Non aeterna

      Солнце светило ярко в этот тёплый июльский день, однако Смоленску было не до красот природы. Всматриваясь в горизонт со стен крепости, он ещё не видел, но уже чувствовал приближение неприятеля. Было 15 июля, и шестое чувство, не притупившееся за тысячу лет, шептало, что сегодня настанет конец мирной жизни.       Внезапно, словно из глубин крепости, по всему городу разнеслось дикое конское ржание. Алексей лишь горько усмехнулся, ведь за его долгую жизнь ему уже приходилось слышать подобное предупреждение.       – Тише, Сивка-Бурка, знаю я, что они идут, – с усталой улыбкой на губах прошептал Смольный, поглаживая кирпич крепости, зная, что верный конь святого Меркурия, чей череп замуровали в стенах, слышит его.       Много веков конь исправно предупреждал смолян о приближении беды, оглашая город своим ржанием. С началом войны Алексей каждый день с замиранием сердца прислушивался, не подаст ли ретивый сигнал. Теперь же в приближении неприятеля сомневаться не приходилось.       Вскинув голову к солнечному свету, Смоленск прикрыл глаза. Почему-то он был уверен, что эта битва перевернёт его жизнь. Однако он не отступит и сделает всё, чтобы враг не прошёл дальше. Он ведь обещал, а обещания надо выполнять…

* * *

      Уже вечером солнце перестало улыбаться городу…       Фашисты ворвались в город безумным торнадо, уничтожая всё живое на своём пути, и армия оказалась к этому не готова. Уже на следующий день немцы кричали о том, что захватили Смоленск, но Смоленск ещё не собирался сдаваться.       – Рано радуетесь, – бормотал он, лично взрывая один из мостов. Да, они потеряли центр, но за Заднепровье они будут бороться. И дело даже не в гневном письме Сталина. Просто, кажется, Алексей не умел сдаваться без боя.       Смоленские дороги утопали в крови, солнца не было видно из-за нескончаемого дыма, повсюду были крики, стоны и грохот оружия, с неба, как дождь, летели снаряды, но бои шли за каждую улицу, за каждый дом. Всё отчаяннее и отчаяннее с каждым потерянным районом.       27 июля стало известно, что Соловьёвская переправа, единственная связь с тылом для взятого в окружение города, захвачена фашистами. Остаткам армии больше некуда было отступать, однако бой стал от этого лишь яростнее.

* * *

      Кровь заливала половину лица. Адская боль, пронзающая правый глаз, стремилась привлечь к себе всё внимание. Грохот схватки оглушал бы, если бы вокруг городов не образовалось подобие вакуума, сквозь который звуки проходили приглушённо. Тьма настойчиво манила в свои объятия. Однако Смоленск упрямо держал голову над землёй, борясь с силой её притяжения из последних сил.       Перед ним стоял Берхард собственной персоной. Как же Алексей ждал этой встречи с тех самых пор, как фашистские войска ворвались в город, как они вообще вступили на территорию Союза. Хотел сорвать надменную улыбку победителя с берлинских губ, стереть этот хищный взгляд ледяных глаз. Но руки предательски дрожали и подгибались, не давая подняться с земли. Смоленск был слишком истощён длившейся уже более десяти дней жестокой битвой.       – Москва никогда тебе не достанется! – отчаянно выкрикнул Смольный, закрывая дрожащей рукой окровавленную половину лица.       Берлин лишь снисходительно посмотрел на него, одаривая улыбкой, которую используют матери по отношению к капризным детям. Вот только в ледяных глазах не было ни капли родственного сочувствия, напротив, он смотрел на Алексея, как на мусор, случайно оказавшийся у его ног.       Шпрее не сказал ни слова, но под этим ледяным взглядом Смоленск неожиданно понял: он и правда проиграл эту битву. Тьма застелила единственный видящий глаз. Он… не выполнил… обещания… * * *       Когда 16 июля Москве сказали, что фашисты захватили Смоленск, он с усталым смешком сказал, что им не стоит недооценивать Смольного, и занялся известием о начавшейся с раннего утра бомбёжки Новгорода. Возможно, он был слишком уверен в силах Смоленска. Возможно…       30 июля в кабинет, едва не забыв постучаться, влетел посыльный. Москва в этот момент был один, иначе бы кто-нибудь да отчитал солдата. Столице было не до того. Он лишь выразительно выгнул бровь, будто спрашивая, в чём причина такой спешки.       – Михаил Юрьевич… – смутился посыльный. Впрочем, быстро собравшись с мыслями, он отрапортовал, – Новости с Западного фронта. В ночь с 28 на 29 июля 20-ая и 16-ая армия были вынуждены оставить Смоленск. Город почти уничтожен, жители уходили в след за армией по Соловьёвской переправе под беспрерывным огнём неприятеля. Город окончательно захвачен.       – Как?.. – на секунду Москва потерял дар речи от полученной информации. Ему понадобилась минута, чтобы собраться с мыслями и затолкнуть всколыхнувшиеся неожиданно чувства на место. Солдат всё это время тактично молчал.       – Большие потери? – нервно потерев переносицу, наконец спросил Московский.       – В городе две недели бой почти не прекращался, много людей погибло, потом ещё и переправа… Считать погибших некогда было, но Днепр тогда алым стал от крови, – парень поёжился, явно не с восторгом припоминая произошедшую мясорубку.       Михаил прикрыл глаза, находя внутренний стержень спокойствия. Голову стоило держать холодной, никаких эмоций на войне. Но сердце трепыхнулось, и личный вопрос сам сорвался с губ.       – Вы видели Смольного?       Посыльный склонил голову.       – Только несколько дней назад издали. Он, кажется, был ранен. Но во время переправы я его не встретил. Всё-таки там хаос настоящий творился…       Москва сдержанно кивнул, показывая, что принял информацию, а потом тяжело вздохнул. Смоленск всё же город, он бессмертен, от простых ран погибнуть он не сможет… Вот только в голову лезли мысли обратного характера.       “Если город разрушен, а жители уходят… может ли воплощение продолжить существование?..” От этой мысли в груди что-то с треском сжималось, представлять погибшего Алексея оказалось чуть ли не физически больно.       Смоленск был рядом большую часть его жизни, и Миша привык считать его вечным. Он до сих пор помнил, как Смольный фыркал на него после присоединения, всячески высказывая своё недовольство своим положением защитника. А потом меньше чем через век 20 месяцев держал оборону от поляков, даже когда пришёл приказ сдавать крепость, лишь бы королевская армия не дошла до него, Москвы. Как скала, как настоящий щит, Алексей всегда прикрывал его, жертвовал всем, чтобы задержать врага, и каждый раз, словно птица гамаюн, что изображена на его гербе, возвращался живым.       – Можете быть свободны, – голос Москвы так и не дрогнул ни разу за разговор, но, как только в кабинете не осталось никого чужого, он сел на стул и схватился за короткие блондинистые пряди волос.       Потеря за потерей. Сколько ещё ему предстоит услышать слов «сдали», «уничтожен», «захвачен», скольких дорогих людей потеряет, прежде чем они смогут переломить ситуацию?.. Вздохнув, Москва передвинулся ближе к столу и решительно подписал бумагу о формировании Резервного фронта.

* * *

      Тьма медленно начала ослаблять хватку, с недовольством отпуская своего пленника. Сперва его жестоко окунуло в боль, сопровождающую реальность. После, когда болезненные ощущения сосредоточились только в голове, и Алексей с усилием отстранил это на второй план, появились звуки. Будто сквозь плотную пелену до Смоленска начали доноситься знакомые голоса, громко спорящие о чём-то.       – Вот батька проснётся, тогда и будем думать, – слышался раздражённый мужской голос.       – А если не проснётся?! – в ответ прогремело со стороны девушки.       – Ой, Оль, и не через такое проходили, не паникуй раньше вре…       Смоленск тихо выдохнул и с некоторым усилием приоткрыл левый глаз. Картинка поплыла и зарябила из-за непривычно яркого света после долгой темноты, так что Алексею пришлось вновь зажмуриться на пару секунд, но голоса неожиданно притихли.       – Проснулся! – как только взгляд янтарного глаза родителя сосредоточился на ней, восторженно воскликнула Ельня, которая за это время успела переместиться из другого конца комнаты к его постели. Дорогобуж, а именно он похоже и был вторым спорящим, стоял за плечом сестры со сдержанной улыбкой.       – Я же говорил, – спокойно проговорил он, пока отец с трудом перебарывая жуткую слабость в теле, садился на кровати, осторожно касаясь довольно плотного слоя бинтов поверх правой половины его лица. Впрочем, Смоленск чувствовал в голосе сына вздох облегчения, что не могло не вызвать у него слабой улыбки.       Ельня же однако нахмурилась.       – Совсем помереть вздумал?! После тысячи лет жизнь скучной стала?! Решил нас всех сиротами бросить, да?! – напустилась она на отца.       – Оль… – Алексей с трудом вставил хоть слово в её возмущённую речь, но дочь посмотрела на него таким обиженным взглядом, что он так и не нашёлся, что сказать. Лишь раздвинул руки в стороны, и Ельня тут же упала в его объятия.       Оленька, его старшая девочка, буйная головушка, как мать, присматривающая за самыми младшими, а иногда и за ним. Для него она всё ещё была малышкой, хрупкой и ранимой.       – Мы так за тебя волновались, – устало вздыхая пробормотала девушка в плечо отцу, и он ласково погладил её по рыжеватым, как у него, волосам.       – Ну-ну, всё же в порядке, – тихо усмехнулся он, не отталкивая Олю.       – Сначала окружение, после переправа, а потом ты ещё сколько дней в себя не приходил, – фыркнула Ельня, – старый дурак, – уже совсем тихо пробормотала она, скорее символично, чем желая причинить боль, ударяя кулачком того в грудь.       Смоленск лишь мягко рассмеялся, даже не возражая. Главное – он знал, что на самом деле его дети уже давно поняли, почему он так делает, знал, что, если им придётся, они тоже будут бороться, как смогут, но не сдадутся без боя. Ведь они были его детьми.       – Где мы сейчас вообще? – когда Ельня слегка смущённая отстранилась, спросил Алексей, оглядывая комнату, в которой они находились. Обстановка казалась знакомой.       – Мы у Сафоново, от Соловьёво всех везли в Дорогобуж по прямой дороге, а потом уже Игорь тебя сюда увёз. Тут немного подальше от линии фронта, безопаснее, да и за Соней ему надо приглядывать. Я приехала, как только узнала, – пояснила Оля. Будто в подтверждение её слов дверь в квартиру неожиданно хлопнула, и в комнату маленьким вихрем влетела ещё одна Смольная.       – А мне солдаты сказали, что Соловьёво сегодня отбили, переправа снова наша! – радостно завопила она, первым делом налетая на брата и оказываясь у него на руках. Дорогобуж и не подумал смутиться – техника была отработана до идеала – потому ловко перехватил Сафоново поудобнее.       Румянец горел пожаром на по-детски пухлых щёчках девочки, а большие глазки светились, наполненные искорками. Соня была крайне довольна новостями, которые принесла старшим и потому оживлённо вертелась на руках Игоря. Внезапно заметив отца, она с восторженном криком чуть не кувыркнулась вниз, не упав лишь благодаря отменной реакции брата, который аккуратно опустил её на пол.       – Папочка! – через секунду девочка уже висела на шее Алексея, а тот нежно прижимал к себе свою самую младшую дочурку. Ельня и Дорогобуж стояли рядом и с улыбками наблюдали за этой сценой, – А мы за тебя волновались, – доверительно поделилась с ним Соня, слегка отстраняясь, чтобы смотреть отцу в лицо.       – Чего за меня волноваться, милая? – мягко улыбнулся ей Смоленск, трепя девочку по коротким волосам, заплетённым в маленькие хвостики.       – Братик тоже так говорил, – хихикнула Сафоново, гладя Смольного по щеке свой маленькой детской ручкой, случайно задевая бинты, – Ты же теперь поправишься, правда?       – Конечно, – проговорил Алексей, замечая, как Оля мрачнеет, закусывая губу, а Игорь отводит взгляд. Его улыбка для младшей дочери не дрогнула, ведь он и без того уже понял, что вряд ли когда-нибудь увидит мир полной картинкой, но расстраивать малышку сейчас так не хотелось.       Такая крохотная, Сафоново была ещё всего лишь посёлком. Если что-то на этой войне пойдёт не так, её попросту не станет, ведь она так хрупка. И сердце отца сжималось при мысли, что с его малышкой что-то случится.       – Что сейчас происходит на фронте? – спросил он, усаживая Соню у себя на ногах и продолжая её нежно обнимать.       – Хорошего мало, – вздохнула Ельня, – Ярцево и Рославль ещё стараются продержаться. Велиж, Рудня, Духовщина, Демидов, Починок – они все захвачены.       – Оля, если уж на то пошло, тоже, – недовольным тоном вставил Дорогобуж.       – Я ещё повоюю, – фыркнула на слова брата девушка, – 30 июля Москва подписал приказ о формировании Резервного фронта, пока их попытки вернуть смоленские территории успехом не увенчались, но сейчас я помогаю им подготовиться к наступлению на тех, кто засел у меня.       – Вязьма готовится, строит укрепления, мы тут тоже без дела не сидим, они к Москве не подберутся, – ободряюще улыбнулся Игорь.       Смоленск с надеждой улыбнулся в ответ.

* * *

      Москва пытался разобраться в планах по установке оборонительных сооружений, которыми его завалило командование, когда адъютант заглянул и сообщил о посетителе. Оторвавшись от бумаг, Михаил хмуро взглянул на парнишку:       – Зовите, а потом подойдите ко мне, вам надо будет кое-что отнести Молотову, – перед глазами уже рябило от значков и буковок, потому ответ прозвучал довольно раздражённо. Адъютант ответил «Так точно» и поспешил скрыться за дверью, чтобы исполнить приказ.       Через минуту дверь снова хлопнула. Лейтенант подошёл к столу, ожидая бумаг, а посетитель, на которого Москва пока не поднимал головы, судя по звукам, замер возле входа.       – Запакуйте в конверт и передайте это лично Вячеславу Михайловичу, – только отдав стопку бумаг своему помощнику, Михаил наконец взглянул на вошедшего и замер. Красные глаза неверяще расширились.       Возле стены стоял Смоленск. Настоящий. Живой. За последние недели Московскому не хватало веры на лучшее, он начинал думать, что уже никогда не увидит Алексея. Резервный фронт пытался отбить у немцев Смоленск, но командующие в своих рапортах о неудачах прибавляли, что нигде не встречали Смольного.       Выглядел он потрёпанно, но будто кому-то сейчас легко. Правый глаз закрывала чёрная кожаная повязка, явно сделанная вручную женской старательной рукой. У Москвы что-то сжалось, когда Алексей непроизвольно дёрнулся из-за адъютанта, который, выходя из кабинета, зашёл в его слепую зону.       Оправившись от первого шока, Михаил выскочил из-за стола и в несколько больших шагов оказался перед Смоленском. Лёгкая улыбка тронула губы Московского впервые за последние тяжёлые дни.       Алексей грустно улыбнулся в ответ, потом склонил голову:       – Прости, Миш, я не смог задержать их, как обещал, – тихо проговорил он.       Москва аккуратно положил руку на плечо старшего. Он привык считать Смольного несгибаемым, непобедимым, но последние недели заставили его вспомнить, что Смоленск такой же город, как и все. Его жизнь также хрупка, как жизнь многих воплощений во время этой ужасной войны.       – Не волнуйся, – Москва заставил себя мягко улыбнуться, ободряюще сжимая руку, – Я отомщу за тебя, за всех вас.       А теперь минутка истории!       Ельня на самом деле ещё повоевала, и 6 сентября в ней был установлен красный флаг. Она стала первым настолько крупным отбитым у немцев участком. 10 сентября наступление по тому направлению было прекращено, и Смоленское сражение, длившееся ровно два месяца (10 июля – 10 сентября) было окончено. Повторно захвачена 6 октября.       Дорогобуж и Сафоново в стороне не остались. 5 и 7 октября соответственно они были оккупированы и снова воссоединились с Ельней и всеми остальными братьями и сестрами.       Считается, что именно Смоленское сражение было одной из причин срыва блиц-крига, плана молниеносной войны.       Только в 1943 году Смоленская область была освобождена от фашистов. 25 сентября на крыше гостиницы «Россия» в Смоленске поставили красный флаг. Этот день сейчас празднуется смолянами как день города.       А Сафоново поднялась на шахтах и в 1952 всё-таки стала городом, ещё и отжала у старшего братца территории, образовав собственный район))