Обратно?

      Твёрдые подошвы домашних тапок стучат, безжалостно тарабанят по полу, точно по гонгу. Полина ещё спит, но Роме всё равно. Ему хочется покурить.       А ещё хочется подумать.              Редкостно мило лицо сентябрьского солнца — совсем не заспанное, оно манным блином шипит в пресном и водянистом небе, едва-едва елозит на своём месте, когда Ромка лениво разглядывает его, точно оно всё никак не может усесться и понять, на что пустить свои нити-лучи.              Роме думается, что лучше бы оно усерднее грело, когда он ёжится на лоджии из-за того, что истосковавшийся ветер обнимает его за мощные ноги.              Вздыхая, он суёт ладонь в олимпийку и, прикрыв глаза, закуривает.              Зевает.              Уснуть бы тут — и то было бы приятнее, чем в спальне с девушкой. Как-то так получилось, что её присутствие с каждым днём изматывало всё сильнее и сильнее. Зря он так ухлёстывал за ней в школе.              Вялый взгляд утыкается в вазу с розами в гостиной комнате, видную из окна. Цветы хочется ощипать и затоптать ногами их осевший крошкой мела в горле душный и напыщенный запах. Розы стали уродством для Ромы.              Жизнь стала уродством для Ромы.              А быть может — уродством и была раньше.              Он измотанно качает побаливающей головой и хмурит брови, втискиваясь смурным лицом и крепкими плечами в щель окна.              Почему-то с розами в руках в голову идёт один лишь Антон, и цветы сразу же становятся изыском, стоит лишь представить, как его вытянутое лицо топорщится из-за тучной охапки. Он с трудом и трепетом держит букет, цепляя его длинными пальцами, точно это громадина-ваза династии Мин, а тонкие губы его льются в застенчивой только для Ромы улыбке, и он светит глазами, отвлекая на себя тяжёлые головы подсолнухов.              Таким его помнит Рома.              Таким он его всё ещё любит.       

***

      Ромка уверен в том, что настолько скучного лета в его жизни ещё не было. Бяшу упекли мотыжить в лагерь, остальные же пацаны, хоть и предлагали совместное времяпрепровождение, были беззадумчиво отвергнуты.              Июльский полдень обливает золотом поля, незамысловато вертит ветер юлой и широко зевает, плавясь в своей же жаре. Рома сходит с дороги, ведущей в гору, к большей части панельных домов посёлка, и оседает в траве, близ речушки. Журчит она разморённо, нерасторопно болтаясь языком по дну с мелкими камнями, отчего Роме думается, точно можно прямо здесь и сейчас тихонько прилечь и уснуть. Сегодня, в такую жару, все предпочитают сидеть по домам.              Только Ромка прикрывает глаза, как слышит болезненное шипение песка, по которому на высокой скорости кто-то едет. Он открывает глаза, чтобы посмотреть, мало ли это кто-то, кто раздражает его меньше всех из пацанов, однако, видит нечто другое.              Длинный, бледный, на велосипеде со свистом заторможенного горячего воздуха, с горки шустро скатывается паренёк, вероятно, возраста Ромы. Его нежно-розовая короткорукавая рубашка выжигает мягкую кляксу в небосклоне, а волосы беспорядочно вьются, морской пеной отбиваясь о ровное лицо. Глаза его горят в восторженной панике лихачества.              Он проносится мимо Ромы мечтой.              А затем со сдавленным “Бля” слетает в кусты поблизости.              Рома весь подбирается, закусывает губу и тянет шею, чтобы разглядеть незнакомого парня получше.       Тот аккуратно встаёт, трёт бок, на который привалился велосипед и, хмуря брови, осматривает его, однако, вскоре выдыхает. Ромка спешит укрыться лучше — отчего-то не хочется быть замеченным, однако, хочется беспрерывно созерцать резкие, но лёгкие движения.       Парнишка ловко вытаскивает велосипед на дорогу, в то время как Рома, сжимая пышные губы, в сомнении мнётся. С ветви ближнего дерева соскакивает трясогузка и начинает петлять у Ромы над головой, а после землится к незнакомцу, пока тот залезает на велосипед. – Эй, т-ты, – непонятно сбивчиво даже для себя выдаёт Рома, прячет помокревшие ладони в карманы шорт и сурово хмурит брови. Всё забавляющееся солнце, кажется, пускает новую волну жара прямо к ним, а щёки печёт ещё сильнее.       Ромка отводит взгляд, когда на него с тихим интересом обращают внимание. Настороженно водят глазами по лицу, очерчивают контур тела. Щурятся.        – Ты кто такой? – выдаёт Рома и всё же позволяет себе вновь всмотреться в незнакомца. Блондинистые вихры пучатся по сторонам, но при этом мягко гнутся, а тонкие губы перетекают в неловкой улыбке.        – Антон. Петров, – добавляет он и поправляет очки. Нервно ведёт ладонями по велосипедному рулю, опускает стыдливые глаза, а Рома возмущённо выпячивает нижнюю губу, не понимая причины пришествия пустого смятения.        – Ромка. Пятифанов, – Рома тянет ладонь, с трепетом осматривая, как её жмут в ответ.              Антон быстро разрывает рукопожатие и мнёт губы, всматриваясь в глаза напротив, затем же, глупо улыбнувшись и слегка ссутулившись, зачем-то кивает Роме. Вновь поворачивается к велосипеду и спешно забирается на него, а Ромка смотрит — и тело заходится ужасом упустить Антона, точно мотылька.              Только Антон собирается отправиться в путь, как Рома, собрав с себя всю робость и распустив её по ветру, который нерешительно хватается за неё, после того, как гладит Антона по голове, выдаёт:        – Айда в магаз за мороженым? Я плачу.              Антон смотрит с едва уловимым сокрушением, его лицо расходится в напряжённом разочаровании вниманием к своей персоне, и Рома виновато хмыкает, опускает голову и вновь пихает руки по карманам, пока его губы ползут в осколках подбитой самонадеянности.              Почему-то поведение Антона заставляет его чувствовать, что не может сбыться что-то крайне важное — и это удивляет.        – Ну… Я могу. Только недолго. Потом мне домой надо… Я посёлок посмотреть хотел, вообще…              Он сползает с сидения и разворачивает велосипед к пригорку.        – А… А я могу с тобой потом встретиться! После обеда, – Ромка зубасто улыбается и теплеет взглядом, внезапно распаляется и довольно смотрит на Антона. – Я тож велик притащу, давай? Да я тебе тут такую экскурсию устрою, Тох, всё ваще покажу!              Трясогузка, прежде заинтересованно покачивавшая хвостом, что-то бухтит и взлетает, оставляя за собой незначительные следы от Антона к Роме.              Антон хлопает ресницами, явно смятённый таким энтузиазмом, однако, всё же заторможенно кивает, улыбаясь уже менее нервозно.        – Ну, это, я думаю, было бы хорошо, – кивает он и улыбается ещё шире, даже по-доброму щурится, а плавленная зелёная яшма, текущая с его глаз, будто проходится по сердцу Ромы теплом. – Ты какое мороженое, кстати, любишь? – спрашивает он, начиная путь в гору.        – Обычный пломбир. А ты?        – Крем-брюле.              Какая сладкая мечта.

***

      Рома громко выдыхает, жмуря глаза и хмурясь.              Как оказалось, эта его мечта — самое грустное, что он когда-либо видел. Знай кто о том, какие чувства он в итоге приобрёл к Антону — им было бы его точно крайне жаль.              Он скидывает бычок с высоты своего десятого этажа, а после тянется к новой сигарете.              Должно быть, он оказался проклят в тот день, когда впервые увидел Антона, потому что с тех пор все цветы, сорванные ему, он дарил Полине, а все слова, которые хотел сказать ему — глотал, как сироп от навязчивого кашля, которым хочешь вновь заболеть ради вкусного лекарства.              А ведь именно Антону хотелось говорить, дарить, его хотелось видеть и трогать. А Антон никогда не мог узнать об этом.              Хотя Роме очень хотелось бы сказать об этом.              По небу расходятся жиденькие оборванные облака, прикрывающие нелепое солнце. Сам небосклон неявно сереет, тоскуя по лету.              Интересно, спустя столько лет Антон всё ещё бывает в посёлке? Или его семья тоже уехала оттуда? Хотелось бы съездить и проверить, вот только всё это — игрушечная дурость.              Хотелось бы обратно, но там Рома уже никогда не окажется. И рядом с Антоном — тоже.              Стоит Роме скинуть ещё одну истлевшую сигарету с окна, как дверь на лоджию открывается, и Рома еле держит в себе раздосадованный вздох. Босая Полина в нежной ночнушке ступает легко и аккуратно, свежая и красивая после сна. А какое у Антона было смешное и отлёжанное лицо после сна на уроках!..        – Ромочка, – мило тянет она и касается своими маленькими белыми руками его волос. – Доброе утро!              Рома в ответ неразборчиво бурчит. Хочется даже в самое незначительное прошлое.        – Представляешь, мне Антоша написал! Нашёл меня в интернете и написал. Ой, как славно вы дружили…