила Сторция, судорожно вдыхая, когда он резко отпустил её. — Твои, мои, наши, — отмахнулся Гораций, стискивая в раздражении челюсти, — собственная несдержанность ему не понравилась и он убрал руки за спину. — Прости, я перегнул. Сторция, державшаяся за горло, промолчала, не зная, как реагировать на его поведение. Кто угодно другой поступи так с ней и был бы сразу лишён пальцев, но Гораций? Тот, кто её вырастил? Что с ним происходило? Подавив желание отшатнуться, она приняла заботливые объятия, прошептала в складки туники на его груди, куда уткнулась носом: — Ты заигрался. — Что? — тяжёлая рука покровительственно погладила по голове, но жест больше не приносил спокойствия, напротив — напрягал. Сторция подняла лицо ему навстречу, слабо улыбаясь. — Извини. Мне тоже не стоило говорить всё это. — То-то же. Помни, кто твоя семья и кому ты должна, тогда всё будет хорошо, — с ухмылкой Гораций поцеловал девушку в лоб и прижал вновь к себе, не увидев, как быстро сползла её улыбка.

***

День, когда случилось непоправимое, для Сторции ничем не отличался от остальных: ранний подъём, плотный завтрак, утренняя тренировка до полудня, обед и свободное время, проведённое за общением с Граутом (Августа была занята), затем вечерняя изнурительная тренировка, ужин, термы. Накануне отборочных она выкладывалась изо всех сил, потому мгновенно уснула, добравшись до постели. Глубокой ночью её разбудил непрерывный стук в дверь — Сторция резко раскрыла глаза, нутром почуяв, что произошло что-то страшное. Долгие секунды, пока одевалась (стук всё это время не прекращался), мысли скакали между Горацием и Августой в страхе услышать что угодно про любого из них. На пороге стоял Граут, чьи белки выделялись в темноте, делая лицо ещё более грозным и пугающим, за спиной — несколько приближённых к ланисте гладиаторов с мрачными рожами. — Что случилось? — Где он? Граут шагнул вперёд, заставляя её отступить назад в комнату, но силы не применил, только закрыл за собой дверь, оставив сопровождающих по ту сторону. — Кто? — Гораций. Его взгляд впился в лицо гладиатрикс: Граут ждал реакции, искал правду в дрогнувших зрачках, растерянном моргании, приоткрытых от удивления губах. — Не знаю, у себя? — Когда ты последний раз его видела? Сторция задумалась, перебрала все воспоминания накануне. — На ужине. — Он вёл себя странно? «Всё, что он делает последнее время, странно». — Нет. Собирался, кажется, на виллу… — Ясно, — лицо Граута, всегда дружелюбное для Сторции, сейчас было восковой маской. — Августу видела? — Сегодня нет. Он смотрел на неё не мигающим взглядом ещё несколько секунд, как будто ждал, что она вот-вот сломается и скажет что-то иное, но Сторция говорила правду. — Что случилось? — упавшим голосом спросила ещё раз, но Граут не ответил, распахивая дверь, отрицательно покачал головой подчинённым и молча ушёл, оставив зияющий дверной проём открытым. И та дыра в стене, через которую Сторция ещё с минуту смотрела в тихую темноту коридора, оказалась созвучна с дырой в сердце, когда она наконец узнала, что же случилось. Фаустус поймал её утром, замученную бессоницей, и прошипел на ухо своим крысиным голосом: — Началось. — Что? — Восстание. Шелестящее слово звенело в голове Сторции весь день, она не могла тренироваться, не могла, казалось, даже дышать. Восстание, восстание, восстание. Разве Гораций говорил о восстании? Он ведь придумал что-то иное, что-то, о чём ей не сказал. Вечером Фаустус отвёл её, как доверенную Горация, к нему в убежище (весь лудус был на ушах в его поисках, которым мешал поднимающийся бунт) и там, в месте, где не бывали обычно рабы, скрытом от любопытных взглядов гроте водопада, Сторция увидела его. И её. И ей понадобились все силы, вся выдержка, вся выученная сдержанность, чтобы не закричать, не кинуться на Горация и не размозжить его голову о ближайший камень, не забить его им до состояния, в котором находилась Августа, а лучше до смерти. Взгляд полз по домине, лежавшей на земле, как разбитая кукла, цеплял то подтёки крови на лице, то совсем выбеленную кожу с чёрными пятнами синяков от чужих рук, то разодранную в клочья одежду, демонстрирующую слишком много изувеченного тела, о котором Августа столько заботилась. Сторция не выдержала, отвернулась, когда дошла взглядом ниже пояса, её затошнило так резко, что в глазах помутнело и заложило уши. — Она жива? — спросила как можно более ровным голосом у Фаустуса, тот кивнул и было не ясно радоваться этому факту или ужасаться, что Августе предстояло очнуться. Гораций разговаривал поодаль с Тиберием, как ни в чём не бывало, давал какие-то указания, выглядел обманчиво спокойным, словно в двух шагах не лежала без сознания похищенная им и обруганная дочь Кассия Флавия. Сторции всё объяснили и рассказали, как своей, а она слушала и внимала, избегая, впрочем, смотреть в глаза Горацию, который тоже не искал с ней разговоров: у него хватало своих забот. Ему надо было скрыть случившийся факт, возможно убить Августу, тут он размышлял над вариантами, ведь если восстание разгорится, то можно будет использовать её как заложницу и… обсуждения и разговоры о домине, как о вещи, какой-то пешке в их игре, сводили Сторцию с ума, но она держала лицо при всех, пока лицевые мышцы не начали биться в агонии. Следующие несколько дней были похожи на затянувшийся кошмар: лудус отчаянно хотел жить, натужно дыша стоявшей в воздухе пылью из-за постоянных стычек тамерланцев с лояльными рабами. Может, некоторых и не устраивали рабские условия, но ещё меньше интересовало подчинение тем, кто хотел их жизнями проложить себе путь к власти. Сторция мучилась, не могла спать, всё корила себя, что не попыталась предупредить Августу, заговорила только с Горацием, но ведь они оба были с ней не до конца откровенными, скрывали и играли во что-то за спиной, оба использовали её, а она так и не смогла понять в чём именно. То она порывалась рвануть к Грауту и сознаться, то силой сажала себя на место и вспоминала, кому была обязана всем — своим. Предательство было точкой невозврата, падением, от которого не отмыться, грязью, из которой Сторция будет состоять, больше не имеющая права на любовь, на добро, на понимание. Не было ничего во всей вселенной хуже предательства, потому молчала, разрывая душу в клочья каждый раз, когда представляла Августу в лапах Горация. Не видела, но знала, что тот продолжал её бить и насиловать, совсем слетев с катушек, превратившись в лишь бледную копию того, кто когда-то протянул Сторции руку помощи. У него озверел даже взгляд. Несмотря на необходимость сражаться на стороне своих, Сторция всячески старалась избегать любых потасовок, пряталась и врала Тиберию о подвигах, когда тот с неё спрашивал, видя по его глазам — он знал, что это ложь, но вслух ничего не говорил. Всё валилось из рук, как же её истощил Блор, и в один день она сбежала из казарм к пристани, куда прибывали космические корабли. Сама не знала, чего ожидала, не побега, но тишины: здесь некому было мучить её кроме собственных мыслей, только если вдруг прибудет Кассий, но он, по слухам, уже в пути, чтобы приструнить разбушевавшийся лудус. Сев возле дерева на обрыве, закуталась плотнее в накидку и уставилась невидящим взглядом на горизонт, где бескрайнее море встречалось с ясным небом. Спустя время кто-то тихо подошёл к ней, она слышала шаги и не стала оборачиваться, пока человек не позвал: — Сторция, — Граут не сел рядом, оставшись стоять, звучал строго, желая словесных пыток, — где она? — Не знаю, — сказала сквозь зубы, смело встречаясь глазами с его светлыми-светлыми, будто бездушными. — Знаешь, — потянул вдруг за локоть, заставил встать перед ним, как провинившуюся в шалости ученицу, — ты знаешь, Сторция. Скажи же. — Я не знаю, — губы обсохли, взгляд стал жёстче, но огромного Граута шипение котёнка не пугало. — Она ведь мучается. Зачем? Сторция сглотнула колючий ком в горле, который, не сдаваясь, ударил по уголкам глаз, вызывая проклятые выдающие её с головой слёзы. Она просто устала. Увидев влагу на ресницах, Граут тряхнул её за руку, повторил громче: — Где она?! — Не могу, Граут, — выдохнула еле слышно, — не могу сказать. — Почему?! — Я не предательница, — её подбородок мелко дрожал; Сторция утёрла солёные дорожки, задушила слёзы, мысленно ругаясь на себя за слабость. — Она ведь хорошо к тебе относилась, всё для тебя делала. Это твоя благодарность?! — Я не предательница! — оторвав от своего локтя его широкую ладонь, Сторция отшагнула назад, где за спиной вниз ухал обрыв. — Кого ты предашь, если спасёшь ей жизнь? Сторция, послушай, — Граут схватил её снова, дёргая на себя подальше от края земли, та позволила, обернувшись на мгновение на неспокойные волны. Странно, вроде солнце, но воде неймётся. — Послушай меня внимательно. Не знаю, что они тебе говорят, что вы вот-вот победите, что вы завоюете Блор, но это ложь. Нам и без подмоги Кассия хватит сил задушить этот мятеж, а ланиста уже близко, Августу всё равно найдут и тогда вас всех убьют. — Нет, — она мотнула в неверии головой, но Граут только сильнее стиснул свои сильные руки на её плечах. — Да. И это будет показательная страшная смерть, но у тебя есть шанс. Только у тебя, Сторция. — Нет… — Если ты пойдёшь к доминусу Лабелю и скажешь, где Августа. Я клянусь, что всё сделаю, чтобы тебе дали жить, я грудью встану на твою защиту, руку на отсечение отдам, если понадобится. — Почему? — Потому что ты заслуживаешь второй шанс. — Хватит, — её попытки вырваться не принесли успеха. — Я ничего не заслужу, если стану предательницей. — А ты не предаёшь домину, выбирая этого Горация, который собирался вас здесь кинуть? — Хватит! — Нет, не хватит! Сторция, я не хочу, чтобы ты погибла из-за амбиций этой паскудной крысы! — Я не хочу тебя слушать! — из взрослой не по годам воительницы гладиатрикс превратилась в истеричного ребёнка, забившись в руках Граута. — Ты должна жить, а он пусть встретит свою заслуженную смерть! Она говорила тебе, что не даст тебя в обиду! Ты хочешь жить, Сторция? Она остановилась и зло уставилась на него, едва различая лицо сквозь пелену застлавших глаза слёз, надсадно дышала, собираясь силами для ответа. — Хочу. — Хочешь?! — Хочу! — прокричала так, что птица в страхе слетела с ветки дерева; руки на плечах разжались и Сторция чуть не рухнула на колени, но с достоинством устояла, задирая голову выше. — Тогда мы сейчас же идём к Лабелю. Сторция пошла. Правда, с надеждой, что её всё-таки убьют и уже неважно кто, лишь бы Августа жила и её кошмар закончился, а вместе с ним и кошмары Сторции. В стане противников Горация она была единственной, кто обладал его безоговорочным доверием, потому Лабель с Граутом приняли решение отправить её в одиночку к нему и дали задание вырубить, чтобы они смогли беспрепятственно зайти в убежище следом, но не убивать. Суд над ним, по их мнению, должна была вершить сама Августа. Все последующие события превратились в её памяти в смазанные нечёткие пятна, в слепящие вспышки, за которыми было сложно разглядеть суть. Что-то помнила хорошо, например, как несла совсем лёгкую домину на руках к лекарям, как та впервые открыла глаза спустя несколько дней, сразу узнав Сторцию и слабо улыбнувшись ей, как выяснилось, что мозг безвозвратно пострадал от многочисленных травм, стёр часть воспоминаний из памяти, и Августа не будет такой же, как раньше, уже никогда, как текли серебристыми жемчужинами её слёзы после известия о бесплодии. Что-то помнила плохо, например, как обезвредила Горация в начале, когда прибыл ланиста и как отреагировал на всё случившееся, как казнили позже всех её соотечественников у неё на глазах, какой конкретно была смерть Горация, отданного в руки Лабеля и Августы, помнила только, что точно долгой и мучительной. Грауту не пришлось за неё вступаться, домина сама потребовала оставить Сторцию в живых и лично поручилась перед отцом, приказавшем казнить всех. И каждый раз, когда она улыбалась своей гладиатрикс, внутри всё взрывалось болью и отчаянием. Такое же выражение Сторция ловила порой и на лице Лабеля, когда они вместе находились в обществе Августы, и если про свою вину ей всё было ясно — почему страдал доминус оставалось загадкой. Жизнь лудуса навсегда изменилась с того момента. Поначалу казалось, что выдержать такой серьёзный удар никому не будет под силу, но время неумолимо шло дальше, точило камень, сглаживало воспоминания, у кого они остались, и Сторция уже начинала думать, что всё странным образом наладилось. Пока Граут не представил её Риксу, который напомнил ей Горация, как внешним сходством, так и внутренним огнём. И, к сожалению, не только ей.