персональная панацея ким сону.

ты прочтешь это письмо обязательно и минутку подумаешь обо мне. я так бесконечно радуюсь твоему существованию, всему твоему, даже безотносительно к себе, что не хочу верить, что я сам тебе совсем не важен. в. маяковский. у сону в душе происходит маленькая истерика. у каждого в жизни такое случается. рыжий от закатного солнца, он сидит, поджав под себя холодные ноги, упираясь всем телом в тёплый плед и бок ники. яркие платьица хеллоу китти на шерстяных ворсинках пестрят под щекой, и тепло отражается в опущенном зраке наравне с титрами очередной серии мультсериала. me: приветпривет. сону становится стыдно, а ещё страшно; почему-то кажется, что сонхун по ту сторону экрана сидит злой и скукоженный. ким не знает, что в таких ситуациях стоит делать; в переписках с друзьями он кидает мемы или видео, но в данный момент чонвон и ники сидят рядом, а джей пропал на свои законные пару дней. сону жмет на скрепочку рядом со строкой ввода сообщения, прикрепляет фото, ещё совсем свежее, сделанное сегодня, и отправляет практически без мук совести. три точки под никнеймом сонхуна пропадают — не печатает. me: классная правда? очень хочется конец света здесь и сейчас, этажи вниз и, пожалуйста, прямо на его глупую розовую голову, чтобы в щепки. благодарим за понимание, дорогая вселенная. sh: мило. классная толстовка. правда. сону чувствует, как щеки начинают болеть, гладит принт на стыренной у ники вещице с фиолетовым телепузиком, облезлым по краям от частых стирок, и предпочитает сделать вид, что его вины в оторванных конечностях на бедной толстовке нет. ники под его боком возится и перекатывается на спину; ему бы следовало сесть за конспекты по каким-то своим предметам, сону особо не вникал, что там у них, танцоров, но он только трет глаза, размыленные от дремы, и прячет челку в ладонях. me: спасибо она мне очень нравится. сонхуна в своей комнате глупо улыбает от пропущенной запятой, пусть он сам таким грешит и часто забывает про пунктуацию. пак хочет приложить себя о стол из-за банальных вопросов в диалогах, но сону, к его удивлению, из сети не пропадает и отвечает на последующие "как дела?", "чем занимался сегодня?", "что, правда любишь мятный шоколад?" с энтузиазмом. оказывается, что да, правда любит, и ники его за это зовёт извращенцем. сонхун про себя думает, что ещё ни разу не слышал об этом ники от сону, почему-то громко цокает по скобке на клавиатуре телефона и свешивает ногу с дивана, нервно покачивая в разные стороны. ники он вообще, кажется, не видел. или поступал точно так же, как ким, то есть — не замечал. если чонвона можно было увидеть с джеем, то сону — в последнее время — только с чонвоном. ни о каком таком ники и речи не шло, пока на фотографии не появился блондинчик, примерно на голову выше самого кима. а потом он появился вне всяких снимков и экранов, держался рядом, как оказалось, с совсем не сопротивляющимся сону, позволял таскать вещи и походил больше на домашнюю преданную собачонку. болонку. — нет, ну очевидно же, что они не так давно знакомы, — сонхун смахивает диалог вверх, загружает фотографию, открывает файл, рассматривает, закрывает, снова открывает. – очевидно же, — он прикусывает большой палец, то приближая, то отдаляя улыбающиеся лица на снимке: щекастый мальчишка стоит рядом, тыча большими пальцами в камеру, сону прячет уши в складках натянутого капюшона, чонвон же, ограничивший себя буквой "ви", показывает ямочку на щеке. сонхуну хочется оттопырить нижнюю губу и взгляд потупить куда-то в пол, да вот только представление отыгрывать не перед кем. диалог заканчивается непонятно для обоих: сону не знает, что написать, пак — о чем спросить. недолго музыка играла, как оказалось. телефоны откладываются, взгляды — в потолок, и силы тратятся на пролежать весь оставшийся вечер в сопровождении ничего не делания. и именно сейчас сонхуну вспоминается, что то самое "классная,правда?" было совсем не о толстовке.

***

— ты нос повесил, забери, — ники шарфом обматывает кима до ушей, дергает за нос по-ребячьему, трет глаза, а сонная атмосфера сменяется шуршанием, копошением и немного фырканьем — чонвон опять не может зашнуровать свои крутые-невозможно-классные ботинки. — понял, понял, хватит, — сону отмахивается от встречных рук. прощаются без объятий, хотя ники очень хочется наоборот. — ты глупо пялился в экран, пока мы смотрели мультик, — ян застегивает рюкзак в спешке, складывая по карманам наушники и мятную жвачку. — с кем переписывался? бляшка у чонвона на сумке поблескивает в отсветах от фонарных столбов; сону щурится, когда искусственный зайчик скачет с носа в глаз, и отворачивается. — да так, — телефон во внутреннем кармане пальто больше не брякает уведомлениями. — ерундовина, забей. — мне кажется, все в точности наоборот. у чонвона глаза кошачьи, карие-карие, сону в них подолгу заглядывать боится, вдруг сцапают, и прищур, свойственный только чонвонову выражению лица, колючий. — но если ты не готов об этом говорить, то все окей, — он пинает камушек с дороги, тот катится в траву, пожухшую и посеревшую от нахлынувших холодов. — я подожду. в конечном итоге, ты здесь главный герой. — в каком смысле? — сону прикусывает себе язык, чтобы не съязвить. выходит сбито и неправдоподобно. — а ты? — что я? я, ну, знаешь, — чонвон прячет свой пляшущий взгляд в вывеске какого-то чайного магазинчика. — больше подхожу на роль его лучшего друга. без меня такие истории не обходятся, иначе вы, главные герои, запутаетесь в себе окончательно. такие дураки, — усмехается беззлобно, поджимает губы и, выпустив одну лямку рюкзака, развязно поднимается на бордюрный выступ. — мне пора, напиши, как придёшь домой. бывай, ким сону. спи крепко, не падай с кровати. — доброй ночи, чонвон-и, — сону машет рукавом своего пальто, смотрит вслед яну, что оборачивается на пути к своему дому и машет в ответ, поднимая руки выше с каждым шагом. шнурки его ботинок путаются между собой, и ким уже видит, как чонвон будет их распутывать в прихожей и материться сквозь зубы так, чтобы мама не услышала. хороший мальчик, все дела. оставшийся один на своей улице, сону кидает взгляд на небольшую аллею, ведущую к домам с красными крышами; колючие струны деревьев цепляются за воротник пальто, раскрывая с одной стороны и сбивая на бок весь наведенный ранее марафет. девятый час мигает на заставке телефона, ощущение брошенности накатывает отчего-то сильнее, чем ранее, видится во всем и зло ухмыляется пылью на кедах: на клумбах вянут цветы, что накренили к земле свои побитые головки, на террасе одного из домов ветер раскидывает ветки от когда-то свитого под крышей ласточками гнезда, но птах в окнах не оказывается — улетели, сад по ту сторону дороги машет костями облезлых кустов. в легких неприятно покалывает, задевает где-то в районе ребер; сону растягивает губы, испуганно прижимает к груди ладонь, делает вдох, за ним — выдох, но повторить последовательность не получается. дыхание сбивается, на корне языка щекотит кашель, ким сгребает самого себя, ловит воздух через раз, проносясь мимо знакомых домиков. мама встречает его на пороге, вжимает в себя, испуганная, в миг побледневшая на фоне теплой прихожей. сону много чего умеет, но хуже всего у него получается дышать.

***

выходные в родном доме рушатся на розовую макушку болью в грудной клетке и нежеланием ни о чем говорить. законные джеевы два дня, казалось бы, но на телефон то и дело шлют сообщения с вопросами-распросами, за ними — звонок. сону жмет на кнопку сбоку, блокируя нежеланные диалоги, переворачивается на спину и понимает: за вчера он так и не переоделся. спать в уличных вещах кажется ему кощунством: ремень из мятых брюк колет бляшкой в бок, толстовка нишимуры перекрутилась, цепляясь за левое плечо и выбивая из-под макушки толстую складку капюшона. на тумбочке перед разбросанными книгами лежит башенка из упаковок — антибиотики и бронхолитики, неприятные на вкус, и цветом, к слову, тоже симпатию не вызывающие. сону кривит рот. фантомная сладость с привкусом химозы расползается на языке. совесть колется отчасти, но колется больно и неприятно. не больнее вчерашнего горла, конечно, но граничащая рядом с "расплакаться" и "прикусить себе язык". сону цепляет пальцами телефон, ждёт начало загрузки, пока гаджет призывно не брякает в ладони, непроизвольно улыбается: на экране красуется их новое, ещё совсем зелёное трио с ведром попкорна и смешной шерстяной "мочалочкой" на коленях чонвона — маыми. три полоски вайфая поочередно сменяются, пока не устанавливается сеть; счастливые лица перекрывают сообщения. jay hyung: на тебя чонвон нажаловался что ты не написал jay hyung: !!!!!!!!! сону зачесывает волосы назад, задерживает пряди на затылке и поджимает губы. и что теперь отвечать? он так-то обещал, что больше ничего страшного с ним не приключится ещё ближайшие года полтора, но это "страшное" нагрянуло вчера и нехило так его потрепало. особенно горько стало от мыслей о друзьях и прекращении прогулок. вот чонвон расстроится! столько всего планировали, а он снова сляжет на неопределённый срок со своими бронхолитиками и химией на языке. me: я порядок! правда! рядом с сообщением появляются две синие галочки; сону чувствует, как смотрит на него джей у себя в квартире, и мысленно просит его сделать лицо попроще. он же не маленький, в самом-то деле. jay hyung: звоню. и пугающая точка, следующая за словом, пропадает в синем экране вызова. ким чертыхается, не знает, куда себя деть, вскакивает с кровати в попытках успокоиться, но куплет песни bts из динамика совсем скоро закончится, а это значит, что время ожидания ответа истечет. сону подходит к окну, тычется лбом в холодную стеклянную поверхность и смахивает значок с телефонной трубкой вправо. — чонвон нас всех обзвонил, — у джея на фоне шумит вода, что-то шкворчит и шуршит пакетами под песни бейонсе. — думал, что ты зашёл к кому-нибудь из нас, но так тебя и не нашёл. грозился убить, будь осторожнее в вечернее время суток. — буду, — сону ужасно стыдно; в отражении стекла на него смотрит помидорина: шея покраснела от неприятного чувства вины. — но я порядок, правда. полный, — ким присаживается на подоконник, подгибает под себя ногу, свешивая другую, и не может заставить себя оправдаться. — просто вчера сразу же ушёл спать. устал очень, все из головы вылетело. — точно? иногда киму кажется, что джей ведёт себя совсем не на свой возраст; другой джей предпочитает строгие взгляды в сторону рики, собранные конечности, не висящие во все стороны и не виснущие ни на ком, прямую спину и до жути серьёзные разговоры. такого джея сону боится, и боится не потому, что тот может с ним что-нибудь сделать, а потому что головой понимает, что каждый раз придётся безбожно врать. а врать сону не умеет, у него не получается совсем. — так точно, надоел уже, ну серьёзно, — на стекле расползается пятно на выдохе, но на вдохе исчезает, не успев выложить из себя улыбающуюся рожицу в капельках. — джей-хен, я же не пятилетка. вчера правда устал, пришёл домой и завалился спать. даже переодеваться не стал, прикинь. умаялся с этими двумя, они слишком шумные, вот в тишине и вырубило. телефонный динамик режет тяжёлым вздохом. — сону, — со стороны слышится плеск воды. — только не херовничай, понял? сону сам думает, как это — не херовничать в такой ситуации, но кивает, пусть джей этого не увидит, и убирает трубку от уха. — понял, пока, джей-хен. и отключается, словно ничего не произошло, и это на самом деле не он поднял на уши главную бабку всей компании.

***

— куда джей сегодня умчался? — сонхун щелкает кнопками на ноутбуке, вписывая в поле для заголовка разбросанные буквы. те в слова не превращаются, и, к сожалению, работа в принципе не идёт. сонхун хмурится, сжимается и, сворачивая программу, тихо закрывает ноутбук. он проверяет телефон, постукивая пальцами по нагревшейся матовой поверхннсти, но от джея ни уведомления. — разве не с нами сегодня, не? — да там чонвон ему позвонил, — со стороны шкафов доносятся приглушенные слова джейка, потерявшегося в своей комнате среди ящиков и одежды. — он как увидел, так сразу суетиться начал. — а что ему этот, — сонхун тушуется, словно впервые произносит чужое — казалось бы — имя. — чонвон? шуршание ткани и стук ящиков прекращается, джейк оборачивается, и весь его вид словно спрашивает: "ты серьёзно сейчас?" — чонвон обычно так не звонит, он вообще больше по смскам, понимаешь? — сонхун кивает, но отчего-то все равно желание обидеться на джея, проворонившего совместную посиделку из-за какого-то звонка, никуда деваться не собирается. — а тут что-то серьёзно наметилось, значит. джейк отворачивается, перекладывая руки на бока. наведенный порядок ощущается неуютно, и сонхун пытается найти, за что можно уцепиться взглядом, лишь бы замять неловкий разговор. — ясно. — ты на него не обижайся сильно, — в лицо прилетает чем-то увесистым и свежим; пак перехватывает вещь в последний момент — подушка с выстиранной наволочкой, напяленной кое-как с выбившимися вмятинами углов. — просто.. такое случается редко. в последний раз было, вроде, год назад. сейчас даже не вспомню, но тогда он ничего не объяснил, просто попросил не говорить об этом. — понял, извини, — сонхун готов поклясться, что соврал бы, если бы сказал, что его совсем не интересует то, что произошло год (или около того, джейк уже не помнит) назад. в тот самый "год назад" сонхуна не звали на совместные ночевки, посиделки и шушукалки между собой. с джейком, несомненно, они были, но джей первое время после знакомства осторожничал. с ним все складывалось странно: вот он рядом есть, а вот его рядом нет. у него словно была тысяча дел, и он все обязан был выполнить. с общением не выходило, пропадалось, исчезалось и возобновлялось. и так по кругу, пока все не остановилось на той точке, которая у них сейчас. эта точка, конечно, обросла дружбой, привязанностю, совместными шутками, все дела, но сонхуну все ещё страшно, что она не выдержит и в один момент снова исчезнет на неопределённый срок. — забей, — кровать мягко пружинит, на одеяле контрастирует свитерное кружево, в плечо упирается соседнее плечо — эй, успокойся, я рядом — и сонхуну становится легче. — скоро хисын придёт. прикинь, хоть свет увидит, на людей посмотрит, а то в своей зубрежке завис и не вылазит, бедный. вскоре звенит дверной звонок, в дом врывается прохлада и шорох осенней травы, вслед за ними — хисын, замотанный шарфами в шотландскую клетку вдоль и поперёк. и начинаются шум, сопровождаемый шуршанием пакетов, подзатыльники, шутки, смешные и не очень. одним словом — дурачье. пак лыбится , заваливаясь на кровать, и чувствует, что ближайшие три часа пройдут великолепно.

***

— что, прям так и сказал? стук столовых приборов отражается от стен; в доме чонвона непривычно тихо. — да, — джей пододвигает к яну плошку с рисом, но тот только развозит содержимое по краям. — сказал, чтобы не волновались. — понятно. — не слишком ли мы об этом печемся? чонвон перестаёт соскребать рис по стенкам, поднимает глаза на джея, похожий больше на побитую дворнягу, чем на самого себя. от уверенности ничего не осталось, осталось только желание кого-нибудь придушить от своего же самочувствия, а там уже и придумать, что же делать дальше. — мы с ним дружим долго, ты думаешь, что я не буду волноваться за одного из близких мне людей? джей сжимает губы в полоску, и чонвону становится совестно от своего тона, когда чужие плечи опускаются. — ещё до двенадцати, — обед совсем в горло не лезет, чонвон сгребает палочки и откладывает в сторону. — когда мы детсадовцами были... не знаю, помнит ли это сону, но у меня вот в голове отпечаталось. сону уже тогда начинал реже высовываться с нами на улицу, хотя по нему было видно — очень хотелось. воспитательница не пускала, да и сопровождающая его женщина всегда наставляла не совать свой нос за порог. почему-то только в двенадцать я понял, что это была его мама, редко её видел, но не суть. один раз, когда все выбежали на прогулку весной, я остался с ним. мы тогда даже не разговаривали, я только знал, что у нас в группе есть какой-то странноватый ким сону. он лежал на кровати и громко сопел, а я ему дал конфету. мы познакомились, и мне кажется, что с того момента между нами образовалась связь. даже после выпуска из сада мы пересекались. пусть не лицом к лицу, но в вещах я узнавал его. те же самые мятные леденцы или дурацкие шапки. чонвон замолкает, улыбается от чего-то грустно, словно того, о ком говорит, больше нет рядом, складывает руки, облакачиваясь, и закрывает глаза. — так много? — джей цепляет мизинцем чужой, но ответного касания не получает. — очень. вселенная слишком много нас сталкивала. я бы не хотел, чтобы она отняла его у меня. понимаешь? — чонвон светит своими ямочками, и джей, понурив взгляд, кивает. у него тоже есть свой "особенный". их вселенная точно так же сталкивала сотню раз, цеплялась за вещи, иногда напоминала об этом человеке, на рандоме складывала образы из силуэтов прохожих, а потом прятала. и джей сам забывал на время, до того момента, пока в коридорах университета не встретил первочка. не весной — зимой. оказалось, ещё до поступления этого самого "особенного". чонвон тогда был ниже на полголовы, своего рода воробушек в огромном пуховике поверх серой толстовки. что-то в тот момент щелкнуло, что да, с этим человеком будет правильно. а правильно джей любил. и, как оказалось, не прогадал. потом уже пошли совместные посиделки, поездки на великах, знакомство с двумя собаками — маыми и сону. сону он приплел сюда чисто из-за внешней схожести с болонкой, он тоже был белый и пушистый, а еще громкий и, конечно же, мягкий в плане общения. в голове джея такой сону пробыл недолго, месяца четыре, если не меньше. чонвону пришлось тогда несладко, и чонсон всеми силами старался стать для него если не горой, то небольшим укрытием, в котором можно почувствовать себя в безопасности. — понимаю, — у чонвона глаза грустные, и не без причин ведь. если бы это была меланхоличная грусть, джей бы с легкостью исправил её на дурацкие шутки и кривые полуулыбки, но тут она совсем другая. такую только поровну делить. — можем прогуляться вечером до дома сону. покидаем ему в окно конфет, чтобы совестно потом было. чонвона распирает от этой фразы, и он, сщурившийся от ответной улыбки, кивает. комната снова наполняется разговорами, стуком столовых приборов и чашек, лаем маыми в перерывах между спорами, и джей думает, что вселенная не такая уж и тварь, если каждый раз дает этой троице по новому шансу. к сону они идут ленивые, нехотя перепрыгивают лужи, покрывшиеся тонкой ледовой коркой от резко нахлынувших морозов. вечера становятся все более холодными и противными, закатами уже не полюбуешься — тучи и только. но скоро декабрь, а там — новый год, рождество, сессии и всяческие сдачи. и, конечно же, каникулы в награду. чонвон перекатывает на языке конфету, кислую карамельку с непонятным вкусом, и думает, что жизнь похожа на такие вот карамельки: кислая, хрен разгрызешь, но от неё нельзя отказаться из-за приятного послевкусия. в голове проносится фраза джея про конфеты и сону, и чонвон причудливо хихикает, хоть и понимает, что хен, скорее всего, сказал это в шутку, чисто для того, чтобы подбодрить его. молчание в компании джея никогда не бывает неловким по одной простой причине: джей все время говорит. говорит о том, что в голову приходит: "вон там сидит огромный рыжий кот по другую сторону улицы, смотри какая лужа причудливая, а вот об этот фонарный столб хисын башкой ударился, прикинь? лошара, я ему тоже так сказал." язык у джея без костей, хотя чонвон знает, что тот на самом деле серьёзный парень. припизднутый немного, но серьёзный. — он точно ещё не спит? из окон дома сону не слепит свет, шторы задернуты, и чонвон мысленно закатывает глаза, уверенный в том, что ким сейчас или малюет стишки в своей тетрадке, или перечитывает старый томик какого-нибудь полюбившегося романа. этих самых романов у него уйма, ни запомнить, ни вспомнить уж тем более. — семь вечера на часах. какой ему спать? — чонвон прячет покрасневшие кончики пальцев в карман, оглядывается воровато, словно не к другу пришёл, а собирается барыжить, и в принципе смахивает на бандюгатую грозу ларьков в лихие девяностые. — вот только окна он не зашторивает. — не занавешивает. — не зашторивает. джей закатывает глаза, но тут же меняется в лице, заприметив небольшой сучок от какого-то деревца, подцепляет его пальцами и, на секунду прислушиваясь к шуму улицы, кидает в сторону окон сону. ким отвлекается от своих строчек — писем. подскакивает на стуле, словно его спалили за чем-то неприличным или незаконным, сгребает листья бумаги, надвисая над столом, но ничего не происходит. дверь не распахивается, и действительно, как это она сама по себе распахнется, если кроме него в доме никого нет? мать с обеда на смене, и от этой мысли становится не по себе. не от того, что дома одному находиться не хочется, а потому, что если бы была возможность свалить отсюда — он бы свалил. листья, помятые от неожиданных объятий, выскальзывают из рук, падая на пол. на каждом из них — строчки, рисунки знакомого профиля и кляксы от чернил. сону истерит, ногой прячет свои "письма" под стол подальше, те, что в руках — в ящик. под окнами слышны разговоры, знакомые голоса прерывисто переговариваются, и ким, отметивший, что состоит на девяносто процентов из любопытства и на десять из "да пошло все, не моё дело", медленно подходит к подоконнику, не смея трогать шторы.