November Rain

So never mind the darkness We still can find a way 'Cause nothing' lasts forever Even cold November rain Guns N'Roses

Расстояние от Сендая до Токио по прямой двести девяносто восемь километров, а если по трассе то триста пятьдесят шесть, время в пути четыре часа. Расход топлива примерно тридцать пять литров. Цукишима Кей любит точные цифры. Однако история — наука не точная, прежде всего потому, что это наука о людях. А люди непредсказуемы. У людей нет никаких причин тратить тридцать пять литров топлива и четыре часа времени, чтобы добраться от Токио до Сендая, однако некоторые так и поступают. Абсолютно без всякого предупреждения вываливаются из своей модной тачки ноябрьским вечером, звонят в дверь и ухмыляются во весь рот, когда им открываешь. Такой соблазн захлопнуть дверь прямо перед носом — но это же Куроо Тэцуро, он упрямый и шумный, он поднимет на уши всех соседей, весь дом, весь район, чтобы добраться до цели. Поэтому Кей впускает его в дом. — Сюрпри-и-из, — с довольным видом заявляет Куроо. Под распахнутым пальто — костюм и галстук. Куроо в костюме красивый и непохожий на себя, взрослый и почти незнакомый. Костюм — это серьёзно, это дела Ассоциации, а дела Ассоциации — это достойная причина потратить четыре часа времени на дорогу до Сендая. Кей вздыхает. — Тц. Почему ты не написал? — говорит он раздражённо. — А если бы меня не было дома? Что бы ты делал? — Мяукал бы под дверью. Какая-нибудь сердобольная соседка вынесла бы мне молока, как ты думаешь? — Сомневаюсь, скорее бы пригласила полицию. Куроо снимает перчатки, Куроо улыбается, Куроо обрушивается на него как ураган — влажная шерсть, холодные щёки, горячие руки, крепкие объятия, шёпот в самое ухо: — Цукки… Кей позволяет себе уткнуться носом в шею, вдохнуть запах его одеколона и кожи. Куроо пахнет чем-то древесным и пряным, долгой осенней дорогой и тёмной ночью. Кей закрывает глаза и трётся носом, впитывает этот запах, а потом поводит плечами и отстраняется. Это дурацкая идея, потому что теперь Куроо смотрит прямо на него своими жёлтыми глазами, смотрит и ухмыляется. — А ты, Цукки, ты угостишь меня молоком? Не ухмыльнутся в ответ невозможно. — Тц. Выбирай из того, что есть: кофе или пиво. Куроо снимает пальто, скидывает пиджак и идёт за ним на кухню. Кей остро чувствует его присутствие — спиной, затылком, всеми частями тела, даже, когда Куроо уходит в ванную помыть руки, он остаётся где-то рядом. Три метра по прямой, и плевать на все стенки, Куроо Тэцуро — как радиоволна, преодолевает их без усилий, заполняет собой всю квартиру. Кей ставит чайник, роется в холодильнике, включает рисоварку, слушает, как шелестит дождь за окном, а за стенкой Куроо что-то мурлычет в душе. А потом он выходит, с полотенцем на мокрых волосах, в спортивных штанах и чёрной футболке — и Кей почему-то не может вдохнуть полной грудью, только мелко и судорожно. Он торопливо отворачивается и режет картофель на идеально ровные кубики. — Если бы ты написал, я бы купил рыбы. Куроо за его спиной смеётся. — Купим завтра, — говорит он. — У нас полно времени. Цукишима Кей любит точные цифры, но сейчас он не хочет знать, сколько часов в этом «полно». — Завтра мне надо на работу, — сообщает он язвительно. — И тебе, вероятно, тоже есть чем заняться. — Не-а, — лениво сообщает Куроо, и Кей осторожно опускает нож на разделочную доску. Масло на сковороде шипит, когда он помешивает мясо. — Почему это? — осторожно спрашивает он. За спиной скрипит стул, Куроо встаёт, бесшумно подходит сзади, кладёт подбородок на плечо. — Потому что у меня отпуск. Грудью к спине — Кей чувствует, как мощно и ровно бьётся сердце Куроо, словно он совсем не волнуется, а его собственное сердце в это время так глупо, что по-идиотски трепыхается внутри, мешая сосредоточиться, выбрать подходящие слова. Сколько у нас дней? Почему сейчас? Какого хрена ты здесь, Куроо Тэцуро, а не где-нибудь на пляже? Он не собирается об этом спрашивать, ни за что. — Ну же, Цукки, — сухие губы легко касаются его шеи под ухом. — Скажи, что ты рад. — Скажу, чтобы ты сел на место, если хочешь свой ужин. — Ты ужасно груб со своим сэмпаем, Цукки, — на этот раз губы влажные, и язык тоже влажный, проходится по шее вниз, неторопливо и требовательно. Кей изо всех сил смотрит на сковородку — там мясо исходит соком, шкворчит бульон. — Зато мой… сэмпай, — ехидно говорит он, — нежен за двоих. — И чудовищно терпелив, — Куроо наконец отпускает его, но далеко не уходит, прислоняется плечом к холодильнику и смотрит. — Наверное, потому что по-настоящему проголодался. — Я очень торопился, — Куроо отворачивается к окну, но Кей всё равно видит его бледное красивое лицо в тёмном стекле. На один-единственный миг уголки его губ опускаются, отпускают улыбку, и тогда из глаз Тэцуро на Кея смотрит осень. Долгие холодные ночи чернее чёрного. Двести девяносто восемь километров по прямой, триста пятьдесят шесть, если по трассе, четыре часа, тридцать пять литров горючего. Календарь с перечёркнутыми днями от одной встречи до другой, на каждый крестик — три выкуренные в темноте сигареты, привычка первым делом с утра открывать мессенджер и проверять сообщения каждые десять минут. — Тц, — говорит Кей. — В холодильнике есть молоко. И ты бы вытер волосы, будет совершенно отстойно простыть во время отпуска. — Да, мамочка, — ржот Куроо, отлипая от холодильника. — Ты же покажешь мне этот ваш музей? — Если будешь хорошо себя вести. — О, я буду, тебе понравится! Кей фыркает и смотрит на своё отражение в мокром стекле. Оно почему-то расплывается перед глазами, наверное очки запотели.