Блёстки и гниль

      Свет флуоресцентной лампы — ловушка для уставшего, но невероятно взбудораженного после новости тела. Крохотные огни небольшого стробоскопа — рассыпанные по потолку звезды. У Хайзаки было много всяких светящихся штук, которыми он, честно говоря, не очень интересовался. В отличии от Санзу, который на самом пороге в комнату остановился и завороженно уставился на мигающие огоньки. Воздух был мутным и тяжёлым, алкогольный смог давал о себе знать.       Курокава прошëл к шкафу и проходя мимо проигрывателя, стоящего на тумбочке, по привычке нажал кнопку. Из динамиков полились электрическими разрядами гитарные аккорды. Крики вокалиста и словно мерцающие удары по клавишам синтезатора текли по комнате лихорадочным пестрым потоком. С Nine Inch Nails у Хайзаки ассоциировались лишь пляшущие огненные всполохи. Легион обезумевших демонов. И нестройное тягучее: «То, что я получил! ¹»       Лёгкий туман от выпитого алкоголя не стоял на месте — обволакивал всё вокруг своей блеклой дымкой, заставляя происходящее казаться нереальным. Хайзаки опёрся спиной о шкаф, тщётно пытаясь справиться с пронизавшей виски головной болью, в очередной раз нахлынувшей вместе с непрошеными воспоминаниями о могильной сырости в больничной палате, а после и в собственном доме. Тяжелая, медленно раскаляющаяся злость проворачивалась в груди ржавым обломком металла, пробуждая очередное, одно из множества других воспоминаний, одинаково сладко отдававших гниением. Шестнадцать скоро, вроде бы, должен был давно привыкнуть, так почему же никак не получается справиться с этим?       Эти ëбаные гопники, унижавшие Канашими, считающие себя якудза, чьё безразличие и мертвенный холод пугали, наводили на людей ужас, на самом деле, выглядели довольно безобразно. Нет, эти трусы выглядели неубедительно и размазанно, жалкие школьники, решившие поиграться в злодеев. Хайзаки ненавидел их настолько, насколько вообще могла ненавидеть его искушённая душа.       Вообще, сейчас Хайзаки особенно отчетливо понимал, как много вещей он ненавидит. Он ненавидел это противное выражение лица директора, ненавидел сияющие подобострастием глазки Нгуëн. Ненавидел полицейского, который вëл дело Канашими с его аморфно-жирным телом, словно зашитым в форменную одежду, тусклыми бурыми, как подгнившие виноградины, глазами в воспалённой сетке сосудов. И это было слегка ненормально, но от одной только мысли об отце становилось до того тошно и мерзко, что острые черты лица искривлялись. В такие моменты Курокава младший зажмуривал глаза и перебирал в памяти историю. Но жажда убийства и жгучая ненависть не отступали — напротив, становились сильней, росли и крепли, собираясь в один уродливый огромный ком. Но больше всего он ненавидел тех, кого приходилось называть людьми. Тех, кто уничтожил его жизнь.       Взгляд в сторону — на тонкую фигуру Санзу, склонившуюся над клеткой питомцев, доверчиво протягивающих к нему свои острые носики. Парень протянул им палец в ответ и молча смотрел на то, как крысы наперебой пытаются его облизать. Перчик потянулся и ухватил крохотными зубками рукав толстовки.       Ощущение внутри, внезапно появившееся при виде этой картины, Хайзаки вовсе не понравилось. Воспалённое сознание, помноженное на крепкий алкоголь, поплыло и он криво усмехнулся.       То же самое ощущение он испытывал, когда свой выходной мама проводила с ним и Канашими. Мать свою он помнил и возможно чуть-чуть любил, но вытравить эти воспоминания старался нещадно. Хотя в реальности все было совсем не так, как в переливающейся радужными отблесками фантасмагории воспоминаний — мать на своих званых ужинах вдыхала белые полоски порошка, тонула в никотиновом тумане. От неë вскоре ничего не осталось, кроме горстки порошка и мутной белёсой дымки. Она увязла в этом глубоко, лишив себя шанса выбраться. Ей долго удавалось порхать на краю движущейся лестницы. Она была счастлива, но не здесь, где-то в своём мире. В иллюзорном мире, который её и убил, спровоцировав инфаркт.       Сволочи.       Сволочи.       Сволочи.       И он тоже сволочь.       Миллиард несвязных мыслей роились в голове, словно стая мух над гниющим трупом. Сволочь! Все вы сволочи! Это всë, что сейчас вертелось у Хайзаки в голове, когда в поле зрения попадал очередной объект из его личного списка ненависти. В голове сплошной белый шум, парень противно прошептал полное ненависти «тварь». Фраза утекла во смешок, жалостливый, будто предсмертный. Ему словно засыпали колотое бутылочное стекло в глотку. Оно теперь крепко цеплялось острыми краями за язык и гортань, со слюной стекает вниз, угрожая свести на нет всю пищеварительную систему.       Хайзаки резко рассмеялся и упал на пол, медленно сползая спиной по дверце шкафа. Словно тысячи раскалённых игл пронзали организм, от чего душа рвалась вперёд, пытаясь оставить бренное тело, бьющееся в судорогах. Сердце продолжало медленно биться, сжимаясь все сильнее и сильнее от каждого удара. Он схватил свою тëмную джинсовую куртку и попытался надеть. Дрожащие руки не слушались — он случайно задел распухший нос, на котором красовался багровеющий след от отцовского кулака. Хайзаки растянул губы в безрадостной кривой ухмылке. Они потрескались настолько, что если провести по ним языком, можно было почувствовать, будто облизываешь порванные лохмотья обоев.       — Бо-ольно, — протянул Хайзаки. В глазах плыло: всë таки не стоило выëбываться и не запивать ничем такой крепкий алкоголь.       — Куда собрался? — деловито спросил Санзу, не отвлекаясь от клетки с крысами. Тем не менее, спина его напряглась, словно натянутая струна, готовая в любую секунду оборваться.       — Пизды раздавать этому ебаному мусору!       — Ага, — Санзу поднялся и резко развернулся к Хайзаки, всë ещё полулежащему на полу. — Не перепрыгивай через голову, себе же хуже сделаешь.       — По-твоему, я не смогу это сделать? — Хайзаки взорвался, подскочил с пола, шатаясь, и подошëл к Санзу, глядя сверху вниз. — Мне ничего не стоит убить их, если ты, блять, ещё не понял!       Санзу резко бросился вперёд, сверкнув, как наточенное лезвие.       Кулак со свистом прошëлся по коже, оставляя на ней моментально вспухший красный след. Курокава отшатнулся назад. В голове у него внезапно воцарилась блаженная пустота. Ни одной мысли, ни одного воспоминания, ни одной неприятной ассоциации — ничто не нарушало долгожданного спокойствия, окутавшего его разум после утомительной вспышки длиною в год. Запах крови гниёт в его ноздрях, такой же густой и прогорклый, как желчь, щиплющая его язык. Кожа сначала покраснела, и сквозь неё уже можно было увидеть россыпь малюсеньких подкожных кровоподтëков выглядящих как багрово-фиолетовые кляксочки. Хайзаки постепенно начал приходить в себя. Физическое страдание отвлекло его от страшных мыслей и тем самым притупило боль повседневную.       — Вздумал так разговаривать со мной? — по-змеиному прошипел Санзу. Он был немного ниже Хайзаки, но всё равно создавалось ощущение, будто он занимал всë окружающее пространство. Словно Алиса съела волшебный гриб, ха-ха-ха! —Ты так легко бросаешься словами об убийствах, так может уже действовать начнёшь? Хотя да, ты же не сможешь ничего сделать.       Он хмыкнул и наклонил голову набок словно милейшая девочка из манги.       — Ты забываешь, что без меня, да и в целом без посторонней помощи ты никто.       — Не недооценивай меня, — ощерился Хайзаки. Этот самовлюблëнный гопник слишком рано посчитал его мёртвым, слишком рано убрал его со сцены. Не убит — значит стал сильнее. Не налицо, но стал. — Я сильнее, чем ты думаешь.       Мутная пелена болезного алкогольного тумана подползала всё ближе, вызывая желание закатить глаза, да так сильно, чтобы они остались по ту сторону черепа. Чтобы перестать видеть. Но Хайзаки продолжал видеть и видел, как светлые брови Санзу кривятся.       — Господи, не смеши меня, — он откинул длинные волосы назад и снова уставился льдисто-голубыми глазами куда-то сквозь Курокавы. — Ты говоришь, что ты сильнее, но режешься? Говоришь, что сильнее, когда жрëшь транквилизаторы и плачешь в плечико психиатру? Ты серьёзно такой отсталый?       — Да ты никогда не был в такой ситуации, как я! — огненные всполохи фонариков, мечущиеся в разные стороны, Санзу в своей чёрной одежде и маске — все это болезненно и жутко резало по нервам, и Хайзаки стоило немалых трудов сдержать дрожь в похолодевших руках. Грохот в голове смешивался с криками, накатывал плотной, ощутимой волной. Мир свернулся, сбился, смялся в разноцветную вонючую кашу. — Ты, блять, не то, что не хочешь, ты не можешь меня понять!       — Мне не нужно тебя понимать, чтобы знать, что ты несëшь абсолютную хуйню! Кого ты там пиздить собрался, ушлепок? Да на тебя дунуть и ты улетишь.       Хайзаки схватился за голову и повернулся, нервно смеясь:       — А тебя ебëт вообще что я собираюсь делать? Отъебись ты от меня уже и не лезь ко мне!       Санзу подскочил ближе и тряхнул Курокаву за плечи, заставляя смотреть себе в глаза.       — Ты сам виноват в том, что ты ничтожество, — он криво усмехнулся и толкнул Хайзаки назад. Тот врезался спиной в шкаф, ошарашенно смотря на собеседника, чьи белые волосы светились в ультрафиолете.       — Каким, нахуй, образом? — Он действительно ничего не понимал. У Санзу определённо были вполне себе нешуточные сдвиги в голове и объяснить его действия и слова было делом невероятно сложным.       — Ты такой тупой, — парень скривился и отошëл. — Слабак. Мерзость.       — Ты ничего не знаешь, — мимолëтно бросил Хайзаки, перед тем, как сесть на компьютерный стул и развернуться к собеседнику. — Нравится унижать людей?       — Путаешь «унижать» и «вправлять мозги», — Санзу хмыкнул и зачем-то обхватил одной рукой запястье другой.       Хайзаки моментально вспылил. Мало было ситуации с отцом, мало было всего произошедшего до этого. Словно ему не хватало ещë и психа, возомнившего себя великим психологом.       — Да кем ты себя считаешь? Ты всего лишь шестëрка в группе детишек!       Санзу вздрогнул. И его фигура, моментально застывшая, словно манекен, напугала Хайзаки. Белая, будто искусственная кожа замерла, светлые глаза стали умилительно узкими. Он прошелестел:       — Да что ты в самом деле.       Санзу отпустил запястье, оставив после захвата на бледной руке розовые пятна, будто ожоги. Он снова метнулся вперëд. Прижатый к стене спиной, Хайзаки забавно засучил ногами в разных носках. Издавать получалось лишь свистящие хрипы. Он попытался отодрать длинные пальцы с впившимися в кожу ногтями от шеи, но Санзу определённо был сильнее. Ха, подумал Курокава, я сейчас умру. В глазах наверное уже полопались капилляры от игры в асфиксию. Хайзаки попытался крикнуть, в жалких попытках открывая рот, словно выброшенная на берег рыба. Санзу вдохнул поглубже и расслабил хватку, тем не менее, не убирая руку с чужого горла.       — Ну?       Хайзаки резко втянул такой желанный воздух. Алкогольный туман уже сошëл на нет, приятная истома тоже. И остатки адекватности тоже.       — Ведëшь себя по-детски, смотреть жалко.       Не отвяжешься, не отвяжется.       — Тебе будет больно, — он резко выбросил руку вперёд. Хайзаки с размаху получил в висок и отлетел к стене. Все ещё живой, но разозлëнный.       Курокава согнулся, прижав голову к коленям, силясь унять боль, словно разрывающую плоть бритвенно острыми зубами. Он наощупь схватил руку Санзу, всë ещë сжатую в кулак и впился в фарфоровую кожу ногтями — Санзу моментально вырвал руку, обгрызенные ногти оставили за собой моментально вспухшие красные полосы. В эту же секунду шею Хайзаки снова оплетают чужие руки-верëвки. Они замирают так. Отец тоже его бил, но драться с Санзу было невероятно ново, а ещё до безумия живо — могильный холод, кажется, пропитал тело насквозь, и подобного глотка свежести стало не хватать, буквально как воздуха утопающему. Хайзаки не думал, что сейчас Санзу со сползшей вниз маской, обнажающей блеклую киноварь шрамов, виляющих по лицу, окажется ему настолько нужен. Казалось, что эта драка — глоток воздуха, росы и свежести только-только скошенной травы. Странно, глупо, казалось бы…        … но то, что Хайзаки почувствовал сейчас — было лучше любого воздуха.       Он глядел, как холодный осенний ветер, подувший из открытого окна, пошевелил длинные пряди на чужой голове, всколыхнул их так, что они упали вперёд, практически касаясь лица Хайзаки. Ему нравились разноцветные блики на фарфоровой коже и белоснежные волосы на фоне тëмной одежды. Курокава видел, как напряжëнно задрожали уголки чужого изуродованного рта, как звëздочки от стробоскопа отражаются в глазах, как тонкое тело на нëм застыло, словно статуя. Ему нравилось.        — Как же меня раздражает эта твоя легкомысленность.       В нутро гадким червем просочилась злость. Санзу такой… неживой. Противно и обидно. Безликий, одержимый и на самом деле совершенно лишний в жизни Хайзаки. Он ловко и уже привычно окутал его, словно гадкий внутренний голосок. Стал чем-то всепоглощающим, превратился в центр белоснежного, турмалинового, алого, как артериальная кровь, мира.       Хайзаки облокотился на локти и резко дёрнулся впервые, ударяя с размаху головой по чужому носу. Хлынула чужая кровь, окрашивая фарфор в удивительный алый цвет. Дезориентированный на секунду Санзу, теперь уже с яркой киноварью крови, стекающей вниз крупными каплями, неосознанно нашёл опору в виде горла и Хайзаки чуть не задохнулся. Когда верёвочные пальцы наконец выпустили его из своей клетки, он потянулся и поддавшись искушению, слизал кровь, виляющую по чужой шее.        Ярёмная вена бешено колотилась под языком.