菊

      ; а хризантема есть сущность самой войны.       у ларри выбора почти что не было, кроме как выплескивать свои эмоции через песни любимой группы. «смысловые фальсификации» заряжали, давали сил, энергии, забирали весь негатив, а потрясти головой да так, чтобы вся пыль вмиг поднималась ураганом — было лишь приятным дополнением к очистке. прическу портило, конечно, но и он не аристократ, блять.       густой пеленой затмевалось перед глазами всё, оседая этой же пылью, что некоторое время ранее поднималась клубами тумана, на взгляд, застилая, но он и рад. лишь бы не видеть, не слышать, не знать. не думать, не чувствовать. вокруг себя стены нагромождал; да такие, с коими не сравниться даже самая прочная крепость — не проломить, стрелы точно не долетают. бедные лучники лишь смотрят искоса, бросая всякие надежды пробить.       да, эш, конечно, их подруга, все дела, но у ларри челюсть сама сжималась и начинала ходить ходуном, когда она приближалась к салли хотя бы на метр. он видел, что они оба друг на дружку реагируют неоднозначно, что выводило из себя нереально. пальцы хрустели под давлением кулаков, — или это что-то за рёбрами было, джонсон никак понять не мог, откуда всё-таки доносится звук, — а в глазах искорки плясали с такой мощью, что ещё чуть-чуть и слетят с танцпола к чертям. и прямо в ад.       по полю бы бегать, да цветы собирать — хризантемы. белые такие, объёмные, светлые. чтобы летнее горячее солнце кожу опаляло, оставляя незаметные-небольные ожоги-поцелуи, даруя огненные цветы. преподнося прямо в руки подарком, священным даром, перевязанным цепями и тяготами каких-то там затаившихся в кромках сознания воспоминаний.       ; этот образ так близок тем, что он исполнял в моей памяти роль оков       ; для влачимой повсюду со мной вины.       таял, таял, таял, когда салли был рядом, при этом полыхая кострищем. как будто бы лёд может гореть. а мог бы. мог бы гореть, стать маяком для тех новых планет, чтобы в дальнейшем наблюдать их свет. свет, что ярче любых светилищ и небесных тел. свет, который, непременно, приведёт на нужный остров, не оставляя обломки кораблей скорбеть, оставшись разбитыми на скалах, куда их захлестнула волна беспокойного моря.       под облаками лететь, сделать крылья, подобно дедалу, взлететь, пролетая над водной гладью, но не подлетать к солнцу слишком близко — воск расплавиться, перья пооблетают; и ты уже не дедал. ты — икар. а солнце не играет лучиками в волосах, нежно перебирая своим тёплым светом, а заражает, опаляяет, цепляет крылом феникса, испепеляя до мелких крошек — в порошок.       и пока ты отрешенно будешь отрезками пытаться соединить все линии в созвездия, все звёзды улетят куда подальше, оставят один на один с мрачным ночным небом, останется только вечно скитаться меж этой непроглядной пустоты, в которой каждое отражение напоминает лишь невзрачную лужу нефти. растекается по площади, оставляя мерзкое, чёрное пятно, превращаясь в горизонт событий. затянет — не вытащишь уже никакими щипцами. только нервно барахтаться да задыхаться.       бабочки уже отравились желудочным соком и передохли, а трупы оставались догнивать внутри, пуская по венам трупный яд, и ларри почти сыт был этим. и через тернии, тернии, тернии… блять, а посадку к звёздам так никто и не объявлял; вот и оставалось лишь бродить в лесах густого терновника, царапаясь о колючки всем существом своим, в поисках автобусной остановки к звёздам.       ; лепестки мне напомнили рой клинков.       в окошко окологромким фоном, будто белый шум, стучался страх, перемешанный с лепестками хризантем, что рассыпались по полу, будто прокладывая дорогу к чему-то. незримому, неосязаемому и такому далёкому, что не доползти просто так. да и если бы были нервишки в рабочем.       — мам, а любить — это больно? — спросил как-то ларри, зайдя в комнату к лизе.       — нет, сынок. любовь — это прекрасное чувство! — улыбнулась ему мама. оглядела всего, а потом и вовсе подмигнула. — ну рассказывай, ларри, кто твоя счастливица? неужели эшли? — продолжала тараторить лиза, не прекращая улыбаться. — она хорошая девочка, вы же очень много вместе времени проводите, я не удивлена!       эшли… да блять, почему же теперь только при упоминании этого имени руки самопроизвольно сжимаются в кулаки, а зуб на зуб не попадает от злости. да, эшли классная, весёлая, она его подруга детства, они вместе проводят кучу времени, рисуют, учатся в одном классе. но сейчас она стала главным шипом на колючих терновых веточках.       — да, мам, спасибо. — поспешно бросил ларри, уходя обратно в свою комнату.

***

      ларри давно лелеял эту мысль, вынашивал долго, бережно, как ребёнка под сердцем. пока руки завязаны, пока душа в темнице томилась, выжидая смертного приговора — где-то на сотню страниц. и сотни этих страниц растянулись почти что на всю жизнь. но верёвка лопается — пока пальцы связаны, руки в язвах. в диком плясе ладошками демоны сложились, вырисовывая отличительный знак. узоры на протоптанном поле. минном.       как и хотел бы — в летнем лугу, среди высокой травы (не выше, чем он, конечно, но-), по затоптанной местными девочками лужайке, меж самых разнообразных цветов, но взгляд — лишь на хризантемы. белые, жёлтые — чередованием. как рисунок ярких солнышек на чистой простыне.       ; у смерти нету любви.       полем оказался, конечно же, не красивейший летный луг, а всего лишь цветочный магазин в доме напротив, в котором красивые цветки хризантем продавались за дёшево. букетик из 7 цветов красовался в руках ларри. он знал, кому они предназначались, чьи руки возьмут их следующими. они договорились встретиться через час после уроков около домика на дереве, и ларри уже ждал сала там.       — привет! — привычно здоровается сал, подходя к ларри. — а цветы-то кому? — усмехнувшись, спрашивает фишер, оглядывая друга с головы до пят.       — здаров, чел. — также отвечает джонсон, улыбаясь. — тебе, вообще-то. — он передаёт букет салу под его непонимающий взгляд. — хризантемы в разных странах означают дружбу и крепкие узы между людьми, а еще скорбь и утрату. — трактует свой поступок ларри, опуская глаза в пол.       салли смотрит на него взглядом, полным непонимания, и не силится задать начавший волновать вопрос. он застревает в глотке, как косточка от рыбы, откашляться хочется, спросить, но никак не выходит — она остается там, царапает, режет, и остаётся только задыхаться.       — наверное, спасибо, чувак. — отвечает сал, потупив взгляд. на что ларри лишь с улыбкой кивает то ли каким-то своим мыслям, либо безмолвно говорит «не за что».       они вместе поднимаются по, уже потрепанной временем, стареющей деревянной лестнице в домик на дереве, говорят обо всём на свете ещё где-то часа два, и ларри впервые за долгое так легко на душе. как будто оперенье выросло у птенчика, и скоро он научится летать наверху, в небесах, над облаками, рассматривая небесные тела невооружённым взглядом. к звёздам. наконец-то.       любовь расцветала в животе этими же самыми хризантемами, чтобы завять, а потом расцвести снова, пустить корни прямо внутри, распространяя семечки по венам. сливались с кровью и разносили ростки дальше и дальше по организмам, почти что проникали в клетки, вытесняя цитоплазму.       ларри много думал. думал о том, что стоит, а чего не стоит. он считал, что выдержит, считал, что промолчит, считал, что сможет пережить, переждать, перелететь. просчитался. потому что с математикой всё плохо; надо было, всё-таки, её учить. контрольный урок в жизни по математике не сдал, да и в школе получил бы двойку.       ; поэтому земля уходит из-под пары ног,       ; и тянет свою песню воронок.

***

      ларри не стало через неделю. алкоголь с антидепрессантами, прописанными ему не так давно психотерапевтом. ебанный коктейль молотова, что разорвал изнутри. смерть почти мгновенная, никто не успел спасти. дама с косой цепко схватила его за горло, сжимая длинными когтями, забирая к себе, пряча под платьем и унося в далёкое-далёкое царство, пряча в темноту. абсолютно пустую и сгущающуюся.       судорожно искав в себе сухие спички, дабы разжечь огонь внутри ларри, сал ни разу не задумывался, какими могут быть последствия этого кострища, какие ущербы оно понесёт за собою. что именно разожжёт, а что сотрёт в пепелище, превратит в прах и развеет по тёплому ветерочку. они стали омерзительно взрослыми.       сал приехал почти последним, всё искал кое-что важное. важное для них обоих. хризантемы. восемь. белые и жёлтые. чтобы положить их на могилу. кидает землю последним. цветы тоже кладёт последним. прощается, но не осознавая, что навсегда. хризантемы в разных странах являются символом дружбы и крепких уз между людьми, а также символом скорби и утраты.       сжёг все мосты и гештальты, обрушил их с крахом в морскую пучину, чтобы тонули, захлебываясь, кричали о помощи. ко дну шли, не смевши всплывать ввысь, нагромоздиться снова — разом упали, целуя водоросли почти что сорок пятым калибром.       ; а потому, я желаю, чтоб ты ослепла,       ; и в темноте я стану чемпионом пепла.