Змеи с лисами не дружат

«Корольковы не рыдают как сучки», — сколько раз я слышал это в детстве? Десятки? Сотни? В вопросах моего воспитания дед гордился больше всего тем, что отучил меня наматывать сопли на кулак годам к пяти. Я больше никогда не рыдал как сучка. Зато орал как сучка. Истерил. Лупил стены, горшки с цветами и плюшевого Микки Мауса — меня бы надолго упекли за мультяшную решетку с обвинением в домашнем насилии, если бы он снял побои и отнес в «Дисней». Дед уважительно называл меня мужиком, видя сухие глаза. Уж лучше бы сказал, что слезы, вообще-то, гендера не имеют. Хочешь — плачь, если нужно, станет легче. Лучше, чем копить все дерьмо в себе и взрываться, когда повалит через край, нечеловеческой злостью. На себя, окружающих, вонючие стулья или просроченную краску. Но не умел я рыдать. Вместо этого научился насухую и пиздец как эмоционально рвать и метать, пока в груди не останется ничего, кроме остывающего пепелища, а вокруг не развернется немыслимый бардак, идеально отражающий состояние мыслей. Оторвавшийся от молнии чемодана замок стал моей первой жертвой. Взбесившись еще сильнее, я схватил пачку Лешиных «Ротманс» и каждую сигарету по отдельности до смерти заколол зубочисткой. А потом решил — гулять так гулять. Схватил испорченные треники, которым все равно не помогло бы даже списание в статус дачных, и с садистским удовольствием надругался над ними ножницами. Удовольствие ушло быстро. Остались только бывшие треники с фигурно вырезанными полужопиями и соображение, что я дурак. Вот сейчас был бы идеальный момент, чтобы сесть на так и не закрывшийся чемодан и вдоволь пореветь. Но я не мог. Еще и звонок в дверь раздался. Что за день? Вы кто такие, я вас не звал, идите нахуй! А, нет, все же звал. На пороге стояли Змей и Лис и лупили на меня глазища — серые и карие — так боязливо и настороженно, что нарочито бодрое заявление Лиса убедило бы только слепого: — Мы пришли помочь с чемоданом… — Ему уже ничего не поможет. — Я махнул рукой, мол, проходите, разувайтесь, чувствуйте себя как дома — дом все равно не мой. Прошаркал обратно в комнату и уселся в раскрытый чемодан. Жестко приземлился: прямо на стопку учебников. Вот ни на секунду не поверил, что Леша им не звонил. Да они и не скрывали. Откинувшись на крышку чемодана, из-под сетки которой мне в спину впились расческа и пакет с одноразовыми бритвами, я слушал их напряженное шушуканье в прихожей под шорох снимаемых курток. — Сколько прошло? — прошептал Змей. — Минут пятнадцать? — предположил Лис тихо. — Пиздец, — Змей, когда говорил, всегда будто шипел. Лис объяснял, что то ли из-за прикуса, то ли из-за щербинки между передних зубов, но звучал он охуеть как зловеще, даже если сюсимусично признавался Лису в любви, налакавшись пива на Диминой вписке. — Лешему еще сорок пять минут пилить до дома. И что делать? Связать его, что ли? — У меня спортивная лента есть в сумке, — предложил Лис неуверенно. — Но как-то… это не слишком? — Я скручу, — деятельно заявил Змей, — а ты вяжи. — Но… — Я легонько, — пообещал Змей. Ага, щаз! Помню я, как «легонько» скрутили Славу. У него после этого «легонько» ухо стало размером с переспелый помидор. И цветом тоже похоже было. — Забейте, — крикнул я на всякий пожарный, раскинувшись в чемодане бесформенным желе. Вспышкой злости из меня все силы вымыло, нестись сломя голову в общагу без вещей я бы уже не решился. Нет, я поступлю грамотнее. Я дождусь Лешу и заставлю себя отвезти. Не исключено, что после этой поездочки, часа через два где-нибудь, меня накроет снова, но то будет потом. До определенных пределов я умею хавать молча. Я вообще чемпион по поеданию дерьма, ага. — Я не сбегу. В комнату зашел Лис. Змей же, судя по донесшемуся со стороны кухни сдержанному смешку, нашел треклятый стул. И поставил кипятиться чайник. — Леший ценит тебя больше какой-то там мебели и треников, — убежденно сказал Лис, подумав немного и сев рядом со мной в чемодан. Тоже откинулся на крышку и заложил руки за голову. Я мельком оценил розовые напульсники на его запястьях — кажется, Лис сегодня тренировался. Хоть у кого-то в жизни все налаживалось, а не шло по пизде. — Плевать на стул, не в нем дело, — протянул я, хотя еще минут двадцать назад казалось, что чудовище на четырех ножках — мой злейший враг. Но мой злейший враг сидел сейчас в раскрытом и раздолбанном с психу чемодане рядом с Лисом и понимал тем отчетливее, чем быстрее таяло крепкое и эмоциональное, что всерьез боится. Своей реакции. Не психов, а пизданутой, полной мнимого достоинства и гордой обиды тишины, когда говорить бы и говорить о том, что чувствуешь. Только не так меня научили. Я же мужик. Мужики не говорят, что больно. Мужики бесятся, срутся, но про боль молчат. — Дело в том, что он наорал, а потом свалил. И пусть оно само как-то рассосется — охуенный подход! Серьезно, мой дед так делал с бабкой. Наорет, уйдет, а когда вернется, ведет себя как ни в чем не бывало. И они никогда не обсуждали, сколько помоев выливали друг на друга накануне. До следующих оров. Бля-а… Только бы мы не превратились в моих деда и бабку! Это… ненормально! — Хорошо, что ты это понимаешь, — сказал Лис, криво улыбнувшись люстре на потолке. — Не хочу выглядеть занудой, который считает, что познал тайны вселенной с пары приемов, но мой психолог бы сказала, что это классный фундамент для дальнейшего строительства. — Ты зануда, — немедленно заявил я, получив от Лиса слабый фырк и тычок в плечо. А я проговорил задумчиво: — Самое страшное… что я же знаю. Если бы я сказал ему вчера, что мне… тьфу, боже, звучит так себе… — пришлось выдохнуть и напомнить себе упрямо, что в этих чувствах нет ничего подчеркнуто «девчачьего», и вообще, девушки что, не люди? И почему вдруг только девушки? Левка вон не стесняется. Лис не стесняется. Чувствовать так. Один я будто ходячий стереотип мужиковости, — ну… некомфортно, обидно… — и не оказалось, вроде, ничего зазорного в этих словах. — В общем, если бы я не молчал и сказал, он бы не молчал тоже. А я сижу теперь и бешусь. Но не на него, что не извинился. А на себя — что не отстоял свои права на эти извинения. — Справедливости ради, вы оба лажанули, — заметил Лис миролюбиво. — Дай ему шанс на разговор. Пусть и с опозданием. — Справедливости ради, — ввернул Змей, заглянув в комнату, и ухмыльнулся, — дизайн у стула зачетный. — Ты мне чай сделал? Нет? Уходи! — Лис вытащил из-под поясницы и швырнул в него моей скомканной кофтой. Змей, посмеиваясь с присвистом, растворился в темноте коридора. — Это всегда было так сложно, а я не знал? — спросил я отрешенно не то у Лиса, не то у самого себя. — Быть в настоящих отношениях, которые не только для выгула члена. Ссаться, что сделаешь что-то не так или наоборот — не сделаешь что-то нужное. Что все испортишь? — Быть человеком иногда сложно, — хмыкнул Лис. — Но классно, — протянул я. — Но классно, — подтвердил Лис. — Лучше, чем говорящим кабачком. — Чего? — Даже не спрашивай. Мы продолжили лежать в моем открытом чемодане, думая каждый о своем под шипение закипающего чайника на кухне. Змей принес нам две кружки с отвратительным Машиным молочным улуном. Я успел почти треть выхлебать разбавленной пыли китайских дорог, но совершенно не успел подумать, что скажу сам или что скажет Леша, когда ключ в замке провернулся — на двадцать пять почти минут раньше обещанного. Неужели ему настолько свербило успеть до того, как я сбегу? Блядь, а эта жопа вообще соблюдала скоростной режим на дороге?! Мало того, что себя подвергает риску, так со штрафами потом ебись кому? Боре. У Леши же мозг автоматически выключался, если я заставлял его залезать на сайт ГИБДД или в уведомления приложухи для каршеринга. «Малыш, я не понимаю, куда тыкать». «Как платить, если на привязанной карте нет денег, но есть на другой?». «Как понять, что заплатил?». «Я точно заплатил?». «За мной уже выехали?». «Ты будешь отстаивать мои интересы в суде?» Это притом, что большую часть времени он таскался по дорогам со скоростью беременной черепахи, а все его предыдущие штрафы — исключительно за парковку в неположенных местах. — Мне надо помыться, — моментально выдал Лис самую тупую отмазку, что можно было придумать в гостях, и чуть не расплескал непочатый улун, выбираясь из чемодана. — Привет! — Он пересекся с Лешей на пороге спальни, но не задержался и на мгновение, ускакав на кухню и громыхнув тяжелой дверью. Повисла неловкая пауза в эфире. Я уставился на Лешу. Пальцы и запястья вспыхнули от фантомной боли при едином взгляде на темно-зеленые дреды, аккуратно собранные в высокий хвост. Накануне Маша решила показать, как подплетать эту роскошь. И спросила еще так ненавязчиво: «Ты же не занят вечером?». Я наивно не придал значения. Думал, здесь подтянул, тут подтянул и готово — что может быть сложного и запарного? Хер там плавал! Семь, сука, часов, мы на это убили, учитывая, что работали в четыре руки, пусть я и «крутил длину» в первый раз с Машиными подсказками и Лешиными ворчаниями. Когда закончили, не зная, чем спасти нывшие конечности, думал, побрею Лешу налысо ночью, пока будет спать. Но передумал. Слишком красиво. Слишком ему шло. Не сразу и не в этом месяце, но я бы повторил. — Я не смог закрыть чемодан, — буркнул я, будто оправдывая свое присутствие в квартире. — Малыш… — Леша издал смутно различимый смешок, кинув короткий взгляд на крышку. — Ты просто вырвал с корнем замок. — Хочешь помочь починить? — процедил я сквозь зубы. — Хочу извиниться, — по голосу слышал, насколько виноватым он себя чувствовал. По руке, сжавшей ручки пакета, уловил, как сильно переживал. А взгляд голубых глаз оставался спокойным, ясным: Леша не отводил его от меня, и я вдруг подумал с горячей нежностью, что он верит силе своего сожаления, но куда больше — что я не отплачу плевком в душу или хуйней из-под коня на его искренность. Он не ждет от меня подставы. Я его парень. И он знает, что мы можем быть конструктивны, даже если в пылу ссор вокруг летают тарелки и призраки избитых Микки Маусов. Мы эмоциональны, и что с того? Если научимся не поступать, как мои дед с бабкой, и не глотать обиды в тишине после децибельных взрывов. — Извиняйся, — тихо позволил я, потому что Леша как будто бы ждал разрешения. — Во-первых, прости, что наорал, — произнес Леша ровно. Прислонился плечом к дверному косяку и почесал пальцами свободной руки шею с поблекшей от времени татухой «секси». — Не оправдание, в курсе, но столько всего навалилось на работе… Меня эти стул с трениками вообще не ебали бы… Не могу обещать больше никогда такой хуйни не устраивать, но я правда постараюсь фильтровать рабочее и домашнее. Во-вторых, прости, что не извинился, когда остыл. Что… молчал всю ночь. — Я тоже молчал, — признал я после недолгих раздумий, вспомнив «вы оба лажанули» от Лиса. — Так что тут и я виноват. Что не был… как там говорят?.. Открыт к диалогу, во. — И утром вместо извинений зачем-то снова про стул бухтел, — добавил Леша задумчиво, зачесав шею активнее. Захотелось его одернуть, что я и сделал, шикнув недовольно и выразительно выпучив глаза. Леша опустил руку. — Знаешь, — вдруг признался он, — у меня до тебя не было ничего настолько серьезного. Секс это секс, там только то, что член с жопой не поделили, не на чем учиться. А отношения… — Леша слегка покраснел, — у меня первые. И я ехал сейчас и думал, что веду себя аккурат как наш с Машкой батя. Тупо бросил тебя сидеть дома одного и ссыкливо решил, что к вечеру, может, оно вообще забудется… Как я тут глотку рвал. Но я бы не забыл. — По лицу Леши пробежала тень болезненной судороги. — И ты бы не забыл. Я не хочу быть таким мудаком. Я хочу ответственность нести за то, что говорю… и за боль, которую тебе причиняю. — Он поморщился и пробормотал: — То есть… я, конечно, вообще не хочу причинять тебе боль. Но если это случается… — Леша замолчал. Еще подрал шею. Снова опустил руку под моим взглядом. И сказал громко и твердо: — Меня мутит при мысли, что тебе придется догадываться — жалею я или нет. Я жалею! Очень. — Извинения приняты, — сказал я хрипло под участившийся стук сердца. — Да? — Леша удивленно моргнул и пожаловался глухо: — Как-то… просто. — Он поспешно добавил: — Я верю, конечно, я тебе верю, но… как-то просто. После… сложности всего, что я передумал. — А что с тебя еще требовать? — Я усмехнулся краем губ. Леша так трогательно растерялся. — Виноватый минет? Грустный римминг? Леш. — Я со вздохом поднялся из чемодана, поставив чашку с остывшим триста раз улуном на журнальный столик. — Честно? Я пиздец как рад, что мне даже не понадобилось самому объяснять, что мне неприятно было сидеть и, как ты выразился, догадываться. Ты это сам понял. Так что тысячу раз да — извинения приняты. И мне тоже есть над чем подумать в своем поведении. И… — Я фыркнул. — Наверное, это так тупо, да? Что мы настолько, ебаться всраться, серьезные темы завели… из-за стула. Леша ухмыльнулся. — Есть немного. — Что в пакете? — полюбопытствовал я, устав гадать на эту тему. — Твоя любимая шавуха… — признался Леша как в преступлении, опустив глаза и поджав губы, чтобы скрыть улыбку. — Мне же нужен был запасной вариант… — Он кинул на меня щенячий взгляд исподлобья и шутливо уточнил: — Извинения отторгнуты?.. — Теперь ты точно не обойдешься без штрафного виноватого минета! Даже двух! — заржал я, сократив расстояние между нами в пару широких шагов и клюнув его в губы. Недавнее напряжение и не думало возвращаться. Удивительно. Насколько этот непродолжительный разговор повысил планку серьезности наших отношений, но при этом сбил градус напряжения до нуля. В груди так спокойно стало, будто мы мировой кризис решили с наскока, а не обсудили, как надо вести себя после тупорылых ссор. — Вот сволочь! Подкупить меня решил? — Будем считать, что это примирительный бонус? — насмешливо предложил Леша, вернув мне поцелуй и умело его углубив. Пробормотал мне в губы: — Я чувствую, как твоя рука лезет в пакет… — А это важная улика… ее… надо изъять… в интересах следствия… — пробормотал я, не открывая глаз и млея от жарких поцелуев в подбородок, шею, ключицу под сползающим воротом свитера. Вцепился, нащупав, в шавуху, выдернул ее из пакета и отпрыгнул на шаг назад с довольной лыбой. — Взятка, все дела. — Меня ждет наказание? — Леша смотрел на меня чуть рассеянно потемневшими глазами. — У меня даже штанцы для порки готовы, — заметил я, вцепившись зубами в шавуху. Все-таки знает, чем подкупать — вкусно, аж челюсть свело. — Какие еще… — Леша проследил за направлением моего взгляда. Уставился на вырезанные на жопе треников дырки и завис. На его лице появилось крайне интересное выражение. Подсказавшее, что эти треники теперь никто никуда не выбросит. И носить их буду, походу, я. — Дизайнер, епта… — Он вдруг прищурился. — Борь. — М? — Я застыл, так и не откусив в очередной раз. Что-то случайно мне намекнуло, что сейчас Леша спросит про сигареты. Божечки. Я куплю тебе все «Ротманс» на свете. Только, прошу, не убивай меня молодым! — Ничего. — Леша улыбнулся. — Хотя знаешь… чего. Мне тепло возвращаться домой, зная, что ты у меня есть. Не понял, что именно меня проняло. Его тон или неожиданные и простые, казалось бы, слова, сказанные от сердца. Но глаза наполнились слезами за жалкие секунды. И, о ужас, я, походу, не стал меньше мужиком. По крайней мере, гендерная полиция не выскочила из-за двери и не приставила нож к моим яйцам. За дверью слышно было только, как играют в беспалевность Змей и Лис, обмениваясь шепотками «Не шуми!» и «Да я просто дышу!» под шелест их курток. — И мне с тобой тепло, — сказал я, вытерев мокрые глаза о его плечо, когда Леша подошел и обнял меня. Ладно, стул, ты не так уж ужасен. На тебе мы кое-чему научились. В отношениях бывает сложно, но они стоят того. С ним — стоят всего. Я пробормотал робко: — Хочешь куснуть шавуху?