***
Дазай Осаму шёл очень медленно, словно на цыпочках, пытаясь украсть последнюю сладость. Эта же сладость привлекала, украдкой поглядывала на него и манила пальцем, крича: «Давай, давай, это же твоё самое заветное желание! Я знаю, поэтому дам умереть быстро и безболезненно… » А он вёлся, но и не хотел убегать. Ведь это самое желанное из самых желанных желаний для него —
смерть.
Дойдя до заветного места, он приподнял края губ, делая что-то наподобие улыбки или маски, к которой Осаму так привык. А как её вообще снять? Она приелась к коже, впилась, словно пуская свои когти, и не хочет отпускать его прекрасное лицо. Его взгляд перешёл на кожаное кресло и камин, который до сих пор не потух. На улице ночь с сильным ливнем и луна, которая сильно видна в эту ночь.
Капли стекали по окнам, а луна озаряла эту тёмную комнату своим присутствием. Дазай засмотрелся на огонь, на Луну, но как же эту ночь некоторые люди могут не считать прекрасной?! Тот не понимал людей, но чем больше он боялся их, тем сильнее они к нему тянулись. Они велись на его маску, не зная его настоящего. Но если бы узнали, то посчитали ужасным, поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как играть роль шута, дабы влиться в общество и не отличаться от других.
Брюнет сел на кресло и посмотрел на столик рядом с ним.
На нём лежал револьвер…
Дазай взял его в руку, но появился выбор, куда лучше стрелять: в грудь или же в висок? Он выбрал правый висок и приложил ствол к выбранному месту. Осаму был готов уже сейчас нажать на курок, но он вспомнил про план и сдержался, невольно задумавшись. В общем-то ему нечего терять, ведь он не сумел всех их спасти. Эту безжалостную игру выиграл Достоевский. Теперь его ничего не держит на этой проклятой земле, полной лжи и фальши. Он понимает, что не заслужил спокойно умереть в такую прекрасную ночь, но и дальше не достоин. Да, он мог бы и дальше скитаться, ища что-то, ведь всё, что он достоин — это только страдать. Его жизнь полна страданий, и тот понимает, что ещё больше не достоин её.
Теперь они единственные эсперы на земле и их ищут, дабы устранить. Возрадуйся, Демон, не этого ли ты хотел? Теперь вас ищут и вам, казалось бы, должно быть, некуда спрятаться. Но кто, если это не сам Фёдор Достоевский? Сейчас Осаму был в логове врага,
союзника, и они прячутся ото всех, словно крысы в глубоких норах. В принципе, они не смогут долго прятаться, и их найдут — это просто вопрос времени.
В комнату заходит сам Демон во плоти и проходит умеренными шагами к окну. В его правой руке в открытом виде Библия, а в правой свеча. На голове не было его привычной ушанки, как раньше: её уничтожил Гоголь перед смертью, как вечное напоминание о нём.
Осаму хотел даже сейчас съязвить что-то смешное, но удержался. Богу не понравится то, что он хотел сказать, что тот выглядит будто священник, только ему не хватало чёрной одежды и длинной бороды. Но это поправимо. Под его глазами были синяки, а его глаза не были такими как обычно: в них что-то сияло. Это была то ли радость от того, что всё идёт по плану, или что-то другое, что Осаму не понять.
Демон начал активно что-то молвить, что у Дазая пересохло в горле. Это выглядело жутко и привлекающе, что его так тянуло к этому. Достоевский был похож на подобие Бога, а не на страшного Демона, что недавно осуществил до конца свой план.
— Люди, живущие во тьме, увидели яркий свет, и для тех, кто живёт на земле в тени смерти, воссиял свет, — проговорил он, повернувшись к Грешнику. — Ибо умирающему человеку, или человеку, теряющему любимого, почти всегда кажется, что смерть приходит слишком рано. К тому же, смерть часто приходит внезапно, когда её не ждёшь.
— Только в моём случае это не внезапно, а намеренно. И в твоём случае… — пробубнил Дазай и медленно поднялся с насиженного кресла, — Такое ощущение, что сам Бог решил прийти ко мне и провести страшный суд надо мной. Нет. Как будто сам Демон решил попитаться моими грешными занятиями, удосужившись ради этого прийти сюда.
Дазай улыбнулся, а Фёдор посмотрел исподлобья. Посланнику Бога не положено поддаваться греху, поэтому ответил как всегда холодно: « Душа согрешающая, та умрет. »
— Мы оба умрём. Уже не важно, что ждёт нас на том свете. Также не важен уже злорадный суд, ведь нам обоим не дано попасть в рай.
— Считай, как знаешь, но я сделал всё, что в моих силах, и я выполнил своё предназначение. Я не буду убивать себя, ведь это тоже грех. Я прошу убить меня своими руками, Осаму Дазай.
У брюнета что-то дрогнуло внутри или даже снаружи, но это не скроется от пронзительных аметистовых глаз его собеседника. Грешник засмеялся заразительным смехом. Это было плохо сыграно. Осаму, ты как актёр уже провалился. Твоя пьеса не удалась, но всё равно продолжаешь играть даже перед самим 'Богом'.
— Кто смеётся первым, тот смеётся последним, Дазай. Ты же знаешь, что я серьёзно. Я никогда не шучу.
— Да-да, — проговорил он, активно жестикулируя, — и неужели ещё последние слова будешь говорить, как в сопливой мелодраме?
Теперь настала очередь смеяться Фёдора Достоевского.
— Вау, ты умеешь смеяться, — скорчив удивлённое лицо, съязвил Дазай. — Даже сам Демон умеет смеяться. Я удивлён.
Тот промолчал на это замечание.
— Я знаю, что ты будешь делать, а ты знаешь, что я знаю, — сделал значительную паузу, Достоевский закрыл Библию. — Так почему же нам не сойтись на компромиссе?
Достоевский улыбнулся, а грешник засмутился, но тот продолжил.
— Я знаю о тебе многое, как и ты обо мне, но мы оба не знаем, что именно мы знаем о друг друге. Но я точно знаю, что ты всё же боишься
Божьей кары. Хотя бы из-за её неизбежности, либо неизвестности, но это лишь
мои предположения, которые закончились тем, что ты не веришь в любовь Бога, — он сделал опять паузу и начал смачно говорить слова, словно каждое слово пробуя на вкус. — Хей, почему же ты не веришь в рай, но думаешь, что если и есть Божий суд, то рая нет, а ад есть? Хотя, не стоит отвечать, я итак знаю ответ…
Фёдор хотел продолжить, но он остановился, когда увидел, что его собеседник хотел ответить.
— Фёдор Достоевский, если ты считаешь себя последователем Бога, то ответь на мой вопрос: непротивление — греховно?
Достоевский не смог ответить на этот вопрос, но, в принципе, он хотел закончить этот диалог и приступить к делу.
— У меня есть нож, убей меня, и прочитай отмеченные закладками молитвы из молитвенника… Он внутри Библии.
Брюнет не начал говорить, что у него есть револьвер, и молвить бесполезные диалоги. Они и так достаточно переговорили о многом. Только они знали, в каких словах был другой смысл. Дазай начал подходить намеренно медленно, словно смерть с косой, дойдя, между ними было расстояние полшага, и взял его нож. Нож был с фирменным логотипом Крыс мёртвого дома. Они смотрели в глаза друг друга, а Осаму начал загонять крысу в угол. Теперь, Фёдор страшнее из всех людей — Демон
человек?, загнанный в угол.
«Как же ты не можешь понять, Фёдор, что ты вовсе не Бог, а
человек. Ты просто фанатик, помешанный на религии.» — подумал грешник. Но он не будет отрицать, что Достоевский отчасти прав… Чёрт. Его злит всё: своя же беспомощность; что он не смог выиграть эту игру; что он проиграл свою жизнь. Как будто в казино, но проиграл не деньги, а самое «ценное», что у него есть. Он итак знал, что этим всё и закончится, но не получилось исправить, и от этого мерзко.
Достоевский не хотел подавать вида, но внутри него быстро забилось сердце. Он не хотел принимать этого, но у него сейчас присутствовал самый обычный человеческий страх. Он начал чувствовать острую боль внутри и снаружи раны. Взгляд начал притупляться и тот издал стон боли, а правой рукой начал держаться за плечо Дазая. Демон сейчас испытывал жгучую боль на поверхности раны, а дыхание начало быть затруднительным. Такую боль он ещё никогда не испытывал. Дазай мысленно ассоциировал его с Демоном, что сейчас
горит в Аду.
Хватка начала ослабевать, а через некоторое время его и без того холодная рука стала мертвенно-холодной и упала с плеча Осаму. Тело Достоевского отяжелело, и если бы тот не придерживал тяжёлую тушу, то оно уже упало бы. Дазай увидел в его глазах в последние секунды жизни что-то, что люди называют сожалением или тоской.
Даже здесь они похожи.
Грешник отошёл, чтобы посмотреть на то, что он сделал, при этом вытащив из него нож. Его тёмно-красная кровь начала медленно просачиваться через кофту. Глаз Осаму немного подергивался, стоило посмотреть на этот молитвенник, Библию и свечу, которая уже не горит. Он был очень удивлён своей невнимательности. Когда Фёдор успел переложить их на подоконник?
Осаму не знал, что должен чувствовать к его смерти, но тот ещё больше ощущал опустошение и ненависть.
Он не выполнил его последней просьбы.
Бывший мафиози резко воткнул в себя этот самый нож в важные органы…
Они оба были обречены с самого начала.
***
В комнату просачивались лучи солнца, озаряя трупы недавно умерших молодых мужчин. Много людей окружило эти два несчастных тела. Все они отреагировали по разному: кто-то был рад, что они умерли; кто-то сожалел; кто-то не ожидал, что те в свою очередь покончат с собой. Они обнаружили револьвер, который был у
раньше живого Осаму Дазая. Он раньше активно им пользовался, когда состоял в портовой мафии. Исследуя всё убежище, их заинтересовала бумажка, которая лежала внутри Библии, рядом с помеченными молитвами из молитвенника. Почерк был непонятен, и его явно писали торопливо
теперь никто не узнает, что это начеркал Достоевский относительно недавно, положив незаметно Библию и свечу на подоконник, , а впридачу на каком-то другом языке:
«Mortem persequitur omnes, et accipit mihi cum eo conscie. Tu mihi, mors, non paenitet aliquid. Ego sciebat ab initio, sicut et vobis, quod hoc esset finis.»
Пока нет отзывов.