Слишком много лжи в одной маленькой комнате

— Осторожнее, — негромко предупреждает Кэйя, и Тарталья с искренним недоумением повторяет его взгляд, устремленный к своей руке, лежащей на ослепительно белой скатерти. Узкая кисть Люмин под его затянутой в перчатку ладонью кажется особенно маленькой, она почти сразу же ее убирает, и Чайлд совершенно невинно улыбается своей выходке. — О чем это вы, капитан Альберих? — Чайлд! — морщится Люмин без особой надежды. — Говоря откровенно, — подпирает Кэйя щеку ладонью, небрежно постукивая по столу черенком вилки, — господин Предвестник, так недолго и подумать, что вот эта ваша рука не так уж сильно вам и нужна. — О… — разом оживившись, Тарталья щурит глаза и еще шире растягивает в улыбке рот, — Дело в том, что я был совершенно уверен, что вы с путешественницей не более чем старые приятели. Как неловко. Она никогда не упоминала, что вас связывает нечто иное. — Из того, о чем я тебе не рассказывала, можно составить энциклопедию, — перебивает его Люмин, но Чайлд все равно улыбается как мальчишка удачной злой шалости. И Кэйя ему улыбается в ответ тоже — улыбка эта, острая и холодная как лезвие, словно пристыла к губам на протяжении всех переговоров между Фатуи и Мондштадтом, завершившихся торжественным банкетом в Гете. За столом становится холодно без всякой крио-магии; по обнаженным плечам Люмин россыпь зябких, неприятных мурашек, и вино кажется ледяным. Это так глупо, что ей очень хочется закатить глаза, но она предпочитает отдать должное фруктам и закускам — последнее слово всегда за ней. И оно давно уже сказано. — А мы ведь тоже с Люмин не чужие, — ностальгически замечает Чайлд и старательно не замечает ледяной и задумчивый взгляд Кэйи. — Если называть так занозу в заднице, — хмыкает Люмин, поднося к губам бокал одуванчикового. — Просто напомню: ты как-то едва не убил меня. — Ты снова разбиваешь мне сердце, царевна, — тем временем театрально и размашисто прижимает Чайлд руку к груди сквозь серый мундир, едва не задевая соседа по столу. Вид у него становится в точности как у лисы, почуявшей кровь. Или уязвимость, трещину в броне, которую ему так опрометчиво и щедро подставили, и теперь нет ни тени сомнений что туда и будет приходиться каждый удар — Чайлд ведь ни на мгновение не благороден и не рыцарь, что отчасти ее забавляет. Безумец, вечно голодный до драки и вызова. Ярко синие глаза блестят азартно, хищно и весело. Она почти физически чувствует как растет ее ценность в этих самых глазах — не только давней противницы и красивой женщины, но и трофея, что в ожесточенной борьбе надо вырвать с кровью и с мясом из чужих сильных рук. Кэйя же напротив внезапно как будто теряет весь интерес и к нему и к происходящему. Вид у него становится равнодушный и отсутствующий. — Помнишь, как весело мы проводили время тогда в Ли Юэ. А потом в Инадзуме — нас тогда заперли вместе в одном помещении, и… — Это был заколдованный лабиринт, полный монстров, — насмешливо уточняет Люмин. — Мы потом еле удрали оттуда. — А по-моему, мы всегда были отличной командой! В голосе Чайлда искреннее удовольствие от враждебности за столом и воодушевление — и капелька искренности, потому что спина к спине иной раз им и впрямь неплохо работалось. Впрочем, Кэйю у него больше не получается зацепить — не потому что он не старается, и когда один из дипломатов просит его подойти к магистру Гуннхильдр, он встает из-за стола даже с некоторым сожалением как ребенок, которого отвлекают от увлекательной, хоть и опасной игры. — Выведи меня отсюда, — вдруг говорит Кэйя негромко и тускло. — Сейчас. Она осекается, поднимает на него растерянный взгляд, и от того какими побелевшими от напряжения кажутся его смуглые пальцы, в которых он сжимает погнутую уже вилку, ей не по себе. Это могло бы быть забавным развлечением… Легкая перчинка ревности, как сказала бы Яэ Мико, но чутье срабатывает быстрее чем разум — отточенная годами приключений привычка, не раз спасавшая жизнь, и она торопливо встает из- за стола, с силой сжимает его руку в своей почти силой таща за собой к одному из балконов. Он опирается о перила балкона так неловко, словно пьян, хотя почти не пил сегодня хмельного. Из-за какой-то дурацкой ерунды — ерунды по имени Чайлд — его кроет так что Люмин не по себе становится. Как будто в руках бочонок из взрывных крио-слаймов. — Почему ты вообще позволил ему зацепить себя? — хмурится Люмин. — Это же Чайлд, он просто хочет драки. А ты как будто тоже не можешь держать себя в руках. Все это так глупо, глупо… Совсем на тебя не похоже. Кэйя оборачивается к ней — с той самой улыбкой, которую она ненавидит, ледяной, очаровательно-острой — того и гляди обрежешься. — Не вижу смысла играть с ним в шахматы. Если надежнее просто один раз убрать с доски. И этот взгляд… Как морозом по коже. — Да что с тобой сегодня?! — ежится она, недовольно сузив глаза. — Будешь бросаться на каждого кто посмотрит на меня не косо? — О, это несколько осложнило бы нашу жизнь, не так ли… — смеется Кэйя негромко. — И испортило бы и так непростые переговоры. Знаешь, а у нас с господином Предвестником много больше общего чем кажется, — замечает он вдруг точно вскользь и больно сжимает ее подбородок ледяными пальцами. — У тебя все же есть тип, Люмин? У него ледяные, грубые пальцы, и взгляд холодный. Это почти отталкивает. На самом деле Чайлд всегда ее желал, так отчаянно и жарко желал победить ее и взять словно приз, даже в глубине души зная что никогда не сможет присвоить полностью, и частью себя она смутно ощущала что в одной из множества параллельных вселенных все бы могло и так случиться. Но не здесь. Уже не сейчас, когда в этом мире, чужом, но уже не мимолетном как все другие, она позволила другому так накрепко, так прочно врасти в свое сердце. Пустая, усталая, потерянная звезда — светом из самых простых, человеческих чувств наполнилась заново, чтоб так или иначе прожить здесь один короткий век. Потерянным взглядом она долго смотрит на странные, неживые звезды на темном небе и просто кладет руку ему на плечо. Ждет, и внезапно толстый слой льда, под которым всегда скрывается правда, все же тает и рушится. — Ты не моя собственность, ты никому не принадлежишь, но когда этот мусор-Фатуи вот так к тебе прикасается… Как будто пытается забрать тебя, — взгляд у Кэйи уже не насмешливо-холодный, а полный муки. — Какой-то безумный, жадный монстр просыпается внутри и жрет меня кусок за куском. С этим… так тяжело справляться. Но я правда пытаюсь, Люми, — тяжело усмехается он, заправляя мешающую прядь волос ей за ухо. — Я пытаюсь. Непривычная, болезненная его уязвимость вдруг делает её безоружной, как обнаженная, кровоточащая рана. — Попробуем что-то сделать, — прикасается она пальцами к гладкой, смуглой коже в вороте его рубашки и чуть-чуть улыбается, чувствуя как понемногу слабеет болезненное напряжение мышц. Вытянувшись на носочках, она торопливо приникает ртом к его напряженно сжатым губам, сама закидывает руки на шею. Его руки сдавливают ее запястья больно словно кузнечные клещи. — Не дразни меня, Люми, — бормочет Кэйя, все равно уже отступая вместе с ней в тень глубокого эркера, увитого густым плющом. — Знаю — ты это любишь. Но только не сейчас. — Сейчас. Я хочу тебя сейчас, — беззвучно смеется Люмин, запрокидывая голову к неживым звездам. — Остальное пусть подождет. Ногами крепко и тесно она обхватывает его за пояс, спиной он прижимает ее к увитой плющом стене, за которой слышны голоса и музыка. Даже если кто-то увидит — без разницы; они оба теряют голову, и сегодня он берет ее торопливо, болезненно, жадно — точно собой клеймя. — Полегчало? — позже негромко смеется Люмин, и с трудом переводя дух Кэйя кивает, уткнувшись в её макушку лицом. Было потрясающе хорошо — не настолько чтобы нарочно заставлять его ревновать ради повторения, но её ноги всё ещё ватные и подкашиваются. Как и у него. — Но почему мне все ещё жутко хочется ударить господа Предвестника по лицу? — задумчиво тянет он, пока Люмин кое-как приводит в порядок измятое платье, вытряхивает из волос сухие листочки плюща. Прежде чем вернуться в зал, в ответ Люмин беззаботно пожимает плечами. — Просто это Чайлд. Подобные желания ему удается вызвать почти у всех за пять минут разговора. Так же легко как дышать.