Was ist meine Sünde..

Когда потеря себя и ложь стала нормой? Когда единственного близкого человека стали кормить ложью? Когда ты ел в последний раз? Вроде гений, а ведь такой идиот. Он стоит у зеркала в темноте спальни, электронный будильник показывает 3:27. На кровати развалилось его чудо в 181 см. Со взъерошенными от сна, кудрявыми волосами. Тот впервые за пару месяцев остался у Достоевского. Он неглуп и кажется все понимает, но влезать не спешит. Хороший паренек. Чуть трясущиеся бледные, извечно холодные, руки поднимают футболку. Тело уродливо. Впалый живот, кожа обрисовывает кости, выделяя тазовую и ребра. Любой здравый человек сказал бы что это уродливо. Но он не является таковым. Считает это красивым. Пределом эстетики. Чревоугодие ведь, грех. Бог не одобрил если бы его посланник уподобился грешным людям. Значит. Голод прекрасный выход? Тем более, это помогает телу становиться лучше. Плевать на слабость, боль, бессонные ночи, привкус желчи на языке. Все ради идеала, ради Бога. Но правильны ли цели, стоит ли это всего? Творец мира послал Федора за очищением этого грешного мира. Только ли эсперы должны умереть? И почему… Почему Достоевскому позволено любить одного из них? Может потому что тот готов покончить с этим сам? Глупость. Дазай умен, так если б захотел, давно сделал это. Он боится смерти, но в тоже время идёт на встречу ей. Знает что-то большее чем остальные? Возможно. Таких как он понять сложно. Хотя возможно ли? Лунный свет проникает через полузакрытые жалюзи. Развеивая тьму комнаты. Кажется в зеркале виден фиолетовый проблеск глаз. Удивительно. На губах невольно появляется улыбка. Пальцы касаются выпирающих рёбер. Проводят по тем скользя. Достоевский морщится. В животе неприятно тянет, будто завязанный узел. Пальцы саднят от недавних покусываний. Похоже опять до крови. Отвратительно. Этого ли хотел Бог? За что он дал такое наказание. –Прошу, господь ты наш, ответь., — шепчет в пустоту Федор. Закрывая необыкновенно фиолетовые глаза, что так редко встречаются в мире. –За что такое наказание? В чем же моё преступление? В чем тот совершенный грех., — продолжается шепот. Ответа не будет, он ведь ещё никому не отвечал. Секунда. Тот со всей силы сжимает домашнюю одежду. Ещё через секунду, отпускает. Поднимая взор открытых глаз на очертания лица, что чуть освещалось луной. Отчетливо виднеется острая скула, горбинка на носу. В холодном лунном свете кожа будто ещё бледнее чем есть на самом деле. Из всевозможных размышлений отвлекает копошение со стороны кровати. Видимо Дазай проснулся. Или Федор его разбудил. Остаётся лишь догадываться, поправлять черные волосы отросшие до плеч за ухо. Опуская взгляд. Выключатель со стороны кровати хлопает, в ту же секунду комната озаряется светом. Заставляющим Федора, отвыкшего от такой яркости, зажурится на некоторое время. Когда тот открывает глаза, переводя взор на партнера, видит Осаму склонившего голову чуть на бок. Бинты размотались и часть просто висла. Взъерошенные волосы придавали тому такую… Уютность что ли? Парень сонно трет глаз. Затем откровенно пялится на Федора. Складывая ноги в позе лотоса. Упираясь ладонями в колени, чуть подаваясь вперед. –Ты чего не спишь! , — резко восклицает кареглазый. Строя из себя привычного идиота. Переводя взор на часы. Заткнувшись на пару секунд. –Три тридцать… Какое интересное время! Говорят в такое пробуждается нечисть! Ох, получается., — шатен смутился мотая головой, ещё сильнее ероха волосы. –Я нечисть! Федор усмехается негромко. Переводя усталый взор на паренька. Под глазами давно образовались мешки. На фоне их глаза казались ещё ярче. Хоть и фиолетовый будто помутнел. –Ты нечисть.Да ещё какая, — отзывается тихо старший. Кареглазый лишь бровью ведёт. Переводя взор на брюнета. Артистично хватаясь за сердце, склонив голову. –Не слишком то приятно, но приму за комплимент! , — Дазай говорит громко, так что кажется в ушах звенит. Закончив этот театр, смотрит на фиолетоглазого, подаваясь вперед ещё сильнее. Перемещая руки уже на одеяло, чуть впереди ног. –Выглядишь отвратительно. –Ты тоже. Дазай лыбится, будто не понял. Скользит под одеяло вновь. Махает ладонью, мол, давай сюда. Федор слушается подползая. Бросая тихое: «Свет выключи». На что Осаму что-то тихо буркает, но выключает. Принимая Достоевского в объятия. Целуя в макушку, затем в лоб и губы. Достоевский морщится. Не любит таких жестов. Но Дазай и не спрашивал. Не интересует это его особо. В объятиях будто пытается согреть холодное, будто труп, тело Достоевского. А тот льнет. Кладет голову где-то на плече. –У тебя кости выпирают, — подмечает Дазай. Проводя по позвоночнику что отчетливо прощупывался через ткань домашний футболки. Ощущаясь как и лопатки. –Сам как-то заметил, — фыркает Достоевский, отворачивая голову. –Ты хоть ешь? –Исправно, три раза в день, по времени. В отличии от некоторых, — очередная ложь. Сколько прошло с последнего приёма пищи. Неделя? Две? –Было пару раз, а ты всю жизнь припоминать будешь? , — лыбится Дазай. Он знает, но исправно играет идиота. Так ведь легче? Дурак — это, чистый лист. А с чистым листом гораздо проще чем с картиной великого художника. Он знает и не скажет ничего. Предпочтет не приставать, желая дождаться пока партнёр сам обо всем расскажет. Оба травмированы. Оба больны. Оба влюблены. Was für eine dummheit*