Прогулка в Сан-Франциско

Освежусь и снова в бой - сеять страх, творить разбой

***

      Дверь хлопает и Альфред оказывается в тёплом светлом салоне.       Заведённая машина медленно тронулась. — Как успехи?       Альфред встречает серьёзный взгляд в зеркале. — Хорошо... Насколько может быть.       Он тянется во внутренний карман куртки и вынимает клочок бумаги, сложенный вдвое. — Кику дал мне это, - говорит он, когда они выезжают на шоссе.       Иван молчит, лишь предлагающе приподнимает бровь.       Джонс прочищает горло, раскрывает бумажку и читает вполголоса:

Альфред! Господи, ты жив!!! Мы все знали это! Ты влип в какую-то мутную историю и мы все переживаем! Если у тебя есть возможность передать нам весточку - сделай это, пожалуйста. Береги себя. Мэттью

      Иван беззвучно кивает. — Неплохо.       Альфред прижимает бумагу к груди и поворачивается к Ивану, охваченный возбуждением.       Адреналин, рассеянно отмечает Брагинский, Ему бы угомониться. — Он пишет, что все переживают! Иван, а? Все.       Но улыбка стирается с его лица так же легко, как и появилась. — Может, - вздыхает он, сжимая в руках листок, - может Артур меня не так уж и ненавидит, а?       Он обращает к Ивану свои грустные щенячьи глаза, бессловесно спрашивающие.       Ивану нечего сказать, кроме: — Листок придётся уничтожить.       Альфред отворачивается, поправляет очки и вздыхает, ещё раз перечитывая послание, набросанное на скорую руку очень непонятным почерком.       У Ивана в груди глухо бьётся сердце, как первые капли начинающегося дождя о лобовое стекло. Изредка он бросает на собеседника тяжёлые взгляды (от усталых глаз). — Ну, - говорит Джонс со смешком, - по крайней мере, я теперь знаю, что почерк у меня ещё ого-го.       Брагинскому нечего на это сказать и он молчит. Но уголком сознания помечает эти грустные смешки, как альфредову особенность. Он сам не смеётся, когда ему не смешно.       Альфред запускает руку в его карман и вынимает коробок спичек и Иван даже не против. Джонс потряхивает коробочкой, вынимает спичку и переводит взгляд на листок, неловко скомканный на коленях.       Ему жалко, понимает Иван. Но не торопит.       За пределами машины вовсю расходится дождь, и впереди виднеются городские огни. Слишком рано, чтобы начинать жизнь, и слишком поздно, чтобы её заканчивать.       Белый уголок стремительно темнеет, пожираемый разгорающимся пламенем, и салон наполняется вонью жжёной бумаги, и сам же Альфред морщится, приоткрывая окошко на ширину собственной ладони.       Размышляет, открывает совсем. Пусть лучше намокнут очки и волосы, чем они будут сидеть в вони.       Когда от листка остаётся всего ничего, Альфред выбрасывает его на дорогу - сильный ветер подхватывает яркий огонёк и через мгновенье, за которое успевает унести его под чужие шины, гасит.       Джонс провожает его взглядом, и чувствует, как становится почему-то горько. Он запомнил слова, и стоит ему закрыть глаза, они вспыхнут огнём на другой стороне век. Но всё равно становится грустно.       Он закрывает окно, снимает очки, чтобы протереть их рукавом рубахи под курткой, проводит рукой по лицу, стирая холодные капли, и говорит неуверенно: — Я бы хотел дать им знать, что я в порядке. Может ты... Мог бы передать? Листочек.       Они въезжают в город, и это им совершенно не нужно и даже опасно, но Иван знает, что нужно Альфреду и готов его подстраховать. — Ты сам им передашь, - говорит он, глядя в зеркало заднего вида.       Он вытаскивает из кармана четвертак и бросает Альфреду, подъезжая к ближайшей телефонной будке.       Рядом с этим парнем он становится слишком сентиментальным и однажды ему это выйдет боком.       Иван осознаёт это в полной мере, пока ожидает Альфреда назад, постукивая пальцами по рулю, но...       Кто не рискует, тот не пьёт шампанское.

***

      Что ж, когда Иван говорил про риск, то он, конечно, знал и думал, что был готов, к тому, что может произойти.       Что, собственно, и произошло.       Ивановы руки связаны и подвешены на крюке, голова гудит (вспомнить, как так получилось, выходит не сразу), лицо горит, будто по нему прошлись раскалённым утюгом (это, конечно, вряд ли, но ощущение складывается именно такое) и дышать с каждым вдохом ему всё сложнее, а колени на которых он стоит, онемели.       Проще говоря, он v pizde.       Он находится в какой-то недостроенной многоэтажке в подвешенном состоянии и полном одиночестве ещё какое-то время, пока наконец не послышалось эхо шагов - лёгких, тяжёлых, торопившихся и вальяжных.       Несколько, думал Иван раскалывающейся головой, сейчас мне с толпой не справиться.       Через разрушенное окно льётся лунный свет. Это хорошо. Значит, не много времени прошло.       Но всё же?       Дольше, чем хотел бы.       Чёрная масса рассыпается на отдельных людей, кто-то включает фонари и становится лучше.       Иван жмурится от яркого электрического света и боли в голове, беря себя в руки.       Когда он снова открывает глаза, перед ним на корточках сидит человек в костюме, с завитушкой в волосах - практически полная копия того, с кем (несколько часов, минут назад?) была встреча.       Воспоминания понемногу тревожат виски и затылок. Боль вспыхивает как промасленный фитиль от спички. — Ой-вей, дружище, что-то тебе совсем плохо... - Феличиано чуть наклоняется, хватая Ивана за голову и чуть поворачивает её к свету, - так так... Зрачки одинаковые, всё в порядке. А я уж распереживался.       Он убрал руки и кивнул за плечо. — Да и не только я, если честно.       Наконец Варгас поднимается, отряхивает невидимые пылинки с брюк и отходит. — Некрасиво с твоей машинкой вышло, mi dispiace, не хотел. Правда.       Из массы позади появляется потрёпанный стул и кто-то ставит его за Варгаса.       Через мгновение тот садится, упирается локтями в колени, немного наклоняясь к иванову лицу, и подпирает подбородок руками. — Мы ждём кое-кого, думаю, тебе будет интересно, - подмигивает он, - Иван.       Брагинский напрягается, тщетно надеясь, что это было не так уж заметно (ястребиный взгляд итальяшки говорит об обратном) и спрашивает так спокойно, как только может, стараясь поддеть бечёвку и сняться с крюка: — Кто?       Лицо Фелечиано вытягивается и глаза распахиваются, придавая ему совершенно детски-невинный вид. — Кто "кто"?       Иван взрыкивает. — Сказал тебе кто.       Варгас приподнимает бровь, не меняясь в остальном, но Иван видит по его глазам, что он играется. — Сказал что..?       Хоть этого делать и не стоит, особенно когда ты обездвижен и безоружен, а перед тобой целое мафиозное гнездо, но Иван не удерживается: — Играться с Людвигом в постели будешь. Говори, кто сказал тебе про меня.       Теперь Феличиано сам замирает. В глубине его глаз Иван видит огонёк гнева. Гипотетическая схватка разгоняет по крови адреналин, когда Варгас тянется к кобуре на бедре, и Брагинский скалится.       Это, по-видимому, приводит Феличиано в чувства. Рука возвращается на колено и он говорит странно-задумчиво: — Надо же, а я-то думал, что веду эту партию... И давно вы с Людвигом знакомы?       В этом невинном вопросе кроется нотка ревности. Она только подливает масла в иванову злость. — А голова у него давно болит? - скалится он, - Спроси его в следующий раз, когда увидитесь.       Варгас холодно улыбается и встаёт со стула.       Позади раздаются одинокие хлопки ладонь о ладонь и в свет выходит пожилой мужчина в дорогом пиджаке, лакированных туфлях, монокле и тростью с навершием в виже пуделевой головы.       Сердце Ивана пропускает удар, прежде чем помчать в бешеном ритме. — Ты! - рычит он. — Ты! - весело вторит ему Феличиано в тот же момент, - не очень-то ты торопился, друг. Benvenuti.       Пожилой мужчина подходит ближе - в монокле отражается блик фонаря - убирает трость под мышку и пожимает руку Феличиано, неторопливо здороваясь по-английски.       Он говорил что-то ещё, возможно даже обращался к Ивану, но тот будто оглох и не слышал ничего вокруг кроме биения собственного сердца и шума крови в ушах.       Вот он. Тот, за кем Иван так долго следовал, тот, для поимки которого он столько отдал, столько потерял, стольких убил... Вот он, стоит как ни в чём не бывало, разговаривает с этой вшивой мразью, хотя сам мразь не меньшая и даже большая и он живёт, живёт, живёт...

а мама нет

      Брагинского возвращает в реальность твёрдая хватка рук на челюсти, резко дёрнувшая на себя. — Надо же, сильно вы его...       Феличиано улыбается. — Извини, так вышло, - затем обращается к Ивану, - вот, тот, кого ты искал. Спасибо нашему общему другу, и мне, а то ты б его так никогда и не нашёл.       Он хлопает в ладоши. — Ну, - протягивает он, - воссоединение семей и всё такое, очень мило, ага... Но, Иван, дружище, ответь мне на один вопрос и будешь свободен, ты-то мне ни к чему...       Он подходит и присаживается также как совсем недавно, говоря тихим вкрадчивым голосом: — Я знаю, ты якшаешься с недобитым щенком Альфредом, так... Скажи мне, где он сейчас?       Иван без понятия. А если бы и знал, всё равно бы не сказал. В его жизни за долгое время наконец появилось что-то, за что хочется бороться.       Он вырывается из хватки на челюсти и говорит: — Подойди-ка поближе.       Когда Варгас приближается, Иван с размаху бьёт его лбом в переносицу, за что тут же получает хук слева и на секунду отключается.       Варгас отскакивает, зажимая кровоточащий нос рукой, и падает на пыльный пол.       Кто-то из его свиты достаёт пистолет и стреляет в Ивана, и точно попал бы ему в голову, если б мужчина не закрыл Брагинского собой, получая пулю в плечо.       Феличиано вскрикивает: — Не стрелять!       Но уже слишком поздно - начинается паника.       Потому что кто-то в толпе вдруг падает замертво.       Затем ещё один.       И ещё.       На выстрелы прибегают ещё люди - тоже вооружённые, но явно не варгасовские. Начинается мясо.       Двое бросаются к Варгасу, собираясь оттащить в сторону или защитить, но падают в двух шагах от него. Тогда Феличиано вскакивает и сквозь людей бросается к одному из обломков стены, вступая в перестрелку.       Мужчина с тростью отвязывает Ивана, похлопывает его по щекам, приводя в чувства.       Неподалёку слышится гул полицейских сирен. — Твою мать! - кричит Варгас, - федералы! Нужно убираться отсюда! — Не так быстро! - раздаётся из-за другого угла голос Кику Хонды, - Феличиано Варгас вы арестованы за организацию преступной группировки, наркоторговлю, многочисленные убийства и покушение на жизнь офицера полиции! Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, будет использовано против вас в суде!       По стене дают автоматную очередь, но Хонда продолжает: — Ваш адвокат может присутствовать на допросе. Если вы не можете оплатить адвоката, он будет предоставлен вам государством. Вы понимаете свои права?       Мафиози с автоматом выстрелом в голову успокаивает Иван, выхвативший в драке со своей бывшей целью пистолет, прежде чем оказывается повален на спину. Пистолет отскакивает на бетонный пол и Брагинский отвлекается.       Из-за перевёрнутого железного стола кричит Альфред между стрельбой из Анаконды и пряток: — Обязательно было говорить всё?! Чувак, нас тут сейчас расстреляют!       Хонда отзывается своим монотонным голосом: — Правила, Альфред.       Смешались в кучу кони, люди, настоящий хаос творился на этаже: мафия стреляла в охрану бизнесмена, охрана - в мафию, Альфред - в Феличиано, Хонда - по тем, кто для их позиций опаснее всего.       Наконец и Ивану, чудом незадетому шальными пулями, удаётся сбросить с себя своего соперника с себя и добраться до одного из трупов с бесхозным пистолетом.       Он хватает его, рывком поворачиваясь, и под крик "Нет!" стреляет прямо в монокль.       Кровь заливает трость с навершием в виде пуделевой головы.

***

      Проходят, по ощущениям, десятки часов, прежде чем падает последний охранник и мафиозник из свиты Варгаса, а он сам оказывается ранен и прижат к стене.       Копов всё ещё нет, но сирена всё приближается. С минуты на минуту тут будет целая толпа.       Феличиано держится за исходящую кровью рану на животе, в другой руке тяжестью лежит разрядившийся пистолет. Он невесело усмехается, когда Альфред, Иван и Кику подходят к нему.       Хонда бросается к нему, тоже зажимая рану. — Бесполезно, - хрипит Варгас.       Он переводит расфокусирующийся взгляд на Альфреда. — Да, - кашляет он, - вот так... Всё и выходит... Кто хочет слишком мало, не получает ничего, кха-х...       Альфред скрещивает руки на груди, не торопясь прощаться с перезаряженной ивановой Анакондой. — А тот, кто хочет слишком много, - продолжает Джонс вместо Варгаса, - теряет всё. Ну и что, Феличиано, стоило оно того? Все эти смерти?       Раненый хрипло смеётся, харкая кровью. — Да, да, Альфред... Это стоило всего. И если бы у меня был шанс... Я бы прожил свою жизнь точно так же...       Он зажмуривается и улыбается кровавыми зубами. — У меня было всё: дело, деньги, а потом даже любовь. Ты... Кха, ты знаешь? Мы все здесь из-за любви. Ты, - кивает он, - я. Твой друг Иван. Даже Хонда. Старый добрый Хонда...        Он вздыхает. — Хотел бы я... Снова увидеться с Людвигом...       И заходится в хриплом смехе. — Но знаешь, что смешнее всего?       Иван фыркает: — Ну началось. Я что, в мыльной опере? Nu nahui.       Он развернулся, хлопнул Альфреда по плечу и пошаркал в сторону, придерживая себя за бок. — Никто из нас... Хах, - продолжал Феличиано, - не получит желаемое.       В ту же секунду он вскидывает руку с пистолетом с одним-единственным патроном в спину Ивана.       Альфред реагирует мгновенно.       Его руки не дрожат, когда он спускает курок.       Со лба Феличиано на переносицу и губы бежит тонкая струйка крови.

***

      Они уходят на машине Кику, клятвенно обещая оставить её в условленном месте и помочь ему с этой историей, если вдруг возникнет необходимость.       Сидя в старенькой третьепоколенной тойоте супре, Альфред глядел на свои трясущиеся руки.       Сегодня он в первый раз убил.       Едва ли он хоть сколько-нибудь серьёзно задел в той толпе, всё же, цель у него была выбить оружие у Варгаса и загнать его в угол...       Он не хотел его убивать.       Иван за рулём, а за окном занимается заря, пока они выруливают в людские кварталы, стремясь к "Судьбоносной встрече".       Его потряхивает.       Иван замечает, конечно, он всё всегда замечает, когда не тупит. Они встречаются взглядами в зеркале. — Ну, как ты?       Иван спрашивает его. Его. Ахаха, ирония, злобная ты сука. — Это я тебя должен спросить, - отвечает он.       Иван смотрит на дорогу. Мимо пролетают редкие деревья. — В первый раз страшней всего, - говорит он, - дальше будет легче.       Альфред не удерживается, продолжает: — Убивать? Убивать легче?       Иван отвечает спокойно, поворачивая руль: — И это тоже.       Они молчат какое-то время, пока не становится совсем невыносимо и Джонс говорит: — Я не хотел его убивать.       Иван пронзительно смотрит ему в глаза через зеркало заднего вида. — Я знаю.       Альфред ёжится на заднем сиденьи, скрещивая руки на груди, чтоб не дрожали. — Но ты спас мне жизнь. Даже если пришлось отнять её у кого-то другого. Ya etogo ne zabudu.       Альфред усмехается. — Я не знаю, как это переводится. Но узнаю, будь спокоен, suka blyat'.       Иван смеётся (слышать это очень приятно и тепло отзывается в груди на этот звук) и атмосфера разряжается. — Есть идеи, кто их натравил на нас? Романо бы не стал... Я говорил с ним. Хотя, я теперь не уверен. С этим семейством...       Иван становится серьёзен. — Не знаю. Варгас говорил о нашем с ним "общем друге", но я такого не знаю, - он хмурится, - короче, ничего не кончено.       Альфред кивает. — Не могу поверить до сих пор, что живым остался... Там, на стройке... Всё таким мелочным показалось, - он отвёл взгляд на окно, - хах, даже Франциска вспомнил, знаешь?       Иван молчал, бессловесно предлагая продолжить. — Какой-то я придурок... Надо написать Артуру. Или позвонить. Извиниться...       Альфред помотрел на Ивана. Усталый, грязный, без очков он всё равно имел вид какой-то надежды на будущее. — А что насчёт твоей семьи? Извини, если лезу не в своё дело... Просто... Столько навалилось. Я бы хотел знать, что с тобой.       Иван устало выдохнул. — Может, ты и прав. Позвоню.       Альфред будто приободрился, подался вперёд, схватился за спинку водительского сидения. — А хочешь, на Рождество позови? Вместе отпразднуем. Я, ты, Артур, можем даже Яо с Кику позвать. А? Давай?       Брагинский улыбнулся. — Давай.       Альфред вернулся на сидение обновлённый, заряженый новой целью. Он сделался весел оттого, что очень долго был грустен. Теперь кризис прошёл и он снова был готов к новому пути. — Кстати, - спросил он, - а что там за мужик был? Ну, такой, с тростью.       Иван даже раздражиться не мог. То ли устал, то ли вся злость накалила его в той стройке до предела, но был он теперь абсолютно спокоен. — С кем-кем, а с ним-то точно всё. Финита ля комедия. Но если хочешь, расскажу.       И он рассказал всё как было. И о семье своей, о сёстрах младших, об отце, о матери. Как в одночасье разрушилась их жизнь вместе с их Родиной.       Отец, всей душой преданный Отечеству, не выдержал и повесился на собственном ремне.       Рассказал, как Оля нашла его и как ей сделалось плохо до того, что она почти перестала ходить и как Наташа с ним и матерью по очереди полгода за ней ухаживали.       О матери тоже говорил, но немного: какая она была красивая и сильная, как проводила троих детей через голод и ужасы их города - убийства, повальную наркоманию и стрельбы под окнами день через день.       И как довёл её тот самый мужик с тростью-пуделем до того, что она бросилась под мчащий товарняк, оставив своих детей на тётку. — Грустная история, в общем.       Альфред молчал.       С ним никогда не случалось и сотой доли того, что было с Иваном.       Ему нечего было сказать, язык будто онемел. Но ему так хотелось выразить поддержку Ивану, показать, что он не один и надежда есть, нужно только не отчаиваться.       Так что он сделал, как умел - стиснул Ивана в объятиях и, наклонившись, поцеловал.       Не найдя слов, он пытался вложить всю гамму своих эмоций в поцелуй - печаль, сожаление, привязанность, обещание, надежду...

л ю б о в ь

      За нахлынувшими чувствами он не заметил, как они отъехали к переулку за "Судьбоносной встречей".       И как Яо смотрел им вслед.