День, когда рухнула статуя

Он не помнил, зачем шёл сюда. Ноги сами несли, а клыки разрывали любого, кто вставал на пути. Ему почему-то до боли было нужно добраться сюда, опереться ладонью о холодный камень и прижаться лбом к вырезанным чьей-то искусной рукой ногам. Статуя, поставленная неизвестным мастером: такая прекрасная, такая возвышенная, такая волшебная. — Остановись! — шелест крыльев. Моракс смотрит из-под окровавленных ресниц и видит лишь расплывчатый образ, подёрнутый красным. Смутно знакомый, откуда-то родной. — Реки пролитой тобой крови текут теперь и в Мондштадте! Что он говорит? Разбирает слова, но не понимает их смысл. Слишком всё пахнет железом. — Именем лорда Барбатоса я приказываю тебе стоять! — что-то хлещет по лицу. Ветер. Ветер бесконечной колонной стоит перед ним, не позволяя сделать и шаг. И имя ветра — Венти. Он пугающе величественный, когда взмахом своей руки вышибает из рук замершего Архонта копьё, сверху вниз смотря на старого друга. — Ты убил один из моих ветров, Моракс. — Он… — как в бреду. Смотрит на бога. На своего бога, и всё не может узнать родные черты. — Он зашёл на мою территорию. Как животное. Барбатоса пугает вид его Моракса: с золотыми рогами, с окровавленным телом и такими же окровавленными клыками. Что случилось? И когда? — Мой ветер лишь был гонцом о перемирии! — опускается на землю, властными шагами идя к Мораксу, пока сердце разбивается на сотни осколков. Он не хочет быть таким. Но он должен. Божественное начало обвязывает. — Ты убил его, закон вынуждает платить жизнью за жизнь. Один из твоих адептов или ты сам, Моракс, я дарую тебе право выбора. Он смотрит долго, тяжело. Сердце бога свободы трещит, расходясь по швам. Но жизни его детей не могут быть осквернены убийством, за которое не воздастся по закону. Моракс опускает ресницы, длинные, угольно-чёрные и, в прошлом, нежно зацелованные мягкими губами. Сейчас с них срываются капли, кровавыми слезами сбегая по запятнанной коже. Пять воинов возникают за спиной Архонта, приклоняя колено перед повелителем Гео. — Выбирай, Барбатос, — делает шагов сторону, заставив удивлённых адептов поднять опущенные головы, изучая белоснежные крылья и искажённое болью лицо. Барбатос не божественный зверь, но рычит подобно ему, сжимая кулаки до крови на мозолистых ладонях, и бросается к Мораксу, ветреным потоком поднимая себя на один уровень с повелителем Гео. — Бездушный глупец! — вцепляется пальцами в испачканную ткань чужих одежд и встряхивает Моракса, шипя ему прямо в лицо. — Гордец, забывшийся в первобытной жажде крови! Цена твоей жестокости и гордости — твои драгоценные дети! Так прояви достоинство, Моракс, дай мне забрать твою жизнь! Я возьму на себя этот грех, своими руками убью свою любовь. Не дай мне разочароваться в твоём светлом лике, навек запечатлённом в моей памяти. Он смотрит долго, глаза его, переливающиеся изумрудом сочной травы и синевой бескрайнего неба, блестят влажно и болезненно. Не пристало богу молить, но Барбатос молит, до крови кусая губы, которыми когда-то так нежно целовал чужие широкие плечи, усыпанные шрамами. — По контракту я выбираю, чью жизнь ты возьмёшь, — он не понимает, что говорит. Машинально, механически. Только в груди что-то трепещет, хлыстом ударяя по окровавленному сердцу. — Я выбираю одного из своих Якш. Барбатос не произносит ни слова. Глядит в его корляписовые глаза, разочарованно, утомлённо, и крупные слёзы катятся по щекам. Он готов умолять, готов упасть на колени и склониться. Но только не поможет. Видит это в затуманенном жестокостью лице, а потому отстраняется, парой взмахов своих белоснежных крыльев подлетая к взволнованным адептам, что смотрят прямо на Анемо Архонта, испуганно, но покорно. — Я не хочу делать этого, но кровь моего дитя на руках вашего бога не оставляет мне выбора, — и тянет дрожащую ладонь к очаровательному мальчику, ниже всех ростом и с такими пронзительными жёлтыми глазами. Может, Венти освободит его раньше, чем тот познаёт боль разочарования в своём господине. Но руку отталкивает древко копья, заставив вздрогнуть и повернуться. — Не троньте Алатуса, лорд Барбатос, — мужчина, на вид самый старший из всех, бросает своё оружие на землю, шагая вперёд. — Возьмите мою жизнь. Пусть моя осквернённая кровь очистит совесть господина и душу убитого им ветра. — Индариас! — вскрикивает мальчик-адепт, когда бросает вперёд, остановленный сильными руками друзей, что держат его поперёк живота, не позволяя двинуться. — Я пойду! Не жертвуй собой ради меня! — Я жертвую ради Ли Юэ, малыш Алатус, — он улыбается так тепло-тепло, что сердце Барбатоса, нет, сердце Венти кровью обливается, разрываясь на части. Готов ли он совершить это? Крик его ветра, бесконечно повторяющийся в голове, утверждает, что да. — Кто, как ни самый красивый адепт из всех, защитит город? Тебя, хотя бы, не будут сторониться юные девушки, так радуй их нежный взор своей чудесной улыбкой. Я знаю, ты умеешь показывать её. И Индариас шагает к Барбатосу, приклоняя колено перед парящим божеством. Ему не страшно принять смерть за своего Архонта, не страшно вверить любимый город дражайшим друзьям, но страшно оставить юного Алатуса, так напуганно ещё взирающего на огромный мир. — Прости меня, дитя, — Барбатос не терпит поклонов, а потому своими нежными руками ласково поднимает адепта на ноги, оглаживая его лицо мозолистыми от лука пальцами. — Я клянусь, что мои ветра упокоят твою душу в долинах Мондштадта. Ты не познаешь ни боли, ни страха в моих землях, где века люди будут петь про подвиг отважного адепта. — Мне не нужно всё это, лорд Барбатос, — он улыбается, поднимая с земли своё копьё. И вкладывает в чужие руки, мягко оторвав их от своего лица. — Дайте только умереть от моего же острия. И присмотрите своими ветрами за Алатусом. — Клянусь, — сжимает оружие, в последний раз проводя свободной ладонью по украшенному улыбкой лицу. Индариас выглядит безмятежным, спокойным, счастливым. И Барбатос может лишь проникнуться уважением к смелости Якши. Копьё поднимается высоко вверх, слеза скатывается по розоватой коже, и он вонзает остриё прямо в сердце адепта. Без колебаний, без промедлений. Без боли. — Индариас! — кричит Алатус, вырываясь из чужих рук и бросаясь к убитому другу. Копьё его звонко ударяется о землю, и он падает рядом, сжимая холодеющую руку. — Индариас, ответь! — Он не ответит, — Моракс чувствует режущую боль в груди, чувствует, как сломал что-то очень важное, очень нежное и пахнущее сесилиями. Потерял всё, когда взглянул в блестящие глаза, отказавшись от смерти. Холодный ветер бьёт его в лице, сбивая с ног, и Барбатос смотрит зло и разъярённо. Никогда его милый юный ветер не смотрел на него так. — Прости меня, дитя, — опускается на колени рядом с маленьким адептом, стирая дрожащими пальцами слёзы с бледных щёк. — Прости меня, Алатус. Если сможешь простить, — руки его обвивает трясущиеся мальчишеские плечи, и Барбатос обнимает плачущего адепта, окружая их своими белоснежными крыльями. Губы его, горячие, окровавленные укусами, но нежные, касаются чужого лба аккуратно и покровительственно, заставляя Алатуса подрагивать от разливающейся по телу энергии. — Мои ветра всегда с тобой: мои ветра бегут по твоим венам и укрепляют твои кости, мои ветра путаются в твоих волосах и целуют твою кожу. Ты не повторишь судьбы своего друга покуда весь ветер в Тайвате не угаснет, замерев неподвижно. Я клянусь тебе своим божественным именем. И на боку юного Алатуса вспыхивает взявшийся из ниоткуда первый в истории глаз бога. Он переливается зеленоватым свечением, пульсирует и мигает от близости с Архонтом. В тот день рухнула возвышающаяся у каменных врат статуя двум влюблённым богам.