Kamikaze Love

Take me where the angels fall You take it all. You give no quarter for my love, You raise me up to tear me down… Игорь чувствует себя проклятым. Кашель скручивает его почти привычно, если бы к такому можно было привыкнуть. Разум, во всяком случае, привыкает — а вот что-то на уровне инстинктов каждый раз заставляет Грома проходить через его личный апокалипсис, когда из горла в приступе кашля лезут окровавленные лепестки распускающихся где-то у сердца оранжевых орхидей. Тот, кто сказал, что ханахаки — это романтично, явно не испытывал этого на себе. Впрочем, Игорю и раньше это не казалось романтичным — наверно, ещё со школы, когда одноклассница умудрилась влюбиться в какого-то мудака. Гром до сих пор помнил её хрупкую фигурку, скорчившуюся у школьной стены и трясущуюся от рыданий пополам с жутким кашлем. Вылечить её не смогли, впрочем, она и не хотела, потому мучительно умерла где-то спустя месяц… Игорь не помнил, что тогда испытывал, но совершенно точно не хотел себе такой судьбы. Потому, наверное, всю жизнь как-то не стремился с кем-то сближаться — одному было спокойнее, да и вообще ледяная стена вокруг себя избавляла от многих проблем. Но у судьбы были свои планы, и Игорь встретил на жизненном пути Сергея Разумовского. И эта встреча стала его личным апокалипсисом. Гром долго отрицал, что пропал, едва взглянув в его синие глаза, но чувство вызревало долго, ломая ледяную стену медленно, но неумолимо. К Разумовскому его тянуло, словно магнитом, и в конце концов Игорь рискнул всем — своей свободой и нарождающейся дружбой — ради хотя бы шанса на взаимность. Ответом ему было тихое и виноватое «Прости, я люблю другого». Игорь принял поражение, даже улыбнулся, согласившись остаться друзьями, и спокойно ушёл, собираясь загнать чувства подальше и жить по-прежнему. Но не вышло — на следующее утро его впервые скрутил кашель, и на руки выпали первые, небольшие ещё лепестки орхидеи — рыже-огненные, как волосы Сергея… Кашель снова разразил грудь, скрутил беспощадно, и подставленная ладонь щедро окрасилась кровью, когда на ней оказался смятый цветок. Значит, уже скоро… Гром с трудом усмехнулся, вставая с колен и вновь готовясь бежать по улице. В конце концов, словить пулю гораздо проще, чем подыхать вот так, и даже душащие его проклятые цветы не помешают ему ловить преступников столько времени, сколько ему осталось. *** What you love and breathe is why you're dying I can see it in your eyes It burns, but the waters will not flow And we watch it all burn down… Дима чувствует удушающую беспомощность, пряча её за обычной улыбкой и энтузиазмом. Получается плохо — погасшего и словно надломившегося Дубина таким видят все, но думают, что всему виной работа и загонявший новичка Гром. Насчёт последнего они не так уж и не правы, только вот дело совсем в другом — Дима безумно волнуется за друга, видя его состояние. Может, Дубин и не умеет ничего скрывать, но и сам хорошо видит то, что пытаются скрыть другие, и он прекрасно понимает, что происходит с Громом и кто в этом виноват. Дима почти ненавидит Сергея Разумовского. Да, он знает, что тот отверг Игоря не со злого умысла, и что тот не виноват, что его сердце занято, вот только доводы разума улетучивались, стоило взглянуть на вымученную улыбку Грома, в ответ на слишком понимающий взгляд Димы тут же сменяющуюся выражением угрюмой злости. Не хочет, чтоб его жалели, упрямый. Но Дима не просто жалеет — у него сердце обливается кровью. Они с Громом все-таки сблизились, сдружились, несмотря ни на что, и Дима действительно им дорожит — равняется на него в работе, увлеченно спорит с ним и с удовольствием подставляется под редкие прикосновения вроде одобрительных похлопываний по плечу… И Дима совершенно не хочет его терять, но бессилен что-либо сделать. Только сердце снова сжимается, когда Гром горько усмехается при воспоминании о Разумовском. Дима чувствует горечь, против воли думая, что если бы его Игорь полюбил так, то он бы никогда не отказался от него. И был бы счастлив, будь счастлив Игорь, пусть с кем угодно — но пустое об этом думать, ведь Дима ничего не может сделать. Или…? *** Here I go again rushing headlong without a second thought, Out where reality awaits, I choose to fantasize. And build myself another piece of this memory estate, But I can't find the key to walk inside my own lies… Сергей чувствует вину и жалость. Игорь Гром, бравый и честный полицейский, герой этого города, спасший ему жизнь, почти ставший другом… Который теперь вынужден медленно умирать из-за него, потому что ответить на его чувства Серёжа не в силах, ведь любит другого. Чувство вины тем сильнее оттого, что когда-то Разумовский сам проходил через это — когда не решался признаться Олегу в своих чувствах и медленно угасал, откашливая кипенно-белые лепестки незнакомого цветка, с каждым разом все сильнее запятнанные кровью. Это было больно и страшно, но быть отвергнутым было ещё страшнее, и Сережа молчал, даже провожая Волкова в армию, и просто надеялся, что успеет закончить дело своей жизни до того, как цветок в лёгких убьёт его. Но ему повезло — Олег все же вернулся к нему, обнял и неожиданно сам признался в любви, и цветок в груди медленно разжал свои тиски, заставив Серёжу почти расплакаться от облегчения и счастья… С тех пор его жизнь наладилась — он успешно выпустил обновление «Вместе», обеспечил его бесперебойную работу и наслаждался жизнью рядом с любимым человеком, разве что иногда все ещё беспокоило пугающе-знакомое теснящее чувство в груди, которое Разумовский списывал на какое-то остаточное влияние своей болезни, раз уж жил он с ней достаточно долго. Потому, наверное, он не забывал о ней и спонсировал исследования ханахаки, стремящиеся победить болезнь или хотя бы облегчить состояние больных так, чтобы с ней можно было жить… Возможно, что-то из этого может помочь Игорю, если разработка пойдёт достаточно быстро, надо бы с ним связаться по поводу этого… Олег вернётся ещё не скоро, в последнее время он часто где-то пропадает, поэтому у него как раз есть время на встречу с майором. Разумовский решительно берёт в руки телефон. *** Broken phrases, distorted faces, Misunderstanding standing in between These stolen moments hijack my love Miss Understanding grinning through her teeth… Вместо Игоря к Сергею приходит непривычно серьезный Дубин, тихо говоря, что Игорю сильно нездоровится. Разумовский тяжело вздыхает, понимая, о чём тот говорит, и торопится заговорить сам, быстро и нервно: — Я как раз об этом, видишь ли, я… Но Дубин как будто не слушает, только смотрит на него, внимательно и будто немного устало и грустно. — Сергей, — вдруг прерывает он. — Я понимаю, что вам тяжело, возможно, до сих пор, но я не могу вам этого не сказать, ведь Игорь сейчас в тяжёлом состоянии… Я не вправе вам этого говорить, но ради него прошу — отпустите Олега Волкова. Его не вернуть, но Игоря ещё можно спасти, он ведь вам дорог, и если бы только… — Что? — не понимая, Разумовский таращится на Дубина во все глаза. — В каком смысле «отпустить»? Я люблю его! — Но… Разумовский медленно делает пару глубоких вдохов — надо остаться спокойным — и осторожно обращается к Дубину: — Я понимаю, что тебе тяжело, Дим. Я постараюсь помочь Игорю, чем могу — но я не могу расстаться с Олегом, понимаешь? Лицо Димы вдруг делается откровенно печальным. — Но Олег Волков погиб в Сирии год назад. — тихо говорит он. — И, наверное, он бы хотел… — Что? — Сергей во все глаза смотрит на Дубина, от шока начиная смеяться. — Ты что-то путаешь, я буквально сегодня виделся с ним, и поверь, он жив и здоров… — Да, — тихо говорит Дубин в ответ. — Но я спрашивал о нём среди вашего персонала, и никто из них никогда его не видел. И я нашёл его личное дело, вот… И Дубин протянул ему бумагу с фотографией Волкова — и с жирной красной надписью «ПОГИБ». И с датой — за несколько дней до того, как Олег неожиданно вернулся к нему… — Но… — Разумовский неверяще смотрит на штамп, вспоминая сегодняшнюю улыбку Волкова и его скорый уход с обещанием вернуться — и вдруг видит, как тот привычно входит в офис. — Олег? — Разумовский подрывается с места, глядя на него, и кивает Дубину. — Олег, смотри, здесь какая-то ошибка… К грусти во взгляде Димы примешивается испуг. — С кем вы говорите? — тихо шепчет он. — Здесь же никого нет… А Олег внезапно улыбается — чужой, незнакомой улыбкой. — Паренёк говорит тебе правду, Серёжа, — хрипло говорит он. — Никакого Олега здесь и правда нет, да и не было никогда… Здесь только я. Его лицо неожиданно меняет облик, и перед Разумовским оказывается его точная копия. — Но… — Разумовский в шоке смотрит то на двойника, то на замершего рядом Диму. — Кто ты? — Твой защитник из детства, — его двойник зло усмехнулся. — Помнишь? Вряд ли… Я ведь не был тебе нужен после того, как у тебя появился Олег, и ты забыл меня, только вот я не исчез… Все это время я жил у тебя в голове, чувствуя, как ты боишься смерти, боишься не успеть закончить свою соцсеть… Но ты ничего не сделал с этим, боялся, как тряпка, и упустил его — и тогда я вернулся, и мне ничего не оставалось, чтобы спасти тебя… — Ты был им! — выдохнул Разумовский, сжимая кулаки. — Ты, не он… Поэтому болезнь полностью не ушла… Ненавижу! Двойник зло оскалился — за его спиной вдруг распахнулись два громадных чёрных крыла. — У меня не было другого выхода, идиот! — зло зашипел он. — Я сделал бы все, чтобы ты жил, я был даже готов, чтобы он вернулся к тебе, хотя я всегда его ненавидел за то, что он отнял тебя у меня! Но он сбежал от тебя и погиб где-то там, на не своей войне — и ты быстро ушёл бы вслед за ним, если бы узнал! Поэтому я притворился им — и посмотри, чего мы добились! И самое главное — ты жил, хотя одышка все равно иногда не давала тебе спать… Птица — теперь Разумовский вспомнил, как называл его в детстве — пронзительно кричал что-то ещё, но Сергей больше не слышал, как не обращал внимания на Диму, что смотрел на него в немом шоке. Лишь чувствовал, как грудь разрывает от боли, порождённой скорбью от потери, разрушенными надеждами… И вновь прорастающими внутри цветами. Сергей пронзительно, болезненно закашлялся, и из горла жгуче-болезненно вырвались знакомые белые цветы, щедро политые кровью. Цветы уже, не лепестки. Значит, осталось недолго. Сергей хрипло рассмеялся сквозь бегущие по щекам слёзы, баюкая на ладони окровавленные цветы. Затравленно обернулся на Диму, тронувшего его за плечо. — Уходи, — просипел он в его бледное, испуганное лицо. — Уходи, пожалуйста, и не зови никого… Дима отшатнулся и, ступая неровно, как пьяный, ушёл, оставив Разумовского наедине… с самим собой, ха. — Я бы попросил тебя уйти тоже, — наконец сумев заговорить, сказал он своему крылатому двойнику, все еще стоящему рядом. — Но ты часть меня, всегда со мной, верно? Птица кивнул, но Сергей даже не смотрел на него. — Только вот мне это теперь не поможет. — он улыбается ломано и безумно. — Я все ещё люблю его. И жить без него не стану… Птица не исчез — лишь отвернулся, съёжившись, спрятавшись в чёрные крылья. Интересно, умеют ли галлюцинации плакать? *** Leaves you reeling, Feels like stealing… Проклятые огненные орхидеи оставляют Грому все меньше пространства для вдоха, и он сильно жалеет, что его не взяла ни одна пуля на задержании на прошлой неделе. Но в последние дни он сильно сдал, и потому возможностей рисковать становилось всё меньше… Ещё больше он жалеет, что сейчас с ним рядом Дима, чей тихий плач сжимает сердце хуже, чем разрывающие грудь цветы. Но все же лучше, чтобы рядом кто-то был, чтобы его тело не осталось гнить в пустой квартире — но Грому не хотелось умирать ни в больнице среди таких же несчастных, ни тем более на руках у Фёдора Ивановича и тети Лены, им и так будет нелегко… На крайний случай Гром предпочёл бы умереть на руках у Сергея, чтобы хотя бы посмотреть напоследок в его невозможные синие глаза. Но Гром поклялся больше никогда его не потревожить, и клятву не нарушит. Во всяком случае, сам. — Передавай привет Разумовскому, ладно? — хрипло говорит он Диме. Звучит до невозможности по-дурацки, но имеет умирающий право на нелепое последнее желание? — Только не говори, как оно было. Если узнает, скажи, что не мучился… Дима кивает, хотя в его глазах стынет какое-то ледяное и обречённое чувство. — И сам не реви, хорошо? — получив ещё один судорожный кивок, Гром в последний раз слабо улыбается и закрывает глаза, считая последние хриплые выдохи и думая о Серёже. Пусть он будет счастлив. Умирающий Гром не знает, что в эту же самую минуту Разумовский тоже задыхается в одиночестве — ну, если не считать его вторую личность, что незримо простирает над ним чёрные крылья. Жаль, их защита, спасавшая от столь многого, не способна отвести от него смерть. Возможно, потому, что Серёжа не хочет этого сам. — Прости меня, Птичка, — шепчет Серёжа робко, как в детстве, протягивая руку к чёрным крыльям. — Ты теперь тоже ведь… — Ничего, — в голосе больше нет злости, лишь печаль, но тот всё равно улыбается ему. — Главное, пообещай, что когда встретишь своего Волкова в раю, на этот раз ему признаешься… — Обещаю, — Серёжа улыбается в ответ. — Ты сам увидишь, будешь со мной рядом… — Не знаю, пустят ли меня в рай. — Птица смеётся, а слезинки в уголках его огненных глаз наверняка просто мерещатся. — Но это неважно, Серёжка. Спи. Серёжа послушно закрывает глаза, замирая под сенью больших растворяющихся крыльев. Задушенные цветами сердца Грома и Разумовского замирают одновременно. *** Frantic moments of kamikaze love… Цветы на могилах жертв ханахаки веют чем-то ироничным до издевательства, думает Дима, глядя на множество букетов поверх скрывшей Игоря мокрой земли. Но ничего не поделаешь, традиция. С похорон разошлись уже почти все, да и Диму потягивала за рукав Юля, не желавшая оставлять его наедине с могилой. Но и она вскоре пропала среди деревьев, и Дубин остался в одиночестве, присев возле могилы и трогая землю ладонью. Дима думал, что слёз уже не осталось, но те все равно туманят взгляд, стоит лишь коснуться цветов, покрывающих могилу. Сам он цветов не принёс, да и вряд ли теперь когда-нибудь сможет их видеть, особенно проклятые оранжевые орхидеи. Интересно, сколько цветов будет на похоронах Разумовского? Наверняка ещё больше — какая всё-таки жестокая насмешка. Хуже разве то, что хоронят его сегодня же, и что он и Игорь умерли в один день, только не жили перед этим долго и счастливо… От этого Дубину ещё больнее, ведь Игорь заслуживал. Он был невероятным, самым лучшим из тех, кого он встречал, и вот… Дима склоняется ближе к могиле и рыдает так, что перехватывает грудь. Рыдания переходят в рваные вздохи и кашель… Дима, вскакивая, в панике смотрит на лежащую на могиле мятую красную лилию, на которой почти не видна кровь, но которая в избытке виднеется на земле вокруг. А где-то в Сирии в полуразрушенном городе Олег Волков, закусив до крови губу, молча смотрит в экран старого телевизора, что равнодушно вещает ему о смерти первой и единственной любви его жизни.