На кончиках пальцев

Я крайне невезучий человек и давно смирился с этим, пока не открыл новую вселенную, носящую твоё волшебное имя. Мне всегда твердили одно, убеждали в этом, повторяли словно молитву: «В этой жизни нет ничего светлого, красочного, только грязь». И я заучил эти слова, впустил их в душу. Они влились туда раствором цемента и всё моё существо постепенно окаменело. Если вдруг и вспыхивала крохотная надежда на «я достоин», то тут же появлялся кто-то, кто разрушал, разрывал этот крохотный лучик тепла, сурово накладывая ещё один слой непробиваемой кольчуги отчаяния и покорности…

***

Ты лежишь на спине, абсолютно расслабленный, горячий, живой, такой доступный и такой недосягаемый. Твоё обнажённое тело почти прозрачно и мне кажется, что если присмотреться, то можно увидеть сквозь бледность кожи быстро бьющееся сердце. Я лежу на боку, приподняв голову и просунув под неё правое предплечье. Можно лежать так часами, просто наблюдая, как плавно приподнимается твоя грудь и опускается в такт дыхания. Твои удивительные глаза закрыты и мягкий шёлк ресниц слегка вздрагивает. Чёткий контур губ невероятен в своей идеальности. Всегда подвижные брови сейчас спокойны, задумчивая складочка между ними не видна, ведь в ней нет нужды — ты спишь. Я осторожно поднимаю руку и, не касаясь твоего лица, провожу пальцами ото лба, легко задев прядь тёмных волнистых волос. Перемещаюсь ниже, по носу, чуть тронув самый кончик, и замираю в нерешительности. Мне до умопомрачения хочется погладить твои губы, но я боюсь разбудить, нарушить этот момент волшебства. Тихо вздохнув, убираю руку, понимая, что не смогу удержаться от большего. Мои глаза перемещаются на твою грудь и я вижу, что она замерла. Удивлённо вскидываю взгляд к твоему лицу и готов кричать и молить о милосердии. Я тону в этом омуте. Твои глаза, с двумя застывшими вселенными в них, смотрят на меня внимательно, тепло, нежно… На меня обрушивается голод. Он нечеловеческий, он животный. Эта жажда в миг иссушает горло, и я инстинктивно сглатываю, глядя, как размыкаются твои губы, и в мои уши вкрадывается шёпот. Ты говоришь о том, что чувствовал меня, мои «неприкосновения», моё присутствие, а я глохну от грохота пульса в ушах и приоткрываю рот, чтобы снизить давление на перепонки. Ты видишь это и тихо смеёшься. Боже, как я люблю твой искренний смех. Гортанный, с лёгкой хрипотцой, он пробирает до мурашек. И я горд, зная, что мало кто слышал тебя такого… настоящего. Я не знаю, за что судьба так вознаградила меня, и не перестаю благодарить её каждый Божий день, час, минуту, мгновение… каждую ночь. Видно на моём лице пролетает вся эта буря эмоций, потому что твой взгляд меняется в долю секунды. От теплоты там не остаётся и следа. Теперь я смотрю, как в твоих глазах разгорается жадность. Ты не прячешь это, а лишь слегка сводишь брови и быстро облизываешь свои губы, заставляя их блестеть. Ты не зовёшь, не просишь, не произносишь ничего, но приказываешь одним лишь взмахом ресниц. Из меня вырывается стон путника, который, после долгих скитаний, обрёл кров и пищу. Мне плевать, как ты выглядишь. В своём ли пальто на месте расследования, в халате ли на нашей кухне, в спальне ли… Я люблю тебя всегда. Но я знаю, что нравится тебе. Я приподнимаюсь над твоим торсом и осторожно касаюсь губами места над левым соском. Ты плавно выдыхаешь на это легчайшее прикосновение и укладываешь свою правую ладонь на пресс. Я целую чуть выше, слегка захватывая кожу губами и слышу, как ты обрываешь выдох, а пальцы руки медленно плывут по животу вверх. Я останавливаюсь, прекращаешь и ты. Мы играем, мы разжигаем то, что и так полыхает внутри нас ураганным пламенем. Эта сладость порока несравнима ни с какими доступными наслаждениями. Ты любишь эту коварную муку, а я слепо и рабски повинуюсь. В наш первый раз я готов был накинуться на тебя, но ты не позволил, доведя меня почти до помешательства лишь тем, что просто прикасался ко мне, прожигая касаниями дьявольский пунктир из расплавленного свинца. А потом ты поцеловал, и я рухнул в какую-то бездонную пропасть, где смешались удары пульса, медовый вкус и рваное дыхание… Ты знаешь секс. Я никогда не подозревал, что кто-то способен удивить меня в постели. Глупец! Я не знал тебя… Поцелуй запечатлён на ключице, и твоя рука резко вскидывается к груди. Ты накрываешь ладонью правый сосок и сдавливаешь его между пальцев. Три поцелуя, три касания — это наше начало, и я жду с нетерпением, когда ты жарко и призывно выдохнешь моё имя. В этом звуке заключено всё: зов, мольба, приказ, просьба, разрешение. И я слышу четыре буквы, которые прерывисто срываются с твоих пересохших губ. Медленно приподнимаюсь и нависаю над тобой. Бросаю короткий взгляд на твоё лицо. Оно напряжено, губы плотно сжаты, и я вижу, как двигаются твои желваки. Ты ждёшь, но я не спешу. Склоняюсь над твоей ладонью и скольжу языком вдоль пальцев, стараясь раздвинуть их, чтобы добраться до возбуждённого соска, который ты прячешь от меня. Когда мне это удаётся и я чувствую напряжённую горошину, ты выгибаешься всем телом навстречу ласке и поражённо громко стонешь: «Господи…» Ведь ты не ожидал такого? Признайся! Я отталкиваю твою руку и с силой сдавливаю сосок губами, толкаясь в него языком. Ты ахаешь на эту агрессию-неповиновение и грубо царапаешь мою спину ногтями. От плеча до поясницы она вспыхивает огнём, и я рычу на это, пуская в ход зубы. Эта злая нежность словно раскалывает твоё сознание. Ты делаешь движение в сторону, в желании сбежать от этой боли, и льнёшь ко мне с отчаянием потерявшегося в пустыне человека. Но мне недостаточно этого. Раньше ты приказывал, но теперь командир здесь я! Ты быстро-быстро что-то говоришь мне, а я закрываю твой рот своим, целуя, кусая, проникая как можно глубже. Твоя ярость возбуждает ещё сильнее, и я, навалившись сверху, хватаю твои кудри и прижимаю голову к подушке. Поцелуй вдруг теряет всю злость и переходит в нежные, ласковые движения. Я осторожно подразниваю твой юркий язык и наслаждаюсь чувством насыщения. Ты поднимаешь руку и кладёшь свои пальцы поверх моих, которые всё ещё сжимают пряди волос. Расслабляю кисть, но ты протестующе сжимаешь её обратно, и я покорно вновь натягиваю мягкие локоны. Ты стонешь в мой рот, и я выпиваю этот звук, он осязаем, он имеет вкус, он умеет и ласкает. Ты — самое невероятное, что случалось со мной. Именно к встрече с тобой я шёл всю свою жизнь. Ты стал моей жизнью. Заполнил все пустоты, разрушил каменную стену вокруг моей души и требуешь взамен только одного — быть с тобой. Ты умный, чертовски умный, но такой глупый. Ты боишься, что я уйду. Это случится только когда я захочу покончить с жизнью. Ведь ты — жизнь. Глупый, глупый… Я шепчу тебе эти бессвязные слова, когда проникаю внутрь твоего великолепного тела. Моей душе тесно, она хочет вырваться, когда головка моего члена осторожно входит, раздвигает такие нежные, чувствительные стенки. Ты обнимаешь мои бёдра ногами и тихонько подталкиваешь, заставляя прорываться всё глубже в жаркую плоть. Ты дышишь ровно, и только сжатые пальцы выдают твоё нетерпение. Я даю тебе то, чего ты так ждёшь. Резко вхожу на всю длину, приподнимая твои бёдра, с силой вжимая в них пальцы. Ты кричишь. В своей голове я веду картотеку звуков твоего наслаждения, и каждый раз она пополняется. Теперь это хриплый рык зверя, и я любовно прячу новый файл в памяти. А сможешь ли ты повторить? И я, отстранившись, врываюсь грубо, задевая твою сверхчувствительную точку. Ты в точности воспроизводишь свой крик, но когда он достигает пика, ты содрогаешься всем телом, закидываешь руки вверх и хватаешься за изголовье кровати. И я начинаю наступление. К чёрту все границы! Когда под тобой такое сверхъестественное, неземное тело, тело Бога, и оно жаждет соития с тобой, о каких рамках может идти речь? — Шерлок… — проникновение, дрожь, сбитое дыхание, пульс на пределе. — Шерлок! — имя, ставшее молитвой и проклятьем. — Шерлок… — движения срываются, по телу дикие вибрации и всё, на что способны мои лёгкие сейчас, это: — Шерлок! Член стонет от напряжения, ему нужна кульминация, и я умоляюще смотрю на тебя. Ты чувствуешь мой жалобный взгляд и хмуришься. Из меня вырывается обречённый стон: «Боже, дай мне сил!» — и я продолжаю толчки, практически насаживая тебя на свой член. Твоё тело блестит от испарины, руки всё ещё держатся за спинку кровати, а твой член, влажный от смазки, побагровел. Почему ты?.. — Шерлок, отпусти себя, — срывающимся голосом молю я о пощаде, и ты слышишь эту просьбу. Сейчас в этой спальне слишком сильнО напряжение и нужно остановить безумие. Твои пальцы охватывают возбуждённую плоть и сдавливают. Я накрываю их сверху своей ладонью и тоже сжимаю. Ты шепчешь: «Три раза, Джон, три…» — и я киваю. Первое движение. Член проникает до конца, а наши руки расслабляются и сдвигаются к основанию. Ты восхищённо ахаешь и зажмуриваешься. Я вижу, как по твоему телу проходит дрожь озноба, покрывшая мурашками кожу. Второе проникновение. Оно плавное и почти без напора. Мы сдвигаем пальцы к головке, и ты тихонечко хныкаешь, пытаясь спрятать на лице плаксивое выражение. Твои ноги напрягаются и сильно сжимают мою талию. Мой разум мутнеет, я теряю пространство и время, и тогда следует последнее движение. Его ты делаешь сам. Ты сдавливаешь меня внутри и с силой насаживаешься, отталкиваясь рукой от изголовья. Наши пальцы размыкаются на твоём члене, ты хватаешь мою ладонь и накрываешь ею свою плоть, лишь слегка скользя по ней головкой. Я чувствую, как твои пальцы охватывают моё запястье, и не двигаюсь. Я смотрю на тебя. Ты словно можешь контролировать эту мощную волну. Я вижу, как она охватывает твою шею, на которой мгновенно набухают вены. Затем она, набирая силу, выгибает твою грудь, заставляя изогнуться дугой, и под конец этот шторм подчиняет себе твой живот. Пресс напрягается с такой силой, что кажется сейчас лопнет кожа. Я чувствую, как в мою ладонь, одна за другой, ударяются несколько горячих струй, и слышу твой сладостный стон. В нём всё. Освобождение, счастье, облегчение. Твоего вида мне достаточно, и я срываюсь следом. Ты всё ещё сокращаешься и сжимаешь меня. Это именно то, ради чего я и терплю все твои выходки и издевательства. Те мгновения, благодаря которым я живу. Когда внутри тебя растекается влага моего семени, ты открываешь глаза, ещё с поволокой оргазма, но уже проясняющиеся, и говоришь мне слова, дороже которых нет ничего во всей вселенной: — Ты нужен мне, Джон. До самых кончиков пальцев. Я улыбаюсь и смотрю на свою ладонь. Она несуразно большая, когда на ней лежат кончики твоих пальцев. Ты мой, Шерлок, целиком…