Внутривенно

Неделя пошла по пизде с самого понедельника — Лёха подрался с каким-то дохера болтающим 10-классником, и сломал тому нос. И хуй бы с ним, но мало того, что в этой битве, помимо оппонента Щербакова, пострадал ещё и Матвиеныч, который полез под горячую руку и по чистой случайности получил локтем в глаз, так ещё и родители «пострадавшего от рук садиста» разогнали эту тему чуть ли не до угроз посадить в тюрьму, ну и, естественно, пришли к директору школы с требованием немедленно отчислить «хулигана, позорящего честь и достоинство всего рода мужского». Когда весть обо всем этом пиздеце дошла до меня, я был готов сам сломать Щербакову не только нос, но и шею. Тот отфыркивался, убеждая, что сам разберётся с этой ситуацией, но хуй там плавал, конечно, поэтому через несколько часов я стоял перед очами «великого и ужасного» директора сего заведения, который на самом-то деле нормальный мужик, весёлый, шутить любит, но не в сегодняшнем случае. — Каким ветром, Шастун? Я тебя не вызывал. Кто-то бы, наверное, радовался, что уважаемый директор школы знает его в лицо, но это не наша ситуация, гордиться тут абсолютно нечем. За все 11 лет я и пацаны так часто становились причиной происходящих в школе различных по степени ужаса вещей, что директор, как мне кажется, мог выучить даже наши группы крови наизусть. — Вы же сами все знаете, Павел Алексеевич, — ухмыляюсь, присаживаясь на стул и складывая руки на парту, как примерный ученик. — Понимаете, за кого я здесь. — Ага, за Щербакова пришёл просить. Меня эта твоя преступная группировка, Шастун, уже… ну ты понимаешь. Ну что ж, — он откидывается спиной на кожаную спинку стула и складывает руки в замок. — Вещай. Я подсобрался и даже выпрямил плечи, пытаясь выглядеть солидней, прекрасно понимая, что за разговор сейчас меня ждёт. На протяжении уже нескольких лет по каким-то негласным правилам именно я прикрываю жопы пацанов перед классным и директором. Именно мне приходится выстраивать разговор со взрослыми дяденьками так, чтобы парням досталось минимальное наказание за какие-либо провинности. Заебало ли это меня? Определенно да. Буду ли я продолжать отстаивать их интересы и защищать перед кем бы то ни было? И снова да. Так уж повелось, что меня избрали негласным предводителем этой «преступной группировки», как любит повторять директор, и значит, единственное, что мне остаётся — достойно нести этот крест. — До меня дошли вести, что не просто так этот… как его там? Ну «пострадавший», — делаю я кавычки пальцами, — получил по е… лицу. Да и Лёшу вы знаете, он просто так никогда не полезет. — Да что ты говоришь? — Актерские задатки у Воли определенно присутствуют, ну надо же так отыграть удивление! — А я вот слышал совсем обратное, представляешь? — Он кидает на стол толстую стопку исписанных чернилами листов. — 20 человек мне написали совершенно другую версию, Шастун! Двадцать! Не пять, не семь, а двадцать свидетелей того, что твой подопечный набросился с кулаками на невиновного! И кому верить будем? — Павел Алексеевич, — скалюсь, — Вы же понимаете, что я сейчас за 10 минут соберу вам минимум 15 человек, которые в один голос будут утверждать, что такого не было? И кто потом докажет, что это не реальные свидетели? — Реальные, не реальные, мне плевать. Реальность в том, Шастунец, что у Щербакова ни одной царапины, а у Майорова нос сломан, и побои сняты! И если я не решу вопрос с исключением Алексея, родители Майорова отправятся прямиком в полицию, а мне это надо? В дверь громко стучат несколько раз, и в кабинет вступает нахмуренный Попов, явно не понимающий, что он тут делает. Увидев меня, его лицо мрачнеет ещё больше, а губы кривятся то ли в издевке, то ли в усмешке. — Вы меня вызывали? — А вот и ещё один свидетель кстати. Проходи, Арсений. Ты же присутствовал при той драке? Я прикрываю глаза с тихим «блять». Ну все, вот и сказочке конец, этот индюк сейчас точно всех заложит, ещё и расскажет, как мы с окна на той неделе сигали. Ну а хули ему, Лёха и его щемил, появился шанс отомстить, как же им можно не воспользоваться? — Какой драке? — он удивленно поднимает одну бровь, плечом прислоняясь к стене и не вытаскива рук из карманов узких джинс. То от эстетика, то от позерство, хер поймёшь, но меньше бесить он меня в любом случае не стал. — Ты мне тут дурачка не строй! — Воля стучит указательным пальцем по столу, изображая угрозу. — Тебя видели в коридоре, когда Щербаков напал на Майорова. — Прям таки напал, — фыркаю я, не сдержавшись, за что получаю злой взгляд Павла Алексеевича. — Ах этой драке, — тянет Арсений, смотря на меня и чуть вздергивая бровь. Я без понятия вообще, было ли это каким-то сигналом, но на всякий случай отрицательно качаю головой, мол, не сдавай. — Харош мне тут переглядки устраивать! — рявкает вышедший из себя Воля. — Арсений, имей ввиду, если ты собираешься скрывать правду из-за каких-то там своих обстоятельств, то это плохая идея! Мне нужно, чтобы ты правду сказал, а не покрывал своего… вместе с его компашкой. — «Своего» кого? — А вот этот вопрос уже я вам должен задавать. Не знаю, что у вас там происходит, но мне это категорически не нравится. — А что у нас «там» происходит? — интересуется Попов, складывая руки на груди в защитном жесте. — Черт знает что! То Шастун, как мне известно, по углам тебя прессует со своей компашкой, то ты в его толстовке начинаешь по школе разгуливать. Не хотите объяснить кстати этот момент? — При чем тут вообще толстовка? — у Арсения заметно садится голос, и я понимаю, что он из-за чего-то нервничает. — С чего вы вообще взяли, что это одна и та же толстовка Шастуна? — Ты думаешь, у меня нет информаторов в школе? — теперь очередь Воли ухмыляться. — Вы же понимаете, что я должен знать обо всем, что творится в школе? И ваши взаимоотношения, — делает акцент на последнем слове, — в том числе касаются меня. Попов отчего-то дёргается всем телом и начинает покрываться красными пятнами. Я хмурю брови, не понимая, что вызвало такую реакцию и, лишь обратив внимание на хитрую улыбку директора, догоняю. Нас. С Поповым. Посчитали. Парой. — Да вы че, Павел Алексеич! — от возмущения я чуть не падаю со стула. — Вы че напридумывали себе? Больше слушайте своих информаторов, они вам ещё не такое расскажут. — Ладно-ладно, не буянь, — сдал назад Воля. — Просто я помню тебя, Арсений, ещё со времён спектакля и знаю, каким ты можешь быть хитрым. Не зря тебе тогда роль лисёнка дали. — Лисёнка? — заинтересованно тяну я, наблюдая за порозовевшим Арсением. Какая прелесть. Лисёнок Попов. Кажется, я знаю, как называть его до окончания школы. А видя, что ему категорически не нравится это прозвище, мое желание усилилось вдвойне. — Так, вы меня запарили уже. Давайте разберёмся с насущным вопросом касаемо исключения Щербакова и закончим. Попов, была драка? — Была. — Кто бил? Я начинаю молиться всем известным и неизвестным богам, скрещиваю пальцы за спиной и отправляю запрос Вселенной — все, что угодно, лишь бы он не спизданул лишнего. Ну пожалуйста блять! — Щербаков. Я роняю голову на стол с громким «бах» и тихим «сука», понимая, что либо Вселенная меня ненавидит, либо Бога нет, либо на мне проклятье какое-то. Времени на подумать не остаётся, нужно найти выход именно сейчас, иначе все, конец Лехиной учебе. Я напрягаю все извилины, пытаясь найти хоть какую-то, хоть малюсенькую лазейку в этом, казалось бы, безнадежном деле. Что? Что, блять, тут можно придумать? Надавить на жалость? Дать взятку? Взять вину на себя? И Вселенная, если это конечно она, все-таки не сука, потому что в тот момент, когда я уже поднимал взгляд на Волю, чтобы сказать, что сдаюсь, по голове будто ток прошёл, и возникла неожиданная, но такая долгожданная идея. — Павел Алексеевич! А камеры есть в школе? — Хочешь лично полюбоваться, как дружок твой хук с правой отработал? Не получится, Шастун, именно в том коридоре камеры нет. — Блять! — Шастун! — А список? — Я цеплялся как утопающий за соломинку. — Есть список тех, кто был свидетелями? Воля утвердительно кивает, хмурясь и явно не понимая, что я хочу от него. Меня же изнутри рвёт желание защитить Леху и какой-то невиданный доселе азарт, надежда на то, что все ещё можно повернуть в другую сторону. — А кто был рядом с этим пизд… ну пацаном этим? Прям вот рядом стояли? — Есть трое. Двое его одноклассников и Масаев из 10 «а». Господи, ты меня услышал. Я готов отбить все колени в церкви и уверовать, если сейчас мое предположение окажется верным. — Ну тогда, — я расслабляюсь и дьявольски улыбаюсь, откидываясь спиной назад, — приглашайте этого Масаева. — Ты че задумал тут мне? — Расслабьтесь, Павел Алексеевич, — сам не замечаю, как мой тон меняется и голос становится мягким и тягучим словно мёд — Вы же хотите справедливости? Вот и я ее хочу. Директор недоверчиво косится на меня, но послушно набирает секретаршу и просит пригласить ученика в кабинет. Я лениво оглядываю помещение в ожидании, и взгляд цепляется за порядком уже заебавшее меня тело в виде Арсения Попова, я сощуриваю глаза, будто кот, и медленно осматриваю его с ног до головы, останавливаясь на голубых океанах. Тот не отводит взгляд, приподнимает подбородок и смотрит точно также надменно. Мы опять играем в ту же игру. Мы вновь пытаемся задавить друг друга силой взгляда, самим себе доказывая «только я останусь победителем». Мне не хочется его бить, издеваться над ним, нет, я желаю увидеть его побеждённым, почувствовать его сопротивление, понимать, что он слабее и лицезреть в его глазах испуг вместо привычной уже насмешки. Через несколько минут в кабинет входит знакомый мне пухлый паренёк из 10-го, непонимающе оглядывает нашу троицу и кивает в знак приветствия. — Здравствуй ещё раз, Тамби. Скажи пожалуйста, ты же был свидетелем драки? — Так я же написал уже вам все. — Да, но… — Павел Алексеевич, — перебиваю я. — Можно я задам вопрос? — Нельзя, Шастун, запугивать свидетелей я не дам. Я отмахиваюсь и, не обращая внимания на возмущённо разводяшего руки в стороны директора, разворачиваюсь корпусом к продолжающему ничего не понимать Тамби. — Тамби, ты присутствовал и до начала драки или подошёл уже потом? — Не, я изначально там был, Нурлана ждал, а что? — А ты случайно не слышал, или может быть видел, что поспособствовало началу драки? — сжимаю кулаки, молясь, чтобы предчувствие меня не наебало. — Ну там, собственно, и драки-то не было. Один удар от Лехи, и все, Майоров потек. А начал все не Щербаков кстати. — Серьезно? — Воля заинтересованно придвигается ближе к столу. — Продолжай, Тамби, — мягко говорю, стараясь унять бушующую внутри радость. — Да Леха просто историю какую-то рассказывал, как с девушкой недавно… ну, это самое. А девушка эта, как я понял, Майорову нравилась, ну он и выкрикнул что-то, мол, только и можете более слабых в углах зажимать, да девушек трах… ну спать с ними, а сами по себе кроме говна ничего не представляете. Ну Лёха и подлетел коршуном. Так что Щербаков погорячился, может, да, но Майоров этот сам виноват. Я выдыхаю и победно смотрю на обескураженного новой развилкой событий директора. Внешне удаётся сохранять образ спокойного и серьезного парня, но внутри у меня сердце, кажется, сейчас нахуй из груди выпрыгнет. Смог. Защитил. Нашёл лазейку. Леху не исключат. — И что теперь, Павел Алексеевич? В связи с новыми событиями исключение все также страшной карой висит над Лехой? — Так, — он хрустит шеей, задумчиво кусая губы, — ну в связи с новыми событиями, исключить не исключим, но наказание будет серьёзным. Потом передам через тебя. И это последний, мать вашу, раз, Шастун! Ты меня понял? Больше ты его задницу не прикроешь! Я благодарно киваю, хватаю рюкзак и, на бегу пожав руку Тамби, гордо покидаю кабинет, краем глаза замечая, что Арсений движется следом за мной. А вот и вторая часть представления. Стоило двери закрыться за Поповской спиной, я хватаю его за шкирку и тащу в ту самую облюбованную каморочку. Он, на удивление, даже не сопротивляется, покорно шагая в моем же ритме. Он как будто знал, как будто предугадывал мое следующее действие, поэтому не выглядел даже на капельку обескураженным. Но это не все, мой дорогой недруг, сейчас тебе предстоит узнать кое-что новенькое. Оказавшись под лестницей с размаха вжимаю его в стену, больно стукая головой об кафель, наблюдаю сжавшиеся от неприятных ощущений зубы и оскаливаюсь в довольной улыбке. — Ну что, поговорим, — прищуриваю глаза, вспоминая, — лисёнок? Он морщится, но тут же берет себя в руки и поднимает взгляд ледяных глаз, на дне которых так отчетливо плещется издевка. Я подавляю желание стукнуть его головой ещё раз и плотоядно облизываю верхнюю губу. — Что надобно? Перед глазами резко встаёт его недавняя реакция на слова Воли, покрасневшая шея, возмущённый взгляд, и, о да, Арсений, я придумал для тебя новую игру. Делаю шаг вперед, оказываясь на непозволительно близком расстоянии от его лица и большим пальцем провожу по загорелой шее, касаясь бьющейся венки. Он вскидывает брови, руками упирается мне в грудь, и я, наконец, вижу то самое долгожданное сопротивление от него. И вроде бы можно уже заканчивать, но мной вновь одолевает азарт, я хочу понять, сколько он продержится, воочию видеть его поражение. Поэтому вжимаю его всем своим телом, чувствуя чужое бешеное сердцебиение, и ставлю колено между его ног, продолжая нахально улыбаться и чуть ли не касаться носом его. — Что ты, блять, делаешь? — он шипит, мышцы на лице дергаются, а руки пытаются меня оттолкнуть. — Отойди от меня. — Бесполезно, маленький и глупый лисёнок, — я наклоняю голову и провожу носом по его скуле, вдыхая запах кожи. — Я же предупреждал тебя. — О чем? — Что в следующий раз будет больнее, — шепчу я, касаясь губами мочки его уха. Он судорожно выдыхает и начинает ерзать, все ещё упираясь крепкими руками в мою грудь, а пахом то и дело проезжаясь по колену. Рыкнув, я той же ногой надавливаю ему на ширинку и слышу будто бы несдержанный резкий выдох, улыбаюсь и убираю колено, но только для того, чтобы в ту же секунду притереться к его паху своим. Он смотрит на меня округлившимися глазами испуганного оленёнка и вновь предпринимает попытку меня оттолкнуть. — Безуспешно, лисёнок, да? — мурлычу я. — Какая досада, что ты не можешь вырваться и тебе приходится терпеть такие унижения, — делаю поступательное движение бёдрами, имитируя толчок. Арсений стонет. Арсений, блять, стонет. И это не вымученный стон умирающего зверя, это сука тот самый стон, о котором все думают в первую очередь. Я ошарашен до такой степени, что даже не чувствую как его руки перемещаются с груди на мои плечи, зажимая ткань толстовки между пальцами. Он начинает чаще дышать, и, о Боже, вместо того, чтобы отлепиться от него наконец, я горю желанием довести его до крайней степени испуга и смущения, поэтому не медля кусаю его за открытый участок шеи. Пальцы на толстовке сжимаются крепче, он напрягается всем телом, но, видимо, так и не может себя сдержать, потому что снова испускает изо рта звук, похожий одновременно на стон и на скулёж. Я не понимая, что творю, зачем я это делаю, и почему не могу остановиться, продолжаю исследовать его тонкую кожу на шее, оставляя все новые и новые укусы. — Антон… блять, хватит… перестань, — он бормочет совсем тихо, но я различаю и довольно урчу, понимая, что приношу ему немало неприятных ощущений. В один момент, когда я прикусываю кожу слишком сильно, он взвизгивает и в противовес своим же словам цепляется за меня пальцами, притягивая ближе. Я тяжело дышу, не в силах оторваться от покрасневшей шеи, вжимаю сего ещё сильнее, притираясь до невозможности близко и… чувствую его твёрдый напрягшийся член. В один миг распахиваю глаза и отлетаю к противоположной стене, широко распахнутыми глазами глядя на растерянного, взъерошенного и, сука, возбужденного Попова, чьи голубые обычно глаза сейчас потемнели и напоминают уже не светлое безоблачное небо, а темную звездную ночь. — Антон, — он тяжело дышит и явно нервничает. — Отвали, — бросаю в ответ грубое и по-быстрому даю по съебам из злополучной каморки, стараясь не заострять внимание на собственном призывно подёргивающемся члене.