Ода вечности

      Тэхен ворвался в их комнату, не спрашивая. Юнги совершенно не знал, как он открыл дверь и почему решил, что раннее утро, то самое, когда птицы еще не проснулись, а солнце не встало — лучшее время для того, чтобы навестить родителей, с которыми не удавалось встретиться лет пятнадцать минимум. Омега привык не видеть разницу между пятнадцатью и пятьюдесятью.       После шума хлопка двери и звучных шагов, отдающимися эхом ударов каблуков по всему огромному номеру, Юнги почувствовал запах. Сладкий, слишком приторный, заполняющий пространство и легкие до отказа, заменяющий, кажется, воздух, сам кислород, в комнате ярким ароматом цветов и сахара, липкого и невозможного.       — Доброго утра! — услышал Юнги веселый голос, уже почти забытый, но родной и привычный даже через много лет. Чимин рядом с ним зашевелился, накрываясь одеялом по самую макушку, а тело омеги оказалось обнаженным, в белье одном, а еще, лишенным тепла альфы. — Я к вам из Люксембурга, дорогие родители!       Юнги пришлось разлепить глаза, почувствовать, как сильно опухли веки, отекло от выпитого вина лицо, чтобы обратить внимание плывущего после сна взгляда на улыбчивого сына. Омега смотрел несколько секунд, разглядывал изменения лица, так похожего на его собственное, а потом встал, не заботясь об одежде, чтобы притянуть Тэхена, холодного с улицы, в пальто мокром, к себе для объятий.       Тэхен ответил нежностью и смехом. Сережки, золотые и блестящие даже в неярком свете, льющемся из коридора, зазвенели в ушах в унисон с тихим хихиканьем, что с губ сорвалось правильным звуком и потонуло в шуме дыхания засыпающего вновь Чимина. Юнги понял, что скучал, что тоска и ощущение чего-то неправильного, какой-то странной, необъяснимой пустоты в груди — лишь нехватка общества сына, который сейчас совсем близко, так, что касаться и заплетать косички из темных вьющихся волос снова стало возможным.       Юнги пришлось его отпустить и отправить в соседнюю комнату, как бы не хотелось обниматься: он все еще не одет, а Чимин сопит в подушку. В спальне с ночи стоял запах секса и пота, сынок улыбался так знакомо и игриво. Омега пообещал, что они с отцом выйдут совсем скоро, и принялся альфу будить, дуя в ухо и целуя колючие щеки.       — Такая ужасная рань, — бурчал Чимин недовольно, но сам коснулся губ Юнги и с постели поднялся.       Они вышли, нацеловавшись, как подростки, когда Тэхен уже сидел на диване, закинув на него ноги и сняв обувь. Шторы распахнутыми, показывали, что за окном еще сумерки стоят, звезды горят, мигая огнями.       — Я заказал завтрак, — объявил Тэхен, стоило Юнги, за спиной которого Чимин все еще пытался проснуться, зайти в просторную гостиную. — Надеюсь, вы не против сырного супа, я ужасно замерз и хочу согреться.       Юнги был не против всего: живот противно урчал, а голова кружилась. Мечта о кофе снова поселилась в его душе, и он почти открыл рот, чтоб спросить, да его опередил спешный веселый голос, говорящий:       — И кофе тоже. Ох, пап, я так скучал.       Юнги, оказывается, тоже.       Он помнил так мало, события расплывались в его разуме, уходили и возвращались потоками бесчисленного моря информации. Пропадали из воспоминаний люди, оставляя за собой лишь мутные пятна, целые эпохи и столетия куда-то делись из головы омеги, растворились, будто и не было их никогда. В этом бесспорный минус вечности, бесконечно длинной жизни, не имеющей конца и края, не способной прерваться подобно простой, человеческой, в один миг.       Но Юнги мог забыть все, кроме беззубой улыбки Тэхена, счастливого лица Чимина, когда сын пошел прямо к нему в руки, неловко еще и неумело, того, как альфа благодарил Юнги десятки, сотни раз. Омега мог не помнить, сколько лет ему самому, но точно знал, что Тэхену в этом году исполнилось восемьсот восемьдесят восемь лет. Красивая цифра, достойная хорошего подарка, вроде интересной революции или маленькой войны.       Кажется, Чимин мог такое устроить.       — Да не смотри на меня так, садись, — попросил Юнги Тэхен, хлопая по расшитой золотыми нитями обивке дивана рядом с собой. Такта в нем стало еще меньше, чем было, но омега расплылся в улыбке и, не выпуская теплых пальцев Чимина из своих, ледяных, опустился на мягкие подушки.       Тэхен менялся быстрее них с Чимином, или, возможно, это была иллюзия, выдумка самого Юнги. Он всегда замечал изменения времени и нравов раньше родителей, но сейчас, когда с прошлой встречи прошли десятки лет, метаморфозы, яркие, как улыбка сына, чувствовались особенно сильно. Омега рядом с ним ощущал себя безмерно глупым и старым, но вот Чимин старался идти с Тэхеном в ногу, не спотыкаясь.       Юнги до них далеко.       — Я думал, ты остановился во Франкфурте, — сказал Юнги, отпивая дымящийся сладкий кофе. Наконец-то он его нашел. Омега был несметно рад видеть сына, который, видимо, читал его письма с особой внимательностью, раз запомнил ту сумасшедшую смесь сиропов, что он привык лить в напиток.       — Я буквально ненавижу их чистоплюйство. Нет, правда, — Тэхен говорил и показывал два пальца, урча довольно, потому что суп оказался вкусным. — Я вытерпел там два, понимаете, два дня и хотел рвануть в Италию, по дороге заскочил в Люксембург, и мне написал отец.       Жизнь Тэхена от их отличалась не слишком. Вечные путешествия и переезды, которым конец никогда не наступит, они лишь быстрее и стремительнее были. Юнги привык отдыхать и расслабляться, чувствовать место, город или страну полностью, целоваться с Чимином в каждом уголке перепутий улиц, находиться в его руках в спокойствии.       Он и сейчас думал об этом, разглядывал переплетения металла на заколке, что в волосах Тэхена путалась, пока Чимин его пальцы целовал, покрывал миллиметры тонкой кожи мягкими касаниями, а сын смотрел на них все с той же нежностью, что и многие годы до, еще в те времена, когда не была открыта так любимая им Америка.       — Вообще, я хотел позвать вас с собой, — предложил Тэхен. За окном, наконец, занималась заря, утро расцветало медленно и неспешно, так по-осеннему до противного лениво, врывалось в окно слабым светом тусклого солнца. — Проехались бы по местам вашей молодости.       — Что-то я сомневаюсь, что места твоей молодости сохранились, — смеялся Чимин куда-то в шею Юнги и прижимается к ней в поцелуе.       Тело омеги еще хранило тяжесть, оставшуюся после сна, а Чимин был горячим, как печка, жался к нему со спины, руками, большим и сильными, по талии и бедрам водил, и Юнги чувствовал, как озорство просыпается в нем. Тэхен же уложил голову на его плечо, губами касаясь щеки так, как делал в далеком детстве.       — Поехали! — промурлыкал он довольно, и Юнги ощутил, как улыбка сама собой исказила лицо. — Париж такой скучный, поехали!       Слишком много любви окружало Юнги.       — Хорошо, — согласился он и получил двойную порцию нежности. Слишком много, но так сладко.       Пусть. Кто знает, на сколько лет они потом разойдутся.