Вкладыши

— Ну куда ты опять, Алёш, ну время же, — на улице смеркалось, бабушка волновалась. Лёша это естественно понимал. Понимал, но забывал, и когда темными ночами ловко тачки вскрывал, когда напивался с ребятами на пятаке в гаражах звонко шутки шуча, и когда его за гаражами, не этими, а другими пиздили, за то, что посмотрел не так, и когда сам пиздил. Этого понимания не то, что бы мало было. Понимал, тоже волновался в ответ, не столько за себя с бабушкой, сколько за Лизу еще кроху, и поэтому большую часть получаемых денег благодарно нес в дом, звонко секретарем перспективной надежной фирмы обзываясь, часть откладывал — в обменник постоянно приходилось ходить, рублю как-то доверять не хотелось совсем, проходили уже — родительские сбережения за одну ночь стали ничем. Доверять хоть чему-то и кому-то было в принципе тяжело с таким общественным и государственным настроем, но все равно возможно. За год до выпуска из школы Лёша все-таки попал в группировку района, хотя всегда старался просто не отсвечивать и не вписываться ни в какие движения. ‘Микрорайон’ общепринятым понятием группировки конечно тяжело назвать было. Они не гуляли, то есть не доебывались до прохожих с целью бабок отжать, больше кружком по интересам были, не вредили особо никому, не считая того что воровали запчасти с машин, да и сами машины тоже. С ними было весело, с ними было свободно, можно было быть собой, и кайфовать по тому, что ты часть чего-то. Для замкнутого и стеснительного Лёши это ощущалось именно так. Он кстати даже полгода встречался с Юленькой из их компании — чудесной русой улыбашкой с химзавивкой и вечно ярким румянцем — было прикольно, но как-то не совсем, и поэтому не совсем честно. Зато хотя бы так несколько месяцев бабушка меньше беспокоилась, а Лёша в ответ. — Не волнуйся, постараюсь не поздно, — честно постарается, быстрое касание губами бабулиной щеки. — Лиза, спокойной ночи, я ушел! — ответа ждать Лёша не стал, выскочил сразу в парадную. На одном пролёте лампочка грустно мигала. Пока спускался, взглядом за почтовый ящик зацепился, тот обшарпанной молчаливой зеленью висел. В детстве Лёша очень любил в него залезать и с трепетной радостью доставать открытки, которые слали ему родители с отдыха или командировок. Сейчас металл на стене лишь нагонял тоску и воспоминания, а внутри него — звенящее ничего и удручающая коммуналка, быстрый топот по каменной лестнице эхом разносился под потолком парадной. Открытки те до сих пор на дне жестяной коробки лежат, бережно ленточкой перевязанные. Родители разбились в 90-ом году, и это естественно ускорило и омрачило Лёшино взросление. В стране начинался пиздец, для двенадцатилетнего Лёшеньки он начался с парной могилы и закрытых гробов на Волковском кладбище. Лёшу всегда хорошим назвать всем хотелось, потому что он и был крайне хорошим, очень миловидным за счет веснушек и морщинок у глаз, которые при улыбке разливались. Лёша хороший на контрасте со всеми и всем вокруг, самостоятельный и учится на отлично, воспитанный, настоящий джентельмэн, не быдло какое-нибудь, а то что тачки помогает угонять — оно само получилось, он и не хотел даже, понимал прекрасно и осознавал убогость, стыдил сам себя постоянно, даже понимая что в некоем роде необходимость это. Совестливый. Они сначала честно брали машины только по приколу на ночь покататься, даже возвращали заправленными до полного пару раз, а потом Лёше сказали, что у него талант, и что крайне удачная возможность заработать имеется. Лёша обещал себе бросить с новым курсом, и что найдет халтуру хоть какую-нибудь, главное не криминал — на момент обещания до нового курса впереди была сессия и почти целое лето. В тот вечер попался. Они с ребятами прежде почти пойманы были, когда бензин сливали с Москвича во дворе около соседней Ржевки. Но одно дело бак бензина с Москвича и почти, и с ребятами, а другое — целая машина, попасться, да еще и одному. Лёша в принципе понимал, что случиться это должно было, и еще раньше даже, но готов в общем и целом все равно не был. Экзамены тогда на отлично все уже сданы были, а тополинный пух летел круглосуточно. — Ты че бля, ахуел? — только и услышал он над своим ухом, перед тем как его резко башкой в металлический корпус блестящего Запорожца впечатали. Железная линейка с характерным звоном выпала из рук, а собственный лоб ощущался теперь огненно-больно, сука. — Сука. Лёша хорошим всем казался, поэтому некий молодой парень Кирилл — хозяин Запорожца, как разглядел под слабым освещением фонаря, так его пиздить совсем сильно и не стал, даже руку потом подал встать, Кэмэл предложил и платок после, курили в молчании и со звуками кровавых высмаркиваний, сидя на ступеньках у ближайшей парадки почти в кромешной темноте. Точнее молчал только Лёша, Кирилл подозрительно быстро разговорчивым показался. На его вопросы личные мол Че пиздишь-то? Плохо все? Крышует тебя кто? и прочие беспокойности напущенные отвечать Лёша особо не спешил, да и вообще сидел в шоковом до сих пор и страшно было, что пиздец, и больно. Извиниться извинился, еще в момент когда первый под дых почти прилетел. Ласковое и честное сожаление о том, что машину перепутал и вообще красть не собирался, звучало глупо, но Кирилл сделал вид, что поверил. Лёша сделал вид, что поверил тому, что Кирилл поверил. Услышанная фамилия Гречкин на уже полученные пиздюли наложилась еще парочкой ударов мысленно, а потом стойким ощущением ближайшей кончины в живописном лесу Ленинградской области. В тусклом искусственном освещении и несмелых поглядываниях удалось разглядеть и растрепанные выжженные волосы, и островатые клыки, и вгляд змеиный сверкнул, а массивный перстень на одном из пальцев посчастливилось даже собственной кожей ощутить, больно вообще-то блять было. Лёха тогда сидел и не понимал ничего, боялся и ждал, односложно отвечал на пытающегося в диалог Кирилла и вообще мысленно был где-то в опухших тканях лба, саднящей губе и замедлевшимся кровотечении из носа, но никак не на холодных ступенях. А Кирилл на удивление контакта искал, хотя казалось бы с чего? А вот видимо настроение такое было. — Ну, че, прости еще раз? Все, ну, гуд? — Лёша осмелевает, встает с холодных ступеней и выходит на более явный кружок фонарного света, понимает, что как-то сворачиваться надо уже, посиделки, конечно, просто фантастика, но завтра еще и перед бабушкой отчитываться за лицо и с ребятами объясняться, а пух летит от очередного порыва уже теплого летнего ветра, а сигарета чужая мелькает во тьме. Да-да, прямо как у Сектора Газа, ну почти. Лёша мнется и взгляд не поднимает с кед, одну руку в липкой крови об штанину вытереть пытается. — Больше так не буду, и все такое. Пойду, наверное. Я сегодня еще, ну, Крестного отца хотел пересмотреть, думал, э, не задержусь особо, — с честным решает это все закончить. Слова несмело совсем звучат. Кир — ему больше нравилось Кир на американский манер — смог рассмотреть Лёху получше, пускай все равно в полутьме, но смог лицо дружелюбное увидеть, с носом подпухшим в крови и с синеющим шишаком на лбу. Симпотный, — смогло подуматься Киру. Прикольный — додумалось Киру. Стыдно стало, оттого захотелось разговорить или хотя бы как-то на дружелюбную волну вывести, знакомство их этого вообще не предполагало. — Давай еще одну может выкурим, обсудим какой Коппола кульный чувак, потом пойдешь на все четыре, малой, номерок может свой оставишь на всякий, — Кир наконец беспокойный взгляд напротив поймал, отблеск слез в нем скопившийся разглядел. — Сильно башка болит? — Немного, — Лёша взгляд быстро отвел — смутился, чувство опасности и дискомфорта внутри не делось никуда, а как будто разыгралось сильнее, но и выдохнуть уже от тревоги хотелось. Лёша сел почему-то, ну вообще понятно почему, обратно рядом, из предложенной пачки почему-то взял еще одну сигарету. — Кульный чувак говоришь? Согласен. Двор, в котором Кир машину пару раз оставлял, был двором очередной подружки, после такого инцидента посещать и его и подружку желание резко подпропало. Катька, наверное, волновалась и расстраивалась потом очень. А вот с Лёхой захотелось как-то ну, ну не мутить вместо Катьки конечно, что он, девка какая-то, но вот захотелось узнать, что он там слушать любит и смотреть, что делает, кроме как машины пиздит и получает за это со слезами на глазах. Лёха же другой был совсем со своей футболкой огромной с рисунком группы какой-то застиранным, с железной линейкой и потрепанными кедами, заворожил ёпта. Послушно и напряжно тогда номер домашний дал, Кир лишь надеялся, что не левый, даже сам напрягся, когда трубку маленькая девочка взяла. — А Лёши дома нет, а вы кто, я могу передать ему что-то, — Лиза любила деловито на телефонные звонки отвечать, мечтала стать секретаршей, когда вырастет, посмотрела ‘Служебный роман’ называется. — Передай, что Кир звонил, и, зайка, сможешь номер мой записать ему? — А я не зайка, я Елизавета, диктуйте номер! На том блестящем красном Запорожце потом катались вместе много, еще даже когда синяки не зажили. Кир не смотря на всю свою вычурность искренне тащился от наивных мотивов Алены Апиной и группы Комбинации, а Буланова у него в сердце откликалась так сильно, кто бы знал вообще. Лёша в итоге и узнал, и изучил, и понял, и пронял, и принял. Лёша слушал все в степи от Кино до Sonic Youth, Сектор Газа любил, ДДТ и почти никогда не пропускал еженедельные выпуски ‘Учитесь плавать’. Кира честно пытался приобщить активно и все мимо, только лишь иногда тот на что-то одобрительно хмыкал. О пристрастиях Кира к песням Апиной понятно стало почти сразу, потому что Ой Лёха, Лёха обращенное к нему со вздохами Лёха услышал еще в вечер неприятного знакомства, и слышал почти каждый день после — все более приятно. Лёха сам не понял в какой момент все его общение почти замкнулось на одном Кире, что вечно под пиджаки цветастые свои цветастые рубашки надевал, волосы укладывал назад с огромным количеством лака ‘Прелесть’. Календарная половина лета прошла. Ельцин на второй срок пошел, а страна как будто вся гремела от взрывов и загибалась от боли. Было страшно наедине с собой, а вместе с Киром совсем нет, аж стыдно было за то, что пока тревога катается по всем и высасывает приятное да надежду оставшуюся на дне, Лёха себя наконец живым чувствует, веселый ходит, и можно сказать, что у него все хорошо. Лёха еще вообще не понял, в какой момент и выбившаяся сосулькой прядь у лица и улыбка гаденько-выебистая стали для него чем-то очаровательным. Очаровательным? И вообще что-то странное ощущалось в целом, хотя с Киром комфортно было до истеричного хохота и молчания приятного, будто всю жизнь знакомы или даже больше. Кир малым постоянно обзывался, но со временем и это бесить перестало. Пугало лишь то, какими разными они были, и то как быстро общий язык нашли. Сначала Лёша сопротивлялся, потому что не понимал, что ждать, но в итоге капитулировал, увидев как Кир с людьми в общем общается, не так, как с ним. На людях он не злобный, конечно, но понтанутый такой, аж тошнит, а с ним в парке на Чернышевской, возле дома его — не пятиэтажка на окраине — вообще какой-то изначально другой, подавал себя как-то аккуратно, и интересовался, что в принципе вразрез с его видом шло. И он другой был даже в первый день, тоже интересовался, после угона неудачного собственной машины на секундочку. С ним таким хотелось общаться, потому что вот это Лёшино, когда человек к тебе открыт, к тебе направлен, потому что тяжело кентоваться с людьми, когда они для всех. Возможно Лёша собственником был, ревностно так ко всему, что ему близко, потому что терять в какой-то момент неприятно, и больно не понаслышке. — Бабушка думает я умру, если буду водиться с тобой, — проговорил Лёша, пока искал спички в бардачке. Конец июля выдался ужасно жарким, приходилось выбирать от чего страдать в дополнение к духоте — от нехватки никотина или от противного ощущения сигареты на палящем солнце. И вообще он в бардачке спички искал или предлог отвлечься? В салоне стойко пахло привычными запахами машины, бензина и ‘Прелести’. Лёшик коробок нащупал наконец и несмело покосился на Кирю — в мыслях он всегда Кирей его звал — улыбнулся уже смело. — Не ссы, малой, не умрешь, — Кир в ответ расслаблено зажмурился — как кот — и засмеялся. — Ты со мною забудь обо всем, — напеть строчку из ‘Лирики’ и подмигнуть было действительно сильным ходом даже для Кира, он потом заржал заразительно, Лёха следом разразился, кинув скомканное Придурок. Курили молча, а у Лёши в голове только строчка Эта ночь нам покажется сном крутится и мысли о том, что что-то как-то не так как должно быть. Кир на него резко раскрасневшегося косится незаметно, коленки голые взглядом быстрым гладит, руки тонкие в широких рукавах футболки, и ему тоже что-то как будто не так. — Че, малой, целовался уже? Или все в девках ходишь, дрочила? — Кир насмехается, от скуки, не со злобы. — Чего? Да ты сам дрочила, понял. — Лёша дуется, показательно, конечно, но даже если дрочила, то что с того. А вопрос этот к чему вообще? — А че про девок не рассказываешь своих? — Кирилл закатывает глаза, а потом по очереди брови поднимает. Эта мимика давит, так же как и духота, и горечь никотина на губах, и сам вопрос, и запах жжённых спичек. И прядка эта все-таки вывалившаяся. — Ну, с Юлькой со двора моего, помнишь блондиночка такая кудрявая на нас косилась, я ей помахал еще, вот с ней полгода мутили, — об этом Лёша может говорить спокойно, Юля классная, Юля не обиделась совсем. Вроде. — Хорошая. — А разошлись че, если хорошая? — Кир скучающе отвернулся к окну на секунду, а потом в глаза Лёхе уставился. Откуда-то с глубины двора доносились веселые крики детей. — Ну вроде прикольно было, но как-то знаешь, не знаю, ну не то что бы, — вот об этом уже потяжелее говорить, потому что Лёша сам не до конца понимает почему, пытался много раз, но так и не понял. — Ты из этих что ли, че с хорошей девкой-то не то? — Нет! — резко отвечает Лёша. — Не знаю, не проверял, — более спокойно добавляет, нервно пожимает плечами и взгляд устремляет с глаз змеиных на сантиметр вправо, как бы мимо. — Просто чувств не было, а я как-то не могу. — Я тоже не проверял, — спокойно пожимает плечами Кир и тянется к рычагу коробки передач. В нем ни капли веселости, испарилась буквально за минуту. — А ты че спросил-то? — На дискач погоним завтра на сковородку вечерочком, приоденем только тебя в мое что-нить, с подружками познакомлю, хочешь? — Запорожец аккуратно тронулся. — Погнали, — отвечает без особого интереса Лёша. С тобой погнали куда скажешь, какие уж там подружки, не понял еще что ли или прикидываешься. Ведь когда Кир за двоих планирует, почему-то так приятно— как бы не выдать это ‘приятно’ своим видом, потому что улыбаться хочется очень от таких мыслей. Киря уже автоматом значит хочет рядом с собой видеть. Приятно, потому что кенты они вот такие, странные, но сам факт греет, что Кирилл — абсолютно честно не важно чей он там сынок — общается с Лёшей. И вот это радость от обретенной дружбы и общей волны, она искренняя, потому что у Лёши так почти никогда. И у Кирилла тоже, потому и осторожничает. А еще Кир заживо Лёшеньку не закопал под сосной, вот это тоже приятно, да. Хочешь? Конечно хочу. Пока на светофоре стоят, Кир шарит в барсетке и выуживает две жвачки из кармана, одну ловко в Лёху кидает. — Любовь это целоваться, пока на светофоре красный, — читает Лёша вслух и давится фруктовым запахом. Незаметный быстрый взгляд на глаза светофора, кажется теперь щеки такого же ярко-фонарного цвета. — Лииибе, либее, аморе, амооорее, — киношно резко запевает Кир, зажимая сцепление и дергая рычаг передач, зеленый уже и получается момент проебан для того, чтобы все как в тех фильмах на кассетах. — Глянь че у меня там! — Любовь это пытаться понять его любимую музыку, — Лёша аккуратно берет вкладыш прямо с коленок Кирилла, захватив еще и разорванный фантик, зачитывает вслух, снова давится фруктовым уже вкусом на языке. Уши пылают, мда. Кир выглядел и подавал себя так, как будто обязательно должен был что-то крышевать и кого-то пиздить постоянно, стволы к глоткам приставлять, чем-то мутным заниматься одним словом, чтобы чужая кровь капала с рук и размазывалась по лицу. Кир не хотел всего этого и не стремился, сбитых костяшек даже не наблюдалось, его вообще беззаботная богатая жизнь устраивала, без батиных мутняков, а батя-то не настаивал, говорил только что-то про невыросшую крышевалку. И вообще в этой семье всех устраивало все. Кир толкал возможно, но не точно, для Лёши главным было, чтобы не грязнее. И Лёша выдохнул, когда вдребезг пьяный Кирилл признался, что никогда не сможет убить человека. Лёша шумно вдохнул, когда Киря при этом свою голову устроил у него на плече. Лёша выдохнул, когда они в Саперный гнали в спертую духоту купаться в Неве под кассетный сборник ‘Лучшие хиты Ирины Аллегровой’, под звонкие Кирины подпевания. И высовываться из окна было приятно, когда сильные потоки воздуха били по лицу и вспотевшей челке, гладили лавирующие руки, а солнце шпарило как оголтелое. — Это про тебя! — Кир пытается перекричать шум из открытых окон, когда начинаются первые песенные аккорды, чем-то популярную Нирвану напоминая. Лёше глаза хочется закатить, и он закатывает, а через минуту уже громко подпевает и улыбается. — Угнала тебя, угнала, ну и что же тут криминального?! И Лёша не переставал вдыхать, когда в ледяной воде Кир его за пятки ловил. Солнце тогда пекло сильно, они после на одеяле разложились — грелись. Лёша в смешной панамке из Кириного багажника увлеченно читал Стругацких, щурился, а Кир ворчал у него под бочком о невыносимой жаре, еще влажным торсом прижимаясь совсем, ну вот совсем близко. Трудно быть Лёхой. Лёша делал вид, что он увлеченно читает, пока спирало и смущало где-то в грудине, пока в голову лезли какие-то слишком смелые мысли. С воды дул приятный ветер, от Кири дуло отчего-то очень приятное нытье, то ли о песке в шортах, то ли о том, что курить в машине оставил. Кир в какой-то момент замолчал и перестал копошиться, по плечу Лёшиному взглядом мазнул на пробу, а потом еле дотрагиваясь пальцами. Лёша вида не подал, чтоб не спугнуть, потому что интересно, что дальше будет, а внутри у него что-то точно оборвалось, а следом тысячная мысль о том, что это как-то неправильно, наверное. Кир как завороженный касался плеча, поочерёдно всеми пальцами постукивая, невесомо. — Ты чего? — прошептал Лёша, в книге взглядом оставшись, бездумно перечитывая раз в тридцатый одну и ту же строчку, как тут вообще читать-то. Они одни практически были на этом куске пляжа, специально подальше от народа ушли в островок за лесом среди травы, только женщина в огромной шляпе лежала почти у воды и, похоже, спала. — Их так много, клёво, красиво, — прохрипел Киря, продолжая легонько топать по плечу, чуть переходя на спину. Он вообще таким спокойным редко был, вечно куда-то спешил, хотя никаких дел у него буквально не было, всегда ворчал недовольно на все, постоянно ехал куда-то и много-много пиздел. — Веснушки. Лёша только согрелся на солнце, а его этим будто снова в ледяную толщу, физически будто ощущал как сосуды от холода сжимаются и сердце с ними. И откуда только физиологические познания? Смущение. Лёша не любил в себе это, что его все что угодно смутить может, покраснеть заставит от ушей до пят постоянно, до кома в горле и слез застывших в глазах. Но тогда оправданно было, как будто, потому что Киря такой рядом с ним, честный и трезвый даже, совсем не шебутной, топает пальцами по плечу и спине, прижимается, красиво’ говорит. Ощущение такое, будто вот линейка уже в том месте, где необходимо, чтобы машину вскрыть, между машинным стеклом и уплотнителем то есть, и вот уже почти, осталось совсем чуть-чуть, тяга подцеплена, надо только дожать правильно и плавно. Лёша в себе смелость находит голову повернуть и из-под панамки на Кира глянуть, тот сразу зрительный контакт устанавливает, а Лёша по привычке взгляд отводит, но потом вернуть заставляет себя. Не неудобно, просто непривычно, заковыристо, просто Кир всегда глазами своими так смотрит, искренне что ли, глубоко, хотя он может и очередную фигню про амфибрахия с Лёшиного двора болтать, что его гоняет постоянно, но смотрит все равно, честно так, непритворно, понты не колотит. Кир смотрит в глаза, молчит, но руку не убирает, продолжает. Лёша в себе смелость находит до влажных белесых волос дотронуться, сначала аккуратно, будто током может ударить, прядь куда-то за ухо заводя, а потом ладонью всей в копну зарывается, тоже аккуратно, но быстро, зажмурившись с испуга сразу. Кир на это тоже жмурится, только довольно — но Лёша уже не видит, и выдыхает шумно — а вот это слышит. Лёша в жаре бредовом с тысячей мыслей глупых, а Киря с пустотой в голове, лежат как два кота, ластятся и греются, оказывается можно так, не страшно, даже не стыдно совсем. После воды разморило совсем. Когда Кир чужую руку из своих волос вытаскивает и запястьем к губам прижимает, вот тогда все и переворачивается. Лёша жмурится еще сильнее, до пятен цветных в темноте под веками, ощущает красноту собственных щек, внутри бушующее нечто, и кажется, наконец, что это то самое. Рычаг срабатывает, выталкивает тягу наконец, и машина вскрыта. Сейчас правда не машина и не им, и это очень пугает. В роли угонщика даже не Ирина Аллегрова, а Киря, который губами куда-то чуть выше запястья, там где обычно около десятка браслетов и фенечек, а сейчас голо, потому что купались. Киря, который куда-то губами в район маленького созвездия родинок на руке прижимается, сработал на отлично, никто ничего не заметил и не понял, вскрыл тачку и теперь осталось только с проводами подшаманить и отогнать аккуратно, не проезжая мимо патрулей, иначе капец, а с белобрысой челки падает пара капель холодных, что плавятся на раскаленной коже. — Ты читать мешаешь, — полминуты спустя сделать вид, что это все так, как должно быть, правильно, будто ничего такого и не произошло. Вдох и выдох, глаза тупо в ту же вымученную строчку уставить, зацелованной рукой панамку поправить. Тошнота от волнения. Как при знакомстве с мажорчиком этим недоделанным, — думает Лёха. — Болтай больше. Лёша на это ухмыльнулся и в слова на бумаге уткнулся, а мыслями в вечер первых танцев улетел. Кир тогда аж присвистнул в мыслях, увидев на Лёшином худом теле не футболку на три размера больше его собственного, а черный бадлон, по размеру причем, не застиранный совсем, потому что кто-то из бабушкиных знакомых отдал, а Лёша и не носил ни разу, вещь своего часа ждала. Лёше некомфортно, непривычно, а еще он первый раз зашел к Киру. Стоял в красивой просторной прихожей, не знал куда деть себя, поэтому тупо на собственное отражение в зеркале пялился, пока Кир что-то из глубины дома — да-да целого исторического особняка на Чернышевской, Лёху этот факт, конечно, ну просто факт мощный — кричал, но Лёша разобрать не мог. А еще у Кира парадная действительно парадная, а не исписанный ‘падик’ — это слово московское даже в мыслях непривычно и невкусно проползло — в пятиэтажке. — Ты че стоишь-то, малой, проходи. Тут никого, Тамар Иванна сегодня уже была, похавать приготовила, может хочешь? — Кир в полностью расстегнутой рубашке босыми ногами по паркету прошлепал, и с полностью растрепанными после фена волосами, они обычно на солому похожи, а сейчас на самое мягкое сено. Сравнение по мотивам детских воспоминаний о деревне, когда все хорошо было. Сейчас тоже хорошо, своя личная деревня в ванную пошла и за ‘Прелестью’ ручкой потянулась. — Тебе так хорошо, — Лёша неожиданно для себя захрипел, молчал с тех пор, как порог дома в пыльноватых кедах переступил. — Не как будто корова лизнула, — проговорил Лёша и улыбнулся сам с себя и мысли про сено. Кир на это молча бровь поднял и пятерню в челку запустил, и попытался пряди непослушные без лака оформить, ему казалось, что волосы пушатся как одуванчик. Лёша наблюдал молча, облокотившись на дверной косяк, сам не любил, когда на него смотрят вот так, ничего не делая, и сам же отчего-то перестать не мог. Взглянул на раковину огромную, потом на светильник красивущий, потом к челке белобрысой вернулся. Через пару минут Лёша к Кире приблизился почти вплотную, посмотрел на лицо его осторожно через зеркало, не сводя с него глаз на ощупь ‘Прелесть’ взял и на ладошку побрызгал, чуть-чуть. Аккуратность в движениях и взгляд через зеркало интимность дикую давали, а Кир затаив дыхание смотрел в ответ, в глаза и просто на Лёшу, тоже в отражении. Наверное даже слишком просторная ванная, в которой аж танцевать можно было, будто сжалась до несчастного квадратного метра, пока липкие руки приятно летали по волосам и веснушчатый нос забавно морщился от едкого химозного запаха. Пальцы неуверенно задевали лоб по линии роста волос, Кира от этих касаний протряхивало внутри всего, было приятно, его давно никто вот так аккуратно и заботливо, по загривку мурашки забегали весело. — Я сестре привыкший волосы укладывать, — полушепот почти в самое ухо. Кир на такой звучный бархат неконтролируемо прикрыл глаза, и под веками вспышками забегали ну совсем уж смелые, слишком смелые картинки, где Кир эту слегка лохматую веснушку в бадлоне в раковину вжимает, руками уверенно трогает, а может даже и в губы целует, а веснушка и не прочь совсем, и все чтобы не так как со всеми матрешками знакомыми, а по-другому. После такого стоило проморгнуться хорошенько и умыться, потом позвать Лёшу в гардеробную и дать померить пиджаки, а хотелось даже после ледяной воды в лицо прижать его в этой гардеробной, пальцы переплести. Кир понимал, что его как-то уже совсем уносит, что вообще-то противно должно быть так о Лёхе-то, но какая-то мысль в голове из огромной кучи поправляла уже Лёху на Лёшика, а в груди что-то щекотало в то время. На Лёше пиджак с манжетами в цветочек смотрелся непривычно и забавно, но в целом он выглядел даже лучше, чем в своих очаровательных футболках, у которых рукава ему по локоть были. Казалось невозможным. Кир тогда в итоге принял решение запивать весь вечер свои смелые мысли, спаивать Лёху, который стеснялся знакомиться один и отказывался танцевать под Ласковый май, который веселился только с ним, а с другими не хотел. И тогда еще Кир решил фантастически нагло чуть ли не белку ловить, голову на Лёшиковском плече устроив, рассказывая о том, как ему честно-пречестно страшно новости читать каждый день, как мамки не хватает иногда, как спится плохо и как чувствует себя. Лёша слушал, как через глухую стену доносился сквозь не менее пьяное сознание абсолютно никак не оформленный поток мыслей, но слушал и слышал, и впитывал, голову в ответ на Кирину укладывая и за плечо приобнимая. — Ой Лёха, Лёха, ну ты ваще Лёша. От выкуренного прилично набадяженного и пейзажей невероятно хотелось спать, под ветерком из открытого окна, что скользит по лицу и рукам, жмурясь на закатном солнце, а в проигрывателе ДДТ, а на губах приторно чужие губы до сих пор ощущаются и непонятно, что теперь с этим делать. Кир бодро следит за дорогой и немного блаженно улыбается, поглядывая на Лёшу, пальцами в такт аккордам постукивает, хотя выкурили одинаково, но Киря ведь привыкший. А Лёху размазало совсем, его как до машины дошли разморило окончательно, и пока выбирал кассету в обратную дорогу, Киря самокрутку заделал, потом важно прям в губы Лёхе ее сунул и поджег, потом сам затянулся, передавали пока не выкурили, а солнце уже давно с зенита опускаться начало, игриво ласкало теперь оранжево сквозь прозрачный дымок. — Кирь, — Лёша растекся на кресло и прикрытыми глазами на Кирилла посмотрел. Какой же красивый, блять. От собственной мысли всего пробило. Захотелось закричать о том, насколько он красивый, запищать как девка и каждый миллиметр лица рукой обвести. Ахуеть. — Че? — запоздало спрашивает Кир и с полность закрытыми глазами слышит и чувствует движение, как Лёша приблизился. Кончик чужого пальца на кончик собственного носа уверенно и нагло лег и вверх по переносице нежно-нежно пополз. — Кирь, а ты меня пиздить не будешь? Пообещай, — Лёша на шепот перешел и вообще в какой-то эйфории пребывал, пока вот так чужой нос трогал, хотя казалось бы, обычный нос. Просто красивый такой, под таким солнцем идеальным казался, вместе с подрагивающими ресницами на закрытых веках. Чувствами какими-то — наверное теми самыми — и нежностью всего пронзило. Лёша еще так никогда, ну вот совсем, совсем-совсем. — Посмотри на меня, не молчи. — Лёша, и дальше шепотом, подпел аккуратным словам и волшебным аккордам. В следующую секунду он, не став ждать ни ответного взгляда, ни глупого обещания вслух, зажмурился как на пляже пару часов назад, рукой Кирину голову на себя повернул и в губы чужие прижался, носом в нос ткнулся и так и завис. В голове откровенно пусто было, только страха чуть-чуть, и тот испарился, когда Кир ответил невесомо, двинул губой легонько. У Лёши тогда все, совсем, изнутри распирало и дышать становилось сложно от переизбытка эмоций, он руку с Кириной щеки не убрал, лишь поближе к себе притянул, поувереннее уже. Кто первый углублять поцелуй начал непонятно, но Лёша уже через минуту стыдливо отвернувшись в окошко пытался в себя прийти и тыльной стороной ладони машинально влажную кожу у рта вытереть, вдыхал часто. Эмоции в слезы хотели вылиться, это чувствовалось покалыванием где-то в носу, все из-за того что покурили — у Лёши всегда с анаши чувства усиливались, и он в лужицу превращался — но Лёша не хотел плакать. Кир тогда уже бесцеремонно Лёшино лицо к себе повернул, Лёшину руку к себе на шею сам положил и продолжил Лёшин язык изучать, обоих коротило. — Да не трону я тебя, и не дам никому. Лёша тогда поверил, в щеку нежно чмокнул, потом еще и еще, готов был тогда вот так все лето страшное и безнадежное и всю жизнь, на которую еще планы были смелые и мечтательные.