Каждый сделанный вдох

Сяо Синчэнь подскакивает на лежаке и резко садится, дышит тяжело, загнанно, едва хватая пересохшим губами воздух. Он прижимает ладонь к груди и пытается успокоиться. Не выходит. Голова гудит, а внутри, под грудиной, тянет мерзкое ощущение расколотости, выпотрошенности, опустошенности даже. Свербит, скребется, растекаясь тревогой по всему телу. Холодные пальцы мелко подрагивают, когда Сяо Синчэнь устало стирает свежую кровавую каплю с щеки. — Что случилось, даочжан? Голос, от которого моментально становится хуже. Отзвук безумного истеричного хохота все еще грохочет в подсознании Сяо Синчэня. — Все в порядке. Просто дурной сон. Сяо Синчэнь поднимается и, чуть пошатываясь, направляется к выходу из похоронного дома — в помещении густо пахнет благовониями и травами, от этого в го́лове начинает пульсировать тупая боль, ввинчиваясь в виски и стекаясь к затылку. Сяо Синчэнь нашаривает засов, отодвигает его в сторону и выбирается на улицу. Зябко. Тело почти сразу же прошивает мелкой дрожью, Сяо Синчэнь обнимает себя за плечи и глубоко медленно вдыхает, стараясь успокоить мысли и чувства. Кажется, в воздухе все еще пахнет кровью. Кажется, его собственный крик еще вибрирует в горле. Сяо Синчэню приснился дурной сон. Ему пригрезилось, будто он убил лучшего друга, будто тот, кому он доверял, с кем жил бок о бок три года, оказался предателем, будто... Сяо Синчэнь проводит ладонью по лицу, шумно выдыхая. Ему приснилось, что он убил себя — настолько всеобъемлющим и невероятным было его отчаяние, настолько плохо он себя чувствовал. — Даочжан! Даочжан! Не стой на морозе, — звонкий голос А-Цин успокаивает, заставляя осознать, что все случившееся в самом деле лишь сон. Только... На морозе? Сяо Синчэнь хмурится и вскидывает голову. Освобождая разум от лишних мыслей, он совершает несколько коротких выпадов, рисуя в воздухе символ, и удивленно замирает, прикрывая невольно распахнувшийся от удивления рот ладонью, сдерживая глухой выдох. — Что случилось? Снова этот голос. Сяо Синчэнь ведет плечами, разгоняя мурашки. Во сне голос принадлежал тому, кто с первого своего появления в жизни Сяо Синчэню доставил ему великое множество бед. — Разве сейчас зима? — Ночью пришли холода. Давно уже подступали, а ты не замечал, потому что твои даосские штуки не дают тебе сильно мерзнуть. Зато мы со Слепышкой уже несколько дней кутаемся во все тряпки, какие находим. — Почему же вы ничего не сказали? Я бы... — Ой, даочжан, этот бродяжка все врет! Ничего мы не кутаемся. Просто сегодня особенно холодно. Сяо Синчэнь все еще недоверчиво хмурит брови и растирает плечи, теперь наконец по-настоящему ощущая холод, ложащийся на верхнее ханьфу и застывающий на нем морозным инеем. Иней. — Мой друг... — Что? Сяо Синчэнь слабо морщится, будто бы совсем позабыв, что другом он называет теперь не Сун Ланя. Вздохнув, он осторожно, чтобы не сболтнуть лишнего, уточняет: — Скажи мне, никто в последнее время не приходил? — Ой, даочжан, насмешил! Кто мог сюда добровольно прийти? Каждый, у кого есть глаза, обойдет этот полуразрушенный город стороной. Сам же знаешь. — Кроме тебя, — фыркает А-Цин и топает ногой. — Мне здесь нравится. Мало людей, мало сплетен, да и вы слепы. — А что, тебе есть что скрывать, раз так радуешься нашей незрячести? Повисает напряженная тишина. Как всегда. Все как всегда. Тогда откуда же это непонятное тревожное чувство? — Не ссорьтесь, пожалуйста. — Даочжан, пойдем скорее в дом! — А-Цин хватает Сяо Синчэня за руку и тянет прочь с улицы. — Идите-идите, я сейчас, только воды наберу. Сяо Синчэнь позволяет увести себя с крыльца, но потом останавливает А-Цин и серьезно спрашивает: — Все в порядке? — Конечно, — беззаботно отзывается та и торопится к очагу, чтобы подбросить дров. Сяо Синчэнь хмурится и садится за стол, медленно снимая с глаз повязку, нужно бы привести себя в порядок. Длинный край падает на плечо, щекоча шею, и Сяо Синчэнь невольно вздрагивает, тянет руку и задумчиво трогает место. Будто бы именно здесь был порез, который он сам себе и нанес. Но ничего. Кожа гладкая, следов от ранения нет. Что-то внутри продолжает тянуть и ныть. Тревога кислым комом застывает на языке. Сяо Синчэнь отмахивается от самого себя и чистым краем бинта оттирает следы крови с щеки.

***

Сюэ Ян задумчиво поднимает голову и смотрит в небо. Холодно. Как-никак уже середина зимы. Но мелкая молодец, врет отлично. И ведь голос даже не дрожит почти. Не сильнее, чем чужие озябшие пальцы. Пришлось припугнуть ее как следует. И хотя он предпочел бы, чтобы девчонка оставалась мертвой, ритуал подразумевал необходимость воскресить всех убитых в те дни. Мелкая зараза хорошо справилась с заданием и отвадила от этого места Сун Ланя (Сюэ Ян подсказал, как вывести его из себя и вынудить отстать), а теперь красиво заговаривает зубы Сяо Синчэню, который очнулся не сразу, а лишь через несколько дней после проведения ритуала. Сюэ Ян щурится, выхватывая взглядом первую снежинку, и наблюдает за тем, как она медленно падает вниз, подставляет ладонь, ловит ее на перчатку, но не успевает как следует рассмотреть. Растапливает случайно слишком горячим выдохом. Ерунда. Главное, Сяо Синчэнь жив, главное, Сюэ Ян смог его воскресить. Благородный даочжан после пробуждения потерялся во времени на три луны, а Сюэ Ян и не собирается ему говорить, что на самом деле прошло около пяти лет. Он слишком многое отдал, чтобы все наконец получилось, и никому не позволит как-либо ему помешать. Он с готовностью убьет каждого из оживших снова. А еще... Что ж, ему предстоит уговорить Сяо Синчэня отправиться в путешествие. Ведь тот болван скоро поймет, что выпал из жизни на несколько лет, и захочет вернуться, чтобы все прояснить. Но когда это случится, в про́клятом городе И не будет уже ни единой живой души.