Кольцо по руке

— Эр Рокэ у себя? Хриплый голос резанул глотку, в ней противно заскребло. Ричард медленно втянул носом воздух, пытаясь не раскашляться. — Да, дор Рикардо, — Хуан невозмутимо кивнул. Надо было пойти в кабинет прямо сейчас и покончить со всем сразу, иначе потом могло не хватить решимости. Но руки и ноги были налиты тяжестью, и, расстёгивая плащ, Ричард почувствовал, как подрагивают пальцы. Он не сразу смог протащить пуговицу сквозь петлю — что же будет, если рука дрогнет в тот самый момент, когда надо будет откинуть крышку перстня и высыпать крупинки в вино? Ричарда передёрнуло. Он коротко качнул головой, отпуская Хуана, и зашагал по тёмному коридору. Слабое пламя свечей колыхалось, выстилая на стенах мутные, расплывающиеся узоры теней. Коридор казался бесконечным, двери — одинаковыми, и Ричард невольно замедлил шаг, вслушиваясь в дробное эхо своих каблуков, словно ожидая, что за поворотом мелькнёт лиловая спина чудовища из сказок старой Нэн. Если бы его тело само не помнило дорогу, он наверняка прошёл бы мимо своей комнаты, а так — ладонь сама легла на костяной шар, надавила, и дверь поддалась. Ричард опустился в кресло у камина, не раздеваясь. Колени гудели, неясная ноющая боль отдавалась под лопатками, растекалась в пояснице. В эту пору в домах большинства столичных вельмож уже разжигали камин, наверняка он горел и у эра Рокэ, но слуги знали, что герцог Окделл остался верен своим надорским привычкам и не выносил духоты. Камин был пустым и холодным, и Ричард чувствовал, как его понемногу начинает бить дрожь. Похоже, он всё-таки простыл. Витой шнур спускался из отверстия под потолком в противоположном углу комнаты — чтобы позвать слуг, надо было подняться на ноги, подойти к нему и дёрнуть. Шевелиться не хотелось. Сундук был намного ближе, можно было дотянуться и вытащить из-под крышки плащ, шерстяной, тёплый, но всё тело словно одеревенело. Сил хватало лишь на то, чтобы повертеть на пальце перстень с красным камнем. Перстень Эпинэ… Эр Август хотел сам надеть его Ричарду на руку, услышав согласие, но, разглядев красноватую сыпь на запястье под многослойным кружевом, отдёрнулся, словно от кипятка. Напрасно Ричард объяснял ему, что это из-за кэнналийских пряностей, от которых он отвык, пока ездил в Надор. Что ж, эр Август в почтенном возрасте, ему необходимо беречь здоровье — неудивительно, что он так опасается… А всё-таки, когда Ричард попробовал стряпню Кончиты в первый раз, ничего такого не было. Немного жгло язык, и в горле чесалось, но прошло совсем быстро, не то что сейчас… В груди вновь заскребло, Ричард поднёс ладонь ко рту, заглушая кашель. Рот заполнило что-то склизкое, и, мысленно помянув Разрубленного Змея, Ричард вытащил из рукава кружевной платочек. Марианна будто знала, что они ему скоро понадобятся — и, увы, не для того, чтобы куртуазно обмахиваться на приёмах. Если бы ещё она не надушила их так сильно… Отняв наконец платок ото рта, Ричард скомкал его в руке, тяжело откинулся на спинку кресла. Ужинать он сегодня не пойдёт. И к эру Рокэ не пойдёт… может, это и к лучшему, может, всё ещё как-нибудь разрешится… Нет. Он Окделл, и он не должен полагаться на случайности. Он принял решение, и эру Рокэ придётся умереть… но не сегодня. Хвала тебе, Создатель, что не сегодня.

***

— …дор Рикардо? Слова растекаются медленно, невыносимо тягуче, он едва может узнать собственное имя, искажённое на кэналлийский манер. Холодные пальцы трогают лицо, он пытается отвернуть голову, но она невыносимо тяжёлая, шея сразу начинает ныть. — Хуан! — выкрик такой громкий, что в висках сразу начинает звенеть. Ричард морщится. Он хочет приказать крикливой дуре, чтобы замолчала, но язык ворочается с трудом, изо рта вырывается что-то больше похожее на мычание, нежели на членораздельные слова. А она всё не унимается: — Хуан! У дора лоб горячий как печка! Дор Рикардо, дор Рикардо, вы меня слышите?! Низкий голос что-то негромко отвечает, всё так же невыносимо растягивая слова. Ричард узнаёт только «соберано» и «медико» — это, кажется, лекарство. Он болен? Да, он же простыл… Пальцы шарят в рукаве в поиска платка, хватают пустоту. Кто-то держит его под лопатками и под коленями — больно, неприятно. Его поднимают, куда-то несут, Ричард протестующе стонет — и руки-клещи наконец разжимаются. Он лежит на спине. Ноги наконец-то вытянуты, и на плечи уже ничего не давит. Как же хорошо… вот только жарко. Если бы ему помогли расстегнуть колет, скинуть его… Знакомый голос — резковатый, уверенный. Слова чужие, Ричард не может их разобрать, но, когда прохладные крепкие пальцы прижимаются к виску, он выдыхает от облегчения. Голос что-то приказывает, слышны негромкие шаги, слабый стук. Перед глазами всё плывёт, но Ричард в состоянии разглядеть фигуру в тёмном, опускающуюся рядом с ним. — Ричард, вы слышите меня? Он с трудом размыкает запекшиеся губы, и те же пальцы накрывают их, делясь восхитительной прохладой. — Не нужно говорить. Вы в сознании — это хорошо. Что со мной, хочет спросить Ричард, почему так жарко, негодные кэналлийцы всё-таки разожгли камин и не хотят помочь мне раздеться, помогите мне, вы же видите, я сейчас расплавлюсь в этом Закатном пекле… неужели это и впрямь Закат? Неужели… — Тихо, тихо, — пальцы проходятся по щеке, поглаживают. — В Закат вам рано, а в Рассветных Садах любому мало-мальски здравомыслящему человеку делать нечего. Придётся выздоравливать. Хуан, принёс? Поставь на столик и подержи его. Ну-ка… Узкая белая ладонь в кольцах оказывается совсем близко перед лицом Дика, пальцы расцепляют застёжки колета одну за другой. Дику что-то подпихивают под спину, приподнимают, и ткань спадает с шорохом. Холодно. Закатные Твари, как же холодно! Дик пытается обхватить себя под грудью, спасти хотя бы рубашку, но его ладони без труда прижимают к постели, и он скрипит зубами, чувствуя, как с него стаскивают последнюю защиту от ледяного воздуха. — Квальдэто цэра! — резко, раскатисто. Тонкие цепкие пальцы обхватывают ладонь Дика, выкручивают запястьем вверх. Низкий гудящий голос вторит, в нём слышно беспокойство, но ему отвечают всё так же отрывисто и раздражённо. Откуда-то опускается плотная ткань. Дик льнёт к ней всем телом, пытается плотнее прижать под подбородком. Низкий голос всё ещё пытается спорить, и его вновь обрывают. Что-то твёрдое прижимается к губам Дика, он инстинктивно раскрывает рот и морщится от нестерпимой горечи. Ладонь ложится сверху, заставляя глотать. Хоть бы дали воды — немного перебить отвратительный, вяжущий вкус. Снова звучит имя Хуана, какое-то распоряжение — и негромкий вкрадчивый смех. — Коль скоро вам так худо от вашей тинктуры, юноша, видно, ваши шансы значительно выше, нежели мне могло показаться на первый взгляд. Тех, кто вот-вот отправится в Закат, обычно не беспокоит неприятный вкус. Негромкий звук вынимаемой пробки — и Дик втягивает ноздрями нечто похожее на запах огуречного лосьона, каким он когда-то сводил прыщи. Но нынешний запах тяжелее и острее. Ткань скидывают с его голых плеч — Дик вновь вздрагивает всем телом, пытаясь сжаться. Он уже не понимает, холодно ему или жарко, он хочет только, чтобы его оставили в покое, не трогали, не тормошили, не вели влажной тканью так щекотно от подбородка между ключиц до середины груди, и ниже, к животу. Он дёргается, стараясь увернуться. Его мучителю, конечно, нет до этих попыток ни малейшего дела.

***

Ричард открывает глаза. Над головой тёмный балдахин кровати. Шторы сдвинуты, и в комнате темно, но сквозь узкий просвет между ними пробивается бледная полоска дневного света. Что-то тихонько потрескивает — должно быть, разожгли камин. Можно повернуть голову и убедиться, но сил на это нет. Ричард обводит пересохшие губы, думая о том, что неплохо было бы попросить воды. Только вот кого попросить? И сколько времени он здесь уже лежит? Ладони сжимаются, в кожу врезаются ободки колец — это странным образом успокаивает. Родовое, с карасом, почти не давит — оно ему по руке, и Ричард давно к нему привык. Чужое, пожалуй, сидит чересчур крепко. Возле кровати слышны мягкие шаги. Ричард видит эра Рокэ в чёрном колете, с забранными в хвост волосами. Эр Рокэ слегка наклоняется над постелью, отступает куда-то вбок, и в следующий момент губ Ричарда касается кружка. Ричард глотает жадно, неаккуратно, струйки проливаются на рубашку и на одеяло. Эр Рокэ всё так же молча промокает его подбородок платком, и Дик замечает на его руке длинную чёрную перчатку. — Лежи, лежи, — рука поправляет съехавшую подушку. Эр Рокэ опускается на стул рядом с кроватью — Дик больше не видит его лица, лишь выцепляет боковым зрением прядь чёрных волос. — Меня поражает, как вам удаётся столь регулярно попадать в неприятности, — эр Рокэ усмехается. — Подцепить в столице багряную лихорадку — это ж ещё надо исхитриться. Дик хмурится. Что это за лихорадка такая?.. — Чаще всего с ней приходится иметь дело моим родичам-морискам, — эр Рокэ будто ловит его мысль. — Да и то, вспышки не часты — раз лет в пять-шесть, обычно весной. Скажите, Ричард, вы за последние несколько дней, случаем, не общались с какими-нибудь подданными багряноземельских шадов? Дик качает головой. Балдахин над головой начинает заваливаться и уплывать — Дик поспешно закрывает глаза, прижимает ладонь ко лбу. — Я так и полагал. Тогда подумайте, не получали ли вы в последнее время подарков от каких-нибудь, хм, неизвестных доброжелателей. Не сомневаюсь, что дом вашего честнейшего эра Августа — рассадник всевозможной заразы, но всё же мне сдаётся, что этот болезненный старец в силу природной брезгливости не стал бы возиться с бациллами и убрал бы вас как-нибудь по-другому. Да и зачем ему избавляться от вас сейчас, пока вы ещё можете таскать для него каштаны из огня? Дику хочется закричать, что эр Август никогда бы не сделал ему ничего плохого, что эру Августу противна всякая подлость, он лишь пытается спасти Её Величество. Но язык шевелится с трудом, даже дышать тяжело. Дик молча стискивает пальцы, нащупывая ободок чужого кольца. — Не кривитесь так, юноша, не то я могу заподозрить у вас спазм лицевых мышц, а там и до паралича недалеко. Я не намерен обсуждать с вами господина кансилльера, сейчас вам точно должно быть не до него. Постарайтесь полежать спокойно. Через час или два у вас могут начаться судороги — это вполне естественное следствие вашей болезни. Я дам вам настойку, которая притупит ощущения, но вам всё равно будет казаться, что все Закатные твари рвут ваше тело одновременно. Кричите, ругайтесь, царапайтесь, делайте всё, от чего вам будет легче. Стесняться вам некого: слугам запрещено входить в эту комнату — кроме Хуана, но он не явится без моего приказа. Дик хмурится вновь, пытаясь разобраться. Слова перекатываются в голове, как бусины, их никак не удаётся нанизать на единую нить, и Дик спрашивает, кажется, сразу обо всём: — Почему? — Потому что багряная лихорадка весьма заразна, юноша. Чаще всего она передаётся через прикосновения, но я не намерен рисковать своими людьми без надобности. Если что-то понадобится — просите меня. — Погодите, — Дик сглатывает, — а лекарь? — Вы меня поражаете, юноша, — эр Рокэ вздыхает. — Думаете, среди столичных мэтров и впрямь найдётся тот, кто не только распознает столь экзотический недуг, но и избавит вас от него? Придётся вам потерпеть моё общество. Не сомневайтесь, вам будет намного легче, чем мне: мне-то придётся сносить ваше. Дик медленно, глубоко выдыхает, пытаясь спрятать злость и досаду. Валяться перед собственным эром в таком беспомощном виде несколько дней — хуже не придумаешь. Но если эр говорит, что других сюда допускать опасно… — Эр Рокэ, — Дик резко приподнимает голову, пытается повернуться, — а как же вы здесь, со мной… вам нельзя… Кашель рвётся вновь, Дик крупно вздрагивает, прижимая ладонь ко рту. Руки в чёрных перчатках слегка надавливают ему на плечи, подпихивают подушку, помогая откинуться полусидя. — Вряд ли мне стоит так уж сильно беречься, — безмятежно отзывается эр Рокэ. — Если Леворукий хранит своих любимцев на поле боя и на дуэлях, вряд ли он не захочет уберечь их от заразы. Дик хмыкает, глаза сонно закрываются. — Зараза к заразе не пристаёт, — бурчит он в подушку старое надорское присловье, и эр Рокэ ухмыляется: — Точнее не скажешь, юноша.

***

Больно. На лоб будто навалилась тяжеленная каменная плита, и всей силы Повелителя Скал не хватает, чтобы заставить её сойти. Он не может разогнуть ноги в коленях, кто-то крутит и дёргает жилы, раз за разом режет их ножом от бедра до щиколотки. Хуже всего — рука. Он не успел снять кольцо, и теперь ободок медленно сжимается, расплющивая, размалывая кость, и эта боль нестерпима. Дик пытается подцепить ободок короткими ногтями, но они только скребут по металлу, перстень раз за разом выскальзывает. Щеки касается что-то прохладное, ему приподнимают голову, в губы тычется край кружки. Зубы стукаются об него, выбивают мелкую дробь. — Дикон, открой рот, — пальцы давят на челюсть, удерживают силой. — Давай, ещё чуть-чуть. Глотай. Вот так, молодец. Голову бережно опускают обратно на подушки. В красноватом мареве Дик различает тонкую резковатую линию носа, высокий белый лоб, растрепавшиеся чёрные пряди. Он выдёргивает руку из-под одеяла, вцепляется в запястье поверх тонкой перчатки: — Эр Рокэ!.. — Я здесь, Дикон, — голос тихий, непривычно мягкий. — Что такое? — Эр Рокэ, кольцо, — Дик растопыривает дрожащие пальцы, задыхаясь, захлёбываясь. — Снимите его с меня, пожалуйста, снимите! Что-то острое, колючее вспарывает глотку, скребёт в груди, заставляя согнуться пополам, уткнуться в простыню. Хриплые лающие звуки доносятся до Дика как сквозь плёнку воды в ушах. Неужели это он, у него внутри?.. Он должен испугаться, но на страх не хватает сил. Он пытается хватать воздух носом и ртом, пока его глотка выворачивается наизнанку и грудь сжимается. Его трясёт, он уже не чувствует ничего, кроме этой дрожи. Она уходит медленно, не сразу, оставляя после себя колотье в боку, тянущую тяжесть за рёбрами. Прохладная влага касается виска, лба, спускается ниже, к скуле и шее. Его обтирают мокрым платком, переворачивают, в который раз взбивают подушки. Ноги онемели, Дик с трудом ощущает собственные ступни, когда шевелит пальцами. Голове горячо. Заснуть бы, провалиться в беспамятство — но проклятое кольцо не даёт, оно всё ещё здесь, сдавливает костяшку невыносимой болью. Вместо имени у Дика вырывается слабый, жалкий всхлип, но эр Рокэ понимает, подаётся ближе. — Дикон? Ещё воды? — Снимите, — шепчет Дик, от голоса ничего не осталось. — Пожалуйста, эр Рокэ, снимите кольцо… больно… — Какое кольцо? — голос едва заметно вибрирует. Эр Рокэ недоволен, рассержен — неужели он не поможет? — Простите меня, — на щеке опять что-то влажное, глаза щиплет, — простите, пожалуйста… я не хотел… я не хочу, чтобы вы умирали… клянусь… пожалуйста, снимите кольцо, эр Рокэ… Пальцы неловко, ощупью шарят по постели, находят руку в перчатке. Дик тянет её к себе, прижимает к щеке тыльной стороной ладони. — Я бы выпил, — твердит, уткнувшись губами, — вместе с вами бы выпил… эр Рокэ… больно… Эр что-то отвечает — медленно, отчётливо выговаривая звуки, с расстановкой. Пальцы в чёрной коже обхватывают ладонь Дика, вклиниваются между его пальцев, проходятся с нажимом, поглаживают. Подносят ладонь к его лицу. Эр не видит кольца. Дик не видит тоже, но оно всё ещё здесь, сдавливает, сжимает. В нём яд, вот почему так больно. Яд прожёг металл и камень, проел кожу до кости, и теперь отрава разносится с кровью по всему телу. Закатные твари, как же не хочется умирать… как же плохо… эр Рокэ, вы только простите, пожалуйста… Под затылком у Дика что-то мягкое, но не подушка. Опора мерно приподнимается и опускается, чуть-чуть покачивая, будто волны, мягкие волны у берега Кэналлоа, которые он никогда не видел. И боль, кажется, понемногу ослабевает, отступает всё дальше и дальше с отливом. Если так и уходят в Закат — может, он не так уж и страшен?.. Дик глубоко вздыхает, прикрывая глаза. Под рёбрами ноет, отголоски судорог всё ещё покусывают пальцы. Что-то мягкое касается его щеки, медленно, бережно стирает влажные дорожки.

***

Растворившись в прибое, боль уже не возвращается. Дик спит, открывает глаза, чтобы втянуть через трубочку пару глотков куриного бульона, засыпает опять. Просыпается, просит, чтобы позвали Хуана, и несколько минут терпит, сжимаясь, пока тот помогает ему с телесными нуждами. Хуан никогда не болтает, с его помощью Дик управляется быстро, но всё равно это ужасно неловко и противно… хуже было бы, только если бы на месте Хуана оказался сам монсеньор. От этой мысли Дика бросает в холодный пот, и он запрещает себе задумываться об этом даже на секунду. Монсеньор каждый вечер обтирает его тем пряно пахнущим лосьоном, напоминающим огуречный. Поначалу Дик был слишком слаб, чтобы протестовать, потом всё же попробовал, но синие глаза так сверкнули, что Дик понял: если тотчас же не замолчит, на него обрушится лавина насмешек. После обтираний Дик обычно заворачивается в одеяло по подбородок и засыпает. Но последние пару дней его реже клонит в сон, и он начинает скучать. Чувствуя, что безделье вот-вот совсем одолеет его и он раскапризничается при монсеньоре, как изнеженная эрэа, он спрашивает, нельзя ли принести ему книги. Эр Рокэ сводит брови, тонкие губы неодобрительно сжимаются. — Вам ещё нельзя напрягать глаза, это может сказаться на зрении, — сухо роняет он. — Как тогда станете сбивать вражеские знамёна? Впрочем, я могу почитать вам, если вас устроит такая замена. У Дика от изумления перехватывает в груди — пару секунд он даже опасается, что вернётся кашель. Не доверяя своему голосу, он поспешно кивает, и после вечерней порции бульона эр Рокэ садится у камина с томиком Дидериха в руках. Как бы эр Рокэ ни относится к творчеству признанного мастера высокой трагедии, в чтении Дик не улавливает ни единой нотки пренебрежения или иронии. Глубокий чистый голос произносит слова с искренним чувством, безукоризненно держа ритм стиха, и Дик вновь чувствует, как в груди у него что-то сжимается уже не от боли. Давно зачитанные строки обретают новую жизнь, их согревает живое дыхание, питает живая кровь. Когда эр Рокэ закрывает книгу, Дик молча кивает, благодаря. Слова на ум не идут. Увы, перед сном приходится ещё выпить ложку кисло-горькой тинктуры. Вкус почему-то напоминает Дику о том, как скривился рот эра Августа, когда он увидел сыпь. Если бы Дик не поднял взгляд в тот момент, ничего бы не заметил: в следующее мгновение эр Август уже смотрел на него с участием, со сдержанной тревогой, советовал скорее вернуться в особняк Ворона и, если понадобится, отлежаться… Интересно, до того, как он должен был всыпать отраву эру Рокэ в бокал, или после? И понял ли эр Август, что это за сыпь? Если нет, почему сразу так забеспокоился? Впрочем, эр Рокэ ведь не случайно назвал его брезгливым… Создатель, с каких же это пор Ричард Окделл доверяет мнению Кэналлийского Ворона о друзьях убитого им отца? Наверное, это и впрямь глупо, но… но эр Рокэ редко ошибается в людях. Конечно, кроме Её Величества. Вспомнив о списке Дорака, Ричард тяжело вздыхает. Два крыла зла… но, Создателя ради, почему Рокэ Алва должен расплачиваться за замыслы своего союзника? Дело Первого маршала — воевать, он и воюет. А чтобы помешать планам кардинала, самого кардинала и надо убить. А иначе получается какое-то жутко сложное уравнение с несколькими неизвестными, в которых Ричард вечно ошибался, постигая цифирную науку. Эта мысль странным образом успокаивает, и Ричард засыпает.

***

Наутро комнату заливает яркое весеннее солнце, в груди уже почти не давит, а ещё Дик чувствует, что окончательно отлежал бока и просто обязан выбраться из кровати вот прямо сейчас. Он быстро спускает ноги на пол, встаёт. Его слегка пошатывает с непривычки и, наверное, от слабости, но он делает шаг, другой, подходит к окну. Во дворе Пако и Луис о чём-то переговариваются, смеются. Конечно, герцогу Окделлу нет дела до слуг, но Ричард невольно сам улыбается, разглядывая их долговязые фигуры, смуглые довольные жизнью физиономии. А вон Росита торопится с бадьёй, вода проливается на босые ноги, чёрная коса хлещет по гибкой спине… — Смотрю, вы не стали дожидаться разрешения покинуть постель, юноша? Ричард поспешно оборачивается, смотрит на эра Рокэ — собранного, сосредоточенного, но, кажется, вовсе не сердитого. — Что ж, правильно сделали. Собственному организму стоит доверять. Но не переусердствуйте, — эр Рокэ неодобрительно косится на его голые белые ступни, — простуда вам сейчас вовсе не пойдёт на пользу. Лучше вернитесь в кровать — по крайней мере, пока вам не принесли чулки и обувь. Ричард вовсе не расположен спорить — он садится на край кровати, поджимая ноги, набрасывая на них покрывало. В животе слабо урчит, и Ричард смущённо усмехается. Кажется, сегодня он готов к чему-то посущественнее бульона. — Будем считать, что вы благополучно выздоровели, герцог Окделл, — усмехается и Рокэ. — Однако ещё три дня вам следует принимать перед сном лекарство от лихорадки. Вы можете выходить на воздух, но, опять-таки, не переусердствуйте. Сегодня вам хватит десяти минут во дворе. — Эр Рокэ, — слетает у Ричарда с языка, — а что с нашими тренировками? — А вам не терпится? — Рокэ поднимает брови. — Что ж, я приятно удивлён вашим рвением. Думаю, с середины недели мы сможем понемногу начать. И учтите, «понемногу» означает меру нагрузки, но никак не вашего усердия. Ричард недовольно вздыхает: вот опять его укололи, хотя он ещё даже ничего не сделал. — Да, и вот ещё что, — эр подходит к столу, выдвигает верхний ящик. — Ваши кольца. Я счёл необходимым снять их с вас, чтобы вы не поранились. Ричард делает над собой усилие, чтобы не вздрогнуть. Отводит лопатки назад. Пальцы под одеялом сцепляются в замок. — Там одно моё кольцо, эр Рокэ, — собственный голос звучит глухо. — С карасом. — Вот как? — синие глаза смотрят невозмутимо. — А рубин? Ричард молчит, стискивая пальцы так, что, кажется, вот-вот захрустят. Эр Рокэ пожимает плечами, усмехаясь: — Что же, на сей раз вам повезло в картах? Кого вы оставили без фамильного украшения, Ги или Иорама? Или же я прискорбно ошибся, приняв за карточный выигрыш дар некоей высокой особы? — Но… монсеньор, — Дик от неожиданности расцепляет ладони, — это ведь перстень Эпинэ. — Ничего подобного, юноша, — эр Рокэ слегка отворачивается, прикрывает зевок ладонью. — Молнию можно без труда наскоро нацарапать, но камни не обманешь — кто как не вы должен это понимать. Это перстень Ариго. Ариго… Неужели правда? Но тогда эр Август… как к нему вообще попал этот перстень? Ведь не могла Катари… Конечно, нет. Это было бы просто чудовищно. Даже если предположить, что эр Август был не вполне честен с ним, Диком — Катари не имеет к политическим играм кансилльера ни малейшего отношения. — Словом, дело ваше, юноша, — эр Рокэ, похоже, устал ждать ответа. — Можете оставить себе, а можете выкинуть в Данар, тут уж я вам не советчик. У вас ко мне нет более никаких вопросов? Если нет, я, пожалуй, совершу небольшую прогулку. Моро слишком застоялся за эти пару недель. Пара недель… К щекам Ричарда приливает жар. Две недели эр Рокэ сидел у его постели, лечил, оберегал, успокаивал — а Ричард до сих пор его даже не поблагодарил. — Спасибо вам, эр Рокэ, — Ричард машинально поднимается с кровати, вновь утопая босыми ногами в ворсе ковра. — Спасибо за всё. Красивое лицо эра морщится, словно он услышал нечто неприятное. — Приберегите ваши благодарности для какого-нибудь Человека Чести, Ричард. Уж не решили ли вы, что я внезапно преисполнился благодати и воспылал к вам живейшим участием? Меньше всего мне хотелось, чтобы в вашей скоропостижной смерти под моей крышей обвинили меня. Да и в качества владельца Надора вы меня устраиваете больше, чем какой-нибудь Манрик. Вот и пришлось с вами повозиться. Щёки вновь обжигает, на сей раз досадой. Ричард решительно делает шаг вперёд, забыв о том, что вместо шпаги в руке край одеяла, а ночная рубашка никак не может придавать воинственный вид даже истинному эорию. — Эр Рокэ!.. — голос срывается, звенит, и Ричард повторяет тише: — Эр Рокэ. Я болел дыхательной лихорадкой, когда был ребёнком. Тяжело болел. Отец был в действующей армии, а матушка, — он с силой переводит дыхание, — ни разу не пришла меня проведать. И отец Маттео не приходил, хотя тогда я бы даже его поучениям обрадовался. Он говорил потом, что моя жизнь была в руках Создателя, и хозяйке замка не следовало гневить Его, рискуя собой. А что не подобает госпоже, то не пристало и её преданным слугам… — Очаровательный пример северной логики, — эр Рокэ качает головой. — Да причём тут Север! Старая Нэн, служанка, сидела со мной. Давала мне лекарства, укрывала, следила, чтобы камин всегда был натоплен. Она не боялась ни заразы, ни гнева матушки, — Ричард сжимает руки в кулаки, — потому что любила меня! Потому что ей было не всё равно! А если кому дела нет, то он и не пойдёт на риск. Потому что своя жизнь всегда дороже чужой… даже жизни наследника Надора. Эр Рокэ вздыхает — шумно, тяжело. — Я много раз рисковал жизнью из-за пустяков, — в голосе слышится укор. — Разве тебе это неизвестно? Ричард мотает головой — и улыбается. — Из-за пустяков встать под пули или выйти против десятка шпаг — это вы сколько угодно. А вот терпеть меня две недели… — Туше, — эр Рокэ разводит руками. В синих глазах искрится не привычный хищный блеск — что-то намного мягче и теплее. — Пожалуй, насчёт северной логики я и впрямь погорячился. Вот только что теперь с тобой делать? На надорские земли и так достаточно охотников, а когда твои Ызарги Чести узнают, что твоя ненависть ко мне несколько поугасла, они сделают всё, чтобы тебя постигла судьба Джастина Придда. Услышав такое, Дик даже не пытается скрыть дрожь. Простыня с шорохом падает к его ногам. — Эр Рокэ, но мы же не… Он осекается, неловко переступает с ноги на ногу. Эр Рокэ поднимает брови. — Мы — не? Ты и впрямь думаешь, что юного Придда убили из-за того, что он решил попробовать, каков на вкус гайифский грех? Он начал доверять мне, вот и вся его вина. А сфабриковать доказательства моей с ним связи не составило труда тем, кто… достаточно тесно общался с нами обоими. Дик пытается разобраться в сказанном — но, похоже, он слишком долго пролежал в постели и слишком давно ел как следует. В висках начинает ныть, и он безотчётно подносит ко лбу костяшки пальцев. — Ладно, — Рокэ протягивает руку, треплет его по волосам, — сначала завтрак, стратегия и тактика — потом. Подумаем, как лучше объяснить господину тессорию и его родне, что присылать надушенные платочки от чужого имени — дурной тон. Хотя бы потому, что Марианна никак не заслужила обвинения в дурном вкусе, а от этих духов расчихаешься раньше, чем заразишься. Легко нажав на ручку двери, Рокэ выходит в коридор и оборачивается: — Жду вас в столовой, юноша. Дверь за ним тихо закрывается. Дик садится на кровать, дожидаясь, пока принесут колет и сапоги. Столько всего нужно спросить у Рокэ. Точно ли виновны именно Манрики, и как он догадался, и где им удалось раздобыть морисскую заразу? И неужели Люди Чести могут сделать Дику что-то нехорошее — лишь из-за того, что он испытал к своему эру признательность? И правда ли у Рокэ… у эра Рокэ ничего не было с Джастином Приддом? Дик беззвучно вздыхает, упершись кончиками пальцев в переносицу. Со всеми непонятными вопросами он привык идти к эру Августу — но в этот раз придётся обойтись без его участия. А эр Рокэ — скажет ли он правду? Или же он ведёт какую-то свою игру, запутанную, опасную, и не раздумывая пожертвует герцогом Окделлом, если тот, чего доброго, и впрямь ему доверится? — Дор Рикардо, — в дверь негромко стучат, — ваша одежда. — Хорошо. Положите на кровать. Он не оборачивается на шорохи. Дождавшись, пока дверь прикроется, тяжело, медленно встаёт, держась за столбик кровати, и делает шаг к столу. Ящик выдвигается без труда. Кольцо с карасом легко скользит, обнимая похудевший палец. Кольцо с рубином остаётся лежать в ящике.