Christopher Street Day

Германия – место странное. Тут никогда ничего не происходит, и, даже приехав на пару дней, скучать начинаешь сразу. Совсем не похоже на Москву, на ее шум и быстрый темп жизни, когда все наступают друг другу на пятки. Исаак будто в аду для людей с СДВГ. Всех приглашенных гостей привозят на пару дней пораньше, чтобы показать Кельн и отрепетировать программу. С программой проблем нет, разумеется. Исаак быстро запоминает, осваивается, ему не сложно следовать инструкциям для достижения хороших результатов. Так он, собственно, и оказался в Лиге. А вот с увеселительной программой тяжело. Кельн славится своим собором и архитектурой, их бесконечно водят по церквям, показывают тихие улицы. Исааку хотелось бы задержаться, почитать, вникнуть – он давным-давно рисует, не выбирался в Европу из-за работы бесконечное количество времени, его интересуют любые источники вдохновения, но участников конференции торопят, и большинству из них архитектура откровенно не интересна, а потому Исаак запихивает недовольство поглубже и молчит. Впитывает, пытается отдохнуть и вдохновиться на скорость. К вечеру второго предпоказного дня идет дождь – никто никуда не едет, их закрывают в отеле, чтобы не разболелись, продюсеры строго-настрого запрещают куда-то ходить самим. Исаак сидит у окна, пьет чай и повторяет все, что заучил на мероприятие. С кем разговаривать, с кем нет, о чем лучше не упоминать. С экологичным общением у него серьезные проблемы, а потому легче запомнить необходимое, чем лезть куда-то, где ничего не понимаешь. В среду начинается конференция. Его зачем-то спрашивают про семью, хотя о таком никто не договаривался, и в камерных интервью перед панелями пытаются вытряхнуть как можно больше личного и грязного. Такого – хоть отбавляй, но Исаак молчит как партизан, потому что это его дело, а никак не забота всего игрового комьюнити. Он молчит неловко, хотя обычно отвечает бойко, придумывает нелепые отговорки. «Не хочу говорить про семью, потому что это личное», «Дома все хорошо, ничего такого не происходит», «Пошел в киберспорт, потому что нравилось». Конечно, совсем не от неспособности интегрироваться в реальную жизнь, они тут все – самые здоровые и адекватные, и все пришли сюда не сбегать от действительности. Дальше его спрашивают про отношения – с кем встречается, какие девушки в его вкусе, есть ли у Исаака дама сердца? Он уклончиво отвечает, что да, но в подробности не вдается. Вряд ли дама сердца обрадуется. А потом их ставят, наконец, с Мирославом. О Мирославе Исаак знает только, что он красавчик, и что самомнение имеет невероятных размеров, совершенно несопоставимое с масштабом личности. А этого достаточно для неприязни, такой уж Исаак человек. И они, конечно, не сходятся. Мирослав, хоть и говорит довольно тихо, держится прекрасно, много рассуждает о будущем командных онлайн-игр, рассказывает истории из жизни. Всю панель перетягивает на себя. Вроде бы, не специально, но Исаак скрипит зубами и чуть не вырывает у него микрофон. В первый же день вываливает уйму глупостей, его ловят на резкие вопросы, отвечает он на них не совсем прилично, хоть и не хотел сказать ничего такого. Мирослав хмыкает и молчит. Будто бы не пытается помочь. И, видимо, обижается, потому что Исаак говорит что-то про Украину и шуточно упоминает бегство в Сербию, от чего острое лицо Колпакова вытягивается, становится холодным, глаз почему-то конвульсивно щурится. Остаток дня Мира периодически заикается и дергает плечом. Исаак не знал, что у него тики, до панели. В конце дня, почти уже ночью, Исаак много вспоминает о Мире, потому что больше нечем себя занять, и винит в этом Кельн, безделье, уныние спокойной немецкой жизни... но не себя. Он краснеет, прокручивая в голове, как Мира запустил пальцы ему в волосы, как пихал голову вниз, а он ничего не сказал. Просто подчинился. С чего бы это? Что у них, вообще, за общение такое? Наверное, во всем был виноват алкоголь, Исаак сто раз говорил, что со спиртным завязал, и как-то все равно напивался, и вел себя глупо, нелепо, а последствий не то, чтобы стыдился, скорее избегал.

~

Избегать Миру на gamescom сложно, особенно, когда вы – двое ведущих одной из панелей, молодые и перспективные игроки, гости индустрии. Когда вам нужно общаться, перекидываться шутками, быть на одной волне и продавать себя, свои команды, успех и много чего еще, а вы начали с неловкого обмена колкостями, из которого Мира вышел пострадавшим победителем, хотя, вроде как, вовсе не хотел входить в конфронтацию. Когда Мира заносчивый говнюк, умеющий строить из себя жертву постфактум, а Исаак совершенно не умеет общаться, и звучит часто грубо, и на самой панели уже случилось то, что случилось. Удобно понять неправильно человека из России, пока второй гость – украинец с заиканием, такой несчастный вынужденный мигрант с грустными Ремарковскими глазами. Исаак не несчастный, и глаза у него не Ремарковские, и гражданство для нынешней ситуации в политике неудобное, и быть мягче он не умеет, а панель превращается для него в катастрофу – он любит играть, выполнять свою работу, желательно быстро, хорошо и с увлечением, а не болтать на камеры. Что же сделать, если менеджеры так решили... Ничего, только подчиниться. «Ага, а потом напиться, посраться с соведущим на афтепати после первого же дня, выйти с ним зачем-то в курилку и, пытаясь извиниться, позволить себя трахнуть в рот. Отличный план, дебил». Сейчас Исаак себя по второму кругу убеждает, что во всем виновато шампанское. Он бы никогда в жизни не полез, и Мира ведет себя как уебок (хотя тут тонкий внутренний голосок уже задает вопрос о том, где это Мирослав повел себя как-то не так, и здравый смысл подсказывает, что ничего такого не происходило), и там было холодно, а выйти мог кто угодно, и... Господи, да любая из причин, абсолютно любая. Исаак бездумно рубится в Мортал Комбат, но в памяти все равно всплывает лицо Миры – подсвеченное фонарем, острое, угловатое. Как он смотрел сверху, как держал длинные светлые волосы в кулаке и насаживал ртом все глубже. Как его головка скользила между губ, соскакивая вниз, в горло, проходясь по небу, и бархатная кожица, бугрящаяся венками, ложилась на язык. Исааку стыдно не только за то, что он вот так вот ведет себя под алкоголем, но и за речь – тупую и пьяную, после которой Мира и решил принять извинения натурой, судя по всему. Стыдно, что не умеет выражать свои мысли, и его не понимают, когда он отчаянно пытается прорваться через свой образ плохого парня и выдать что-то настоящее, что думает. Он же не думает ничего плохого, просто шутит или говорит честно, никому не желая зла. Стыдно за реакцию Миры – он весь скорчился, прямо перед камерами, и выражение его лица на секунду стало злым, потом скорбным, в глазах блеснула искренняя, честная неприязнь. Исаак даже удивился, он не думал, что Мира способен на открытое проявление эмоций. А потом Мира стал дергаться, и продергался до самого конца дня… Стыдно, короче. За все. Наверное, целоваться Исаак полез первый. Черт знает, зачем, он пьяный всегда хотел кого-нибудь трахнуть или побить, но Мирослава и так побила жизнь, его бить не хотелось. Спасибо и на том, что от поцелуя звезда Доты не начала отплевываться. Зато сориентировалась очень быстро – ладонь в патлы, толчок вниз, расстегнуть штаны второй рукой. Из него сквозила злость, и в пьяном состоянии Исаак на этом завис, завороженно смотрел, как Мира резко спускает брюки, как смотрит, как держит за голову. У него оказался аккуратный, красивый член, по крайней мере, Исаак его так запомнил – с сочной головкой, выделяющейся даже в полу-вставшем состоянии, с фигурными узорами венок на стволе. Исаак не сопротивлялся, взял в рот послушно, прикрывая глаза, уже тогда стыдясь себя и своих слов. По нему было не сказать, но реакция Миры его задела – он же извиниться хотел. За неудачные шутки, за свое поведение. А его опять не поняли... Но телом Мирослав извинения принимал с удовольствием. Что сказать, видимо, все слухи оказались правдой. Исаак не помнил, чтобы парни из-за него возбуждались так быстро, и Мира, видимо, был по мальчикам. Еще одна галочка в образ несчастного, непонятого и не такого, как все. Ну пиздец. Исаак, конечно, сам баловался, но не так, чтобы очень, и до настоящего секса дело никогда не доходило. Что на него нашло тут – не понятно, и щеки у него покраснели не только из-за недостатка воздуха, но и из-за абсурдности ситуации. Стоять на коленях у стенки в заплеванной курилке и сосать Мирославу Колпакову в качестве извинений за грубости, напившись шампанским… Вот бы чего сумасшедшая мать-консерваторша точно не поняла. Мира кончил ему в рот, придерживая за подбородок и затылок. Руки у него пахли сигаретами, резко, неприятно, но Исаак не придал этому значения, потому что сверху послышался глухой, задушенный стон – ужасно личный, возбуждающий, а член и так уже терся о ткань джинсов, но Исааку было не до дрочки. Он расслабил горло, как мог, сглотнул, морщась с непривычки, вылизал опадающий член, чтобы не запачкал дорогущее белье Миры. Сам Мирослав плечами жался к стене. Лицо у него алело даже в темноте с фонарной подсветкой, да посильнее, чем у Исаака, руки дрожали, когда он отпустил блондинистую голову. Исаак попытался заговорить, поднимаясь, но Мира отвернулся, помотал головой все так же нервно, натянул одежду обратно и поспешил сбежать. Даже не сказал ничего! Это оказался самый неприятный, самый обидный момент. О нем Исаак сейчас и думает, вспоминая комбинации для Морты, вытаскивает из памяти каждую мышцу на лице соведущего, напряженную, перекошенную, как будто Исаак сделал что-то плохое. Его бесит, что приходится крутить это в башке, бесит, что так задело – Мира вообще не во вкусе Исаака, ему, в основном, нравятся фигуристые девочки, в меру наглые, умные и спокойные, а, если уж парни, то большие и мягкие, добрые как собаки. В Мире нет ничего ни от доброго здоровяка, ни от умной красотки, только драмы выше крыши и лицо, будто его скальпелем по углам обрезали. Его мнение Исаака вообще не должно волновать, его обида не в праве выводить его из равновесия, потому что Мира ему н е н р а в и т с я. Его характер – мерзкий, слишком заносчивый; его комплекция, худощавая до ужаса, ему что, все еще пятнадцать?; вечное выражение, будто Колпаков только что увидел огромную кучу говна. Потом Исаак анализирует – может, и правда сказал что-то обидное? Он пишет друзьям, болтает с девушкой по телефону. Стыдно немного, но она успокаивает. Говорит, что ляпнуть лишнего – не страшно, и важнее уметь извиниться. Исаак нервно посмеивается, но про ситуацию в курилке молчит, просто не знает, как сказать. Отношения у них, вроде бы, свободные, но никакой формат настолько странного мероприятия не выдержит, точно не с точки зрения Исаака.

~

Второй день конференции проходит лучше. Они с Мирой не говорят, общаются исключительно на панели, передают друг другу микрофон. Исаак больше не переходит на личности, пьет воду вместо вбросов идиотских шуток, занимает себя кивками, когда Мирослав рассказывает что-то подольше. У него медийного опыта больше, и держится он все еще с легкостью, даже тремор с тиками проходят. Но на Исаака старается в упор не смотреть. Позже получается поговорить про будущее СНГ-команд в Лиге, про неумение организовать процесс тренировок и отстойные условия для кого угодно, кроме азиатских игроков на рынке. Исаак даже сравнивает Лигу с Дотой, от чего Мира морщится снова, но молчит и, в итоге, уважительно кивает. Думает там о чем-то. Это немного льстит. Удивительно, но такие откровения вызывают у прессы позитивный отклик, и от Мирослава Исаак отвлекается на подробное обсуждение предложений со стороны его тренера и подающих надежды ребят, застрявших в ру-рейтинге. Благо, опыта в этом вопросе у него вагон. Вечером тренер звонит ему и благодарит, но просит быть осторожнее и следить за словами; никто больше не поднимает кипиш, а потому ко сну Исаак отходит довольный, с улыбкой на лице. Ничто не омрачает его сон, но снится ему, почему-то, Колпаков, и они в зомби-апокалипсисе пытаются спасти какого-то ребенка, а потом Исаак вытаскивает Миру из болота, а мир взрывается. Наутро жутко раскалывается голова, а стыд накатывает снова. Особенно херово становится на третий день, ближе к ночи. Конференция закончилась, завтра ехать домой. Они закрыли все вопросы, попрощались, на сцене держались презентабельно. Но Мира ему ни слова не кинул за кулисами, и убежал в сторону отеля быстро, не задерживаясь, и Исаак потом скрипел зубами еще час. Он ненавидит ни к чему не пришедшие конфликты, молчание ради образа, его бесит, когда кризисная ситуация никак не разрешается. Но к Мире в номер он не идет, и за ним не бежит, и позволяет уехать, и вообще, снова выпивает шампанского, болтает с организаторами, ведет себя под шафе прилично, что удивительно, и возвращается поздно, почти протрезвевший, не в состоянии думать абсолютно ни о чем. Как раз, поиграть в Морту, собраться да спать, чтобы завтра выезжать в аэропорт. Мира все равно постоянно возникает в голове. Исаак не может сказать, что ожидал или не ожидал. Он все думал и думал, прокручивал произошедшее, но так, чтобы ждать – черт знает. Потому звонок он воспринимает неожиданностью, но вскакивает с дивана так быстро, что аж подпрыгивает в воздух, и несется открывать, и за дверью правда Мира. Почему-то в пальто, теперь он пьяный, глаза красные от того, сколько выпил, щеки тоже, сам жует губу. Кивает. — Пустишь? Это последнее, что он говорит, за исключением «ты грубый долбоеб», но ремарка про долбоеба высказана уже в губы Исаака, Мира наклоняется к нему, целует его, на вкус он как крепкий алкоголь, виски или коньяк, но перегаром пока не пахнет, весь укутан в табачные смолы, Исаак кривится аллергией на табак, но открывает рот и пускает чужой язык между зубов. Лишь бы не начать чесаться. Мира вваливается в номер, небрежно прикрывает за собой дверь, стаскивает верхнюю одежду и, к ужасу Исаака, отрывается от поцелуя, чтобы даже пьяным повесить пальто на вешалку. Сумасшедший. Получается криво, налакался Мира прилично, но он вышагивает из обуви и моментально снова возвращается к Исааку, держит его за талию, целует лицо, шею, змеей стекает вниз. Он с таким знанием дела спускает по Исааку домашние штаны, настолько откровенно льнет к паху лицом, с безграничной похотью смотрит снизу, из-под темной челки, что Исаак забывает, о чем думал – про обиду, и про несправедливость их образов, и про то, что Мира ему не нравится. Он успевает пообещать себе, что они поговорят и обсудят все как взрослые люди, но Мира трется щекой об член сквозь ткань белья, кровь приливает вниз, соображать все тяжелее, а потом Мира стягивает трусы по бедрам и сразу берет в рот. У него гибкий, мокрый язык, губы туго обхватывают в кольцо, доводя Исаака до нужной кондиции, затылок начинает резво двигаться вперед-назад. Мира причмокивает, помогает себе ладонью и придерживает Исаака за основание. Исаак поднимает взгляд наверх и видит их отражение в зеркале в коридоре. Уже темно, и свет почти нигде не включен. Горит настольная лампа, она лижет их фигуры, нежно обнимает теплом. Видны только очертания, угадываются детали. Изгиб тонкой спины, губы на члене, аккуратный острый нос, очень скоро утыкающийся в лобок. На этом этапе комната плывет, темное и светлое перемешивается в одно, Исаак сжимает руку на макушке и вталкивается Мире в глотку, как может глубоко. Снизу слышится сопение и сдавленный звук стиснутого горла, но Мира не отстраняется, только раскрывает пошире челюсть, тихо мычит, что-то просит, гладит Исаака по бедрам. Исаак двигает его за волосы назад, загипнотизированно наблюдая за тем, как губы растягиваются вокруг твердой плоти. Слюна тонкой ниткой течет по подбородку, темные глаза смотрят на Исаака без единой мысли, мечта девочек-фанаток втягивает щеки и самостоятельно насаживается, позволяя члену проскользить в горло так глубоко, как Исаак бы взять не смог. Видимо, у Миры есть в этом вопросе опыт, потому что он не давится, только дышит через нос, сам подмахивает головой, позволяет собой руководить. Убирает руки вниз, упирается ими в пол, выгибает спину, разводя колени. Он в брючном костюме со стрелками, но ему будто бы все равно. Исаак пробует, что дозволено, несколько раз толкается в податливый рот и встречается только со стоном и лопнувшим пузырьком слюны в уголке рта. Он хватает Миру за голову крепче и задает ритм. Мира прикрывает глаза, рвано вдыхает, на некоторое время в квартире только звуки чавкающего рта, тяжелого дыхания и стонов Исаака. Он останавливается, когда Мира начинает хныкать – тихо, ненавязчиво, скрести короткими ногтями пол и задыхаться. — Вставай, — говорить тяжело, Исаак помогает подняться, придерживает за локоть, целует мокрое лицо чуть повыше своего. — Хочешь? Мира смотрит на него черными от возбуждения глазами, со зрачком размером с радужку, расстегивает свою черную рубашку под таким же черным пиджаком. Судя по открытому рту, Мире нужно что-то сказать, но он дергается, опять, как раньше, за что над ним шутили в комьюнити. Губы красные и влажные, волосы взъерошены. Исаак зачем-то нежно гладит по плечу, тянется поцеловать, и Мира отвечает, вкладывая в этот ответ все свои намерения, благодаря за отсутствие необходимости что-то говорить. Они друг к другу жмутся, Исаак бесстыдно трется мокрым от слюны членом о ногу Миры, ведет его в спальню, кидает на большую, мягкую кровать, тут же стягивая штаны, трусы, рубашку, сам с себя тоже быстро все снимает – они остаются совсем голые, кожа к коже. В животе тянет, Мира внезапно не такой уж и некрасивый, и его лицо, умоляющее, потерянное, заставляет что-то знакомо шевелиться в груди. Исаак утыкается ему в шею – он вкусно, дорого пахнет, и к аромату духов примешивается тяжелый мужской запах, но не мерзкий, как в душном метро, пока едешь в школу и оказываешься прижат жирному дядьке в подмышку, а как пахнут, наверное, голливудские звезды. Сдержанно и не нарочито, приятно. Исаак лижет его, и Мира, пусть все еще немного робкий, растягивается на матрасе, раскидывает ноги, потом ими, тонкими и длинными, обнимает за бока, руками обвивает шею. Он чуть-чуть жмется, дается трогать не везде, не доверяет, но алкоголь, видимо, помогает отпустить все на самотек. Почерневшие глаза прикрыты, ресницы дрожат, брови заломлены домиком. — Я бы тебе рот зашил, тогда ты б мне сразу понравился, — бормочет в ухо, тыкается в него носом, постанывает, потому что Исаак трется об него и уже медленно дрочит. — Как можно хуйню такую молоть, как ты дожил до своих лет, вообще? Исаак фыркает, трясет головой, волосы рассыпаются по плечам, загораживая обзор. Мира сразу их подбирает и держит в кулаке, тянется к лицу, чтобы еще поцеловать. — Тебе мой рот, вроде бы, функциональным понравился, — Мира пинает его ужасно острым коленом в бок. — Понял, молчу. Мира некоторое время целует его. Напористо, кусаясь клычками, толкаясь языком в горло, вжимается животом в живот, и их члены соприкасаются, трутся друг о друга, и Исаак почти рычит в рот Мире, дергает его за волосы, притирается яростно, шумно дышит. — Погоди, герой, смазка в кармане пальто. В левом. — А презики есть? — Презиков нет, — жмет тощими плечами, будто бы беззаботно лежа под Исааком. Мира смотрит в упор, нос к носу, видно, что проверяет. На что, блять? На желание подхватить ЗППП? — И как? — Исаака не пугает концепция секса с мужчиной, он много чего с мужчиной уже делал. Но вот незащищенного секса… — Я проверяюсь, могу показать справку. Никого не было уже несколько месяцев. Справка свежая. Исаак поднимается над ним, смотрит внимательно в ответ. Тело подрагивает от возбуждения. Смысл слов доходит не сразу, суть предложения не моментально оседает в голове, стекая по горлу в живот, а оттуда – в пах, к члену, заставляя дернуться, нервным тычком отзываясь в позвоночнике. Чем дальше Исаак об этом думает, тем быстрее сходит с ума. — Я тоже чистый. — Смазку неси, тупица, — нос Миры морщится как у котенка, когда он улыбается, и Исаак совершенно, действительно, по-тупому думает об этом, пока встает с твердым как кремень членом наперевес и шлепает босыми ногами по полу в сторону дизайнерского пальто. Как у котенка, это точно… Пиздец. А еще котенок, судя по всему, предпочитает ебаться наголо и проверяется, чтобы это было можно. Разрешит ли он кончить вот так? Исаак сипло дышит, обыскивая карманы пальто, выбрасывает в спешке на пол сигареты, зажигалку, достает заветный бутылек. — Клубника?! А другой не было? Он появляется в дверях недовольный, но недовольство тает, превращаясь в театральное, потому что Мирослав лежит, осторожно дрочит одной рукой, а другой растягивает себя, неторопливо, пока одним пальцем, и пялится Исааку прямо в глаза. Абсолютно белый, с темными, густыми волосами, раскиданными по подушке как паучьи лапки. И глаза у него черные, как у вампира, а стыд и дискомфорт, видимо, окончательно отступили. Он все пялится и пялится, облизывается, а Исаак забывает, что что-то говорил, склоняет голову, ему становится даже как-то неловко, потому что Мира настолько откровенно наслаждается тем, что видит, что хочется прикрыться. Непривычно, когда на тебя так смотрят. Вся кровать пропиталась запахом алкоголя, сигарет и этим удушливо приятным ароматом Миры, когда Исаак ложится обратно, и Мира сам двигается к нему, достает из себя палец, просит капнуть чуть-чуть смазки и возвращает обратно уже два, раздвигая колени, приподнимая поясницу. Просто охуеть. — Подожди. Я тоже хочу, — Исаак облизывается. — Дай я. Мира усмехается, пьяно тянет лыбу, кладет одну ногу на кровать, второй прижимается к боку Исаака, расставляя бедра пошире. Исаак никогда не занимался анальным сексом с парнями, он не очень понимает, что делать, но действует так же, как до этого поступал Мира, смазывает пальцы и осторожно вводит их внутрь. Мира сначала сжимается, потом шипит, держится Исааку за руку и тормозит. Сам ждет некоторое время, подается вперед, позволяет пальцам проникнуть глубже. — У тебя косточки шире. Осторожней, окей? Исаак завороженно кивает, глядя, как костяшки плавно исчезают внутри, и как анус обхватывает, туго, плотно, и там у Миры горячо и бархатно. — Не больно? — Мхм, — Мира качает головой. Наверное, это значит «нет», потому что он не останавливает, а упирается пятками в кровать и начинает осторожно насаживаться на руку Исаака, до самой ладони, кусая губы. Сначала медленно, потом быстрее, от молчаливой тишины приходя к стонам. — Добавь еще один. И согни. Исаак делает, как сказали, потому что не знает, как можно еще, и Мира вскрикивает, выгибая спину дугой, сжимая руки на одеяле. Он распахивает глаза и совершенно неадекватно улыбается – пьяный, потерявший человеческий облик, больше похожий на сгусток темной энергии. Смотрит на Исаака, поводит бедрами, и Исаак подушечками пальцев чувствует, чего Мира хочет, и двигается, давя туда снова. Мира благодарно мычит, жует щеки, закатывает глаза. Просит развести пальцы в стороны, сам насаживается быстрее, издает совершенно нечеловеческие звуки, хотя ничего еще не произошло. Смотрит на член Исаака, замирает, перебегает взглядом на грудь, потом на лицо. — Я потерплю… Давай. Хочу тебя. «Я потерплю» лавой стекает Исааку в пах, член дергается опять, глаза у Миры блестят страшным, когда пальцы покидают тело. Он конвульсивно сводит коленки, жмурится, переводит дыхание. Его чуть колотит, но Исаак почти целомудренно целует в лоб, льет на руку смазку и щедро смазывает себя, прежде чем притереться между ягодиц, приподнимая Миру за бедра вверх. Он послушно ждет, Исаак хрипло дышит ему в шею. — Ну. Ну, пожалуйста, чего ты? — пьяное отчаяние Мирославу очень идет. Исаак и не думал медлить, но, услышав это, сам замирает, чтобы насладиться. — Давай… Приходится не наваливаться пока целиком, удерживая на весу, Исаак осторожно входит, совсем немного, и Мира жмурится, облизывает губы, дышит глубоко-глубоко, костлявая грудь вздымается и опадает. Он царапает плечи, кивает, на пробу сам двигает ягодицами. Смазки много, и получается оказаться в нем быстрее, чем Исаак рассчитывал. Тело под ним горячее, дрожащее, ногти у Миры неожиданно острые, хоть и короткие, оставляют на коже красные полосы, но Исаак уже скоро прижимается бедрами к мокрой заднице и замирает, а с ним замирает и Мира. Теперь можно лечь, Исаак бережно укладывает его обратно, придавливает к матрасу тяжестью своего тела и прокладывает дорожку поцелуев от острой челюсти к подбородку, от подбородка до ямочки между ключицами, кусает шею, помечает со всех сторон, совершая абсолютно осознанную месть за расцарапанную спину, и пытается не одуреть от того, как Мира жмется к нему коленями за бока, как закидывает на него ноги, как внутри него тесно и жарко, и как он стискивает его еще сильнее, стоит особенно сильно сжать зубы на коже. — Двигайся, — звучит одновременно пьяно, недовольно и настолько блаженно, что Исаак даже теряется. Смотрит в глаза, а Мира свои прикрывает, откидывает голову на подушку, стонет. — Двигайся, пожалуйста, не замирай, хочу быстрее. Исаак вталкивается в горячий зад, податливо раскрывающийся для него, впечатывается бедрами, проминает Миру изнутри, и его снова гнет, и он разбрасывает свои бесконечно длинные ноги в стороны, расслабляется, а поясницу ломает вверх. В уголках глаз собираются слезы, он держится за руки Исаака и сам начинает притираться к нему, дыша через рот, пропуская ритм к чертям, пока Исаак пытается его наладить. — Эй, тише, погоди, — Исааку так не нравится, он бормочет, упирается ладонью в выступающую косточку на боку, просит остановиться, и Мира неохотно останавливается. По боку стекает капелька пота, он притягивает Исаака к себе и целует ему лицо. — Погоди, потерпи. Повторяет, осторожно приподнимается на руках и задает темп. Медленно, сам прислушивается к ощущениям, ускоряясь только когда Мира совсем расслабленный, и когда он ждет, придерживая за плечо. Между их телами мокро, Исаак капает на живот Миры потом, его движения становятся все жестче. Мира сначала громко дышит, потом постанывает тихо, себе под нос, потом стонет в голос, а потом вскрикивает на каждом попадании по простате, потому что, наконец-то набрав нужный темп и ритм, Исаак не останавливается и вколачивается в него так, будто хочет достать до горла. Смотрит Исаак исключительно под себя, на извивающееся под ним тело, острое, выпирающее углами, видит малейшие изменения, с нежностью и жесткостью натягивает его на себя и подмечает, как Мира начинает втягивать живот от глубокого, заполошного дыхания и резкого проникновения. У него красные щеки, волосы взмокли, бедра трясутся изнутри, а член такой твердый, что больно, наверное, когда головка задевает живот Исаака. Но Исаак специально ложится на Миру сверху, прижимается, так удобнее сделать еще быстрее, еще резче, и Мира перестает вскрикивать, только на одной ноте ноет в ухо, открытым ртом мажет по мочке, пьяно вылизывает где-то там, куда дотягивается, и снова обнимает Исаака ногами. Он цепляется за его талию, скрещивая стопы, позволяет ускориться настолько, что даже всхлипы сбиваются, и кончает в момент, когда Исаак думает, что сожрет его, или разорвет на части, или оттрахает до смерти, потому что он тугой, и все мокрое, и эти звуки, которые из него вырываются, сводят с ума. Животы липкие, Мира затихает, хотя Исаак не замедляется. Он обессиленно держится руками за плечи, дышит, в комнате остаются только звуки шлепков кожи о кожу – быстрые, громкие, вкусные, подгоняющие Исаака, будящие в нем что-то жестокое и звериное. Он хватается одной рукой за горло Миры, второй упирается ему в грудь, поднимаясь, и его бедра вжимаются в круглые ягодицы. Проскальзывает мысль о том, что их нужно облизнуть, зацеловать, закусать, потому что Исаак там еще не все увидел. — Внутрь, — устало мурлычет Мирослав, закрывает глаза, запрокидывает голову, позволяя сомкнуть пальцы на своей шее. — Не выходи, пожалуйста. В голове что-то взрывается. Были бы они в романтическом эротическом фильме, глаза Исаака налились бы красным, он превратился бы в кровососа и впился бы в шею, но они в реальности, а потому он только выходит почти полностью, слушая недовольный скулеж, и входит обратно со всей силы, и снова оставляет в горячей заднице только головку и вбивается до основания, и Мира дрожит не только ногами, а всем телом, покрывается мурашками, хрипит, потому что рука на горле сжимается, и в эту секунду Исаак кончает так, как, наверное, не кончал еще ни разу в жизни, а Мира распахивает мокрые от слез глаза и смотрит на него, открывает рот, просит, и Исаак его целует. Это рваный, горячечный поцелуй, они друг друга кусают, а Исаак продолжает рефлекторно двигаться, а Мира насаживается на него, с благодарностью постанывая и прокатывая все эти очаровательные звуки по языку Исааку в глотку. — Может, останемся в Кельне на пару дней? — бормочет Мира, наконец отпуская своего мучителя. Исаак хмыкает. Он растрепанный, светлые волосы лежат как попало, спина красная от стараний чужих ногтей. Мира смотрит на него так, как никто и никогда не смотрел, и, наверное, это все гормоны, но в моменте крыша течет, а бесы в омуте ликуют. Исаак хочет выйти, но Мира капризно хнычет и вжимается обратно, не давая отстраниться. Между ними хлюпает, Мира это слышит и сыто тянет губы в острую улыбку, делая пару движений на Исааке. Просто так, играючи, выводя из себя по второму кругу. — И что мы тут будем делать? — Исаак нависает сверху: мокрый, потный, запыхавшийся и вымотанный. На такие спортивные выкрутасы он никак не рассчитывал. — Соборы смотреть, что еще? — лицо у Миры сытое и расслабленное впервые за все время, в глазах никаких переживаний. — Я, между прочим, много всего про архитектуру знаю! — Не только, судя по всему.