Хронос

      Эреб.       Возвращаться в бездну – поворачивать нож в собственном боку. Она смеется, расправляет руки и смотрит надменно. Наблюдает сквозь стекло глаз тех, кем выстилает дорогу – приветственным подарком напоминает о себе. Аяксу эти взгляды привычны, смотреть в зеркало заново он учился долго. Часы мерно тикают в кармане.       Тик-так.       Тик-так.       – Часы – наш якорь, – объясняет Кейя, – без них мы оттуда не выйдем.       – Да вы оттуда вообще не выйдете, – Джинн трет переносицу, Лиза кладет ей руку на плечо – нежным жестом тихая поддержка.       – Выйдем, если все получится.       Чайльд, стоя в углу залы, чувствует себя лишним.       Что-то хрустит под ногами. Сражения, морозы, проклятья: земля поет, дрожащим голосом рыдая о своей судьбе. Аякс поправляет лук, поеживаясь от холодного ветра. Вдали, на другой стороне долины виднеется шпиль – остатки былого величия сердца империи – альма-матер династии затмения. Вспоминается собор в Мондштадте, когда-то сияющий витражами, ставший пристанищем горя, со смертью, прогуливающейся по центральному нефу. Вспоминается Барбара, девочка, которая ошиблась. Когда она поняла, что произошло, она не плакала. Аякс тогда удивился. Она выглядела как ребенок, с двумя хвостиками, напевая одну и ту же мелодию. Почему-то казалось неправильным: благословение одной богини делили воин и ребенок. Кейя тогда рассмеялся, сказал, что среди них не осталось детей– их поколения лишили детства. Они стояли в долине ветров, полгода до катастрофы, смотря, как Беннет учится управляться с мечом. Кейя помогал ему в выходные. Он вообще любил детей. Аякс тогда не понял, о чем он говорит. Он знал детей Мондштадта, и их детство хранили бережно. Весь город намеками дарил им заботу, порывами ветрами поддерживая. Когда бездна рухнула на Тейват, все встало на свои места. Барбара не плакала. Никто не плакал. Дети Мондштадта молча взялись за оружие. Они были готовы умереть в тот же день, и это пугало больше наступающего конца света. Он видел в них брата с сестрой, и от этого в венах холодела кровь. В тот день Боги предали Тейват, и Барбара не стала их оправдывать. Она отстригла волосы и прекратила работу собора. Встречать раненных нужно было как подобает. Он видел, как Бездна пыталась их сломать – кладя руки на талии, хрустела ребрами. Он видел, как они смотрели на них с Кейей – улыбаясь сквозь слезы, перехватывали мечи крепче. Ему было стыдно. Казалось, что они их обманывали. Притворялись, что спасают утопающего, хотя сами бросили его в воду. Это все казалось неправильным: дети Бездны, дети Войны, искалеченные души, временем приговоренные к гибели. Что-то пошло не так: Хронос ошибся. Но часы в кармане шли. Они не в первый раз отвечали за чужие ошибки.       – Что ты тут делаешь?       Он хватает лук быстрее, чем успевает подумать. Детский голос режет слух. На него смотрят – осколками звезд царапая сердце – не узнавая.       Не может быть.       – Кейя?       На него смотрит Кейя. Кейя, с которым они никогда не встречались. И не должны были встретиться. Кейя, родившейся под созвездием мертвого неба, никогда не видевший солнца ребенок.       – Откуда ты знаешь мое имя? – он делает шаг назад: с расцветающем на лице сомнением готовится к побегу.       Откуда ты знаешь мое имя?       Язык Кхаенри`ах звучит как песня, отливает перламутром звонких звуков. Однажды они с Кейей пытались на нем говорить. Чайльд, проиграв бездне месяцы жизни, перенял ее диалект. Огрубевший язык, не хотевший умирать. Они тогда друг друга еле-еле понимали, но на сердце было тепло – было с кем поделиться.       – Мы виделись, – он осекается, – увидимся.       – Ты не отсюда? – Кейя наклоняет голову, пытаясь понять собеседника. Родной язык кажется чужим.       Чайльд качает головой, боясь подойти ближе. Ситуация кажется абсурдной.       – Что ты тут делаешь?– Кейя засовывает руки в карманы рубашки и перекатывается с пяток на мыски.       Что ты тут делаешь?       Почему-то не покидает чувство дежавю.       – Мне нужно туда, – слово «дворец» теряется среди мыслей о том, что все идет не по плану.       Кейя поворачивает голову в сторону шпиля, туда, куда показывает Чайльд.       – Зачем?       – Я хочу завести часы.       – Что это?       – В Кхаенри`ах нет времени, – Кейя закидывает ноги на стол, – просто не существует как концепта.       Альбедо фыркает.       – Не совсем, – он складывает руки на груди и опирается на стену, – время там существует, просто течет по– другому.       – Им никто не пользуется.       – Это не значит, что его не существует, – Альбедо ловит на себе недовольный взгляд Джинн и возвращается к объяснению, – если представить, что время это река, то его ход в Кхаенри`ах – бесконечные подводные течения. Для каждого свое.       – Я все еще не понимаю, – Дилюк, до этого сидевший молча, подает голос, – как это влияет на людей?       – В Кхаенри`ах власть не менялась столетиями. Догадываешься почему? – Кейя перебивает, едким голосом объясняя очевидные вещи, и улыбается, скалясь, – Король не старел.       Чайльд достает часы из кармана, Кейя смотрит внимательно.       – Что-то вроде этого, ими пользуются наверху.       – Я видел такие дома, но они не двигались, – Кейя берет часы в руки, разглядывая стрелки.       – Поможешь их завести?                            Хаос.       Бездна ставит подножку.       Она всегда такая: играет грязно, переписывает правила, закусывая кончик пера.              – Завтра мы идем в город, – Скирк точит меч, мерзким скрежетом, гоняя лезвие из стороны в сторону.       – Зачем? – Аякс болтает ногами над обрывом. Прямо под ним шумные улицы, упавшие звезды и шпиль дворца.       – Посмотришь на настоящий хаос, – она убирает меч в ножны, хмурясь, – принца коронуют, на площади будет зрелище.       В воздух со свистом взлетает фейерверк, разрываясь, блеском отражается в глазах Аякса. Скирк фыркает, бросая на город полный презрения взгляд.       – Как можно праздновать победу, которой никогда не было? – она садится к костру, дуя на руки, в попытках согреть.       – Тогда что они празднуют? – Аякс тоже подходит ближе, садится рядом – у костра всегда рассказывают то, что нигде больше не услышишь.       Скирк кривится. Она всегда кривится, когда они говорят про принца. Аякс никогда не слышал, чтобы она говорила о нем без необходимости. Всегда пренебрежительно –разочаровавшимся родителем – про преступника-ребенка. Аяксу всегда казалось, что она знает больше, чем все остальные.       – Завтра сам его послушаешь.       Она всегда хотела, чтобы он думал сам. Говорила, что в Бездне легко потерять себя – сохранить рассудок еще сложнее: «здесь невозможно выжить, если ты ни за что не держишься наверху».Аякс всегда смотрел на звезды, взглядом скользя по своему созвездию, пытаясь найти, за что держаться. Скирк молчала. Зная больше, чем остальные, она была уверена, что Аякс найдет, за что ухватиться. Упав сюда – хранимый богами – он ухватился за нее. Она не сомневалась, что наверху за него молятся.Молитва нитью на мизинце указывала путь обратно. Скирк не сомневалась, что когда она натянется, он найдет путь домой. Так работала Бездна: отрывала от тебя кусочки, пока не оставался лишь стержень. А потом пыталась его сломать. Скирк видела, как стержни ломались. Она видела бездну в глазах этих людей. Бездна забирала их навсегда, по-матерински обманчиво поддерживая за плечи, ладонью закрывая веки, напевая колыбельные. Скирк видела, на что люди шли, чтобы сохранить стержни. Как люди сами отрывали от себя куски, бросая бездне вызов, подкармливая ее гончих своими сожалениями, отказываясь от своей человечности. Она видела, как сердца заковывали в сталь, и она не хотела, чтобы Аяксу тоже пришлось это делать. Она знала, что случилось с принцем, и никому такого не желала.                            Эфир.       В последние дни перед бездной они почти не говорят. Это кажется слишком. Джинн смотрит на них как на покойников –поднимая взгляд на тучи, пытается скрыть слезы. В городе душно. Аякс садится за письма и, впервые за годы, не знает, что сказать. Мало кто знает, как писать предсмертные записки.       «Дорогая Тоня,       Я в Мондштадте, представляешь?»       Когда Селестия зовет, единственной жать руку отказывается Царица. Снежная становится плохим примером.       «Кто бы мог подумать, что нас так раскидает. Как тебе Натлан?»       В тот же день, Царица поднимает снежную бурю, отрезает страну от Тейвата. Когда она понимает, что для гнева Селестии преград не существует, оказывается поздно.       «Как твои ожоги? Я в тебе не сомневаюсь, но, пожалуйста, будь аккуратна».       Буря оказывается ловушкой. Пытаясь защитить своих людей, Царица обрекает их на гибель. Бездна всегда находит трещины.       «Я надеюсь, ты не винишь себя».       Под куполом бури бежать некуда. Бездна стирает Снежную за четыре дня. Царица погибает от собственного мороза, задыхаясь виной. Когда буря рассевается, Тейват лишается конечности. За четыре дня страна умирает.       «Я знаю, о чем ты сейчас думаешь. А сам-то?»       На четыре дня Тейват задерживает дыхание. На четыре дня сердце Аякса перестает биться.       «Я тоже пытаюсь».       Аякс был там, когда буря рассеялась. Аякс был там, чтобы найти могилу на месте родной деревни. Аякс был там, чтобы узнать, что в четырнадцать он упал в трещину, которая стала концом Снежной.       «Прости, что я ничего тогда не рассказывал. Пока я молчал, ты не могла ничего сделать».       Аякс не считал тела, просто не мог там находиться. Он чувствовал ярость, отравленную виной. Он кричал до потери голоса. Он жалел, что не убил Моракса. Он жалел, что служил Царице.       «Я тобой восхищаюсь».       Когда он получил письмо от Тони, концы порванной нити завязались в узел.       Живая.       Тоня. Живая.       В письме, размытыми чернилами, сестра писала обо всем. О том, как буря поднималась, стеной взлетая над лесом, закрывая небо. О том, как люди бежали в столицу. О том, как в лесу начали пропадать люди. О том, как они остались в деревне, помогая тем, кто не мог уехать. О том, как она начала стрелять из лука. Ржавого лука, который Аякс подарил Тевкру, когда навещал их в последний раз. О том, как бездна разверзлась, в километрах от деревни. О том, как ее разбудил вой псов. О том, как они встретили гнев Богов первыми.       «Я не помню, что произошло.       Родители ушли в лес, туда, где были баррикады. Туда ушли все взрослые. Я тоже хотела пойти, но ты бы видел, как на меня посмотрел отец. Я тогда все поняла. Они хотели отвлечь бездну, увести их подальше от деревни. Я стояла на крыльце, когда услышала, что в гостиной разбилось стекло. Нужно было сразу понять, что бездну обмануть невозможно. Я не знаю, что со мной случилось. Я помню кровь. Вся гостиная была в крови. И глаза. Совершенно безумные глаза. Я помню, как забыла про лук. Я пишу страшные вещи, Аякс. Мне бы пришлось просить за это прощения у Богов, если бы было у кого. Эти глаза. Эти глаза хотелось выколоть.       ***       Когда я очнулась, все вокруг горело. Я сидела посреди костра, который сжигал дом, в котором мы выросли. Я не могла плакать. Я сначала даже не поняла, что моя ладонь плавится. Меня увидела Мурата, Аякс. У меня до сих пор на ладони ожог. Я держала голый глаз бога.       ***       Я прошла сквозь бурю. Я не контролировала огонь, он танцевал сам, вел меня под руки. Мурата сделала свой последний подарок. На следующий день она подчинилась Селестии. Это я узнала позже. Я в Натлане, Аякс. Я жива. Мы остались одни».       Он чувствовал вину. Всегда чувствовал.       «Тоня, тебе придется простить меня.       Теперь моя очередь».                     Эреб.       – Ты живешь наверху? – Кейя шагает по потрескавшейся земле, пиная камушки. Совершенно по-детски.       – Да.       Чайльд ловит себя на мысли, что ребенком Кейя представлялся ему по-другому. Он никогда не спрашивал его про детство напрямую. Все его знания были пьяной ностальгией Джинн по времени, когда на них не лежала ответственность за весь Тейват. Они не были друзьями. Она не доверяла ему. Когда Кейя привел его в орден, она была первой, кто приставил меч к его шее. С того момента мало что поменялось. Просто они узнали, что приходят в таверну в одно время, и, что делиться мыслями легче с незнакомцами.       – Он был совсем другим.       Она рассказывала, что когда Кейя только появился на винокурне, он боялся людей. Он ни с кем не разговаривал и сильно щурился на солнце, как будто не привык. Он бегал от Дилюка, когда тот хотел подружиться.       – Я подружилась с ним раньше Дилюка, – Джинн улыбается, смотря на свое отражение в кружке, будто видит там что– то совсем другое, – он был так рад ровеснику на винокурне, что своим же энтузиазмом его и напугал.       Чайльду казалось, что и в Кхаенри`ах Кейя должен был быть таким. Напуганным ребенком, на которого возложили слишком много. Но вон он, Кейя, идет перед ним, пиная камушки, и спрашивает про Тейват. Совершенно беззаботно.       – К нам давно никто не спускался, – Кейя смотрит вперед, не оборачиваясь. Они идут по узкой тропе между засохших кустарников, – отец говорит, что вы думаете, что мы прокляты.       Вот оно.       – Запечатали нас тут как прокаженных.       То самое «не так».       Ребенок не может говорить об этом с такой легкостью. Чайльду становится тяжело дышать.       – Однажды будет война, и мы вас убьем, – Кейя бросает на него взгляд через плечо и его правый глаз сверкает золотом.       Чайльд останавливается. Он чувствует животный страх. Кейя говорит с такой легкой уверенностью, что по телу проходит озноб.       – Ну, так говорит отец, – к Кейе возвращается детскость, – я не хочу никого убивать.       Чайльд заставляет себя сдвинуться с места, в два быстрых шага нагоняя Кейю.       – Всегда можно обойтись без войны, – Аякс сглатывает появившейся в горле ком. Как будто у них получилось.       Кейя хмыкает, не отвечая. Тропа становится шире, когда кустарники заканчиваются.       – Расскажи, каково это наверху, – Кейя нарушает молчание, и Чайльд выдыхает с облегчением. Почему– то рядом с Кейей находится физически трудно.       – Там, откуда я родом всегда лежит снег. Все вокруг белое. Он блестит на солнце так, что глаза слепит, – говорить о доме сложно, перед глазами заметенное пепелище, – еще там очень холодно. Мы часто жжем костры.       Чайльд видит, как Кейя кивает.       – А какие там люди?       – Сначала кажется, что они холодные, но это совсем не так.       – Как снег?       – Как снег, – удержать улыбку не получается.       – У тебя есть семья?       Чайльд думает о том, что этот Кейя задал ему больше вопросов, чем Кейя которого он знал. Почему– то он чувствует укол обиды.       – Конечно, – он не говорит про войну, – у всех есть семья.       – Я не хочу, чтобы у меня была семья, – голос у Кейи ровный, пугающе осознанный, – я его ненавижу.       – Я всегда хотел семью, – от Кейи пахнет вином, – хотя бы подобие. Знаешь, чтобы чувствовать себя любимым.       – Семья это не обязательно родные люди, – «ты был моей семьей» немым криком оседает на языке, – ты сможешь выбрать ее сам.       – Не хочу.       Чайльд кладет голову ему на плечо.       – Я тебя люблю.                     Хаос.       Спускаться в город волнующе приятно. Аякс совершенно по-ребячески глазеет по сторонам. Тонкие петляющие улицы напоминают лабиринт. Отовсюду светят звезды. На чужих одеждах, браслетах, в волосах и на гирляндах. С площади доносится пение и стук каблуков, вся столица медленно стекается к вратам дворца. Скирк выглядит недовольной, пряча лицо под капюшоном, раздраженно фыркает на особо счастливых прохожих. Площадь перед дворцом светится тысячами мотыльков, непривычно живым для Кхаенри`ах светом – без масляных разводов на небе. Скирк останавливается в тени ярмарочного навеса, оставляя Аякса пробираться в первые ряды самому. Он скользит между шелков, на Кхаенрийском извиняется, наступая на чужие подолы. Площадь пенится предвкушением. Когда затихает скрипка, и мотыльки гаснут, из дворцовых врат выходит он.       Кронпринц Кхаенри`ах идет по помосту, с гордостью революционера, проговоренного к казни, отсчитывает шаги подковами.       Аякс чувствует себя завороженным.       Его красота кажется эфемерной. Вплетенные в косы золотые нити, оголенные плечи, вышитая небом рубашка. За ним тянется шлейф, и в переливах цвета Аякс узнает родные пазори. Аврора стелется за принцем, падая ему в ноги.       Вокруг правого глаза расползается паутина кружева почерневших вен. Темная склера напоминает чернила. Золото радужки отражается в янтаре серьги.       Он смотрит равнодушно, принимая восхищенные вздохи как должное.       Останавливаясь перед публикой, и вскидывая руки в дирижерском жесте, он заставляет людей задохнуться восторженными криками.       Аякс задыхается тоже.       – Ровно год назад мы вернули то, что всегда принадлежало нам, – его голос отражается ото всех стен, звоном разбитого бокала разлетаясь по толпе, – Власть.       Площадь ревет.       – Ровно год назад мы стерли с лица земли то, что не должно было существовать, – его голос соколиным криком проносится меж городских стен, возвращаясь с двойной силой, – Тейват.       – Ровно год назад вы доверились мне, – его голос водопадом встречается с зеркалом воды, разбивая его вдребезги, – и сегодня, мне есть, чем доказать свою верность.       Одним движением руки он откидывает фалду, показывая глаз бога, висящий на ремне.       По толпе проносится волна шепота.       Принц улыбается, давая шуму стихнуть, и отстегивает ремешок крепления. Глаз бога падает на помост в полной тишине.       Улыбка растягивается еще сильнее, когда благословение хрустит под каблуком.       Толпа визжит.       – Мне не нужно одобрение Богов, – он вынимает из волос гребень, давая косам упасть на плечи, – мне достаточно благословения своих людей.       На помост выходит человек в белом – хранитель ветви. Аякс вспоминает, что о нем рассказывала Скирк. Корона в его руках светится платиной.       – Отныне и навеки, – корона лаской сворачивается на чужой голове, – ваш Кейя Альберих.       Они встречаются взглядами, и Аякс перестает дышать.                     Эфир.       Приехать в Мондштадт кажется единственным верным решением.Кейя встречает его у ворот, улыбаясь криво. Он хлопает его по плечу и провожает до постоялого двора. Все в тишине. Это непривычно. Обычно они говорят. Они говорят много и громко, они смеются и спорят, они затыкают дыры, сочащиеся сожалениями, тряпками слов и это работает. Постоянный шум в голове затихает хотя бы на время. Но они молчат. Шум в голове трещит. Минута молчания выходит из-под контроля. Стоя на пороге комнаты, коморки человека, лишившегося всего – аскета поневоле – он не сдерживает всхлип. Он плачет перед Кейей впервые. Утопающим цепляется за плечи и сползает на пол.       Во тьме ночной горит звезда       Она прекрасна и одна       Ей сотни лет, все пять веков       Ее отец к ней был жесток.       Она горит, горит огнем.       Себя сжигает даже днем.       Она одна, но без оков       И этот нарратив не нов.       Женский голос – эхом колыбельной заката, отзвуком песни рассвета – баюкает. Его гладят по волосам и целуют в лоб.       – Спи, моя звезда.       Кейя гладит его по волосам, укладывая к себе на колени.       – Во тьме ночной горит звезда, – дрожь в голосе унять не получается, Кхаенрийский звучит неуверенно, – она прекрасна и одна…       Когда на твоих глазах ломается предвестник, становится не по себе. Когда он ребенком рыдает на твоих коленях, становится страшно.       Не получается отделаться от чувства совершенной ошибки. Эта ошибка висит в воздухе, облаком газа ждет, пока к ней поднесут спичку. Тейват трещит по швам.                     Эреб.       Дворец встречает глухими отзвуками прошло. Чайльд помнит его другим. Дышащим торжеством, сияющим праздником. Но даже так, с голыми нервюрами– торчащими костями – напоминающий скелет, он не перестает тянуться к ночному небу с той же грацией, с той же гордостью.       Кейя перепрыгивает через обломки стен, пробираясь внутрь. Чайльд ужасается, думая о том, что это он зовет домом.       – Однажды Кейя потерялся, – голова Джинн лежала у него на плече, они сидели на втором этаже доли ангелов, – ты бы видел Крепуса, он был в ярости. Они тогда прочесали весь Мондштадт, весь орден подняли на уши.       Кейя проскальзывает внутрь между осколками витража. Цветное стекло цепляется на рукав Чайльда, оставляя на рубашке полосу. Он ругается на Снежайском. Кейя шикает на него, показывая на спящих летучих мышей на потолке.       – Если они начнут орать, мы отсюда не выйдем.       – Мы нашли его только на следующий день, когда Аделинда спустилась в подвал. Он сидел на сыром полу. Совершенно неподвижно, поджав к себе колени. Если честно, выглядело жутко.       С потолка что– то капало. Пазл складывался медленно. Даже представить было страшно, что нужно было пережить, чтобы начать искать комфорт в подвале винокурни.       Замок выглядел пугающе. Аякс не мог не сравнивать его с Заполярным. В коридорах под открытым небом и завалами обломков со стен на них смотрели герои Кхаенрийской истории. В Заполярном были ледяные статуи. Совершенно мертвые бездушные памятники величию Царицы. С витражей же смотрели.Женщины, мужчины, дети и Боги, повторяющимся сюжетом – поворотом песочных часов – провожали их взглядами.       – Где все люди? – скребущая на задворках сознания мысль наконец-то оформляется в слова. Они в замке совершенно одни.       – Они все здесь, – Кейя останавливается, с вопросом поворачиваясь на Чайльда, – разве ты не видишь?       И это не то, что он хочет слышать.       Почему-то начинает казаться, что с витражей улыбаются. Хочется позорно сбежать.       Они стоят в тишине еще несколько секунд, перед тем как Кейя издает смешок.       – Шучу.       Засранец.       – На этих этажах никто не живет, – Кейя поднимает голову к сводам наверху, – не хотят, чтобы их крышей придавило.       Чайльд готов поклясться, что ненавидит этого ребенка.       – Мы живем внизу, – Кейя опять прибавляет шаг, – там целое подземелье.       – Часы тоже там?       – Нет, – Кейя останавливается около массивных деревянных дверей, – тут.       – Так что там c часами?       – Три поворота против часовой, сверить, завести.       – Я все еще не понимаю, как поворот часов спасет человечество.       – Тебе и не нужно, – Кейя опять огрызается на Дилюка. Почему– то именно он всегда задает вопросы, – не тебе лезть в эту дыру.       – Не в этом дело, – Альбедо трет переносицу. Чайльд думает о том, как же душно в кабинете Джинн.       – Эти часы –сосуд архонта времени. Заведете их – закроете брешь, – Альбедо многозначительно смотрит на них с Кейей. Кейя вскидывает руки в жесте «почему сразу мы?».       Все знают, почему сразу они. Помеченные хаосом, они всегда знали – видели в звездах – что им судьбой уготовано.       – Вы единственные сможете спуститься, – Альбедо разжевывает очевидное, – и единственные сможете вернуться.       Кейя издает смешок. Дилюк стреляет в него взглядом – небезосновательно волнуется.       Кейя опять не договаривает. Чайльд видит это, чувствует кончиками пальцев, но молчит смирно. Они договаривались.                     Хаос.       – Доволен?       Они разбивают лагерь в лесу. Скирк настаивает на том, чтобы не было видно дворец. К концу дня ее раздражение начинает перерастать в ярость и перечить ей становится бесполезно.       – О чем он говорил?       Скирк вскидывает брови с хрустящим смешком.       – Ты чем его слушал?       Аякс хмурится.       – Про Тейват. Откуда у него благословение Царицы?       Скирк присвистывает.       – Думаешь, дорос?       Аякс хмурится, ждет объяснений.       – Ну-ну, этим он тебя разочарует.       Стоять перед Бездной непривычно. Никто из них никогда не выбирал там оказаться. Бездна всегда выбирала их сама. Если бы их жизнь была романом, они бы держались за руки, целовались на прощанье, менялись кольцами и клялись вернуться. Но их жизнь – противной мелодией расстроенной скрипки, загаданной решкой фальшивой монеты – была настоящей, и даже смотреть друг на друга было больно.       – Я его знала, – Скирк распускает шнуровку ботинка, бросая слова небрежно, – как капитана кавалерии ордена Фавония. Впервые мы встретились в Мондштадте. Он только получил должность и праздновал с товарищами. Я узнала в нем Кхаенрийца. Потратила весь вечер, чтобы застать его в одиночестве, – Скрик улыбается горько, – Он тогда испугался. Когда его друзья ушли за выпивкой, проходя мимо, я пролила на его белоснежную рубашку вино. Я извинилась на Кхаенрийском. Я видела, как под столом он схватился за меч. Он всегда говорил со мной на Мондштадском.       Скирк говорит рвано, режа предложения на части. Аякс чувствует, что она недоговаривает.       Винтовая лестница прямиком в сердце Бездны выглядело абсурдно – этажами давая передышки – напоминала, что раньше ей пользовались. Спускаться бок о бок было странно. В воздухе висела недосказанность. Хотелось остановиться и закричать. Остановить это представление, взять лицо Кейи в руки и убедить его сбежать.       Плевать на Тейват.       Плевать на Бездну.       Они и так никогда не делали ничего для себя.       Тишину не разбавляло ничего, кроме шагов. На пятом этаже они расстались, ни сказав друг другу ни слова. Аякс долго смотрел ему вслед. Кейя никогда не обернулся.       – Потом началась война. Границы с Тейватом окончательно протерлись. Он воевал за Мондштадт. Когда мы говорили об этом, он не сомневался в ответе ни секунды. Ему понадобились годы, чтобы понять, что там ему не желали зла. Бездна отняла у него детство и в Кхаенри`ах, и в Мондштадте. Он годами притворялся тем, кем его хотели видеть. Такие вещи не прощают.       Аякс слушает внимательно. В книжках про это не напишут.       – Когда в Мондштадте догадались, как положить войне конец, он был там, чтобы помочь. Их было двое. Оба покалеченные бездной. Им пришлось спуститься, никто, кроме них бы не смог. Кейя, на самом деле, тоже не мог. Ты видел его глаз. Это проклятье. Как только он вернулся, он перестал его контролировать. Корону носит не тот Кейя, которого я знала. Это Кейя, забывший, за что он сражался. Это Кейя, который был так жесток к Мондштадту, как Бездна была к нему.                     Эфир.       – Аякс?       Когда они впервые встречаются, он зовет его по имени. И в этот момент все идет не так.       Когда они впервые встречаются, по Драконьему хребту –грациозной походкой, уверенностью дирижера – гуляет буря.       – Откуда ты знаешь мое имя?       – Что ты тут делаешь?       Где– то за морем расходятся швы на давно забытой ране.       – Аякс?       В глаза бьет свет из щели в занавесках, пальцами ведут между лопаток.       – Аякс, – его зовут чуть громче, ладонью скользя по шее, запуская пальцы в волосы.       Он открывает глаза, встречаясь взглядом со звездами в чужих зрачках.       – Меня ждут, – все еще полушепотом, – мне нужно идти.       Аякс моргает, стараясь сфокусировать взгляд. По комнате летает пыль – почти звездная – отражается на солнце.       Пальцы заправляет выбившуюся прядь за ухо.       Аякс прижимается к чужим губам своими с щемящей нежностью.       Чайльд держит незнакомца на прицеле, и его не отпускает чувство, что он делает это не в первый раз.                     Эреб.       Чайльд толкает тяжелые двери со скрипом – ногтями по фарфору – их впускают в зал.       Часы, сгорбленным силуэтом, в окружении потухших свечей и паутины, стоят в центре комнаты. Шаги по мрамору пола, глухими ударами – под водой задыхаясь – отдают в голову. Ткань в руках грубым выцветшим льном ощущается неприятно. Детские воспоминания ноют, прося звездного шелка – светящегося в темноте, струящегося по плечам– богатства Кхаенри`ах. Чайльд стягивает ткань с часов, снимая фату с невесты, затаивает дыхание. Часы –отполированное дерево, золото в жилах – пронизывают затуманенным взглядом.       – Что они делают? – Кейя подходит ближе. В лунном свете циферблат светится, отражаясь в детских глазах. Он впервые выглядит заинтересованным.       – Показывают время.       Разговор отдает тягучим компотом, который делали дома. Все эти вещи он не раз объяснял.       Кейя рассматривает маятник. Чайльд осторожно открывает дверцу. Не с первого раза, но она поддается.       – Я хочу их завести, – он смотрит на Чайльда с уверенностью, – раз я тебя привел, дай мне их завести.       На секунду в голове проносится мысль, что если он разрешит, ничего не получится. Чайльд садится на колени.        У них и так никогда ничего не получалось.       – Иди сюда.       Чайльд сажает его к себе на руки, поднимая к циферблату. Доставая ключ из кармана, он начинает объяснять.       Три поворота против часовой, сверить, завести.       Заводя часы, Кейя улыбается. Чайльд впервые чувствует, что делает что– то правильно. Кейя кажется ребенком. Так и должно быть.       Свет через стекло потолка становится ярче. Кейя у него на руках смотрит по сторонам растеряно. Чайльд улыбается, поднимая не него глаза.       – Спасибо, Кейя.       – Как тебя зовут? – он задает вопрос, пока свет заливает чужое лицо, стирая.       – Аякс.       Свет затапливает комнату.       Кейя стоит в пустой зале, в руке сжимая ключ.                     Хаос.       Когда Скирк злится, она не спит. Она достает меч и пропадает до рассвета. Когда Скирк злится, она отказывается смотреть в глаза.       Когда дворец Затмения пропадает за кронами деревьев, все становится понятно.       Аякс ложится спиной к костру и начинает считать шаги.       Раз, два, три, четыре.       Ворона кричит.       Аякс хватает нож и, пряча его под курткой, бросается обратно в город.       Ночная столица чарует. Заснуть после праздника не получается. На улицах, при лунном свете люди каблуками отстукивают любимые песни и пьют вино. Аякс идет по городу, осматриваясь по сторонам, не до конца понимая, зачем вернулся. Узкие улицы, залитые желтым светом первых этажей, раскрывают руки для объятий. Аяксу кажется, что город зовет.       – Вот он! – он оборачивается резко, встречаясь взглядом солдатом караула, – Взять мальчишку!       Ему закрывают проход люди в форме. Рука нащупывает нож за пазухой. Он чувствует в воздухе что– то сладкое. Воздух густеет, ладонями тумана закрывая глаза. Перед тем как он теряет сознание, голосом Скирк в голове проносится «никогда не доверяй королевской охране».       – Он на самом деле параноик. Боится, что его ложь про конец Тейвата кто-то узнает.       Когда он приходит в сознание, он ничего не видит. Он чувствует холод мрамора коленями и веревку на запястьях. Рядом с ним кто– то тихо переговаривается на Кхаенрийском. Он пытается освободить руки. Разговор прекращается.       – Ваше величество.       С головы срывают мешок. Свет ослепляет. Глаза режет, пока он пытается привыкнуть. Зала выглядит просторной, с высокими потолками, зеркальными окнами. У стены напротив, на троне, закинув ногу на ногу сидит он, смотря надменно и зло.       – Он очнулся, Ваше величество.       Он – Кейя – поднимается.       – Тарталья, – его шаги эхом отражаются, ударами каблуков отдавая в голову.       – Чайльд, – Кейя останавливается перед ним.       – Одиннадцатый из предвестников, последняя надежда Тейвата, – он хватает его за челюсть грубо, впиваясь в щеки ногтями, поворачивая к себе.       Аякс не понимает.       Кейя достает из кармана ключ.       – Узнаешь?       Аякс не узнает.       – Можешь попрощаться с последним путем назад.       Аякс ничего не понимает, но злость начинает кипеть где– то внутри. Она бежит по венам, гоняя хаос.       Веревка рвется.       Он выхватывает ключ.       Свет затапливает комнату.              Селестия.       Хронос открывает глаза.       Селестия слепит – паря над облаками – собой отражает солнце. Водопады летят вверх. Все как обычно. Селестия вечна.       Его сыновья у него в ногах – Эреб, Эфир и Хаос, приклонив головы, стоят на коленях.       Хронос, впервые за столетия, переворачивает часы.       Время – шелковой нитью – начинает движение.       ///              Тейват.       Как день сменяет ночь, они всегда находят друг друга.       Закат лижет им лица. Где-то внизу, под ногами волны воют протяжно, разбиваясь о камни.       – Ты знал, – Аякс смотрит вдаль, не находя риф маска, выдыхает с облегчением, – ты всегда знал.       Кейя скользит взглядом по его профилю, отмечая шрам на скуле.       – Я знал, что у тебя все получится, – пальцами по щеке, очерчивая борозду пореза.       Аякс поворачивается на него, щекой прижимаясь ладони, накрывая ее своей.       – Я так боялся, – в закатном свете его глаза – чернота шторма, голос – дрожащие крики чаек, – я так боялся, что все закончится как тогда.       Кейя прислоняется к его лбу своим.       – Спасибо, – еле слышно, совершенно искренне.       По щеке сбегает слеза.       Поцелуй кажется соленым.