Тошнота

      Он просто смотрел. Облокачиваясь спиной на стены в этом пустом особняке, где каждый одинок и несчастен, он смотрел на длинные пальцы, испачканные в чернилах и теряющиеся в растрепанных волосах с каждой попыткой убрать выбивающиеся пряди с лица. Он смотрел на губы, сжатые в линию того разорванного полотна, которое он из себя соткал, на бессмысленно голубые глаза, мутнотой потерявшиеся среди корявых строк измятого документа.       Рейнольду не хватало себя, своей глупой наивной вспыльчивости, потерянности и неуклюжести, привычно преследующих его в каждом жесте и каждом слове. Рейнольд молчит уже слишком долго, он не выходит из кабинета, он не спит и больше напоминает хлам, чем настоящего человека.       Прискорбное зрелище.       -И сколько ты еще собираешься этим заниматься?       Он вздрагивает, весь перенапряженный и передерганный, но на Винтера так и не смотрит, будто это запрещено или, к черту, крайне опасно.       -Не твое дело.       Рейнольд выглядит призраком, тронь его — и исчезнет, развалится картинками дешевых, никому не нужных воспоминаний. Винтер знает, что происходит, и Винтеру это не нравится, как не нравится очередное клише из мелодрам, за которыми наблюдать тошно.       Он подходит ближе, отвлекая бессовестно от важных герцогских дел, и выхватывает из рук бумаги, чтобы уронить их на такой же заваленный ими стол. Рейнольд защищается непроизвольно, пытаясь то ли увернуться, то ли ударить, когда Винтер сцепляет его запястья и дергает вверх за подбородок.       Дикий. Кто бы что ни говорил о простоте и мягкости, о дурашливости и скромности, маг знал, как никто другой, что Рейнольд, черт возьми, дикий по-настоящему, зверь полуприрученный и полуброшенный с зубами, но без когтей. И голубые глаза сверлят в чужих дыры бездонные своих зрачков не небом бесконечным, не океанами, а туманными топями лесов дождливых.       По его спине мурашки бегут непроизвольно, славливая этот хмурый взгляд, электричеством прошибающий окружение. Статический, он просто в Винтера вглядывается, ожидая, пока тот наконец-то скажет, что вообще он от него хочет.       А Винтеру хочется дальше касаться хрупких холодных запястий, сжимать их сильнее и быть ближе, ближе к этому телу, ближе к разуму и к губам ближе.       -Ты загинаешься. Это работа сверх всякой меры, тебе нужно остановиться.       Самоненависть больная и чувство вины как побочный продукт принятия своих ошибок. Рейнольд из тех, кого в книгах называют злодеями низкосортными с душой уродливой и без всяких ценностей, они чинят раздор, потому что злы, они вредят, потому что злы, и гневом своим не управляют.       И что более иронично, за это они себя наказывают.       Винтер не был святым, он мог быть жестоким и несправедливым, параноиком до мозга костей, разрушая чужое доверие и чужие чувства, но он вполне заслуженно всеми считался добрым. Потому что по своей сути он был таким, как и Рейнольд.       Этот дешевый путь искупления, который заставляет тебя искривлять свои мысли, выворачивать наизнанку сердце и выламывать тело, для кого-то вроде Винтера не стоит даже упоминания, но для Рейнольда это все, чем он вообще сейчас дышит.       Потому что Пенелопа.       И все.       Но магу, честно говоря, плевать абсолютно на Пенелопу и на все, что с ней хоть как-нибудь связано. Он просто хочет, чтобы этот придурок снова стал тем маленьким резким засранцем, которым был, потому что это вызывает рвоту и желание закурить.       Низкосортные злодеи — обычные дети, которым ничего никто не объяснил.       И Рейнольд ему не отвечает, обуславливая молчанием свое сопротивление. Забавно стало бы, если бы он сейчас растерялся, хотя Винтер правда надеялся на такой исход.       Давай, слушайся. Пожалуйста, подчиняйся.       -Твоих стараний никто не оценит, ты же знаешь, что всем плевать,- он наклоняется ближе, оставляя язвы эфемерные на чужих губах.- И ей тоже.       Рейнольд голову отворачивает, раздраженный и отчаянный. От хватки Винтера у него явно останутся синяки.       -Я знаю. Я делаю это для себя.       Винтер этому ответу только улыбается горько и ядовито. Рейнольд ему не лжет, он действительно стремится к самоуничтожению, потому что ему самому так будет легче, но это не значит, что от этого легче Винтеру.       Нет, это сводит его с ума.       Маг с силой тянет его вверх, заставляя встать и вырвать непроизвольное шипение сквозь стиснутые зубы. Винтер действует грубо и быстро, толкая его доведенное до предела тело за собой в топкий провал в пространстве. Он делает всего шаг, прежде чем они оказываются за пределами особняка в его темной берлоге, скрытой от посторонних глаз. Там, где он бы хотел Рейнольда навсегда оставить.       Но он не может, как не может позволить закиснуть этим синим глазам и хрипловатому смеху, парню, которому, кажется, плевать уже на все: на пол, на статус, на разницу в возрасте, на магические способности и на самого себя. Это непроизвольно приводит в восторг и выворачивает до судорог наизнанку.       Ему так хочется, но не сейчас.       У Рейнольда выбивает воздух, когда его просто-напросто сбрасывают на кровать.       -Какого черта, ты..?       А затем на него падает одеяло, и герцогское недоразумение давится в своих словах, пытаясь из него выпутаться, пока Винтер стягивает жилет и спокойно ложится рядом. Ему нравится смотреть, как быстро из запыленного торшера Рейнольд превращается в стеснительное чудо с покрасневшим лицом.       Мило.       -Ч-что..?- очередная жалкая попытка проваливается, так и не начавшись.       Маг только улыбается мягко, касаясь осторожно холодной щеки и проводя пальцами по губам обветренным. Он пульсацией капилляров ощущает, как заходится надрывно чужое сердце.       -Спи.       У Рейнольда почти слезятся глаза от его бесконтрольного стука. Весь его мир вертится перед глазами, забываясь в тонах вины, из-за одного паршивого старика. Ему хочется обижаться.       -Такой жестокий,- но он может только бурчать.       Винтер смеется слегка и притягивает ближе в объятия теплые, из которых нет выхода. Он мог бы задохнуться в них, если бы захотел, и Рейнольд сыпется остатками безволия, хватаясь за рубашку хлопковую на чужой груди и в ней пряча свое лицо.       Это его тревога, это болезненная жажда наказания за свои грехи сводит на нет его здравомыслие. И Винтер здесь подобен противоядию с мгновенным действием: его надо алкать и пить до бесконечности, даже если он такой же отравленный и требует любви взамен.       Рейнольду легче было бы дарить и принимать боль, как садомазохисту конченному с багажом из прошлого, где он мразь грязная и ублюдок невыносимый, но Винтер холодный, у Винтера за лицом еще несколько, и его искренность — это то, чего предавать не следует, не следует испытывать и не принимать.       -Я надеюсь, что больше никогда подобного не увижу.       -То есть ты больше никогда не похитишь меня из собственного дома?       Он бы солгал, если бы сказал, что не хочет спать. Он бы солгал, если бы сказал, что не устал. Но эта теплота потусторонняя, больше напоминающая ожог химический от долгого прикосновения ко льду, окутывает его целиком, заставляя отдаться своим же слабостям.       И Рейнольд не может считать это чем-то плохим.       -Это разные вещи. Я буду делать то, что считаю нужным.       Винтер зарывается носом в его макушку, оставляя поцелуй легкий среди растрепанных темных прядей и пуская озноб по плечам острым. Рейнольд просто надеется, что эту кровать они будут использовать не только для сна.       Его сердце не выдерживает.       Но его веки смыкаются и его тело сдается. Хах, он сам в этом виноват.       -Спи,- Винтер повторяет еще раз, и у Рейнольда больше нет сил ему ответить.       Он затихает, остается беззвучным пятном среди магической темноты. Хрупкий, сдави — и сломается, и Винтер не осмеливается шевелиться. От Рейнольда пахнет фиалками, ржавчиной и старой пылью, и его ведет в никуда этим ароматом.       Обычный мальчик, душу уродливую тянущий в красоту медленно и мучительно. И Винтер не может не признать, что вид этого пробирает его на тошноту. Это приносит боль, печаль и беспокойство, заставляя надеяться, что исцеление закончится раньше, чем его терпение.       Винтер вздыхает тяжело, обнимая нежней и крепче.       Хотя у него все же есть свои способы остановить Рейнольда. В конце концов, он не будет вечно использовать эту кровать для одного лишь сна.