Пламя

Свеча не теряет ни единой частицы света,

если зажечь от нее другую свечу. ©

Стоял тёмный поздний вечер. Покои юного наследника Цзян были погружены во мрак, разбиваемый только одиноким пламенем свечи. Сей огонёк легко покачивался в плавном завораживающем танце от невесомых порывов воздуха, вызванных глубоким мерным дыханием Цзян Чэна. Его взор, прикованный к крохотному источнику света, совершенно ничего не выражал. Красивые чистые глаза утратили всякую строгость и суровость, но, к сожалению, потеря этих чувств и эмоций не прибавили им ни толики мягкости. Все вышло ровно наоборот: обычно обжигающий, взгляд Цзян Чэна сделался вдруг пустым и безжизненным. Огромные зрачки обернулись бездонными. Расширились до такой степени, что практически полностью поглотили натуральный цвет глаз Цзян Чэна, превратив их в угольно-чёрные. При неясном тусклом освещении черты лица юноши тоже исказились: стали резкими, по-демонически острыми. Весь этот загадочный таинственно-потусторонний внешний вид Цзян Чэна мог заинтересовать и пленить любого. Околдовать особой, тягучей и томной привлекательностью, присущей миру теней. Если бы не одно обстоятельство. По его белым нежным щекам обильно текли слёзы. Неровные мокрые дорожки, освещаемые колеблющимся оранжевым пламенем, поблескивали словно золотые швы, склеивающие некогда разбитую тарелку, привезённую из страны «Восточного моря». Они, будто трещины, пошедшие по лицу идеальной нефритовой статуи, исказили совершенный магический облик Цзян Чэна. Сделали эту заведомо прекрасную сцену горестной и болезненно-трагичной. Именно таким надрывно-сломленным Цзян Чэна и обнаружил Вэй Ин. — Что произошло? Едва Усянь увидел непрерывный поток слёз, шедший из глаз несгибаемого гордого шиди, у него внутри всё похолодело. Траурное выражение опустошённого лица вкупе с омертвевшим взглядом и вовсе чуть не вынудили обеспокоенное сердце Вэй Ина встать от испуга. — Ничего, — безразлично ответил Цзян Чэн, сморгнув влагу. Подобное равнодушие заставило волноваться ещё больше: — Госпожа Юй и дядя Цзян поссорились? — Нет, при чём тут вообще это? — шиди раздражённо нахмурил брови. Жизнь начала возвращаться к нему. — Тебя кто-то обидел? Только скажи, и я задам наглецу трёпку! Догадка о том, что какой-то мерзавец мог так сильно ранить Цзян Чэна, сбросила всякое онемение с тела Вэй Ина. Стылый холод покинул жилы и вместо него те наполнились кипящей кровью. Сердце зачастило, гулко и угрожающе застучав, будто военный барабан перед боем. — Сбрендил?! Я тебе девица что ли, дабы мою честь защищать приходилось?! Я сам, по-твоему, не в силах отпор дать? Совсем меня не уважаешь?! Вэй Ин опешил. Разумеется, он, как никто другой, был осведомлён о выдающихся способностях Цзян Чэна. И принижать того до уровня беспомощного котёнка сим ярым заступничеством Усяню и в голову не приходило. Он бы никогда не посмел бросить тень на честь шиди. Тем более, сам-то ненамного превосходил Цзян Чэна по физическим и духовным силам, а кое-где даже уступал. Поэтому логично было бы доверить право далеко не последнему заклинателю своего поколения разобраться во всём единолично. Но эти выводы относились к умственной деятельности. Разумным, здравым мыслям. А сей самоотверженный героический порыв отделать обидчиков шиди до состояния кровавой каши вообще не пойми откуда взялся… — Очень уважаю! И твои чувства тоже! Да, к тому же, считаю, что ты делаешь всё правильно. Чувствам нужно давать выход! — горячо и скоро проговорил Вэй Ин. После, чуть замедлив речь и понизив голос, приглашающе развёл руки в стороны. Затем, побуждая Цзян Чэна принять тёплые объятия, он мягко произнёс: — Иди ко мне. Поплачь, тебе станет легче… — Пошёл ты! Что ты вообще несёшь? Сам же прекрасно знаешь эту очистительную технику. Мы её в Гусу проходили! — «заплаканный» шиди встал из-за стола, возмущенно указав на свечу, по белому боку коей медленно стекали восковые капли: — Созерцание пламени. Обладает медитативным успокаивающим воздействием и благотворно влияет на здоровье глаз. Вэй Усянь пробежался взглядом по сложившейся в полумраке обстановке: высокий подсвечник, расположенный точно на уровне глаз; отсутствие на столешнице каких-либо отвлекающих внимание предметов; тщательное затемнение на окнах; из источников света — одна лишь свеча; источники звуков, помимо него самого, и вовсе исключены. Пришлось согласиться: — А… Знаю, конечно… «Тьфу ты! Чего только эти занудные монахи не придумают! Упомнишь тут все их «развлечения», — мысленно забранился Вэй Ин. Но, несмотря на неозвученные ругательства, на душе сразу полегчало: «Хорошо всё-таки, что ничего страшного с Цзян Чэном не случилось. А то я так разволновался!» — Придурок. Из-за твоих нелепых шуток вся польза на нет сошла. Успокоишься тут! Как же! — недовольно проворчав это, неудачливый практик очистительных техник снова сел напротив свечи. — Эй! Я вообще-то не шутил! — Вэй Ин надулся, скрестив руки на груди. Конечно, ему стало обидно за то, что его искренние переживания сочли за дурачество. Насупившись, он только и думал о своей недооценённости: «Над чужими чувствами смеяться вообще-то не принято! А меня взяли и обсмеяли!» — Ага, так я и поверил, — Цзян Чэн привычно закатил глаза, саркастично отметив: — Распереживался прям как «за свет очей своих, огонь своих чресел»! Да с чего бы? — Эм… Ну… — Усянь замялся. Окончательно растерявшись от собственных действий, он не мог и два слова связать. В голове мысли запутались похлеще, чем прутья в вороньем гнезде: «А правда… С чего это я? В самом деле, подобным образом только свою суженую и защищают…» Цзян Чэн шумно выдохнул, сим действом едва не потушив огонь, а после сдержанно произнёс, что явно далось ему с большим трудом: — Ладно, разбираться с тобой, значит лишь больше усиливать волнения в теле и душе. Просто уходи, ты мешаешь. — А можно мне присоединиться к медитации? — оставлять шиди совсем не хотелось. Тем более, Вэй Ину самому не помешало бы успокоить ум. С сердцем так и вовсе творилось что-то неладное. — Это личная практика. Никакого парного совершенствования в подобных техниках нет и быть не может, — прозвучало весьма категорично, как и большинство вещей, обычно произносимых Цзян Чэном. — Я буду молчать и не двигаться. Сяду и стану смотреть на красивое, — клятвенно пообещал страждущий медитации Усянь, а после добавил на всякий случай, растянув губы в коварной улыбке: — А выгонишь — начну под окнами «мантры» петь. — Хорошо! — кажется, возмущение Цзян Чэна можно было потрогать руками. А пока Вэй Ину пришлось трогать стул, дабы поставить его рядом с шиди. Тихонечко сев рядом, Усянь замер. Он затих настолько, что практически слился с темнотой воедино. Только поэтому Цзян Чэн сумел вновь сосредоточиться и вернуться к возвышенному молчаливому созерцанию. Выражающие недовольство складки на его лице разгладились, взгляд застыл, а эмоции растворились во мраке, будто бы сгорев в очистительном пламени. Всё это явило для взора Вэй Ина нечто прекрасное. Непонятное, волнующее, совершенно новое, но вместе с тем такое знакомое. Что-то из глубины памяти, со дна души, из далёкого-далёкого детства. Чувство, сравнимое с возвращением в тот день, когда ноги впервые ступили на землю Пристани Лотоса. Ощущение, напоминающее знакомство с местом, впоследствии ставшим настоящим домом. Тёплое воспоминание из прошлого о событиях, переросших в настоящее и сулящих счастливое будущее. Как можно догадаться, на горящий фитиль Вэй Ин смотрел совсем недолго, устремив свой взгляд на то, что считал действительно красивым. И пока Усянь наблюдал за спокойным расслабленным лицом Цзян Чэна и его яркими подсвеченными огнём глазами, отражающими колышущийся язык пламени, внутри него вспыхнуло это самое «непонятное, но прекрасное». Волнующее, совершенно новое, но вместе с тем такое знакомое — в общем, всё то, что Вэй Ин умудрился разглядеть, всматриваясь в Цзян Чэна. Загорелось и укрепилось. Трепещущее, словно пламя от дыхания родного человека, чувство.

Загляните в свои собственные души и найдите в них искру правды,

которую боги поместили в каждое сердце и из которой только вы сами сможете раздуть пламя. ©