Товарищ сердце

      — Твою мать, Дольский! С какого чертополоха ты влетаешь сюда экстренным, да еще и с детьми? — бушевал пожилой мужчина в генеральской форме. — Что это за дети? Почему они в таком состоянии и седые? Доктора чуть сами не поседели, когда этот натюрморт увидели!       — Виктор Семеныч, эта девочка наша, понимаете? Наша! Ее пытали, а она пела «Интернационал»! Ее убивали, а она угрожала им Сталиным! Не Романченко, а Сталиным! Дайте Омут, я не смогу передать это! — вытирал внезапно заслезившиеся глаза Антон Дольский.       Слив воспоминания в Омут памяти, Антон дрожащими руками попытался налить себе воды, когда подуспокоившийся генерал, не первый год знавший этого разведчика, поставил перед ним стакан с отчетливым запахом спирта. Видеть, как матерого разведчика трясет, было непривычно. Даже для генерала. «Да что ж такого там произошло?!» — раздраженно подумал генерал и опустил голову в Омут.       Дольский пил водку, как воду. Увиденное в маноре все еще стояло перед его глазами. Никогда Антон не мог представить, что увидит своими глазами страшные картины Великой Отечественной. Что рассказы деда о казненных фашистами детях станут реальностью. Именно слова девочки, совсем ребенка, которая шла на смерть и почти из петли угрожала Пожирателям расплатой, вынудили его поступить, как советский* человек.       Генерал из Омута буквально вывалился. Посмотрев на Антона безумными глазами, он присосался к бутылке водки, потребляя ее прямо из горлышка. Высосав полбутылки, Виктор Семенович поднялся со стула и глухо произнес:       — Все ты правильно сделал, Антон. Ты прав, это наша девочка, а мы воюем исключительно ради наших девочек и мальчиков. Выяснить бы, как ее зовут и как она оказалась в том аду.       — Это Гермиона Грейнджер, возлюбленная Гарри Поттера. А второй — это Поттер. Их взяли, когда они уничтожили змею Лорда. Отстреливались до последнего, штук тридцать врагов положили. Героические ребята.       — Как англичанка Гермиона Грейнджер стала русской девочкой, вот что мне непонятно… Ладно, когда доктора их вылечат, спросим. Да еще и эти ее слова…       — Как будто окунулся в ту войну, вот честно.       — Я помню ту войну, Антон. Девочка будто сошла с газет о героях-подпольщиках. Но такого не может быть.       — Может, волхвы что-то знают?       — В любом случае, это наше дело, а вот Англия теперь станет делом ГРУ. Лича нам только не хватало, как будто и так проблем мало.       — А что лимонники?       — Тихарятся и уходят в несознанку. Их граждан убивают, а они делают невинное лицо, представляешь?       — Не очень, честно говоря.       — Ты метку деактивировал? Молодец. Иди к эскулапам, они тебя заждались. В себя придешь, будешь курировать своих крестников.       — Есть, понял.

***

      Сознание возвращалось медленно, словно нехотя. Ощутив себя обнаженной, Гермиона, попыталась распахнуть глаза, но сразу это не получилось. Паника затопила девушку, и она прохрипела:       — Гарри… Гарри…       — Все хорошо, милая, — раздался женский голос, полный теплоты и какой-то запредельной доброты. — Здесь твой суженый, не проснулся он еще.       — Где я… — прошептала Гермиона, только сейчас сообразившая, что они говорят по-русски.       — В Москве, девонька, в госпитале ты, — чья-то рука погладила по голове. — Ох и настрадалась ты, моя хорошая. Ну да ничего, доктора тебя на ноги поставят, и следа не останется.       «Дома». От осознания того, что она среди своих, в родной для Ирины стране, Гермиона заплакала. Голоса еще не было, а слезы текли по лицу и никак не хотели останавливаться. Они дома, они выжили. Их спасли. «Наши». Как много это слово значит для вот таких детей. Невыразимо много. Часто весь мир, вся жизнь в одном этом слове.       Прошло еще немного времени, и откуда-то рядом послышалось хриплое:       — Гермиона…       — Я здесь, я рядом, любимый, — надсаживая горло, хрипела девушка.       — Все хорошо, касатик, — раздался тот же голос, полный доброты и тепла. — Теперь все хорошо будет.       Гермиона почувствовала, как ее руку взяли и положили на руку Гарри, потому что ладошка немедленно сжалась, даря девушке покой.       — Потерпите, дети, скоро вас вылечат, и вы будете вместе. А пока спите.       Сон укрыл нежным покрывалом Гермиону. И в этом своем сне она, смеясь, бежала за Гарри по горячему песку, иногда вступая в набегающие волны.       Гарри засыпал счастливым. Она жива. Хоть он не понимал, о чем говорит женщина, но главное — он услышал голос Гермионы. Не важно, что он такой же хриплый, важно, что он есть. Она жива.       — Как дети?       — Идут на поправку, завтра можно разрешать говорить и вставать. Девочку залатали, шрамов не останется, она совсем юная, зачем ей шрамы? У мальчика застарелых травм полно, издевались над пацаном в детстве, что смогли — поправили, ну да для него не страшно. Пацан же.       — Что ты думаешь по поводу девочки?       — У нее есть отметка… В общем, вполне возможно, что это вселение души нашей девочки в погибшую. Тогда вполне можно объяснить и ее речь, и то, что ты мне в Омуте показал. Скорее всего, там она была подпольщицей… Ну и сам понимаешь.       — Т-т-твою же, два раза пройти через одно и то же… А что пацан? — Обыкновенный пацан, просто любит ее всем сердцем, вишь как поседел…       — Да, обыкновенные пацаны в семнадцать лет не седеют… Ладно, пойдем к ним? Хоть посмотрю на них, когда они не кровавое месиво.

***

      — Здравствуйте, Гермиона. Как вас звали до смерти?       — Ирина, — улыбнулась девушка.       — Вас не удивляет, что я об этом спросил?       — Нет, это вполне логично, хоть и необыкновенно. Папа говорил, что нет таких тайн, которые не раскрываются перед государственной безопасностью.       — Папа у вас был из рядов?       — Да, капитан ГУГБ НКВД Евстигнеев.       — Расскажите о себе, пожалуйста.       — О Гермионе или Ире?       — Начните с Иры.       Да, что-то такое они предполагали. Простая советская девчонка, которая хотела жить счастливо и лечить детей, стала секретарем антифашистской организации. Подпольщицей. Потом партизанский отряд и армия. Но у девочки яркая ненависть к фашистам, как будто… Постой-ка.       — Погодите, ваша армия наступала по Польше и в январе сорок пятого должна была находиться…       — Да, — сразу поняла суть вопроса девушка. — Мы освобождали Освенцим.       Так вот в чем дело! Вот откуда такая ненависть и ярость в этой девочке. Дальше — проще, Гермиона Грейнджер погибла и душа девочки как-то оказалась в Гермионе. М-да… И, конечно же, сразу рванула мстить фашистским тварям в ее понимании.       — Гарри Поттер, правильно?       — Как вы оказались в маноре, где вас пытали?       — Когда Гермиона убила змею, вокруг засверкали вспышки и мы начали отстреливаться. Потом любимая упала и… я не помню.       Состояние аффекта, понятно. Что же, вопросов к ребятам нет. Хорошие ребята, правильные, чистые, как оружейная сталь. Так и доложим.

***

      — Теперь все будет хорошо, Герми?       — Обязательно будет, родной.       Два сердца стучали рядом в унисон.