Здесь, с тобой

Эрвин привстал, потянулся и загасил единственную свечу. Комната, и без того тонущая в тенях, погрузилась в полнейший мрак. Небеса были чёрными, звёзды сверкали ярко, но не давали света. Завтра новолуние, экспедиция в Шиганшину. Нужна как можно более тёмная ночь, чтобы гарантировать безопасный путь до утраченного города — если только дорогу за стенами вообще можно назвать безопасной. Ощущение безысходности угнетало, сдавливало горло, не давая дышать, стискивало сердце, не позволяя биться ровно. Тленной горечью лежало на языке. Эрвин уже не был уверен в том, что поступал правильно. Возможно, зря он пытался прыгнуть выше своей головы, зря лез в пекло. Смешно подумать — однорукий командор задумал вернуть человечеству свободу. Что он сможет сделать там, в Шиганшине? Ничего. Будет стоять, смотря, как остальные из кожи вон лезут, выполняя заранее заученный план. Эрвин сознавал, что наверняка окажется бесполезен. Остальные и без него справятся — всё-таки, собран действительно многочисленный отряд, Ханджи изобрела новое оружие против Бронированного титана, Эрен в последнее время по полной выкладывался на тренировках… Да и Леви нельзя недооценивать. Он один стоил половины Разведотряда, если не больше. Для Эрвина — даже больше всего Разведотряда, больше всех оставшихся в живых людей внутри стен, за которых они сражались. Но меньше, чем истина. Эрвин никогда об этом не задумывался, осознал лишь сегодня: детская мечта, которая вела его все эти годы, оказалась дороже, чем самый близкий человек. Дороже даже, чем собственная жизнь. Поэтому он не смог отказаться от поездки в Шиганшину, как бы Леви ни просил. Эрвин видел, как капитан потух, сжался от его слов, словно тот уже чувствовал нечто тёмное, неизбежное, нависшее над ними, и оказался неспособен с этим справиться. Леви подчинился, как всегда. Доверился решению Эрвина. Принял его выбор. Но в глазах стояла такая боль, словно его заживо рвали крючьями. Когда он вышел из кабинета, тихо и покорно прикрыл за собой дверь, как в последний раз — Эрвину вдруг захотелось броситься следом, догнать, вернуть. Просить прощения и целовать тонкие, вечно холодные пальцы. Пообещать никуда не ездить, остаться в Тросте и ждать возвращения Леви с вестями о победе — тот непременно вернётся с победой, он просто не умеет проигрывать. Почти не умеет. Проиграл только Эрвину — и шесть лет назад, и сегодня. Эрвин любил тонкий шрам, наискосок пересекающий его ладонь — пока не лишился руки, а с ней и шрама. А со шрамом — и напоминания о дне, когда Леви впервые последовал за ним по своей воле. Вздохнув, Эрвин прикрыл глаза. Он чувствовал себя отвратительным, грязным, мелочным. Вести в бой две сотни солдат, распинаясь всем про благо человечества и свободу, а на самом деле малодушно упиваться единственной корыстной целью — исполнить глупую, быть может, бессмысленную мечту. Узнать, за догадки о какой правде умер отец. Вовсе не за возвращением Марии Эрвин ехал в экспедицию, а только ради той двери в подвал, что терзала его воображение уже четыре месяца, не давая спать. Заснуть спокойно он смог бы лишь рядом с Леви — тот одним невесомым касанием умел отвлечь от гнетущих мыслей, одним только присутствием рядом дарил уют, даже если скрипел зубами и глядел волком. Было в нём что-то такое, от чего сердце замирало, заставляя позабыть обо всех шиганшинских подвалах, о титанах, о людях, о существовании чего-либо вообще в целом мире, кроме них двоих. А потом всё возвращалось, накатывало шумной лавиной, и Эрвину казалось, что он сходит с ума. А может, и сошёл уже давным-давно, раз свои интересы ставил выше человеческих жизней. Ему безумно хотелось сейчас вжаться лицом в грудь своего капитана и так уснуть, ощущая, как лёгкие пальцы перебирают пряди волос на затылке. Но Леви не пришёл сегодня ночью. Эрвин вообще не видел его после того разговора в кабинете. Он понимал — Леви злится, имеет на это полное право. Но знал также, что это, возможно, их последняя ночь, и не хотел бы, чтобы они провели её в разных углах штаба, упиваясь горечью, ненавистью к себе, бессильной злобой, задыхаясь от надвигающейся пустоты. Эрвин уже обошел всё здание, разыскивая Леви, но не сумел отыскать того нигде — даже на крыше. Редкие встречавшиеся разведчики лишь качали головами и отвечали, что не видели капитана с самого ужина, когда тот излишне сурово отпинал дерущихся мальчишек. «Вымещал злобу, — подумалось Эрвину. — Злобу на то, что не сумел меня отговорить». В груди щемило. Вернувшись к себе, он уселся на кровать и принялся ждать. Знал, что Леви, скорее всего, уже не придёт, знал, что ему нужно как следует выспаться перед трудной дорогой — и всё равно ждал. Леви пришёл, когда вдалеке, на башне, колокол пробил четыре часа утра. Подкрался беззвучно, в полной тишине — он вырос в Подземном городе и превосходно видел во тьме, ночью мог сосчитать маковые зёрна на полу. Встал рядом, смотря свысока. От него неприятно тянуло алкоголем. Эрвин знал, что Леви почти невозможно споить, так что тот, наверняка, был трезв. Но пах, как бочонок с элем.  — Чего не спишь? — зло и твёрдо вопросил Леви, схватив командора за волосы и рванув вверх. Эрвин покорно поднял голову, из-за темноты не видя ни лица, ни даже очертаний ночного посетителя.  — Тебя жду, — честно ответил он. Леви цыкнул, разжал пальцы.  — Тупица, — произнёс дрогнувшим голосом, толкая Смита на подушку. Эрвин подчинился, лёг прямо в штанах и мягкой домашней рубахе, отодвинулся к стенке. Услышал, как зашелестела ткань, почувствовал чужой вес на скрипнувшей кровати. Подобравшись, Леви примостился у него под боком, накинул сверху лёгкий плед — в конце лета ночь стояла тёплая. Обхватил тонкими, но сильными руками, отчаянно притягивая к себе, втиснулся лбом в шею, острым носом потёрся о ключицу.  — Я тебя ненавижу, — тихо и хрипло признался он.  — Я сам себя ненавижу, — глухо признался Эрвин, обнимая его единственной рукой, прижимая ближе, ощущая, как совсем рядом, под хрупкими рёбрами Леви, что-то бьётся и клокочет, словно бурлящий котёл с закрытой крышкой.  — Не вздумай сдохнуть, слышишь, жопа блондинистая? — прошипел тот. Закинул ногу на его бедро, надавил пяткой. Словно пытался приникнуть настолько близко, чтобы слиться, срастись в единый трёхрукий организм, дышать одними лёгкими, а если и не вернуться из Шиганшины — так обоим.  — Слышу, — ответил Эрвин. Леви горячо дышал ему в грудь, в ложбинку между ключицами. Сопел обиженно, обдавая запахом спиртного.  — Я сам решу, когда тебе умирать, — добавил Леви с напускной уверенностью, словно бы пытаясь вернуть себе контроль над ускользающей ситуацией.  — Хорошо, — просто согласился Эрвин. Когда он сидел тут в одиночестве и ждал Леви, казалось, что возвращение того развеет мрак в душе, упорядочит мысли и подарит долгожданное спокойствие. Но с приходом Леви стало только больнее. Хотя он ни за что уже не отпустил бы его. Чувствовать неровное дыхание на своей коже, слышать биение сердца сквозь тонкую ткань, ощущать беспомощно обмякшее тело рядом, пытающееся цепляться изо всех сил — это было слишком.  — Ты что? — севшим голосом спросил Леви. Чуть отстранившись, ухватил лицо Эрвина обеими руками, обтёр его щёки большими пальцами. — Ты плачешь, что ли?! Не смей, Эрвин. Эрвин потянулся вперёд, на ощупь наткнулся на гладкий лоб, мягко сдул с него чёлку, прикоснулся к коже губами.  — Я люблю тебя, — чувствуя, как горечь сдавливает горло, прошептал он. Леви замер — всегда замирал, слыша такое признание. Объяснил как-то, что от Эрвина это звучит не банально, а слишком честно, по-настоящему, и потому смущает. А Эрвину казалось в такие минуты, что обычных слов недостаточно, что всего красноречия мира не хватит, чтобы выразить переполняющие его чувства.  — Спи, — произнёс Леви сдавленно. Эрвин задумался, что тот испытывает сейчас — жалость, разочарование, может быть, даже отвращение? Эрвин и сам себе был отвратителен.  — Сплю, — тихим эхом откликнулся он, боясь пошевелиться. Леви снова скользнул шершавыми пальцами по его лицу, удивительно нежно, бережно вытирая горячую влагу вокруг глаз. У Эрвина снова защемило в груди. «Отменить, — подумалось ему снова. — Послушаться и никуда не ехать завтра». Это казалось так легко — но было невозможно — он не в состоянии был противиться зову своего глупого, алчного сердца. — Леви. Прости меня. Я правда должен ехать.  — Заткнись, — беззлобно, покорно откликнулся Леви. Но голос его снова дрогнул. — Делай, что должен, Эрвин. От его смиренности на душе стало ещё гаже. Эрвин потянулся вслепую, снова поцеловал лоб, спустился к тонкой брови, по очереди прикоснулся губами к тяжёлым, опущенным векам. Ему казалось, что он целует статую неведомого божества, с отчаянием вымаливая прощение. Леви опустил голову, не позволяя ему найти свои губы. Сполз немного, снова утыкаясь лицом в грудь командора, и тихо, почти беззвучно вздохнул. Подавшись вперёд, обвил рукой шею Эрвина, запустил пальцы в волосы на затылке. Прижался так, что на миг стало сложно дышать, и сердцу некуда было толкаться. Боль сворачивалась внутри тугим клубком. Словно чувствуя это, Леви медленно, успокаивающе принялся перебирать его пряди. Неспешно, неторопливо, словно мать, успокаивающая испуганного ребёнка. И от этих лёгких, но уверенных прикосновений звенящая пружина внутри вдруг мягко развернулась, растаяла, оставив лишь блаженную тишину. Эрвин благодарно уткнулся в чёрную макушку, вдыхая запахи эля, травяного чая, свежего душистого сена — должно быть, Леви пил один, спрятавшись на навесе над конюшней. Ладонью проведя по напряжённой спине, по выпирающим позвонкам, Эрвин ощутил сквозь мягкую ткань, как Леви расслабляется. Сердечко, только что бешено колотившееся о рёбра, как у загнанного зверя, замерло на миг — и начало биться ровнее, более плавно.  — Я здесь, с тобой, — произнёс Эрвин негромко. Пустые, бессмысленные слова, очевидная истина, которую внезапно захотелось озвучить.  — Я здесь, с тобой, — вторя ему, тихим эхом прошелестел Леви. — Всегда, Эрвин. Они уснули, вжавшись друг в друга, словно боясь отпустить. Эрвин испытывал отчаяние, опустошённость, боль — и глубокую благодарность. А ещё мягкое, окутывающее тепло, разливающееся по всему телу от ощущения преданно прильнувшего к нему Леви. Погружаясь в сон, он почувствовал прикосновение сухих губ сквозь рубашку в месте, где должно быть сердце. А может, ему только показалось. * * *  — Сиди ровно, — приказал Леви. Они проспали долго, почти до полудня — выезд был назначен на закате, все приготовления закончили вчера, и спешить было некуда. Наутро Леви сам выразил желание побрить командора, хотя Эрвин неплохо управлялся с бритвой одной левой рукой: сказывались долгие годы владения парными клинками, с оружием он управлялся одинаково умело как правой, так и левой. Вот научиться писать оказалось куда сложнее.  — Выше подбородок. Эрвин послушно задрал голову. Тонкие пальцы властно ухватили за скулу, останавливая, наклоняя лицо под удобным углом. Ловкие, умелые движения, нестерпимый блеск бритвы в солнечном свете, полная сосредоточенность в тёмных глазах. Глубокая густая синева, подёрнутая пологом дождя, низкие свинцовые тучи, пронзённые всполохами молний — у Леви были глаза цвета грозового неба. Прекрасные, как и он сам.  — Пялишься, будто религиозный фанатик на икону, — поймав его взгляд, недовольно проворчал Леви. Ополоснул бритву в тазике с чистой водой.  — Так и есть, — признался Эрвин. Леви командно прижал палец к его губам, снова вскинул лезвие, продолжил соскребать с щёк щетину. Сам он успел побриться ещё до того, как Эрвин пробудился. А потом забрался обратно в постель и лежал, просто смотря на спящего. Когда Эрвин проснулся — увидел во взгляде напротив глубокую тоску, грусть и немыслимую нежность. И Леви сегодня даже не стал их прятать, скрывать за фырканьем и грубыми словами. Просто лежал и смотрел, так печально и влюблённо, что хотелось умереть в ту же секунду от переполнивших чувств и возродиться, подобно фениксу; хотелось в одиночку пойти к Марии, перебить всех титанов по пути и заделать дыру во вратах Шиганшины куском своего сердца — оно казалось таким огромным, что от него даже не убыло бы. Эрвин потянулся тогда, чтобы поцеловать, стянуть губами боль с этого бледного, скорбного лица — а Леви только вывернулся, поднялся, и методично принялся размешивать в кружке мыльную пену. И велел сесть на кровати. Голос у него был хриплый и немного подрагивал. Пока он намазывал пену на щёки и подбородок командора, у Эрвина внезапно появилось ощущение, что его тело готовят к смерти. Начисто бреют, чтобы аккуратно смотрелся в гробу. Какая нелепая мысль — ведь если он умрёт, скорее всего, от него мало что останется. Но скверное ощущение не исчезало. А Леви смотрел строго, собранно, всё внимание сосредоточив на бритье, словно пытался таким образом отвлечься от собственных мыслей.  — Перестань, — попросил Эрвин, когда Леви снова отстранился, дабы сполоснуть лезвие. — Я вернусь. Мы справимся.  — Вернёшься, — машинально повторил Леви. Опомнившись, встрепенулся, глянул сурово, почти злобно. — Через пару дней снова проснёшься в этой кровати. Живой, и без потерянных конечностей. Ты меня понял?  — Понял, — сказал Эрвин. — Живой и без потерянных конечностей. Потому что в этот раз ты будешь рядом.  — Дурак! — вскинувшись, Леви молниеносно приставил бритву к его горлу, завис, яростно сверкнув глазами. — Если ты едешь, рассчитывая только на меня, только на то, что я стану каждую секунду прикрывать твою инвалидскую задницу — лучше я прирежу тебя прямо здесь. Меньше хлопот будет! Эрвин замер, ощущая холодную сталь: ещё мгновение, и лезвие прорежет кожу.  — Там могут оказаться грёбаные Бронированный с Колоссальным, мне с ними бы разобраться, а не защищать однорукого кретина! — злобно процедил Леви, отводя бритву. — Мозгами подумай, Эрвин. Или мы тебя как циркового пуделя повезём? Гляньте, что у нас есть! Командор-ампутант. Танцует на задних лапках, верит в светлое будущее и может устроить государственный переворот с полплевка!  — Когда это я на задних лапках танцевал? — рассердившись, Эрвин сказал совсем не то, что собирался.  — Когда финансирование для разведки выпрашивал, — Леви недовольно повёл плечом, скривил тонкие губы. Грубо ухватив командора за подбородок, несколькими быстрыми, чёткими движениями закончил бритьё. Кинул бритву в таз, отвернулся. Не глядя, протянул полотенце.  — Послушай, — произнёс Эрвин, принимая полотенце и обтирая лицо. — Я вовсе не имел в виду, что собираюсь на тебя рассчитывать в плане защиты моей жизни. Я рассчитываю лишь, что ты — что каждый из солдат — будет действовать согласно плану, беспрекословно выполнять приказы и делать всё возможное для выживания и победы. Я прошу о многом — но каждый знал, на что идёт, вступая в Разведотряд.  — Кроме меня, — проворчал Леви, не оборачиваясь. Эрвин, поднявшись с кровати, подошёл к нему, обхватил рукой, прижимая к своей груди. Леви напрягся на мгновение, словно хотел оттолкнуть его и вырваться, но тут же расслабился, податливо прильнул, откинул голову назад, переплёл свои прохладные влажные пальцы с тёплыми пальцами Эрвина.  — Я тогда думал грохнуть тебя и свалить, — пробормотал он потерянно. — И глянь, где я сейчас.  — Ты здесь, со мной, — мягко сказал Эрвин, склонившись; его дыхание колыхало тёмные волосы на макушке. — Я не рассчитываю, что ты станешь защищать меня в Шиганшине. У тебя нет такого приказа. Но зная тебя — рассчитывать на это я могу. Леви глубоко, тяжело вздохнул, уступая.  — Можешь, Эрвин, — тихо произнёс он. — Мне ведь… Чёрт. Ты только не вышвыривай из отряда. Если вдруг один из нас не вернется… Чтобы не было недосказанности. Хочу правду сказать.  — Скажи, — согласился Эрвин, тоскливо вдыхая запах его волос — безликий запах мыла. Неужели и вымыться с утра успел? — Мне ты можешь сказать всё, что угодно.  — Я… — Леви запнулся, подбирая слова. — Я не за возвращением Марии еду, Эрвин. Не отвоёвывать людям земли, захваченные титанами. Мне плевать на титанов, на эти стены, плевать на человечество, на будущее человечества, на свободу человечества — на всю эту чушь, которую ты вещаешь с трибун. Мне это не нужно. Но это нужно тебе — и поэтому я поеду с тобой. Только поэтому. Эрвин не смог сдержать жалкой, липкой улыбки. Вот оно как. Два человека, на которых зиждется всё мероприятие, на самом деле преследуют исключительно свои личные цели. Глупо. Иронично. Цинично. Сильнейший воин человечества и тринадцатый командор Разведотряда — и каждому было бы плевать на возвращение Марии, если бы их не вели за собой шкурные мотивы. Как знать, может, такова природа человека? Может, живому существу по умолчанию безразличны все остальные, как бы оно ни заявляло об обратном? Как знать. Может, и Ханджи едет в Шиганшину не за спасением людей, а за какими-то образцами для исследований? Может, и Эрен всего лишь хочет увидеть ещё раз развалины родного дома? Может, каждый из живущих — лжец, и прячет свои истинные мотивы за красивыми словами? А может… может, это только Эрвин, один Эрвин, который даже в ответ на признание Леви не способен раскрыть ему собственные помыслы.  — Меркантильно, да? — по-своему толкуя его молчание, произнёс Леви. Голос был неровным и сиплым. — Мне правда плевать. Просто хочу увидеть твои глаза, твою улыбку, когда мы справимся. Когда одержим победу. Это всё, за чем я еду. Я ненавижу титанов, ненавижу, когда умирают люди, но в разведке меня удерживает не эта ненависть, Эрвин. В разведке меня удерживаешь только ты. Эрвин вдохнул глубоко, чувствуя, что ему не хватает воздуха.  — Считаешь меня мерзким? — медленно проговорил Леви. — Я решил, тебе стоит знать.  — Мерзким? — с горечью переспросил Эрвин. — Леви, ты — самое чистое, что есть в этом мире. Разжав объятие, он мягко развернул Леви к себе лицом и опустился перед ним на колени. Обхватил — непонимающего, изумлённого — за пояс, прижался щекой ко впалому животу.  — Прости меня. Прости, если можешь. Леви нерешительно положил руку ему на плечо, попытался оттолкнуть — но слишком слабо, нетвёрдо.  — Бросай эти сопли, — сдержанно произнёс он; голос был неровным, плохо контролируемым. — Чего расклеился? Мы победим. Вернёмся. Столько раз уже возвращались. Столько раз рёбра и руки-ноги ломали. Казалось — конец, но вытаскивали же друг друга. Вот они мы — живые, тёплые. Выживем и завтра. Что на тебя нашло? Эрвин притянул его только сильнее. Почувствовал, как пальцы Леви впиваются в плечо.  — Ты вчера так пытался отговорить меня, — пояснил он. — Мне страшно, что я могу потерять это всё. Жизнь. Тебя.  — Меня ты никогда не потеряешь, — скорбно проговорил Леви. — Встань, Эрвин. Веди нас к победе. Или к смерти. Я всё равно последую за тобой.