«Конфетка»

— Ты, сучёныш, — в жёстком взгляде босса разгоралась самая настоящая ярость, перемешанная с толикой ощутимого раздражения; щёку вновь болезненно обожгло, — заставишь этот дохера принципиальный картинкоголовый двигатель подписать этот ебучий контракт, иначе…       Валентино неосознанно съёжился, глядя с нескрываемой опаской, плавно перетекающей в разъедающий сердце страх, на перекошенное от гнева лицо начальника. Все четыре руки, которые он не имел права прятать под крыльями, как и укрывать ими своё прекрасно-стройное, донельзя аппетитное тело, заходили в нервном треморе. Малиновые глаза, лишённые зрачков, расширились до предела.       Босс, чьи пальцы с угрожающим намёком сомкнулись на по-девичьи хрупких плечах, оставляя явственные красные следы, внезапно смягчился; немного наклонился, перемещая руки чуть ниже, на предплечья, словно поглаживая, и ядовито усмехнулся: — Ты же понимаешь, да, дорогой? — мурлыкает переменивший тактику он. — Ты не глупенький, всё понимаешь, всё осознаёшь. Понимаешь, что, если этот тупой ящик-импотент не пойдёт мне навстречу, то…       Пальцами босс осторожно подцепляет один из необычных пушистых усиков, указательным и средним пальцами зажимая тот и обманчиво ласково проводя от основания до кончика. Он улыбается с какой-то своей холодной садистской расчётливостью, уже представляя то могущество, те ресурсы, которые сможет выкачать с этого непонятно-дебильного-корпоративного-очередного-механического-дебила, телом наваливаясь на сжавшегося Валентино, пока тот покорно молчит, опустив глаза в пол.       Посмертие в Аду — это действительный, самый реальный из всех придуманных человеком Преисподней Ад.       Валентино, уже позабывший своё то, прошлое человеческое имя, в который раз убеждается об этом на собственном опыте. Знай он о своей будущей участи, то, может быть… а хрен знает, что может быть.       Он смутно помнит свою человеческую жизнь, кроме того, что она была исключительно хреновой. Сам он был человеком дурным, дерьмовым даже, однако ни блага, ни деньги, ни вседозволенность, ни что-либо иное, срывающее крышу, взрастили в нём все имеющиеся грехи.       Жизнь в низах социального строя не то чтобы ему не прельщала… он не хотел умирать именно так — от голода и холода, поэтому, увы, приходилось переступать через себя, позволяя делать это другим — только богатым или мало-мальски обеспеченным — тем, кто мог вытащить его со дна за определённые заслуги: в частности за упругую, хорошую задницу, податливый, растяжимый ротик, подавленный рвотный рефлекс, симпатичные утончённые ножки и всё то иное, что так нравится всяким пузатым, но невероятно богатеньким извратам. — Ты, — он берёт другой рукой Вала за подбородок, вынуждая поднять неопределённо-потерянный взор, — обещаешь быть хорошим мальчиком?       В принципе ничего-то и не поменялось. Только каких-то исключительных внешних преимуществ, которые он в начале своего здесь пути воспринимал за сущие странности (кого-то реально будут возбуждать его широкие, приятного розового оттенка крылья? И даже эти несуразные усики?) стало побольше. Хотя это всё ещё было странно: одноглазые нелепые существа с рожками и копытцами, помеси волков и ещё бог знает каких животных, насекомые высотой с трёхэтажные дома, ходячие объёмные телевизоры и весь подобный сброд. И вот все такие, разноцветные, разношёрстные, разноплановые, не брезгуют убивать и ебать друг друга.       Его внезапно потянули вверх. Основание левого усика болезненно сжали. — Отвечай, сучёныш!       И вновь лицо босса чуть ли не багровеет от всеобъемлющей злости. Ещё чуть-чуть — приложит головой о плитку, да товар портить за час до его продажи желания нет совершенно.       Валентино надрывно шепчет, рефлекторно вскидывая голову, дабы уменьшить давление: — Обещаю, сэр.       Босс кривит губы в ярчайшем приступе пренебрежения. Его взгляд буквально кричит о том, насколько не убедительна эта картина, насколько жалко — даже не демонстративно покорно — выглядел товар под ним. Уже замахиваясь, босс предполагает, что, во-первых, кого-то такая утрированная ничтожность во всяком случае возбудит, поэтому он останавливается. Во-вторых, попорченный товар продаётся хуже.       Валентино опасливо раскрывает веки, когда он нарочито нежно проводит внешней стороной ладони по его щеке. — Хорошо, мой мальчик, — босс жеманно улыбается уголками губ, — жду от тебя полной, — на этом слове острый носок его ботинка явственно утыкается Валентино в сокрытый тонкой тканью пах, — отдачи сегодня! — Я постараюсь сделать всё в лучшем виде, сэр. — Несомненно, мой мальчик.

***

      Его личная гримёрка насквозь пропахла дешёвым пойлом, тошнотворным табаком, солоноватым запахом ебучей спермы и душевным отчаянием.       Валентино не отдаёт себе отчёт, когда, содрогаясь в очередном приступе бессильной злости, падает на колени; когда из устремлённых в пол глаз начинают безнадёжно капать горькие слёзы; когда он в идентичной своему хозяину-садисту манере сжимает собственные плечи, перекрывая чужими руками сделанные синяки своими.       Блять, блять, блять. — Тупой уёбок!       Он буквально выплёвывает эти слова, обнимая себя крепче в ставшем привычным нервном треморе. С каждым новым разом в этой беспросветной череде перепродажи этого тела то одним уродам, то другим, становилось всё хуже и хуже.       Противно от самого себя, когда каждый чёртов раз приходится терпеть ощущение, вкус кончи, слюней, смазки и других отвратительных жидкостей на своих губах, лице и всех остальных участках кожи. Тошно от того, что этот бесоёбский круг извращённого совокупления, прерываемый лишь оргазмами, приходится терпеть и терпеть. Мерзко от них, от клиентов, что в процессе своих неотвратимо садистских игр его калечат, оставляя синяки на рёбрах, руках, ногах, да вообще, блять, везде; украшают кровавыми подтёками ключицы, шею; без зазрения совести делают такие надрезы, что заживаемые после царапины становятся уродливыми шрамами.       Его грудь сотрясают мелкие вздохи. Пальцы, руки, все конечности продолжают неистово трястись. Он ощущает, что ком снова подступает к горлу.       Валентино прикрывает рот рукой, подавляя всхлипы и буквально давясь слезами. Он смотрит в сторону — на стол с разнородной косметикой и, спасибо злоебучему Люциферу, со спасительной пачкой сигарет.       Он медленно подползает к нему, беспомощно прислоняется спиной к ножке мебели и третьей рукой, безуспешно прокопавшись на плоскости стола несколько секунд, всё же достаёт заветную пачку.       Сигареты — жизнь. Сигареты — спасение. Сигареты — удовольствие. Сигареты — ощущение свободы. Сигареты не равны боли.       Он тупо смотрит на ещё цельную упаковку, но вдруг одёргивает себя. Желанная его боссом, такая значимая встреча всего лишь через полчаса и кто знает, как тот названный ящик-импотент отреагирует на табачный запах.       Дрожь вмиг усилилась.       Босс был крайне изобретателен в плане наказаний. Было больно, когда его крылья, такие нежные к прикосновениям и иным физическим воздействиям, прижигали горячим — спасибо, что не раскалённым — ножом в качестве кары за упущенный договор; было очень неприятно, когда его без продыху на протяжении нескольких часов пороли розгами, а потом завершили дело плетью за то, что он посмел перечить богатому клиенту; было дискомфортно, когда в назидание остальным за проёб во время очень уж важного выступления на пилоне его распяли на кресте, повесив практически в центре одного притона.       Быть может, эти наказания не отличались оригинальностью, но являлись как никогда действенными.       Всё чаще его стало бросать в тремор. Всё реже после секса он оставался с ясной головой, буквально ощущая, как начинает потихоньку сходить с ума от переизбытка похоти в разуме и членов в заднице. Всё меньше босс оставался им доволен. Всё больше его замечательное тело, которое так жарко он нахваливал, стали калечить.       Валентино заставил себя взглянуть на настенные часы, безрезультатно сощуривая зрачки. Всё равно, твою мать, не видно. Пришлось на негнущихся ногах подняться, неспешно, чтобы беспомощно не свалиться, подойти поближе. Ещё большим разочарованием явилось то, что до назначенной встречи оставалось меньше двадцати минут.       Со всё ещё тяжёлой руки приходится наскоро наводить марафет: замазывать оставшиеся после недавнего заказа, от которого ему толком отдышаться-то не дали, остаточные кровавые подтёки на шее, убирать очертания только проявляющегося синяка на щеке, немного подводить тушью глазки.       На сосках, которые, удивительно, были в форме миленьких сердечек он закрепил привычные зажимы с обманчиво отливающей золотом на свету цепочкой. Блестящие чёрные ботфорты с нехилым таким каблуком он натянул повыше. Стринги он выбрал такие же чёрные, как и души всех находящихся в Аду, с аппетитным вырезом на бёдрах.       Одежды — минимум. Разврата — максимум.       С тяжёлой от приступа подавленной истерики головой он оценивающе смотрит на себя в зеркале. Сексуальное стройное тело без аппетитных округлых форм, но обладающее подъёмной лёгкостью, выразительной хрупкостью придавало ему конкретное преимущество перед остальными шлюхами с неидеальными пропорциями. Жаль только, что от этого преимущества он был не в восторге.       Без особого восторга пару раз отрепетировав дежурно-ласковую улыбочку покорнейшей потаскушки из всех покорнейших сучек, он направился к кабинету босса. Пачка так и осталась невскрытой.

***

      Обсуждение деталей встречи, спасибо всем силам этого зловонного места, не затянулось. — Уверяю, Вы зря отказываетесь от предложения! — вторил бодрым голосом босс этого вшивого притона, уже на языке чувствуя вкус будущей прибыли. — Посредством нашей высококлассной продукции…       Вокс мысленно усмехнулся.       «Высококлассная продукция» — это то криво смонтированное с плохо поставленным светом видео в максимальном разрешении 720 пикселей, где одна невидная девчонка, уже порядком измотанная и безынициативная, пытается вместить себе в рот третий хуй, совсем не сексуально и даже не привлекательно давясь остальными двумя?       Теледемон откинулся на спинку дивана, скучающе всматриваясь в лицо как никогда активно двигающему свою пламенную речь о выгоде, прибыли и прочих плюшках сотрудничества безликому демону. Не встреть его секретарша, не проводи прямо к этому «большому папочке» всея адских профурсеток, то теледемон прошёл бы мимо его кабинета, мимо этого безликого существа. — …и представляете, мистер Вокс, какой поток инцелов нам будет обеспечен?! Да Вы взорвётесь от натиска желающих купить ранний доступ к моему материалу!       И вот это вот нелепое недоразумение с максимально поверхностными знаниями о качественных съёмках — самый крупный и известный порномагнат на круге Гордыни? Самим-то не смешно?       А тот, видимо, даже не замечая, что его не слушают, продолжает базарить, неумело пытаясь склонить к якобы правильному решению. — Причём, понимаете ли, — он воодушевлённо взмахивает руками, — материал самый что ни на есть эксклюзивный!       Воксу, честно, уже конкретно наскучила эта встреча. Мало того, что его ожидания насчёт этого возможного сотрудничества были невообразимо занижены, так и всё равно этот неприметный узколобый тип смог его разочаровать. Он — очередная посредственность, которая считает себя чем-то большим, чем примером синдрома выжившего. — И, чтобы Вы убедились на собственном опыте в исключительности предоставляемых мною услуг, я хочу продемонстрировать Вам свою лучшую конфетку!       А вот показанная «конфетка» немножко растормошила Вокса: он всё же отвлёкся от рассматривания мирно плавающей, утопленной в роме льдышки, и соизволил поднять взор.       И не зря: показанная симпатичная шлюшка в сапогах на высоком каблуке, в стрингах, подчёркивающих утончённые изгибы тела названного, с притягательной улыбкой и впрямь впечатляла.       Вот только, увы, Вокс сюда пожаловал далеко не за подобными услугами. И даже близко что-то такое ему не прельщало на данный момент времени. Контракты горят, пока он мог бы развлекаться, но хозяин шлюшки ему и слова вставить не дал, посчитав, что тот достиг нужного эффекта. Он спешно оставил их наедине в комнате, предварительно шепнув своей «конфетке» что-то на ухо и слегка помацав за щёчку. — Во всяком случае, — сохраняя очаровательную дежурную улыбку на лице, но в голосе не скрывая ноток явной усталости, начал он, — как мне убедить Вас согласиться на сделку с моим боссом?       Вокс поманил его к себе пальцем, разглядывая с лёгким интересом. Вот он, названный «конфеткой», интересным образом выделялся на фоне своего непримечательного босса. Тот был самым что ни на есть обычным, типичным, стандартным и много-других-синонимов демоном из всей своры других обычных демонов. Вокс даже сомневался, что тот является грешником, а не адски-рождённым. — Почему бы просто, — теледемон на секунду призадумывается, кончиками коготков подцепляя за подбородок расположившегося между его ног сладкого мальчика, — не захватить власть?       Возникшая на лице искренняя растерянность небывало забавляет. Пожалуй, тоскливый час, проведённый в компании того наискучнейшего идиота, всё-таки был пережит не зря. — Хах? — тот, воспринимая происходящее за сомнительную игру (какой бы игра не была: если за это платят деньги, то, значит, он не имеет права выходить из неё), пытается взять себя в руки, наклоняясь чуть ближе к ширинке. — Ну вы что! Он владеет моей душой, а я являюсь его самой верной и самой симпатичной шлюшкой — только и всего, — улыбается одними глазами, пока улыбочка на лице не видоизменяется до слегка горькой ухмылки. — Не говорите это так, словно это проще, чем есть на самом деле.       Вокс качает головой, не прекращая скалиться: — Ты уверен в этом? — Не переживайте, — тянет он одурманивающе сладким голосом, демонстративно облизывает тонкую полоску пересохших губ, кладя ладонь на вставший в штанах бугорок, — я действительно хорош в этом!       Теледемон щурится, всматриваясь в лицо шлюшки под собой: за послушанием, что так чётко отражалось на его лице и на которую многие неистово дрочили, пряталась действительная, донельзя приметная усталость; вслушивается в одурманивающе сладкий голос, отмечая то, как наигранно он звучит; едва видимый слой штукатурки на всех особенно привлекающих фетишистов местах Вокс разглядывает без особого труда.       В порыве страсти такое обычно не замечаешь.       Теледемон немного мешкает, когда одна пара рук того аккуратно поддевает края его рубашки и тянет вверх, оголяя туловище. Вторые же руки выразительно ласково оглаживают ладони, кисти, предплечья теледемона. Тот смущается, кажется, начинает млеть от прикосновений. Жуткий оскал преобразовывается в саркастичную ухмылку: — Я вовсе не про это, — останавливает его Вокс странно-мягким тоном, вдруг крепко сжимая ладонь одной из чужих рук в своей; голос его становится твёрже, весомее: — Ты просто, понимаешь ли, не смахиваешь на верную постельную грелку своего начальника. Ты больше похож на отчаянную шлюху, которая сделает всё, даже убьёт собственного хозяина, чтобы заполучить власть.       Теледемон настойчиво тянет его за руку вверх и Валентино, на лице которого нарисовался новый вид растерянности, поддаётся за ним. Вокс усаживает его рядом с собой на диван, с продолжительным любопытством, но без отчётливой похоти в пиксельном взоре продолжает рассматривать его.       Наверное, поэтому эта «конфетка» была лучшей — за счёт своей необычно-очаровательной, даже немного неординарной внешности. Взгляд Вокса особенно зацепился за довольно миленькие усики на голове. — Ты довольно интересный, — тянет он.       Валентино впервые с начала своей карьеры, кажется, смущается. Взгляд этого телевизороголового демона с проникновенным, чарующим голосом действительно заставил стушеваться. Тот странным образом, когда вся остальная череда клиентов видели в нём, в Валентино, вещь, смотрел как-то… глубже что ли. В горящих глазах всяких самовлюблённых кретинов теплились либо животная похоть, либо гнусная ненасытность, либо неуёмное желание овладеть, подчинить, нагнуть.       У него… у вроде бы Вокса ничего такого не наблюдалось. — Правда? — он звучит смущённо. — Я же всего лишь товар. Я должен хорошо уметь ублажать и продаваться. И всё.       Товар должен угождать всем требованиям заказчика, даже если придётся засунуть своё самоуважение туда, куда его клиенты обычно суют ему члены. Товар должен соответствовать заявленным параметрам, даже если придётся поголодать недельку-другую, дабы достичь идеального стандарта. Товар должен делать свою работу качественно, даже если для поддержания этого качества придётся накуриться к чёртовой матери. — Разумеется… — теледемон как-то криво усмехается. — Я вот пришёл сюда, чтобы заключить надёжную сделку, но, похоже, что этого так и не произойдёт.       Чёрт!       Вокс скучающе поднимается с насиженного места, поправляет рубашку, словно никаких сомнительно душевных разговоров ни с кем не вёл. Теледемон мельком оглядывает себя в зеркале, тянется к висящему на спинке кресла пиджаку, когда Валентино аккуратно перехватывает его руку, падая с дивана перед ним на колени. — Подождите! — он кошкой ластится к его ногам в безуспешной попытке удержать. — Пересмотрите сделку с моим боссом! Прошу Вас!       И с непонятно откуда взявшейся силой, явно неприсущей такому дельно хрупкому созданию, утягивает теледемона на диван, взбираясь сверху. Валентино начинает сбивчиво говорить — нет, тараторить — о том, что тот упускает, отталкивая его и его босса в частности, старается убедить в том, в чём Вокса убеждали двадцатью минутами ранее.       Тот как-то неловко отводит взгляд в сторону. Не то чтобы ему хотелось поддаваться… Нет. Желание повестись возникло не из-за каких-то маячащих на горизонте крупных перспектив или чьего-то соблазнительного тела. — Признаю, ты действительно сексуален, но, — теледемон аккуратно просовывает руки под тяжело дышащее на его коленях тело и одним рывком поднимается, крепко прижимая то к себе, — прямо сейчас…       Валентино только и успел охнуть, когда его очень уж бережно опустили на тот самый диван и очень уж ласково погладили по голове.       Однако идиллию невиданной нежности, клиентского радушия нарушает вложенный ему в ладонь пистолет с отчётливо блестящей серебряной гравировкой на обеих его сторонах. Валентино теперь уже ошарашено охает, не утрачивая ни смущения, ни всё той же растерянности с лица.       Не успел он что-либо обдумать, как на его плечи третьим сюрпризом опускается пиджак Вокса. — Я могу тебе сказать, как далеко ты, — твёрдый взгляд демона устремляется прямо на Валентино, — можешь зайти ради своей свободы. Детка, докажи, что я прав.       Уже в дверях теледемона окликает сдавленный голос: — Н-но это же п-просто пистолет! Что я должен с ним сделать?! — Валентино вновь неосознанно ёжится, не замечая, что ненароком натягивает на собственные плечи чужую вещь. — Он ведь вернётся и, не увидев Вас, просто… просто…       Вокс разворачивается на сто восемьдесят, смотрит на того как никогда решительно: — Это не простой пистолет. Это — моя помощь, малыш, — заявляет он неумолимо, — покажи мне свою убеждённость, уверенность, а всё остальное я сделаю сам, — подмигивает, улыбаясь уголками губ: — Буду ждать тебя, дорогуша.