Гора идёт к Магомеду (и не только)

Всё становится лучше, проще и легче. Для Маги — правда, он буквально видит, кожей чувствует, когда удаётся хотя бы немного собрать себя по разбросанным частям, как будто бы каждый из них троих долго и очень упорно взбирался на какую-то гору, а тот момент, когда Денис просто взял и привёл Миру к нему, стал переломным. Дальше — всё. Дальше только выдохнуть, сбросить рюкзаки, но не бросаться друг к другу делиться впечатлениями от подъёма, а хотя бы пытаться отдышаться и как-то организовывать для жизни… То место, в котором они оказываются. Вот это плато, откуда сорваться вниз уже представляется возможным довольно смутно. Спуститься — да, но зачем, если впереди ещё столько всего? И именно этим они занимаются. В тот самый первый день, едва находя в себе силы разделиться на трёх отдельных людей, и дальше, когда приходят привычные тренировки и стойкое ощущение отсиженной в практисе задницы, учатся… Быть. Дней до отлёта на Рияд — по пальцам пересчитать, но Мага ловит каждый из них, потому что всегда, в каждую минуту есть что-то, за что можно уцепиться. Это и Денис, с которым теперь — иначе, почти всегда плечом к плечу, ещё робко, с оглядкой, с неуверенностью совершенно логичной, но принципиально иначе, и Мира, с которым снова можно ходить курить в перерывах, к которому можно прижаться, который всегда поблизости, и одобрительные взгляды Ильи с Яриком, не могущих не заметить того, что климат на буткемпе принципиально переменился, и то, что вечера теперь проводятся принципиально иначе. Иначе — это тепло. Иначе — это весело, весело даже тогда, когда Мира и Мага уговариваются под радостный щенячий взгляд смотреть не очередные повторы матчей, чтобы пики, драфты и удачные фраги не то, что по ночам снились, но и кровавыми попугайчиками в глазах стояли двадцать пять на восемь, а какую-то дурацкую комедию. Да, Мира почти всё время залипает в телефон, пока Мага раскладывается между ними двумя соединяющим звеном цепочки, а Денис разгоняет какие-то шутки, но они всё равно вместе, так, как могут. И глаза у Маги светятся ровным, нерешительным ещё, но достаточно ярким пламенем. Они, вообще, много чего делают вместе. Но… Не всё. И это «всё», кажется, начинает парить Халилова гораздо быстрее, чем его… Господи, блять, к этому практически невозможно привыкнуть — парней. Нарушить хрупкий установившийся баланс, в котором они все умудряются оказаться после того самого рокового дня, ужасно страшно, но Маге… Как бы это прозаично и повторённо не было, Маге — нужно. И он понимает. Правда, всё понимает, каждый раз, когда по чьей-то — он всё никак не может уловить, по чьей именно, потому что эти двое удивительно слаженны в том, что касается его самого — инициативе бешеные или, наоборот — щемяще ласковые поцелуи вечером завершаются мирным расхождением по своим местам, даже соглашается. Рано. Страшно. Так не было ни у кого из них, и к этому нужно быть морально готовыми всем, не только ему. Поэтому он и молчит. Хотя, молчит — громко сказано. Скорее, наблюдает сам за собой, пока есть возможность, а уже когда самолёт забирает их на Рияд, разве что вздыхает громче обычного, отпуская и Миру, и Дениса из своего номера. Всё это даёт плоды. Не очень решительно, не с двух ног, но, что на группах, что в плей-оффе другие команды с ними в матчах валятся. По-другому и быть не могло: они наконец-то играют в полную силу, как связанная между собой команда, а не как слаженное сообщество из двух человек и три отдельных куска игроков, зачем-то бегающих по карте. Перед самым финалом, в котором они оказываются одновременно неожиданно и быстро даже для самих себя, Мага, оказывающийся просто не в состоянии пребывать в своём обычном задроченном состоянии, но всё равно переживающий сверх меры, обещает: если они победят, то он соберётся вместе с собственным слегка нездоровым ощущением, что его не то жалеют, не то берегут, не то не очень-то и хотят, и пойдёт говорить. Почему-то это мотивирует больше, чем призовые, хотя, наверное, не должно. И… Они побеждают. Они, блядь, побеждают. После Берлина, Лимы, Бали, после всей этой череды абсолютного беспросветного пиздеца Мага хочет честно и искренне счастливо рыдать, потому что снова смотрит на широко ухмыляющегося Илью, на светящегося Дениса, на гордого за них Димана, на… На всех. Но не рыдает, потому что это будет как-то не в тему. Где-то на фоне становится стыдно от того, сколько всего могло быть выиграно, если бы не их… Личные проблемы, но для этого чувства почти не остаётся места. Потому что они побеждают там, где это было нужнее всего. Потому что, сука, они выигрывают не пятьсот штук, как на предыдущих Мажорах, что тоже, конечно, здорово, нет… Они выигрывают дохера. Но осознать это самое «дохера» и представить, что именно им удаётся сделать всего за один вечер, не получается. Зато удаётся праздновать, праздновать так, как только получается, фактически — гудеть до самой ночи, до тех пор, пока не сходит запал. На этой волне Мага, весь вечер наблюдающий за ними, за своим и парнями, кажется, преисполняется решительности окончательно. Не раздавать улыбки направо и налево, не подзуживать исключительно мягко над непьющим теперь Денисом невозможно, как невозможно и не исполнить собственное обещание здесь же, сейчас же. Мага тащится за Мирой хвостом, когда тот идёт курить, собираясь ворваться в неловкий и заранее смущающий его — а как иначе, если раньше, до этого, обсуждать что-то подобное не появлялось ни единого повода — диалог резко и бескомпромиссно, но в тишине балкона, глядя на узкую спину, повёрнутую к нему, вдруг спотыкается и робеет. Сильно робеет. Слова не придумались заранее, слов нет и сейчас, есть только одно желание: донести конкретный посыл и… Даже не поговорить, слишком громко. Но как-то… Обсудить назревающий вопрос. Поэтому вместо слов Мага сначала приваливается к острым лопаткам грудью, настолько ненавязчиво, насколько только это возможно, не вынуждая Миру лишний раз тянуться к нему самому. Опускает подбородок на плечо и вбрасывает первое, что идёт на ум, то, что оказывается, наверное, в конечном итоге, тем, что больше всего и смущает, и беспокоит. — Хэй. У тебя… У нас всё хорошо? — Магомед Халилов, если ты нашёл повод для загонов и не сообщил об этом заранее — подожди до Белграда, и я откушу тебе голову, потому что там за это нет смертной казни. Мира даже не оборачивается — только лопатки машинально раздвигает шире, как будто немного горбится, но на самом деле подпускает Магу ещё ближе к себе, выпуская в жаркое даже ночью арабское небо колечко за колечком горький дым. Беды совершенно точно ничего не предвещало. По крайней мере — со стороны Маги, который на протяжении всего Рияда… Не менялся, нет. Скорее… Раскрывался, будто даже не только в моральном, но и в физическом смысле, плечи расправлял, голову держал гордо поднятой, и с этим самым гордым восточным подбородком шёл в бой, раз за разом выигрывая карты. Аккуратно, без выносов вперёд ногами, да, присматриваясь к сопернику и подбирая тактику вместе со всеми — кажется, буквально залогом всей их игры на турнире шейхов стало «первая пристрелочная, дальше ебем», и Мага… Ебал. Вместе со всеми, вместе с н и м и ебал, и при этом умудрялся не терять себя. Не уходить в загоны, как это часто происходило раньше, когда дверь в его номер захлопывалась ровно после возвращения в отель с арены или из практиса, а дальше начиналась рефлексия и судорожная бессонная аналитика собственных ошибок. Вообще, кажется, единственный раз, когда Мага нервничал за весь этот турнир — по крайней мере, как видел, как чувствовал Колпаков — это даже не на первой проигранной карте гранд финала. Это — наоборот, в самые первые два дня, в которые Денис решал проблемы с паспортом, оставив их наедине друг с другом, а ещё Магу — с психозом по поводу того, а что если ему его так и не отдадут и просто состоянием невротичного бегания по потолку, а Миру — с обречённым осознанием, что… Всё-таки, по-другому быть точно не могло. Слишком велика разница между тем, как ведет себя Халилов, когда рядом никого нет, когда приходит вечером в его номер, под крыло забивается весь… и все равно в этом клубочке подрагивает бессознательно, будто чувствуя какую-то… недостаточность, беззащитность, обнаженность моральную, сложно подобрать правильные слова. И как — когда Дэн наконец заваливается в отель на третий день и первое, что делает — накидывается на Магу с медвежьими объятиями, поднимая с такой легкостью, будто не оффлейнер выше его на голову почти, а с точностью до наоборот. Насколько… светиться начинает, расцветает, как бы пошло это ни звучало, начинает улыбаться, шутить и чувствовать себя абсолютно в своей тарелке. И как бы где-то внутри еще ни подгрызало что-то в такие моменты — это тот факт, который никуда не денется и с которым можно только смириться. Собственно, именно поэтому к внезапному вопросу с однозначно неоднозначным подтекстом возникает столько вопросов. Потому что… потому что ровно с момента прибытия в Эр-Рияд Дениса у них… всё хорошо. И если обычно Мира весьма чутко ощущает все изменения в состоянии Халилова, то сейчас вот абсолютно ничего не предвещает беды. — Рассказывай, что случилось. Да и по сути своей, беды такой, чтобы действительно нужно было что-то предчувствовать, нет. Естественно, Магомед, как главный менеджер проектов загонов, все ещё пребывающий в неопределённом состоянии, именуемом «сейчас я ещё немного посмотрю на всё, что происходит в моей жизни, и наконец-то смогу поверить окончательно», легко мог бы их найти. Но он с большим упорством гоняет всех самых больших своих чертей, потому что не хочет навернуть всё своими руками и из-за собственной неуверенности. Что-то подсказывает: случись всё то же самое, как с Денисом и его дурацким паспортом, с Мирой — с ума бы сходил не меньше, и к этому, к тому, как много в нём беспокойства сразу за двоих, тоже приходится привыкать, в том числе ему самому. Но сейчас всё нормально, отлично, просто супер, и вроде бы не хочется даже ничего трогать, чтобы не нарушить хрупкий воцаряющийся баланс собственными… Господи, блять, как же сложно. Мага не хочет ничего портить своей спешкой. И не хочет чувствовать себя тем, кому снова больше всех надо. Но он знает, ещё немножко, ещё пару недель в том же неторопливом темпе, и он начнёт, обязательно начнёт загоняться по-настоящему, и тогда-то уже точно никому ничего не скажет, предоставляя Денису с Мирой чудесную возможность играть в квиз на тему «Почему Магомеду Мурадовичу плохо». Вот и Мира думает сразу о худшем — о том, что что-то уже случилось, и это стыдно даже. Они оба честно и искренне стараются его психику беречь, терпят все это, пока Мага, кажется, подходит с такими… Глупостями, что ли? Но это и чёрт с ним. В крайнем случае, они оба сейчас поржут. Поэтому же, а ещё потому, что Мира даже просто интуитивно главный в их… Их союзе, и потому, что может отреагировать с изрядной долей нужного, очень нужного в такой ситуации оздоравливающего и просветляющего сарказма, Мага выбирает именно его в качестве жертвы своих докапываний. — Обожди, рано откусывать. Я ещё не загнался, только собираюсь. Просто… Ничего не случилось, в общем-то. Сам по себе разговор довольно щепетильный. И если бы разговаривать об этом пришлось с Денисом, то дело не кончилось бы без красного до самых бровей от смущения лица. Но они-то с Мирой друг друга вдоль и поперёк знают, такие разговоры давно не приводят к неловкости, и всё равно сейчас… После всего, что было, о чём они с Мирой так и не поговорили, и не поговорят, потому что есть вещи, которые стоит просто похоронить во взаимном молчании и понимании, это снова приводит в тремор, как в первый раз. Мага трётся тихонько кончиком носа об Мирину шею, немного радуясь тому, что в глаза друг другу не смотрят. А то было бы как-то совсем тупо. И выдыхает туда же куда-то, в загривок: — И вот в этом дело. Ничего не случилось, а мне… Я хочу, чтобы случилось. Ну, я, ты, Дэн. У нас. С нами. Звучит робко. Нерешительно даже как-то, тихо. И не без причины: на самом деле поводов для того, чтобы надумать себе всякого, целое море — начать хотя бы с того, что Мира может… Просто быть не готов к тому, чтобы так. Или что это может быть не тем, что ему подходит. Но Мага держится изо всех сил, чтобы не думать за других и не разгоняться, а на корню пресекать все эти нездоровые истории. И пытается сформулироваться сразу поточнее, борясь с желанием мявкнуть что-то типа «да ничего» и смыться. Его все ещё крепко кроет ощущением подспудной неправильности от того, что он просит Миру о чём-то подобном, все ещё довольно диком, так, как будто это какая-то норма жизни, когда они едва-едва пытаются устаканиться и попривыкнуть в новом качестве. И тут он со своим темпераментом, а ещё вот это: пиздец, хочу вас двоих в своей постели, срочно, очень надо, очень требуется, чтобы всё внутри уже наконец обрело ясность и чёткость, и чтобы… Ну, чтобы все были вместе. Но лучше — так и сейчас, чем потом. — Мне кажется, что… Типа, вы не хотите. Ты или он. Или думаете, что я не хочу, не готов там, или что-то ещё. Я понимаю, это сложно, пиздец, но не понимаю, почему… Так. Ты вообще… Как на это смотришь? Только во всём этом Мага, кажется, забывает одну главную вещь. Его за подобные желания чисто технически никто не может осудить — в конце концов, им всем не тринадцать лет, чтобы наивно предполагать, что они просто будут трепетно друг друга поддерживать и держаться за ручки с одухотворенным видом. Они все втроём — молодые пацаны с бушующими гормонами и здоровым интересом к качественному сексу. Проблема во всём этом сугубо одна — черт его знает, почему так деликатничает Денис — возможно, потому что всё-таки чуть умнее чем кажется и не лезет на рожон, предпочитая пока наблюдать, учиться, присматриваться и втекать в эти отношения плавно, не пытаясь подмять всё под себя, и если так — честь ему и хвала при всём Мирином скептичном отношении. А вот почему дела не торопит сам Колпаков — кажется, очевидно настолько, что он даже предположить не мог, что у Маги вообще могут возникнуть подобные загоны… Ну или хотя бы их зачатки. Ведь это та самая тема, которую они не поднимали ни разу, да и не планировали — потому что… Слишком много болезненных разговоров ни о чем. Было и было. Один сделал вещи, в которых скорее был не прав, но признать это будет достаточно сложно, потому что вроде бы обиды сейчас уже нет — но в тот момент она была настолько яркой, даже не обида в каком-то детском ее понимании, а вот это чувство предательства, что тогда это действительно казалось… справедливым? Другой — тоже поступил некрасиво, но ворошить его моральные травмы не хочется никому, оставляя всё на откуп ожиданию, которое должно было принести какое-то осознание, что Мага… готов? Но только не в таком формате. Не в формате загонов, пусть и только начинающихся, с отсылом на собственную нежеланность. — То есть т-ты хочешь секса, но вместо того, чтобы сразу сказать, что ты готов, потому что у-у… меня есть основания предполагать, что ты мог бы быть не готов, ты решил предположить, что мы тебя не хотим. Мира разворачивается медленно, даже нарочито медленно, заглядывает в глаза чужие совсем немного сверху вниз пронзительно, будто читает раскрытую книгу, выпускает колечко дыма горьковатое, растворяющееся между их лицами. — Чего именно ты хочешь? Расскажи. И на долгие секунды Мага просто зависает, как будто его неожиданно из-за угла станят. Ловит себя на том, что «именно» хочет прямо сейчас всего одной простой вещи: чтобы Миру запретили законодательством, объявили оружием массового поражения и оставили только в единственном экземпляра под его, Магомеда Халилова, тщательным присмотром. Потому что так нельзя. Это бесчеловечно — быть таким, что одного плавного движения, одного точного пристрельного взгляда и одного блядского, буквально блядского вопроса достаточно, чтобы внутри всё сжалось, перевернулось, скрутилось в комок в паху и попыталось упасть Мире под ноги. Бесчеловечно быть таким, когда жажда близости, не секса теоретического, какого-то непонятного — а близости, личной, интимной, хотя такой, очень… Прямолинейной, и без спецэффектов периодически пытается превратить мозги в кашу. Мага выдыхает почти жалобно: — Мир, блять… И по губам мокро пробегается в бессознанке пробегается, пока зрение даёт легкий расфокус, даже делая добрый шаг назад ну просто на всякий случай. И никакого отношения эта минутная слабость не имеет к тому, что Мира имеет сказать по поводу его загонов. По лицу легко прочитать — Мага и сам в курсе, он за этим и пришёл, чтобы по ним проехались достаточно весомым катком, а жалуется вообще не на то. При этом он даже понимает, что Мира просто спрашивает. Просто интересуется пожеланиями на перспективу своим самым обычным тоном, не пытается намеренно вызвать какую-то реакцию, но… Что поделать, если Мага в нём, как и в Денисе, по самую макушку? А ещё… Скучает. Скучает так, как физически ещё не способен скучать по Денису, потому что невозможно скучать по тому, чего не было. Вот по этому тону, по этому взгляду птичьему немного, сосредоточенному, и по этому человеку. Тьфу. — Во-первых, я не решил. Оно само решилось, тут, — палец мимолётно скребёт висок, Мага усмехается чуть иронично, и вообще продолжает говорить только потому, что ему нужно вспомнить, с чего же там всё-таки начинался разговор. — Но я с этим борюсь. Руки при себе удержать невозможно, и Мага находит им безопасное место — на чужих колких тазовых косточках. Но к себе не тянет сразу и бескомпромиссно, просто… Оглаживает. Это всё ещё такой момент, когда… Чего бы и как ни хотелось, важнее всего и желаннее всего — ничего не проебать. В том числе, и того доверия по отношению друг к другу, которое они все трое пытаются строить. На это даже Маги, который не слишком силён во всяких отношенческих тонкостях, хватает, чтобы понимать. — Во-вторых, всего. Ну, вас обоих. Совсем, с концами. В смысле… Мага дурак очаровательный. Мага улыбается смущённо, как будто у них с Мирой — никогда и ничего, хотя и «когда», и «чего», но это ровно потому, что его мозг решает поплыть в ответственный и вроде как даже относительно серьёзный момент, поэтому язык несёт хуйню, которую без самокритичного смешка не переварить. — Ты понял. Вас вместе, и… Маге как-то проще обычно изъясняться, когда дело касается того, что планирует сделать он сам. И сложнее — когда дело касается того, чтобы что-то делали с ним. Но он понимает, прекрасно понимает, что у Миры есть те самые основания предполагать… Всякие вещи, и договаривает достаточно уверенно, чтобы сделать это звучащим обдуманно. — Чтобы вы были сверху. Я готов. Правда. И больше — ничего лишнего. Потому что знает себя и способен осознать чётко: может быть, ему и потребуется больше… Бережности, что ли, по началу, но доверие к Мире никуда не делось. Оно просто оказалось прочнее всего, что случилось. Оказалось точно таким же прочным, как и все остальные чувства. На самом деле, всё в его голове даже хуже, чем просто «вы оба сверху». Ебанутая и диковатая, но желанная отчаянно картинка перед глазами крутится уже… Давно. Но это не то, что он способен вот так без подготовки, на почти холодную голову вывалить даже на Миру, и поэтому пока ограничивается тем, что говорит. А в глазах Миры Мага такой… Такой трогательный. Такой пытающийся в прямолинейность, и всё равно смущающийся и ломающийся о собственные внутренние противоречия. Парадоксальный человек, который хочет абсолютно развязных, диких для почти любого другого, нормального. Секс втроем, с двумя парнями, полностью одаривающими его всем своим вниманием во всех его технически возможных для каждого проявлениях… И розовые щеки, когда задаешь ему прямой вопрос о том, чего он хочет, ожидая самого простого и не менее прямого ответа словами через рот. Глаза щурятся до тонких морщинок в уголках, образующих почти невидимую сеточку, невесомую паутинку. Зрачки расширяются, заполняя радужку… и будто бы вместе с ней — нутро Маги, пытаясь проникнуть еще глубже, зацепить этим покалывающим обжигающим холодом и пощекотать изнутри позвоночник — не выпытать что-то, нет, просто… подразнить этим ощущением, зная, как тот реагирует. Зная каждую реакцию, каждое противодействие на его действие, просто потому что они… слишком давно, слишком близко, слишком… друг у друга. — Ты не готов. Медленно, нарочито спокойно, с почти МХАТовской паузой, отслеживая то, как реагирует даже не мимика лица — буквально чужие зрачки, пока он выпускает еще одно облачко терпкого дыма между их лиц — знает, что Мага не курит, но ему не неприятно, как любому другому, для него это… как фетиш. Аромат сигарет, ассоциирующийся только с ним одним. — Чтобы мы были сверху, или я и он? Подумай и скажи точно. На что именно ты готов. Чего ты хочешь. Всё это могло бы быть лишним. Ведь Мира едва ли не лучше самого Халилова знает, что ему нравится, как ему нужно, что именно может сделать ему хорошо. Но после всего, что произошло… Он хочет это выслушать. Дословно. И чтобы услышать слова… И чтобы понять гораздо больше из того, что скажут реакции. Реакции на каждое слово и действие. Мага автоматически вдыхает мягкую дымку, привычно ловит себя на мысли о том, в чём вообще смысл не курить самому, если пассивный курильщик из него всё равно выходит прекрасный — потому что, правда, этот запах с Мирой представляет из себя что-то невероятно слитное, родное, и… улыбается. Хорошо улыбается, честно. Не размыкая губ, но так, как будто эту улыбку где-то обронил один конкретный Денис Сигитов, потому что их у него бесконечно много, а он её подобрал и приспособил к себе, освоил, наиграл, адаптировал — как угодно, и теперь использует, словно родную, домешав в неё собственного южного лукавства, кошачьей грации, текущего смущения. Пожалуй, это лучший знак того, что Мире, и правда, нечего откапывать и выискивать у него внутри — он готов. Стесняется, да. Кто бы нет? Сам Колпаков, разве что. Сложновато даются откровенные признания в чём-то таком… По меркам нормальных людей — извращённом. Но не замыкается, не триггерится и не уходит в себя, когда они оба практически по тому же пути повторяют диалог, похожий на тот, который один раз Магу разломал своей сутью. Он не боится, что Мира его осудит. Боится много чего другого. Боится, что Мире будет некомфортно, что Мира решит переступать через себя во имя его желаний, — без излишней самовлюблённости, Мага просто знает, что так бывает, так может быть, — что Мира решит в конечном итоге: это просто не его. Но не осуждения. Не после того, как он пришёл сам, не после всех этих дней, наполненных, когда только получалось, той самой близостью. Может, он дурак, и у нормальных людей всё это должно занимать кучу дней рефлексии и тревог, но… Но по факту он очень незамудренный. Все вот эти интонации, эта нарочито медленная речь, взгляд внимательный… Это про то, что Мире важно его услышать. Что он хочет услышать. А не про что угодно негативное. И то, что Мире не составляет трудностей угадать общее направление вялотекущего внутреннего конфликта, не бьёт под дых, не вызывает желания защищаться. Мага смущается, стыдится того, чего хочет искренне, по-настоящему, этого пока не отнять, но ему хорошо от того, что он по-прежнему может подставить Мире в спину и получить не тычок, а мягкое подзуживание, которое с его языка переводится как нечто исключительно положительное. — Ты видишь, что готов. В голосе не укоризна даже, а так — ответное поддразнивание, напоминающее о том, что не один Мира с чужого лица читает, как с листа. Руки сами по себе от косточек вверх поднимаются, гладят легонько, рёбра находят — не давят, просто осязают, не требуя к себе внимания и оставаясь ненавязчивыми. И от этого Маге вроде как легче собраться с мыслями, чтобы, рдея даже, кажется, кончиками ушей, выдохнуть. Высказать мысль, которую чужие пальцы, как ниточку, легко цепляют и тянут, развивая в совершенно, блин, правильном направлении. Одного только Мирой уроненного вслух «мы» достаточно, чтобы всё внутри сделало ещё один кульбит, и уже даже не так важно становится, что именно это за «мы», главное, чтобы оно было… Таким. Настолько, насколько они все, и он сам в первую очередь к этому готовы. — Хочу вас. Одновременно. Чтобы… Ну, чтобы вы оба вокруг меня были, и ты, и он, и… Это даже забавно: насколько легко воображение подкидывает нужные картинки, будто бы взятые оттуда, ещё из того самого вечера в Берлине, или похожие на них, но смотреть на них — и больше не чувствовать того отчаяния и ненависти к себе. Наоборот, позволяя всему внутри переворачиваться. Вот только говорить нихрена не легче. И это ему-то, не имеющему привычки держать рот на замке в таких ситуациях один на один с Мирой. От этого на себя даже обидно немного. — И чтобы ты разрешил тебе отсасывать, пока он… Да. А если получится, потом сам бы тоже меня… В общем, всего хочу. Вместе. В этой готовности Мира даже не сомневается. Всё же в его понимании «мы» было про нечто иное, то, к чему по его скромным предположениям готовиться нужно гораздо дольше и уж точно не после такого долгого перерыва, в который — здесь он уверен на сто процентов — у Маги не было никого… и, почти на сто процентов — ничего. Почему-то кажется, что ровно до момента их воссоединения в этом ломающем всё мировоззрение трио он вообще вряд ли прикасался к себе. Не после всего того, что было сказано вслух и прочувствовано, пропущено сквозь себя. Да, вот именно в этом моменте, возможно, Мира знает даже чуточку меньше, чем Денис, который принял на себя весь удар чужого отчаяния и ненависти к себе, в конечном итоге обличенный в исполненное обещание, но… Но даже без прямых рассказов от первоисточника может себе прекрасно представить, насколько его слова глубоко зашли в тот вечер в подкорки умеющего загоняться так, как почти никому, кроме, разве что, него самого и не снилось, Маги. А если уже после этого и удовлетворял себя одинокими разрядками, требующимися любому молодому организму — то максимум с парой собственных пальцев, не более того. — З-значит, хочешь его первым? Хочешь узнать, как т-трахается Денис Сигитов? Казалось бы, такой набор слов, складывающийся в предложения, просто не может звучать без какого-то подтекста ревности, обиды своеобразной в большей или меньшей степени, но… Но его там нет. Действительно нет, ни глубоко внутри, ни снаружи, озвученного в каких-то язвительных интонациях… Нет, от слова совсем и абсолютно искренне. Есть лишь… что-то лукавое, снова цепляющее изнутри позвонки цепкими иголочками и внимательно наблюдающее за ответной реакцией. — Что ж, если ты так хочешь… Скажи ему об этом. А он посмотрит. Посмотрит за этим, потому что это определенно будет того стоить. Посмотрит на Магу, которому совершенно точно будет не так просто, как с ним — и с ним то щеки розовеют, при том, насколько привычны друг к другу и видели, слышали, знают, кажется, вообще друг о друге всё, а с Денисом, с которым у них этого не было еще никогда — в десятки раз тяжелее. И на самого Сигитова, который почти наверняка опять вывалит свой щенячий ментальный язык, завиляет хвостом и всё равно где-то разъебется, потому что это будет для него первым опытом, а первый опыт — это всегда про какую-то неловкость, порой плавно перетекающую в забавную нелепость, а когда человек — сам по себе ходячая нелепость… Да, Мира определенно должен это увидеть. Мага не чувствует себя объектом выплескиваемой ревности — всё верно. Более того, он коротко вздыхает сквозь зубы от того, в какие формулировки перекручивают его собственные слова. Не то, чтобы он всерьёз размышляет о том, кого хочет… Блядский боже, первым, но, очевидно, подсознание и переводчик с его языка, Мира, решают всё за него, подбрасывая ещё щепок в костёр, который где-то под внутренностями начинает закипать. И этот тон, даже с его, Магиной, субъективной стороны не звучащий как попытка задеть или высказать обиду, в очередной раз вмазывает так, что не вдохнуть. Сложно, наверняка очень сложно быть таким человеком, чьи слова начинают оцениваться абсолютно блядски и выглядят раззадоривающей провокацией, стоит только вообще открыть рот по поводу чего угодно, связанного с сексом, но ещё сложнее — быть с таким человеком. Такое ощущение, что Мира не поговорить с Денисом велит, а как минимум здесь и сейчас перед ним на колени упасть и отсосать. И да, блин, это было бы в десять раз проще, чем выполнять все эти неловкие и неуклюжие коммуникационные фокусы. — А может, ну его? В смысле… Сила импровизации, всё такое? Если что, просто кто-нибудь побудет Волей и вовремя будет командовать «меняй»… — тянет Мага, заранее понимающий, что у Миры в глазах уже несколько научно-издевательское любопытство сверкает, и, в принципе, пробовать отмазываться в этом случае заведомо бессмысленно. Поговорить с Денисом, конечно, придётся, чтобы все вокруг точно были готовы морально. И может быть, Магомед Халилов, взрослый человек и вполне самостоятельный член общества, где-то в глубине души малодушно надеялся на то, что Мира как-нибудь сам не упустит возможности вогнать всех вокруг себя в краску, а заодно решит вопросы по организации этого, блин, мероприятия, но… Одним словом — надо быть мужественным. Примерно это и читается у Миры, внимательной, чуть насмешливой змеей с застывшими зрачками за ним наблюдающего. Он даже не отвечает ничего, только бровь красноречиво выгибает и затягивается ещё раз, подновляя дымовую завесу между ними, а следом щурится куда-то за спину Маги, в сторону стеклянной балконной двери, и расплывается в почти хищной ухмылке. — Вот и случай как раз удобный. Помянешь дурака… И опирается поясницей на перила, очевидно, занимая удачное место, чтобы наблюдать происходящее на сцене театра абсурда. Мага, у которого все ещё щеки розовым горят, оборачивается тоже — с долей здоровой, ироничной драматичности и обреченности, уже примерно понимая, что говорить они будут вот прямо сейчас. — Сам дурак. Если когда-нибудь подобное оскорбление заденет Дениса Сигитова — Земля остановится и перевернется кверху ногами. Тем более, от Миры, которого он за последнее время узнает несколько лучше, и в переводчике с Колпаковского на русский это означает приблизительно «здравствуй, любимый». Ну, до любимого ему, конечно, еще далеко, но в том, что Мира относится к нему уже куда более сносно, чем в первые разы, когда отчаянно не мог определиться, просто уебать или очень грозно усосать, Дэн даже не сомневается. А вообще он просто… теряет свой оффлейн, потому что иным, более романтичным словом назвать это… сочетание людей у него пока никак не складывается. Залипает где-то в философских беседах с Беловым, а когда приходит в себя — не обнаруживает в поле зрения ни одного, ни второго. Не то, чтобы он не знал понятия чужих границ, но всё же себя поймать на ощущении какой-то резко подкатывающей неуютности удаётся довольно успешно. Благо, Сигитов привычки долго запрягать не имеет — увидел, почувствовал, пошел. Вот так, практически как пёс, носом шевелящий в шумном поисковом сопении. И, кстати, определенные нотки правды есть даже в этой метафоре — потому что первое, что он может предположить, это, действительно, самый банальный перекур. Это же Мира — а Мира, как известно, курит всё, что движется, в отличие от тех же Илюхи или Ярика, которые лениво посасывают свои дудки за компанию, но по факту вполне могут при необходимости держаться. Так и не ошибается. Выныривает на балкон и расплывается в извечной невозмутимой улыбке, оглядывая как всегда вытянутого по стойке смирно, будто проглотил штангу, Колпакова и приклеившегося к нему с подозрительно румяными щеками Магу. — Секретничаете? — Ещё как. В п-пижамки розовые только не переоделись, но уже обсуждаем мальчиков и тайные желания. Магины. Такое пропускаешь. В присутствии Сигитова с Мирой всегда что-то тихонечко творится. Как будто Мага — своё, родное, близкое, понятное и… Такое, с чем один на один много слов уже давно не надо, но зато вот этот клубок нелепости, в зависимости от настроения слегка раздражающий или забавляющий, вызывает желание трепаться чуть больше. Не чтобы намеренно довести, упаси господь, просто он, в отличие от Халилова, не способен стушеваться ни от какой абсолютно подъебки, а периодически ещё и отвечает — весело. При этом он абсолютно не меняется ни в тоне, ни в мимике, ни в позе — как будто говорит абсолютно серьёзные вещи. И претерпевает сиюминутное желание в том же духе сдать Магу вместе со всеми его загонами, чтобы посмотреть, какие глаза Денис состроит в ответ, но проигрывает желанию увидеть, как этот парадоксально смущающийся человек будет пытаться выплывать в нужное русло. И щедро набрасывает сверху: — Правда же, Маг? Поделись с Денисом, не отрывай его от коллектива. А на вялый тычок в худой бок реагирует только демонической совершенно усмешкой и сверкает глазами, лениво выщелкивая ещё одну сигарету из пачки. По Магиным глазам видно, что он не страдает, но подстрадывает. Потому что Денис улыбается, Денис спокойно-радостный, как и всегда, а ему надо сформулироваться, и как это сделать ловчее, особенно со вгоняющими в краску чужими комментариями наперевес, представляется прям слабо. С ним понятнее и проще не разговаривать, блин, а… Просто и конкретно изъясняться, если угодно — жестами, не вот этим вот дурацким «словами через рот». — Вообще, конечно, не мальчиков, — укоризненный взгляд Халилова летит в Миру, — а, ну… Мира не удерживается и размеренно припечатывает сверху, меряя Дениса взглядом сверху вниз: — Тебя. Чтобы следом скрестить руки на груди, демонстрируя, что с этого момента умолкает, умывает руки и вообще нейтрализуется со всё тем же нехорошим наблюдательным видом. Мага трёт щеки, зачёсывает падающие на глаза пряди назад и не может перестать ни краснеть, ни улыбаться на грани между весельем, смущением и недовольством. Вот теперь спешит объяснить раньше, чем Денис, вдруг, может быть, успеет подумать чего-то не того и не в ту сторону, и желательно как-нибудь так, чтобы до него всё дошло сразу, без долгих мытарств. — Нас. Я просто хотел, чтобы мы… Блять, хотел сказать, что я вас… Ну, хочу. И что если вы думаете, что я не готов, то не думайте, потому что я готов. И надеюсь, что вы — тоже. Поэтому пора бы уже… Начать. Не прямо вот сейчас, в смысле, но… Вообще? Ты… Хочешь? Мага вываливает что-то максимально путанное, глядя Денису куда-то в район шеи и автоматически снова и снова прочёсывает волосы всей ладонью. А Мира щурится — не всё, совсем не всё это, что сказать стоит, но пока молчит. Наблюдает. Денис тоже отчасти… наблюдает. Потому что в целом картина взору открывается настолько любопытное, что едкий, но беззлобный комментарий про «тебе бы пошло» относительно Миры и розовых пижамок, за который можно было бы смело получить если не затрещину, то очень яростный взгляд и парочку действительно язвительных ласковых в ответ сам по себе проглатывается пушистым мягким комочком в горле, оставляя место чистому природному вниманию. Эти двое сейчас выглядят… так, как будто Мира — строгий отец, который довел своего еще как будто бы недавно научившегося ходить сына до магазина и теперь только подталкивает в плечи, вручая пару купюр на батон хлеба — а дальше, мол, сам. Только Мага ходить научился уже явно очень давно, и мяться так может только… Да. Интриги не случается, впрочем, как и достаточно прямых и громких слов, которыми мог бы изъясняться человек, который хочет жить и спать с двумя мужчинами сразу. Но это… во-первых, настолько трогательно, что в первую секунду губу не получается не закусить от того, как выглядит смущенный Халилов — с этими старательно зачесываемыми назад отросшими прядями волос, на которые у Дениса какой-то свой отдельный гипнотический фетиш, с отчаянно розовеющими щеками, с улыбкой такой дурацкой, неловкой… А в следующую, кажется, бессознательно начинает ее зеркалить, потому что до него наконец доходит смысл сказанного. Мага его хочет. Их хочет. Вот прям… хочет, не на пообниматься с долгими вязкими поцелуями, которыми обменивается то с ним, то с Мирой, а периодически, что, правда, до сих пор пока бывает несравнимо меньше и реже по эфирному времени, наблюдает за аналогичными, прости, Господи, ласками между ними с Колпаковым… А хочет полноценно, без трусов и купюр в своей постели. Денис Сигитов — вроде бы совсем не маленький мальчик. И с опытом в постели в глобальном смысле у него всё окей. Но только вот этот факт осознания подобных предложений именно от Маги простреливает в мозг настолько неожиданно ярко, что… Да, черт возьми, щеки не просто расплываются в очень неловко дрожащей улыбке, но и покрываются едва заметным румянцем, оттеняющим неожиданные по-щенячьему восхищенные и в то же время смущенные блики в зрачках. — Хочешь… прям, ну… Нет, в смысле я хочу! А ты… ну… насколько готов? Миш, то есть, Маг, ему похуй, он так чувствует. Даже если это выглядит как махровое Мага думает, что если ещё кто-нибудь спросит его, насколько, как и к чему он готов, он сбежит в монастырь. И похер, что не верующий. Но от Дениса это звучит не так, как от Миры: мелкая дрожь губ, проблески в глазах, робость лёгкая, обоюдная, вот это честное абсолютно «я хочу», как будто речь идёт не о сексе хотя бы чисто теоретическом, а о поездке в Диснейленд — всё это заставляет что-то под рёбрами так ласково и мягко вибрировать до ширящейся улыбки и взгляда лукаво-осторожного из-под ресниц, такого… Кокетливого почти, фирменного. Дураки. Они оба — форменные дураки, в отличие от Миры, который позволяет себе слегка ухмыльнуться и прицокнуть на явственно начинающий вилять Сигитовский хвост. И это… Это не плохо совсем — это трепетно несмотря на общую грубость чисто мальчишеских формулировок, словно у них тут внезапно развёрзся май, первая влюблённость и Мага осторожно решает позволить Денису, прости, господи, добраться до второй базы, хотя на самом деле хочет всего и сразу. Хорошо, что Маге не семнадцать и он не девственник. И хорошо, что есть Мира, который буквально позванивает тихонько готовностью вмешаться, если формулировки снова покажутся ему слишком уморительными. Или недостаточно уморительными. — Совсем готов. Вообще, максимально, как только можно, — выдыхает Мага, вроде как даже седлая волну самообладания и заглядывая Денису в глаза очень просто, но доверчиво, одним только взглядом пытаясь передать, что он имеет в виду. Но не учитывает, что это ему понятно, о чём он. Ну, и Мире ещё. И не то, чтобы Колпаков Дениса считает недотрогой или задротом, который в жизни не видел ни голых парней, ни голых девчонок… Но отказать себе не может в том, чтобы легонечко куснуть чужую руку, или просто сам хочет довести ситуацию до точки критического смущения. Поэтому, как раз в этот момент выдыхая очередное облако дыма, — на этот раз в сторону, подальше от обоих, чтобы не осквернять великого зожника Сигитова, легко, с каменным лицом и очень, очень размеренно, как будто говорит о самых очевидных вещах, продолжает за Магу: — Он про анальный секс. Мы уже это, слава Богу, выяснили. Слышал о таком, Дениска? И может показаться, что цель самого высказывания одна — как-то мимолётом уколоть, зацепить, но по сути… По сути, в каком-то смысле Мира за Денисом наблюдает и ради того, чтобы понять, к чему готов он сам. Как говорится: главное, чтобы все хорошо кончили, и, пока Мага отчаянно смущается, светится, об этом тоже стоит кому-нибудь подумать. Уколоть и зацепить всё равно получается. Правда, возможно, не совсем так, как планировалось. По идее это должен быть какой-то тычок в сторону его неопытности, который мог бы показаться обидным, если бы не… целая куча обстоятельств — Денис не был бы Денисом, Мира не был бы Мирой, которому, кажется, прощается вообще всё, потому что словарь с Колпаковского на русский всё еще где-то рядом, если бы… Короче. Нет, это не обижает от слова совсем. И даже не задевает это потенциально хрупкое чувство. Оно задевает гораздо… ниже, вот именно в такой, максимально прямолинейной и жесткой формулировке пробивая горячей волной куда-то в низ живота, уже оттуда докатываясь волной эхо, олицетворенного в алый румянец, прямо до лица. Это не про смущение, нет. Хотя… может быть, отчасти, конечно, тоже, но в первую очередь — про вот это подростковое практически возбуждение, которое несет с собой подобное предложение и в то же время… определенная неловкость, потому что подобного опыта у Сигитова действительно как-то… ну, не было. Нет, порно все смотрели тоннами, базара ноль, но вот в реальной жизни как-то дальше каких-то одиноких пальцев в процессе чего-то более традиционного с девчонками дело не уходило, а с парнями — тем более. Тем более — с блядским Магомедом Халиловым, от одного вида которого у Дениса до сих пор встаёт по стойке смирно, и которому где-то в глубине души готов поклоняться, как какому-то удивительному восточному божеству на равне с Шивой и Вишну. Так что в таком предложении есть даже какое-то… восторженное неверие, что ли, как реально у того пацана, которому внезапно предложила свидание самая красивая девчонка в школе. Только это, блять, не свидание, это гораздо круче. И ответственнее. И охуеннее. И страшнее относительно того, чтобы не накосячить и не сделать больно, потому что вот здесь у Дэна с мировоззрением всё в порядке, он не из тех, кто слишком наивно воспитан на порно и предполагает, что плюнул, растёр, вошел — это хорошая идея для такого вида секса. И вот вся эта противоречивая гамма этих эмоций сейчас как нельзя краше пролетает картинками в глазах и отражается тенями на лице стремительно хлопающего глазами Дениса в уже неприлично долгой паузе. — Ты хочешь, чтобы прям… я тебя?.. И если Мага смущён теперь, то это только очень-очень хорошее, яркое, будоражащее смущение. Кажется, куда ему, как, если вдвоём они с Мирой чего только ни делали, но вот это выражение лица непередаваемое перед ним… Оно чудесным образом заставляет всё внутри Маги вздрагивать какими-то совсем ванильными бабочками. Это видно. В том, как в его глазах, чёрных, умеющих смотреть и двумя провалами жгучими, тёмными, сейчас всё искрит, как у кота, который смотрит на гирлянду. Только гирлянды нет — есть один Денис, на чьём лице написано такое оглушительное восхищение и довольное неверие, как будто ему обещают… Что-то невероятно крутое и ценное. А это крутое и ценное — он сам. Непередаваемо. Щемяще в этой неловкости взаимной. Так, что невозможно не попытаться вот уже в этот момент хоть как-то четче представить себе, как… Как всё будет. И от этого, похоже, потеряться окончательно, нелепо и согласно кивая вместо того, чтобы сразу ответить что-то на уверенном, так, как это свойственно ему обычно, свойственно с Мирой. — Ага. Чтобы ты — меня. Мага не стесняется под насмешливым, характерно снисходительным по-доброму Мириным взглядом к Денису, наконец, шагнуть и легонько боднуть его лбом в висок, пряча немного собственную неуверенность, привлечь к себе, обнимая за плечо. И шепотом практически, тихим, но сразу всем троим слышным, чётким, ясным добавить: — Очень хочу. Тебя. Нас, вместе. И чтобы ты был, ну… Первым. Даже Мира, готовый вернуть этих двоих на землю, только скрещивает руки на груди с нечитаемым взглядом, потому что у него есть своеобразное, но чувство такта и момента. И нечитаем взгляд не потому, что там, внутри, что-то негативное. Нет, где-то отзывается чуть болезненно, уже почти привычно, потому что снова видит: вот этого Маге, может, и не хватает, не хватило. Но себя убеждает снова и снова, что он и Сигитов слишком разные, чтобы вдруг оказалось нужным только чьё-то одно внимание. Что Маге нужны они оба, и это… В конечном итоге это приводит Миру в состояние старшего, наблюдающего немного со стороны за возней вот этого слепившегося клубка. Влезать туда не тянет, но и поводов откровенно веселиться прямо сейчас, когда оба горят такими трогательными, что даже ему понятны, чувствами, особенно не видит. Только смутное, еле ощутимое тепло где-то у себя под рёбрами осязает, и роняет сдержанное: — Только домой сначала вернёмся. Помаринуйтесь пока оба. И может показаться, что эта перспектива никак не вдохновляет его самого, что ему вовсе интересны только чужие желания и состояния, но он… Как минимум, он может вздохнуть спокойно, потому что скоро всё встанет на свои места и перестанет быть таким хрупко-зыбким. А ещё у него, у них окончательно и бесповоротно будет его Мага. Этого он определенного будет ждать не меньше. Наверное, когда-нибудь Денис сможет к этому привыкнуть. К тому, с каким снисходительным, но всё же одобрением к подобным заявлениям относится человек, который когда-то почти сломал ему нос, узнав, что они с Магой просто целовались. Но пока машинальные реакции еще не готовы к этому. И выдают себя тем самым мучительно знакомым образом — теми самыми мурашками, ледяными, покалывающими, пробегающими вдоль всего позвоночника до самого копчика и растекающимися по всему паху и промежности. Чувство, будто вот вот должно последовать возмездие за такие прямолинейные слова от Маги, слова, в которых он как будто бы оказывается на первом месте, ведь его хотят первым, просят быть первым… Но возмездия не следует. Вообще, от слова совсем. Только усмешка эта ироничная, почти родительская, которая со своим, своеобразным, совершенно не похожим на его собственное любопытством наблюдает за всей этой сценой, будто его… его всё устраивает. Как это? Почему так? Почему ему не обидно, почему в глазах нет злости, обиды, ущемленности хотя бы какой-то, когда Мага отдаёт пальму первенства… А может он просто чего-то недопонимает? Может для Миры это вообще воспринимается теперь как-то… иначе? Ну или просто кто-то из них ебанулся. Возможно — все разом. Но эти мурашки гораздо сложнее, чем в те разы, когда Мира целовал его наедине. или даже при Маге. Сейчас это покалывающий холод, растворяющийся в мучительном, действительно маринующем жаре, который сам собой растекается одновременно и от мозга, и от низа живота, когда в голове окончательно поселяется мысль, донесенная двумя устами одновременно. Осознание того, что Мага… хочет. Хочет его. Хочет до самой последней, прости господи, базы. Что у них будет… секс, когда они вернутся домой. Полноценный, прости господи еще раз, анальный секс. И Мира в курсе. И Мира не против. И Мира… тоже будет рядом. Блять, слишком очевидные вещи, но почему-то пульс учащается и шарашит будто кулаком куда-то в кадык прямо изнутри, а язык нещадно пересыхает и прилипает к нёбу, пока сам делает шаг навстречу и зарывается носом в длинные пряди на виске, почти утыкаясь губами в ухо. — Хочу тебя… Пиздец, как. Только как теперь лететь хер знает сколько часов? — Стараясь не смущать п-попутчиков стояком. И не отъехать от спермотоксикоза, — немедленно отзывается Мира, скалится ехидно и где-то даже… Самодовольно? Только «само» тут лишнее. Это… Странная, очень странная эмоция. Как будто бы по своей сути Мира горделивость эту чувствует по отношению к Маге. Да, мол, да, он у меня — такой, смотри и трепещи, мальчишка, помни, к какой драгоценности прикасаешься, но если что-то пойдёт не так, я с холодной головой всё проконтролирую. Потому что даже не подозревает, что там Денис чувствует, не представляет, что хоть какие-то эмоции в этих полутора метрах нелепости и щенячьего восторга могут иметь отношение к нему самому. Да, по сути, желание дать в зубы Сигитову иногда просыпается. Но Мира без усилий и без внутреннего надрыва, без драмы сопливой, так холодно и отстранённо, как умеет только он, сосредотачивается на том, что нужно… Его человеку. И это не обидно, не странно, нет такой жизненно необходимой пальмы первенства и острой нужды отметиться первым, Маге ведь… Важно. Интересно. Он хочет попробовать, узнать, каково это — с Денисом, и не где-то в уголке, за спиной, один на один. Это всё, что нужно Мире, который потом обязательно заберёт своё: Халилова, мягкого, покорного, растраханного, с поволокой в глазах, но по-прежнему нуждающегося в нём. По крайней мере, на это остаётся надеяться. Поэтому он и смотрит не то спокойно, не то равнодушно — почти одни и те же эмоции, но какая же разница — на то, как Мага вертится, чтобы мазнуть по чужим губам своей улыбкой, совершенно не обращая внимания на почти приятно покалывающую ядовитость, которой щедро подкидывает Мира. Пока он такой, у них у всех всё будет хорошо, потому что когда херово Маге — херово всем. Такой уж необычный человек, раздающий, как роутер, настроение вокруг себя. — Зато потом поймёшь, что подождать стоило. Обещаю, — со своей стороны добавляет Халилов, пока носом тычется, куда придётся: в щеку Денису, в висок. Дразнится. Даже не только по отношению к нему, но и себя распаляет собственными же обещаниями, потому что хочет, сейчас уже хочет видеть, как у него глаза будут гореть и какой он будет восторженный. Всё для этого сделать готовится, и внутри мелкие узелки завязываются, там, в паху, и где-то в груди, когда сейчас уже вот эти руки мощные на себе чувствует, голос слышит. Мажет, его безбожно мажет, так, что сам не очень-то в курсе, как им ещё лететь и чего-то ждать, хотя знает, что Мира прав, и лучше добраться до дома. А Колпаков, наконец, тушит сигарету в пепельнице и практически беззлобно обоих подпинывает: — Склеились. Давайте, пошли, а то нас ещё кто-нибудь искать придёт. Пока что ещё тут и празднуем. — В самолете я еще не дрочил, но, видимо, придётся. Голос обжигает дыханием подставленное, почти по-эльфийски острое ухо, но направлен в сторону — в ту самую сторону, которая хоть немного сейчас развеивает эту предательскую подростковую дрожь в коленках от подкатывающих не то к сознанию, не то к горлу, не то к паху картинок, которые провоцирует эта же самая сторона своей излишней прямотой. Хотя Мага… тоже не может не подливать масла в огонь. До такой степени, что сдерживать абсолютно здоровые, молодые и бодрые реакции своего собственного организма оказывается максимально сложно — и то только потому, что у Сигитова всё еще есть здравый смысл и как бы невозмутимо ни относился к происходящему в их команде Ярик, и как ни подталкивал его ко всей этой развязке еще совсем недавно Илья, вряд ли их сильно порадует зрелище с двумя… если не тремя членами в руке их дражайшего мидера прямо на ближайшем балконе, а не в более приватной обстановке. Тем не менее… Уверенность Халилова в себе интригует. И неукротимо возбуждает. Если человек, который только что почти стеснялся называть вещи своими именами, настолько не сомневается в том, что он не пожалеет о сексе с ним — значит этот секс будет не просто классным, а… Да каким он ещё может быть, если у Дениса до сих пор коленки подгибаются просто от одного вида Маги? Если ему достаточно бросить молчаливый, но красноречиво томный взгляд из-под отросшей чёлки — и Сигитов реально готов стекать со своего кресла на колени и ползти следом куда угодно, хоть на край света, лишь бы позволили прикоснуться, раздеть, увидеть больше, поцеловать… Блять, это, наверное, слишком стремительное развитие событий. Ещё совсем недавно он вообще не мог представить, какими могут быть их… Отношения? А какие-то аспекты однополой связи до сих пор представляет для себя с трудом и каким-то нехорошим волнением в поджилках, но… Но это просто Мага. Уникальный в своём роде человек, рядом с которым логика и здравый смысл отключаются с одной красной кнопки где-то внутри. — Илюха и так уже… Больше чем надо видел. Пошли быстрее, у меня терпелка не железная.

***

«Не железной» терпелка оказывается не у одного Сигитова. Но перелёт, вот этот ебучий пересадочный перелёт длиной в пятнадцать часов — тоже не промах, явление, вполне способное отбить даже жажду жизни уже где-то на середине. И если Мира, неукоснительно спокойный, всю дорогу залипает в планшете или чутко дремлет, то Мага делает единственное, на что способен — изводится. Это что-то неконтролируемое: каждый раз, стоит позволить себе хоть на минуту отвлечься, мысли утекают в направление однозначное и конкретное, а глаза находят Дениса. Блядскую серёжку в ухе, которым он к нему повернут. Крепкую шею с венкой, уходящей под воротник. Плечи, вот эти широченные плечи, за которые, может быть, совсем скоро он будет цепляться, когда… Вроде, не подросток. Ну… Как минимум, ему на пятнадцать, но остановиться и прекратить — никакой возможности, тем более, когда это уже даже не фантазия, а вот уже практически что-то свершившееся, до чего надо просто подождать. Подождать, да, и они ждут, потому что Мира категорически заявляет, что никакого секса не случится, пока они все, и он — особенно, не придут в себя после возвращения. Как бы это ни было нелепо, они, вроде как, даже… Блять, странно, с предвкушающе-нервными и смущёнными улыбками договариваются, что все причастные должны собраться у Маги вечером, почти как на вечеринку, только лучше. И ещё более неловко, со всеми спецэффектами, где вместо диско-шара — отчаянно подгибающиеся колени и неспособность здраво размышлять, которую хоть как-то пытается урегулировать Мира со своим трезвым взглядом на вещи. Но так правильно. Так хорошо, и Мага, бессмысленно слоняющийся несколько часов подряд по комнате с отсутствующей улыбкой, пусть и способен думать только по одной конкретной мыслительной дорожке, всё равно внутри себя чувствует… Чувства. Потому что помнит свой первый раз с Мирой, тот, когда неловко, жарко, желанно и непонятно одновременно было им на двоих, и понимает, что сейчас… Сейчас будет так тоже — но только лучше. Без спешки. Сознательно. Не случайно, не потому, что так просто каким-то образом само собой вышло, а потому, что все этого хотят, все к этому готовы. Мира, правда, несколько нарушает романтику момента: заявляется первым, и пока Мага, ещё с влажными волосами, зачем-то снова одевшийся после душа, пытается убедиться в том, что у него не слишком дурацкая футболка, — на фоне звучит саркастичное «Маг, может сразу костюм?», и Мага в первую секунду даже бросает взгляд в сторону шкафа, потому что, может, реально, костюм? — водружает на постель бутылку смазки. Но от него этого можно ждать, и Мага только косится на неё, глазами уже блестит по-хорошему нездорово. Зачем-то всё время пытается поправить волосы, и при этом не выглядеть совсем уж дураком в глазах Миры. Но, в целом, он и не выглядит: Колпаков на всё происходящее глядит… Пока что иронично и философски. А когда дверь в комнату открывается во второй раз, и это совершенно точно должен быть Денис, Мага и вовсе… Вскакивает с кровати зачем-то, шагая навстречу под аккомпанемент фирменно вздёрнутой брови, обладатель которой продолжает сидеть, как сидел, в кресле у стола. Только если Мага думает, что Денису весь этот перелёт дается легче — он очень, очень глубоко заблуждается. Его просто нещадно мажет и потряхивает одновременно весь перелёт. И пока Магу переёбывает с серёжки, про которую Сигитов зачастую вообще забывает, то его самого разрывает… от всего. От запястий слишком тонких, идеально изящных, пальцев слишком длинных, телефон почти весь перелет напряженно сжимающих, от шеи этой с блядскими родинками, в которую хочется вцепиться зубами прямо здесь и сейчас, от ключиц, торчащих из-под довольно широкого горла футболки… Нет, он определенно как подросток. Подросток, который готов скулить, дрочить, трахать подушки и снова дрочить, когда рядом — этот невыносимый человек. Невыносимый в самом лучшем смысле этого слова, и когда на очень видимом горизонте — полноценный секс с этим самым человеком. Да, в идее объявить о таких планах заранее, а потом заставить сначала лететь в самолёте хер знает сколько часов с адскими пересадками, а потом еще и «приходить в себя» после этого было гораздо более жестокой мести, чем в недоломанном носе. Зато обещание промариновать исполняется в полной мере и даже с лихвой. К тому моменту, как Денис оказывается в назначенное время в назначенном месте колени уже не фигурально трясутся, а на полном серьезе. И не только колени, но и пальцы. А когда взору предстает Мага… воздух из легких вылетает вместе со всем сосредоточенно подготовленным к перспективам вечера духом. Такой… такой идеальный и дурацкий одновременно. Такой даже с другого конца комнаты благоухающий гелем для душа, с влажными волосами, прилипающими к вискам, в однотонной футболке, обтягивающей эти блядские ключицы и… вытягивающийся таким сусликом, как будто в комнату вошла мать после собрания, а не человек, с которым он собирается заняться сексом. Пауза затягивается почти до МХАТовской — но Сигитов всё равно делает шаг первым. Шаг, другой внутрь комнаты, ближе… И шумно, несдержанно выдыхает весь тот вставший комом в горле воздух, даже не пытаясь скрыть восхищенных сердечек, раскрашивающих зрачки. — Ты такой… Блять… Пиздец. Мира смотрит на них со стороны, сбоку, — и не узнаёт. Не Дениса, с Денисом всё ясно: от него легко ждать всего вместе с этими горящими глазами и почти трогательно обрывочно срывающимися попытками в комплименты, как будто правда, будь у него хвост, он вилял бы безостановочно. Но Мага? Его Мага, нервничающий настолько? Это даже забавно. Он ведь не просто вытягивается весь. Тоже вроде порывается к Денису шагнуть, и замирает, сбитый с толку таким… Такой яркой реакцией на себя, на самого обычного себя. Знает, что хорош, знает, как всё правильно подать, умеет, нагло пользуется периодически своими талантами, но сейчас всё равно ресницы опускает, глядя из-под них искристо, и футболку одёргивает неловко, сжимая пальцы на подоле. И что на него так действует — знать бы, разгадать, но не получается. Остаётся только на веру принимать, что вот это с ним делает восхищение, которым Денис щедро делится со всем пространством, так ярко, как будто ещё одну лампочку включили в комнате, и настоящего освещения, цинично отстроенного Мирой практически в приятный полумрак, но посветлее, вовсе не нужно. Наверное, будь у Колпакова похуже с самооценкой, он бы почувствовал здесь себя, не проникающегося, разве что слегка умиленного вот этим юношеским трепетом, безбожно лишним. И так возится в груди что-то вроде сомнения, когда двое друг на друга глядят так, словно больше ничего в мире нет, но он старательно отгоняет всё это и определённо не собирается впадать в тяжёлую рефлексию, а за право оставаться в своём уме готов буквально с собой же и драться. Он в кресле откидывается на спинку, ногу на ногу закидывает, а Мага Дениса разглядывает, как зачарованный. Всё тот же маршрут — глаза, шея, в которую уткнуться хочется, руки, сильные, ужасно сильные, способные его поднять, нужные, уже вот сейчас ужасно нужные на собственном теле, и снова глаза. Только теперь — с полным пониманием того, что всё это для него. Ему. Что сейчас можно будет не думать, можно будет вообще всё. Наконец-то. Наконец-то, впервые так, как этого хотелось уже очень, очень давно, и никто… Никто не будет за это осуждать. — И ты… Пиздец, — отзывается бессмысленно, но точно так же искренне. И шагает ближе. Тянется, вроде, обнять, но у него, у смятённого, не выходит, и вместо этого длинные пальцы Дениса хватают за руку, за запястье, пока собственный пульс внезапно за сотку перескакивает, во рту всё пересыхает. Ужасно неловко. Секс — он же, ну… Имеет свойство начинаться сам собой, а тут они все, втроём, одетые, собираются вот так в комнате, и нужно как-то… Самим начать, что ли? Только что сделать вот с ним, с Денисом? Как правильно-то? Мага по его руке скользит выше, мышцы перебирает, смыкается бессознательно на локте и гладит. Роняет одно только нелепое по своей сути, но вроде как нужное: — Всё… Ну, нормально? И Мира следом не выдерживает, всё-таки фыркает выразительно, отбрасывая длинные пряди с лица одним коротким жестом. — Да вас обоих сейчас инфаркт п-походу хватит. На двоих резко по двенадцать стало, Дэн? — Ага… Просто потому что это Денис Сигитов и ему — бриллиантово похуй. Он честный как хлебушек, и прямолинейный как гриф от любимой Диминой штанги. И ему вообще не зазорно честно признаться — да, по ощущениям реально двенадцать, а не двадцать один. Особенно после этого «всё нормально?» от которого окончательно становится нихуя не нормально. Причем не в плохом смысле слова не нормально, как бы это странно ни звучало. Наоборот, в каком-то… пиздец как интригующе приятно щекочущем низ живота, коленки, покалывающем кончики дрожащих пальцев… Это же реально как первый раз. Прям вот самый первый раз, причем не такой, как это зачастую бывает — откровенно хуёвый, нелепый и так и не принёсший не то что удовлетворения, но даже понимания, что вообще такое секс, а какой-то идеально утопичный в сферическом вакууме — когда всё тело треморит в приятном волнительном предвкушении, каждое не то что прикосновение, а даже мысль о нём яркая, как первый раз в жизни, но при этом глубоко в подсознании есть понимание — это будет круто. Очень, очень круто, так невообразимо круто, что как бы разве что не ёбнуться кукухой, если даже от того, что у них уже было с Магой, всё к тому шло. И нет, он не испытывает ни малейшего негатива в сторону Миры, даже сейчас, когда тот как всегда подъебывает на всю свою остроту языка, но и… Пока что не смотрит в его сторону вообще, потому что внимание целиком и полностью приковано к одному единственному человеку — будто включается какое-то туннельное зрение, а зрачки, сфокусированные на чужом лице, расширяются, как у наркомана, пока болванчиком делает еще шаг навстречу, прижимаясь к ходуном ходящей грудной клетке и неловким мокрым щенком тычется носом в щеку. — Я… Ну… Готов… Во всех смыслах, к слову, готов, как тот самый правоверный школьник-девственник — во всем чистеньком, гладкий везде, где положено, благоухающий морозной свежестью геля для душа, но главное, чтобы это не сильно бросалось в глаза. У Маги что-то звонко похрустывает в грудной клетке от той доверчивости, с которой Денис к нему льнёт. Губы сами в улыбке растягиваются, потому что невозможно, совершенно невозможно оставаться хотя бы немного спокойным, когда на тебя смотрят так. Кажется, что он, Сигитов, и сам ещё до конца не понимает, какое чудо природы из себя представляет, и насколько… Насколько всё это сейчас трогательно, насколько близко, насколько глубоко его искренность Маге под кожу проникает смешливыми искорками. Ладони сами тянутся, чтобы в себя вжать, обнять, зарыться в одуряюще ярко, чисто именно его шампунем пахнущие волосы. Губы по щеке мажут, успокаивающе, заземляя, чтобы не терялся совсем — им обоим это и так сделать слишком легко. — Хорошо, что готов. Мы… Тоже, — шепчет тихонько он. А взгляд находит Миру. Незаметно почти для Дениса, с молчаливым, совсем не обязательным к озвучанию вопросом — слишком много времени бок о бок, чтобы не понимать, кто о чём думает. Они оба видят всё, и прекрасно понимают. Только Маге все ещё немного не по себе от того, как углы этой пока что, здесь, в этом моменте галочки сходятся на нём, он переживает за Миру, за его реакцию, и ищет в нём поддержки, знака, который покажет, что всё хорошо или что они поменяют что-то прямо сейчас, потому что понятия не имеет, как ему… Действовать, существовать в таком положении. А Мира, наблюдающий за этой картиной, остаётся в лучшем смысле спокоен. Он был бы не он, если бы не понимал и не предсказывал за обоих поведения, реакции, желания. Вместо ответа — только короткий, почти незаметный кивок. И Мага улыбается шире, различая его. Шире, лукавее и мягче, щедро делясь своим теплом. Ладони опускает на скулы Дениса, лицо берёт, как в чашу, к себе разворачивает. Задевает своим кончиком носа другой, на пробу губами к губам прижимается ласково, мимолётно, подбородок задевает, уголок рта прикосновениями лёгкими-лёгкими, даже чуть нерешительными, осторожно прогибаясь навстречу, будто бы только стремится если не успокоить, то этот общий тремор сонастроить, в единый превратить. В глаза заглядывает, пока теплые пальцы по крепкой шее пробегаются, по линиям выпирающих крепких жил. И в то же время Мира с мягким шорохом глубже в кресло зарывается. В нём, у него внутри — что-то своё, сдержанное, но вязкое, тёмное начинает сворачиваться. Не злое — просто… Своё. То, что заставляет снова рот открывать в полной уверенности, что Сигитов его не видит, на нём не фокусируется, но прекрасно слышит. Даже тон меняется. Становится и ниже, и ровнее, и холоднее при этом — но за этой холодностью всё то же как будто бы густой, жидкий обжигающий огонь, который только начинает затеваться. — Ты, конечно, готов. А Мага — нет. Не совсем. Ему нравится, когда его готовят, самому честь в-велика. Мага улыбается в глаза напротив себя. Пусть Мира и звучит в своей манере, немного издевательски в том числе и над ним тоже, но… Слишком много горделивых нот в его голосе, чтобы это было обидно. К тому же — это правда, от которой, озвученной всё внутри узлом завязываться начинает осторожно и мягко, до мурашек, проступающих на шее. — Хочешь попробовать? Растянуть его под свой член? Или хочешь увидеть, как я это сделаю? И Мира спрашивает не зря. Он не торопится, не подгоняет этих двоих, просто… Должен расставить точки над «и», чтобы спланировать всё идеальным образом. Разыграть, как партию. И на его вопросы нет одного правильного ответа: может быть, они звучат жёстко, но буквально от этого зависит, будет он сам вмешиваться посреди них или на время останется там, на своём месте, твёрдым голосом за спиной у Дениса. Потому что сам — готов. Сам, кажется… Кажется, до первой тяжести в паху, лёгкой ещё совсем не против того, чтобы… Увидеть? И знает, что Халилова устроит любой из двух вариантов, а за то, чтобы читать, что там, в кудрявой голове, творится, уже не берётся. Там в любом случае происходит какой-то… ад. Ад в самом лучшем смысле слова, потому что всё полыхает огнем и переливается всеми цветами радуги от изобилия мыслей, эмоций и ощущений, которые наполняют не только мозг, но и всё тело. С одной стороны, до сих пор удивительно, как Мира так легко… позволяет всё это. С такой лёгкостью готов отдать ему Магу почти целиком и полностью, предоставить карт бланш, ни капли не ревнуя… Ну или ювелирно это скрывая, хотя в этом нет ни малейшего смысла, потому что изначально карт бланш как раз на его руках, потому что Денис согласился бы абсолютно на любые условия. С другой стороны, он… не может не понимать. Потому что окажись он на этом месте — ему было бы… хорошо. Настолько же хорошо. Любоваться этим человеком со стороны — это не просто удовольствие, это наслаждение, даже если в этот момент он с кем-то другим. Не просто с кем-то, а с тем, кому доверяет, и кто действительно дать всё, чего он захочет. А еще к собственному щенячьему восторгу, благоговению и этому любопытному и безобидному внутреннему конфликту добавляет остроты сам факт этого… ощущения чужого взгляда со стороны. Такого у него совершенно точно никогда не было. Никогда и никто не смотрел вживую за тем, как он занимается сексом. Ну или по крайней мере собирается заниматься, но он точно никуда не денется, так что… И сверху всё это добивают… слова. Слова, в которых Мира искуснее любого ювелира, которые выбирает крайне деликатно, не уважая пространные речи, но даже так умудряясь простреливать пулевым в голову. И в пах. В пах, в который, кажется, обрушиваются все четыре литра крови из организма, когда Колпаков произносит… это. Настолько ярко, сильно, жестко по нервам, что даже Мага должен это почувствовать. Почувствовать на самом банальном уровне, тактильном, касающемся наливающейся тяжестью паха в этой близости объятий, которыми они сплетаются так привычно… и так по-новому одновременно. — Хочу… Растянуть… И увидеть. Всё хочу. Глаза в глаза — с Магой, не с Мирой, но в таком расфокусе, что зрачки, кажется, уже выходят за радужку. Ладони шарят по чужому телу, даже толком не осознавая, где именно — скользят по предплечьям, мимолетом переплетаются с чужими пальцами и тут же исчезают, соскальзывают на бока, спрятанные под мягкой тканью свежей футболки, ниже, на острые тазобедренные косточки, бёдра… И пусть он сейчас немного стрелочник, перекладывающий ответственность за принятие решения на других — но он действительно настолько тонет в этом человеке, что уже не в состоянии даже просто думать. Мага облегчению мыслительного процесса тоже никаким образом не способствует: гнётся в его руках, подставляясь под каждое изучающее прикосновение, пытаясь хоть как-то утишить жар, который уже под кожей гуляет, прижаться как можно ближе. И вздыхает, шумно и влажно вздыхает, когда понимает, что в его бедро чужое возбуждение толкается, когда слышит этих двоих, невидимого сейчас Миру и Дениса. Слишком остро. Слишком ярко, слишком неожиданно его перешибает от того, как это происходит. Его… Обсуждают в третьем лице, один другому отвечает, только в глаза заглядывая, и от этого колени сами по себе подгибаются, словно не проходит ещё и пары минут, а он уже готов рухнуть, доверить всего себя этим людям, чтобы делали всё, что угодно, расстелиться перед ними. Поэтому за Дениса крепче цепляется, от его взгляда увиливает, к шее приникает, губами, носом — снизу вверх, по линии артерии, и ещё выше, пока зубы не смыкаются мягко на мочке уха, а язык не касается не дававшей покоя серёжки и дыхание жарко кожу тонкую не обжигает. Шёпот прямо на ухо льётся бессвязный, не имеющий никакой конкретной цели — Маге не нужно, он уверен, что они сами как-нибудь разберутся, а значит, делать можно всё, что уодно. — Охуенный… Не могу, не могу, блять, хочу… И снова мокрые, горячие, шершавые прикосновения дразнят и распаляют, пока бёдра сами теснее к чужим притираются. А за спиной у Дениса раздаётся тихое фырканье и характерное шипение, с которым Мира затягивается и выпускает безобидное облако пара. Он нисколько не удивлён тому, что выбрать ни у кого ничего не получается — но это и ничего. Денис уже навыбирал достаточно. Выбрал прийти к Маге, выбрал прийти к нему, выбрал принять волевое решение и соединить то, что было разодрано по частям и болталось на тонких, пусть и крепких, нитках привязанности, а сейчас… Сейчас у него, в конце концов, есть уважительная причина: Мага может сводить с ума одним своим существованием. А ещё есть Мира, который может подумать за них. И ему это интуитивно нравится. Нравится быть тем, кто способен каждый их жест контролировать, тем, кого не отвлекает плавно поднимающееся в паху желание — иначе быть не может, когда Халилов такой текучий и ласковый. Ревности нет, потому что буквально всё — в его руках. Кажется, эти двое без него утонут в собственных желаниях раньше, чем найдутся, как их выплеснуть. И это не плохо. Просто факт, который его полностью устраивает на данный момент, до тех пор, пока у Дениса не появится хоть какой-нибудь иммунитет. Решение принимается легко, план формируется, как и должно, с учётом всей собранной обратной связи. Конечно, кто много хочет, мало получает, но… Не в этот раз. Как бы это ни царапалось внутри под рёбрами, им стоит научиться друг с другом обращаться, потому что всё это — опять и снова об этом следует вспоминать — не разовая акция, а самое начало того, что будет построено. На контрасте с прерывистым шелестом, срывающимся с губ Маги, его голос остаётся достаточно громким и чётким. Отчасти — бархатным, почти томным, но размеренным и требовательным, потому что задавать вопросы смысла больше нет. — Тогда уложи его в кровать. И р-раздень. Раздень для нас, покажи его нам, Денис. Блять, если бы Денис был бы девчонкой, у него бы сейчас потекло по коленкам. Причём как бы даже не совсем в том контексте, в котором у неё, но тем не менее. Всё таки девчонки в большинстве случаев текут, когда хотят кого-то… В себя, а Дэн явно пока далек от подобных желаний, но этот уверенный, искрящий одновременно холодностью и жаром голос… Да, он заставляет воздух со свистом вылетать из лёгких, коленки подгибаться, а голосовые связки издавать жалобный скулеж. Некоторые всё те же девчонки боятся, что если мужчина один раз уже видел её голой — то всё, дальше уже не интересно. Чёрта с два. Тот факт, что Денис уже видел Магу полностью обнажённым, вообще ни на йоту не снижает тот предвкушающий мандраж на грани желания скулить в полный голос и требовательным щенком бить лапами по плечу, пока не дадут вкусняшку. Благо — благоразумия хватает добиваться желаемого более традиционными для двуногих способами. Но в этот раз — хоть немного более порывистыми, чем в прошлый, когда вот это «уложи» отзывается в теле одной конкретной идеей, желанием. С бёдер руками соскользнуть ещё ниже, подхватывая пока что зачем-то всё ещё одетое после душа тело под ягодичной складкой и дёрнуть вверх, вообще без малейшего труда, несмотря на разницу в росте, подхватывая на руки. В этом даже нет какого-то сакрального смысла — до кровати, блин, два шага шагнуть, просто… Хочется. Просто хочется вот этого ухающего в груди чувства, причём не в своей груди, а в той, что кажется сейчас почти невесомой, когда сначала неожиданно и легко — вверх, а следом — так же резко, хоть и бережно, чтобы не переломать позвоночник от неудачного приземления — вниз, с этим характерно сериальным шорохом сминаемых простыней, а следом, влажным — сминаемых губ, когда тело принимает горизонтальное положение между чужих бёдер, собственный член, живущий отдельной жизнью, упирается в чужой пах всей своей тяжестью, а руки почти торопливо проскальзывают под эту блядскую футболку, будто пытаясь одновременно и дотронуться, просто впитать ощущение кожи к коже… И в то же время всё же как-то неуклюже потянуть её вверх. Может быть, для этого Мага и одевался. Для того, чтобы сейчас чувствовать вот эти руки, пытающиеся одновременно ощутить всё, что только можно, и выпутать его из вещей, как очень давно и долго ожидавшийся подарок — из упаковки. И для того, чтобы собственной кожей впитывать мелкую дрожь нетерпения, которая — во всём, и в прижимающихся к телу пальцах, и в чужих целующих губах. Кажется, он вовсе не пытается помочь. Ему жарко, в груди всё заходится, пульс, подскочивший от того, с какой лёгкостью Дэн подхватывает его и таскает, словно дорогую куклу, не снижается больше вообще. Да, ловкой змеей извивается, чтобы позволить стащить с себя футболку, но на этом — всё, бедра на чужой пояснице смыкаются крепко, так, словно больше не отпустит от себя ни на секунду, ни на сантиметр, руки широкие плечи оплетают, шею, в себя вжимают, едва ли роняют всем весом сверху. Жадно, очень жадно в себя затягивает, захватывает, словно борется за то, что это всё — его, ему. Не допускает ни одной сознательной мысли, нужно просто — больше, пока не станет достаточно. Но «достаточно» в его реальности — это много. Очень, очень много, больше, чем нужно кому-либо ещё. Мага целует, будто каждый выдох Дениса себе забрать хочет, раскрывается сразу и нараспашку, гнётся, пахом вжимаясь в чужой и проезжаясь по нему, ищет, как ещё теснее и плотнее почувствовать член между своих бёдер, и скулит тихо-тихо, смазанно целуя щеки, губы, подбородок, пытаясь все свои чувства отдать разом и прямо сейчас, без всяких промедлений. А пока он, живой, искрящийся и тёплый каждым жестом у Дениса выпрашивает больше ласки без разбора, не позволяя отстраниться, Мира поднимается со своего места неслышно. Ледяные пальцы без предупреждения опускаются на загривок Дениса — один короткий жест, прикосновение самыми кончиками, не имеющее цели какие-то дополнительные ощущения доставить, только слегка отрезвить. Голос за его спиной чуть более приглушенный раздаётся, вкрадчивый. — Тише. Не давай ему сразу всё, что он хочет. Жадный. Сам спешит, ничего не поймёт, и тебе н-не даст. Пусть помучается. Мага от этих слов скулит протяжнее прямо в чужой рот, уже заранее понимая, что его будут тормозить, хочет он того или нет. А как? Как иначе не спешить, если вот-вот получит то, в чём нуждается, нуждался всё это время так отчаянно. И руки вокруг Дениса смыкает крепче, по всей спине скользит, до поясницы — и ниже, пальцы смыкает на ягодицах, плотнее в себя вжимая. Даже Мире это в новинку, но и не удивительно: не было раньше такой возможности, чтобы Маге легко было себя отпустить совсем, полностью, отказаться соображать, принять то, что здесь и сейчас за него подумают. А теперь прорывается, и прорывается щедро, грозя затопить всех, кто поблизости, то, что копится много времени внутри, и что нельзя было выразить даже в самых отчаянных поцелуях. — Сядь, — Мира полон уверенности, что как крепко Дениса ни удерживай, с Магой ему справиться труда не составит. — И продолжай. Уверен, что б-бельё он не надел, готовился для нас. С Магой Денису действительно справиться труда не составит ни малейшего. А вот с собой… Он даже не знает, от чего его переёбывает больше. От реакции Маги — действительно жадной до такой степени, что даже вдохнуть, воздуха набрать в лёгкие некогда, он слишком нужен, его хотят целиком и полностью, не давая даже доли секунды на себя самого. Или от голоса этого блядского, неизменно сковывающего позвоночник колкими мурашками от атланта до самого копчика. Или в целом от этого очередного напоминания о присутствии третьего, звучащего в этом «нас», третьего, который не собирается просто наблюдать, щекоча кожу пристальным взглядом, который собирается… руководить, указывать, направлять в той своей манере, которая действует на Дениса настолько безоговорочно, что если бы следом был озвучен приказ шагнуть из окна — шагнул бы и только оттуда, с ближайшего газончика, поинтересовался, а зачем, собственно, это было нужно. Так или иначе, это срабатывает, как дудка факира на змею, даже в противоречие собственным желанием. Всё тело рвется навстречу, хочет ответить на эту жадность, ответить ей практически зеркальной, такой же искренне сильной, дорвавшейся, как малолетка до красивой девчонки, жаждущей больше, больше вообще всего — прикосновений, поцелуев, кожи обнаженной, скулежа Магиного, ни с чем не спутываемого, но… Вопреки собственным желаниям делает ровно то, что говорит ему голос практически за самой спиной. Ладонью твердо упирается в нашаренную под футболкой грудную клетку и с силой надавливает, отталкиваясь, чтобы сесть между призывно разведённых на бессознательном уровне бёдер и уже через пару секунд свести их вместе, подхватывая под колени для того, чтобы убедиться в Мириной правоте. Дернуть вниз до колен и с каким-то нетерпеливо предвкушающим ощущением набрать наконец полные легкие воздуха и задержать дыхание, опуская взгляд вниз. Ожидаемо, Мира прав. Их взгляду открывается только нежная, совершенно гладкая кожа, по-особенному, по-восточному бледно-золотистая, бёдра, в напряжении дрожащие, уже поблёскивающий смазкой член, прижимающийся сразу же тесно к животу, и совершенно ничего лишнего. Мира за спиной усмехается удовлетворённо, заглядывая мимолётно в Магины горящие, практически расфокусированные глаза, и… С хирургической точностью отсекает в себе любопытное мимолётное желание коснуться другой кудрявой макушки в одобрительном жесте. О том, что на мгновение захотелось его потрепать с коротким «молодец», и это желание отозвалось вязкой вибрацией в паху, он подумает позже, отложит эту мысль в сторону, а пока просто не станет отвлекать и отвлекаться. — Смотри, какой. Мы только н-начали, а уже весь мокрый, течёт. Мага всхлипывает и слабо дёргается в хватке, гнётся в пояснице, выставить себя пытается, в вещах путается. Сам срывает окончательно футболку одним коротким жестом, в сторону отбрасывает, оставаясь практически полностью обнажён, а Мира перечеркивает это «практически», неуловимым, неощутимым даже почти, ловким жестом стягивая штаны с подхваченных чужими руками ног, походя оглаживая и сжимая чувствительные щиколотки. Не собирается ведь издеваться долго ни над Дэном, который вибрирует почти видимо от напряжения, ни над Магой. Просто знает, так — лучше. Не скататься в один комок из рук и ног, а постараться контролировать себя хоть как-то, двигаться без спешки нужно им обоим, чтобы друг друга почувствовать. И поэтому, наконец, опускается на постель неслышно, подтягивая обнажённого, замирающего в ожидании чужих действий Магу к себе, но только — головой на живот, так, чтобы в чужой суженный фокус зрения даже не попадать пока, не переключать его. Самый главный и самый важный для них, для него, для Дениса, — перед его глазами, обнажённый, со всей своей будто бы слабой мерцающей в полумраке комнаты кожей. И Мира его… Почти показывает. — Он очень чувствительный. Кончить может, даже если к члену не п-прикасаться. Тонкие, длинные пальцы в Магины волосы на макушке заплетаются, оттягивая их до лёгкой боли, так, чтобы Денису на обозрение была выставлена сильная, длинная, жилистая шея. А вторая рука скользит ниже по узкой грудной клетке и невесомо задевает мгновенно напрягающийся и сжимающийся в плотный комочек сосок. — Здесь хорошо. М-можно зубами, языком, только совсем легко. Будет выть и больше просить. Мага в подтверждение даже от легчайшего прикосновения выдыхает свозь зубы, губы пухлые кусает, пальцами по простыне скребёт, не отрывая взгляда от лица Дениса. Смотрит — как в душу пускает, так раскрыто и с таким бешеным желанием, что отвернуться не выйдет при всем желании. А Мирины пальцы прохладные задевают нижние рёбра, фигурно обтянутые кожей. — А здесь — нравится, если обеими руками сжимать. Как будто уже трахаешь и держишь, чтобы на себя насаживать. Совсем потеряется, только скулить будет. Глубокий, размеренный голос как будто обоим под кожу въесться пытается. Потому что одного — учит, направляет, буквально карту на теле для него чертит. А другого — доводит одними словами, знает, что Мага из кожи вылезти уже готов, лишь бы ещё и ещё о нём так говорили, чтобы трогали, смотрели, чтобы все внимание — ему, пока он мечется, раздетый, распахнутый, между двух одетых ещё совсем тел. Тонет в их внимании, чувствует, как всю нервную систему самым благостным, лучшим образом коротит от того, что тепло тел — с двух сторон, всё вокруг него, для него, точно так, как представлял всё это время, как… Мечтал, как только по-настоящему мечтать стало можно. — Раскрой его. И иди сюда, попробуй, дотронься. Но не спеши. Нельзя. Блять, когда-нибудь Денис тоже так научится. Научится так ювелирно апеллировать словами, которые без единого прикосновения могут заставлять Магу извиваться змеей и изнывать от возбуждения, а его самого — ощущать мириады колющих мурашек от шеи до самого паха, отдающихся в него ярким в своей одновременной холодности и жаре возбуждением. А может быть не научится. Может быть это — прерогатива одного единственного человека в их отношениях, которая должна оставаться за ним и без которой их просто бы не было. Может быть и так. Он удивительный. На самом деле удивительный, во всем. В том, какой есть сам по себе со всей своей демонстративной холодностью и чем-то абсолютно диким, живущим под этим ледяным коконом. В том, как действует на Дениса своими словами, действиями даже в их максимальной сдержанности и немногочисленности. В том, какой эффект оказывает на Магу и как с ним обращается. Он сейчас — будто самый искусный экскурсовод, показывающий самый ценный объект в галерее. Тот, что сможет даже о бесполезной безделушке рассказать так, что будешь готов слушать вечно, а когда касается любимого экспоната… Это сводит с ума. Они оба сводят с ума. Мира — тем, что делает сейчас с Халиловым, что говорит о нем, как преподносит его, порождая сумасшедший рой желаний, из которых не можешь выбрать настолько, что вот вот сорвешься на жалобный скулёж. Мага — тем, насколько ярко на всё это откликается. Блядь, в прямом смысле слова течет, раскрывается, навстречу тянется, готов буквально из кожи вон лезть, чтобы получить всё это здесь и сейчас. И получает. Да, ему приказывали сесть, но… это выше сил, когда в мозгу буквально татуировками отпечатываются на извилинах все эти слова. Когда можно попробовать всё это на собственном опыте. Склониться над жилистой грудью, скользнуть кончиком носа по одному собравшемуся от возбуждения соску, а другой — обжечь дыханием и тут же обдать влажной прохладой слюны от обводящего его языка. Руками почти до подмышек достать — но только для того, чтобы вниз соскользнуть по рёбрам до тех самых, что указывал Мира, и надавить намеренно, сдавливая до срывающегося дыхания. И дальше — ниже, но так же требовательно, плавно выпрямляясь вновь. По напряженным поджатым бокам, по острым тазобедренным косточкам, на удивительно нежные бёдра, надавливая вновь — так же жестко, как с рёбрами, раскрывая до предела, пока те не касаются простыни. — Ты… реально можешь кончить, не трогая его?.. Всё бы ничего, если бы Маге уже не казалось — он кончит или кончится здесь и сейчас. Потому что не получается ничего, кроме как дрожать и тихо-тихо, срываясь на почти неестественно высокие ноты скулить, когда Денис делает всё… Это удивительно: правильно, да, точно так, как его ведёт Мира, но ещё и по-своему. Ни за что не спутать одни прикосновения с другими, эти и чужие жесты. У Дениса руки сильные, настолько, что он сжимает — дышать становится и нечем, и совсем не нужно, пальцы не просят — требуют, до застревающих в горле всхлипов. И всё это нестерпимо почти горячо, жарко, так, что член дёргается и крепче к животу прижимается, смазка по коже, кажется, вот-вот потечёт, перед глазами светлеет, все тело выламывается в пояснице навстречу, воздух пальцами загребает, тянется, лишь бы ещё — к Денису, ещё дотронуться. Но он терпит. Терпит, хотя хочется на себя рвануть, вжать, почувствовать хотя бы, как член даже так, сквозь ткань, к промежности прижмётся тяжело, утопически утянуть в себя без малейшего представления о том, что там с ним будут делать дальше. Терпит, потому что он рвётся больше нужного — Мира тянет его за волосы, осторожно, но ощутимо, призывая успокаиваться, и не слушаться невозможно. Ответить… Сложно ужасно, потому что от вопросов таких краска в и без того горящее лицо бросается густо и жарко, а он не умеет о себе говорить. Совсем-совсем не умеет. Вместо этого дышит шумно, опуская ресницы, пальцы сжимает на собственных разведённых коленях, на бёдрах, руки Дениса своими накрывает, чтобы ещё крепче в кожу вжать, и жалостливо сбивчиво скулит. — Я… Могу, да, просто на тебе или… На нём, или с пальцами, если… У Маги язык заплетается, вся грудная клетка ходуном ходит. Стесняется. Знает, что не нужно, что ничего такого в этом нет, но стесняется того, как легко заводится, как легко распаляется и остро реагирует буквально на всё, что угодно. — Если три вставить, т-трахать его быстро, и слегка, — продолжает Мира, пока его рука на Магину шею опускается и поддавливает локтем, предплечьем на нежное горло, — придушить. Он у нас талантливый, чувствительный, как… В голосе Мирином слышится… Может быть, что-то отдалённо похожее на насмешку, но никто, его знающий, не спутает желание действительно унизить с той ювелирной точностью, с которой он просто давит на нужные точки где-то в чужом мозгу, доводя до сумасшествия. И делится, всё-таки делится с Денисом их… Расположением, что ли, сдаёт Денису все Магины козыри, прекрасно это осознавая, когда припечатывает: — Как девчонка. У Халилова зрачки расширяются, как у сумасшедшего. Он взмётывается через секунду осознавания в двух парах рук, дёргается так, что каждая мышца в теле натягивается и дрожит, даже там, внизу, где всё выставлено напоказ, заходится отчаянным, просящим стоном, заполошным: — Мир… Мир, блять, Дэн, Денис, ну… Ну пожалуйста… Два разных имени с языка скатываются так легко, как будто это единственная для Маги правильная версия его существования. Но дальше — только отчаянный взгляд, вцепляющийся в радужки Сигитова. Мира удерживает его без труда, снова отчасти перекрывая доступ к кислороду. И продолжает таким же будничным тоном: — Вот видишь. Потрогай его там, внизу. Положи пальцы на вход, чуть-чуть надави. П-почувствуешь, что уже сжимается, просит. Словами-то не умеет, да, Маг? Ты ведь хочешь, чтобы Денис это сделал? Вместо ответа — бёдра, которые пытаются ещё сильнее раскрыться, чтобы всё под руки, под прикосновения подставить. И пальцы, которые всё-таки до чужих рук, сжимающих бёдра, дотягиваются, тянут к себе обратно. Но всё же удаётся выдавить, не отводя от Дениса взгляда: — Хочу. Хочу, пожалуйста, Денис, блять, хочу… Тебя, чтобы ты… Нет, это, наверное, всё же что-то вроде негласного соревнования. Кто быстрее съедет с катушек. Соревнуются явно двое, пока третий с изощренным любопытством за всем этим наблюдает, и чем дальше, тем проще его понять. Это, пожалуй, даже жестоко. Жестоко по отношению к ним обоим со стороны Миры, но… То самое жестоко, которое «дайте ещё два». Потому что настолько сходящим с ума от возбуждения Денис не ощущал себя никогда в жизни, ни в самый первый раз, ни когда-либо ещё. Это пиздец. Всё пиздец. То, что он слышит, то что он видит… И Мага. Мага, который окончательно перестаёт существовать просто как тиммейт, друг, обычный парень из Дагестана, умеющий круто играть в Доту. Это теперь совершенно точно восточное божество, которое пришло в этот мир, к нему, чтобы подчинить, покорить и свести с ума раз и навсегда. Это не укладывается в голове даже чисто технически — как можно настолько кайфовать от тех вещей, которые пока к себе даже в фантазиях примерить не получается, но… Но это безумно хочется увидеть своими глазами и ощутить своим собственным телом. Всё, о чем они говорят, всё, в чем совершенно точно не лгут. Руки сами собой тянутся вниз, соскальзывают с отведенного до предела бедра даже быстрее, чем мозг успевает осознать чужой. приказ? Предложение? Устремляясь туда, где никогда еще не касался мужчин, да и девушек от силы пару раз. Пальцы находят собирающуюся в тонкие заломы кожу, оглаживают, ощупывая, привыкая… И легонько, без всякой претензии на проникновение надавливают. Не чтобы толкнуться — чтобы ощутить то, о чем говорит Мира. И он чувствует. Чувствует настолько ярко, будто эти мышцы сокращаются не под подушечками пальцев, а вокруг его собственного, блять, члена, и это отзывается таким мощным…не то рывком крови куда-то вниз, не то ответным взрывом нервных окончаний, что собственный член дергается так сильно, что, кажется, это могут увидеть даже два человека сразу, а следом на одежде, всё еще присутствующей на нём самом, расплывается мокрое пятно смазки, которой много, как никогда. — Бля-ять… Блять-блять-блять… Можно я?.. Сформулироваться всё равно не получится — поэтому взгляд просто жалобно падает на ту самую бутылку, которую еще несколько минут назад заприметил возле одной из подушек. Но этого достаточно, чтобы Мира его понял. Мира — понял, а Мага просто задохнулся, вцепившись взглядом в расплывающиеся по ткани разводы, судорожно облизывая пересыхающие губы. Ему надо, ему так, блять, надо это почувствовать, надо собрать каждую каплю, впитывающуюся куда попало, языком, весь вкус, что он скулит почти капризно, жалобно, так, как поверить даже невозможно, что это — правда, по-настоящему такая сильная потребность. И всё же желание ощутить в себе хотя бы что-нибудь, разогретое, распалённое ещё ярче легчайшими прикосновениями и всей этой реакцией сумасшедшей, которую Денис отдаёт так щедро, так эмоционально, оказывается крепче. Ровно настолько, чтобы удержать сознание, низведённое в ничто, до самых истинных и искренних эмоций, не вывернуться, вцепиться в чужое тело всеми конечностями. Отчасти, это заслуга Миры. Он неспроста с виду почти жесток, неспроста планомерно и твёрдо доводит обоих до максимально возможной точки кипения. Так Мага не успевает даже вспоминать о том, что когда-то, несколько месяцев назад, пальцы к нему похоже прикасались — и это не приносило того же яркого удовлетворения, не успевает подумать ни о чём лишнем, и ничто не портит ему впечатление, ни одна неверная нота не замешивается в этот процесс. Конечно, сообщать об этом Денису он не намерен. Но о других важных вещах… Почему бы и нет? — Можно. Мира кивает одобрительно. Мог бы показать и рассказать, что бывает с Халиловым, если прикасаться к нему ещё и иначе — вылизывать его, пока на начинает почти сознание терять от перевозбуждения, но это… Это потом. Пока пусть всё будет настолько привычно для всех них, насколько это вообще возможно, потому что это бешеное изумление, хлещущую по нервам Сигитова реакцию от простого прикосновения пальцами ни с чем не спутать — с ним этого ещё не бывало. Пусть привыкает. Для Миры важно другое. Вот это — действительно, внутренне важно, и именно ввиду его собственных… Господи, моральных потребностей. Пока Денис тянется за смазкой, он прихватывает Магу за плечи. Ладонями скользит по коже в полуобъятии, укладывает его между своих бёдер на себя повыше — затылком на твёрдые косточки грудины. Абсолютно игнорируя то, что даже так он, несносный, нетерпеливый, пытается выгнуться и даже как-то нелепо совсем позвоночником притереться, ощутить, прочувствовать, насколько сильно его сейчас хотят, скользит ладонями ниже и сжимает пальцы под согнутыми коленями. Тянет их, пока прижатые к простыням, наверх, чуть ли не к плечам, потому что точно знает, где предел чужой растяжки, и разводит. Раскрывает невпопад поскуливающего, дышащего часто и судорожно, всего такого мягкого, такого, блять, вроде бы всегда его собственного Магу перед Денисом, прямо перед его глазами, исключительно сам. Потому что позволяет. Не доверяет — не в том самом глубинном смысле ещё, но разрешает, своими руками, своей волей разрешает видеть всё, прикасаться, брать. И это — сложнее и важнее, весомее в тысячу раз, чем давать возможность притрагиваться первым, уступать эту самую смешную пальму первенства. Но Мира с этим справляется, ничем не выдавая то, как внутри натужно щелкает тумблер, отпускающий натяжение тончайших душевных струн внутри. — Начни с одного. Ему нравится, когда всего много сразу, но не сейчас. Сейчас н-нельзя, не готов. Но можно сразу до костяшек, плавно. Ты п-почувствуешь, когда, он тебя потянет. Сам. И всё их внимание, Мирино — нейтрально пристальное, Маги — отчаянно ждущее, требующее, жаждущее сосредотачивается на Денисе так, что, в целом, можно быть абсолютно уверенным в своих силах. Блять, Денис хер его вообще знает, как оно там и что потянет, но тянет у него самого — в яйцах и так сильно, что глаза чуть не закатываются от этих блядских слов, которые вырываются изо рта Миры и проникают прямиком не то в мозг, в самую глубину, в мозжечок, не то в пах. И это только от слов. Это вообще еще не касаясь зрелища, которое предстаёт всё теми же Мириными стараниями. Господь, Аллах и вообще все боги этого блядского мира… Если бы он хоть раз в жизни мог представить, как вот тот самый несгибаемый Коллапс, рвущий всю про сцену Магнус и в то же время стеснительный на всех медийках мальчишка может быть таким… Наверное, не перешел бы в эту команду вообще с точки зрения инстинкта самосохранения. Точнее — сохранения собственной психики. Но теперь это всё… Всё, блять, вот это принадлежит ему. Пусть не одному — но от этого не то, что не хуже, а, кажется, только ярче, потому что они еще даже не подошли к как таковому сексу, но Дэн уже может смело сказать — это, черт возьми, самое яркое, что было в жизни. А еще он понимает, что тот удивительный человек, что сейчас удерживает Магу настолько раскрытым, что видно вообще всё, каждую клеточку нежной кожи, каждое сокращение мышц в ответ на исчезающее давление, ювелирно издевается над двумя сразу. И он хочет в этом его поддержать. Потому что тоже хочет это увидеть. Увидеть, как Мага, и без того скулящий и змеей извивающийся под и х прикосновениями, будет терять сознание от возбуждения и наслаждения одновременно. Смазка не капает на пальцы — она льется прямо туда. На раскрытую до предела промежность, сжимающиеся судорожно мышцы, растекаясь еще шире под завороженно оглаживающими тугой вход, аккуратный шов, уходящий вверх, всё то, к чему вообще прикасается впервые, шершавыми подушечками, пока в тот момент, когда Мага набирает еще больше воздуха в лёгкие один, как и описывал Мира, указательный палец проскальзывает внутрь — плавным, но уверенным толчком до самого основания. Мага не разочаровывает: стонет звонко и громко, на грани между разрывающей жалобностью и бешеным удовлетворением. Звучит, как выпущенная стрела — коротко и ярко. В пояснице ломается под немыслимым углом, словно выдраться пытается из удерживающих его рук, или хотя бы просто глубже насадиться, ярче почувствовать, сильнее и больше. Денис делает всё… Идеально. Этого никто ему не говорит, но прохладная смазка, льющаяся на разгоряченную кожу, и контраст — обжигающие пальцы, — то, что уже заставляет шипеть, а всего одно короткое движение… Пиздец, просто пиздец. Но Мира до обидного прав. Ему одновременно мучительно, изводяще недостаточно, мало, мало, пиздец, как мало, и даже он чувствует, насколько сейчас в нём тесно, насколько плотно мышцы стискиваются вокруг шершавых костяшек, то ли намеренно — чтобы не выпустить из себя, то ли рефлекторно. Ему не нужно привыкать и осваиваться — эти чувства привычны. И ему хочется, ужасно, сука, хочется каким-то чудом божьим раскрыться самостоятельно достаточно, просто чтобы его уже трахнули, но это просто и обидно невозможно физически. Поэтому приходится так — метаться, сжиматься и скулить протяжно от того, что ему не позволяют дернуться, потому что у Миры, блядь, руки худые, но жёсткие и сильные, когда не нужно. Он… Умирает. Вот прямо сейчас, кажется, умирает, и рыдать почти готов от того, как хорошо чувствовать себя хоть как-то заполненным, обласканным, центром внимания, между вот этим и двумя людьми, а это всего лишь… Всего лишь какая-то стадия, ебучий этап. И всё это безумство, абсолютно лишённое хоть одной ноты негативной, капли страха, боли, неудовлетворения какого, упаси господи, — в горящих, душу выжигающих буквально не то мольбой, не то требованием глазах, которые Сигитова сверлят. — Блять… Блять, Дэн, пожалуйста, пожалуйста, ещё… Иди сюда, ко мне… Добавь… Добавь второй, сука, прошу… — звучит протяжно, и руки тянутся, чтобы дёрнуть Дениса за футболку ближе, потому что нужен, нужен совсем рядом. Но громкому и сбивчивому голосу вторит другой. Одно короткое, ровное, не несущее ни просьб, ни угроз, но звучащее безапелляционно и почти хищнически: — Нет. Жди, пока расслабится. За всхлипами и сбивчивым стоном Маги это почти неслышно, но в тот же самый момент, когда прямо на Мириных глазах чужой палец проскальзывает в плотно сжимающихся мышцах, он сам выдыхает низко и шумно. С ним будто бы происходит… Что-то. Словно на уровне бешеной, сумасшедшей эмпатии он чувствует, словно всё это делает он сам, или с ним, не важно даже толком, но в любом случае — это отзывается во всём теле так, что собственный член дёргается, а маска сдержанности трескается совсем немного — вуалью, тонкой сеточкой проявляется что-то жгучее, пристальное иначе, чем просто ради контроля, по-хорошему тёмное, заворожённое. Пиздец, ему нравится. Ему нравится видеть, как с его парнем делают все эти вещи, ему нравится управлять этим. Благо, хвалёной сдержанности и холодности хватает на то, чтобы… Просто продолжать. — Поверни. П-поверни ладонь, — он на мгновение разжимает пальцы под коленом Халилова, чтобы просто показать, что имеет в виду: тыльной стороной вниз; и перехватывает его удобнее, ещё чуть потягивая бёдра в стороны. — И чуть с-согни, прижми к стенке. Глубже. П-почувствуешь, где простата. Он с-с ума сойдёт, так просить будет, оглохнем. Речь даже у него начинает сбиваться, но на это сейчас — звонко похуй, никакие комплексы Мире не мешают абсолютно уже давно. Самое удивительное, что Дэн тоже… чувствует этот момент. На уровне какой-то сумасшедшей эмпатии, которая у них троих, когда оказываются в радиусе прямой видимости друг друга, как будто выкручивается тумблером поворотным на максимум, даже не глядя, просто по какой-то вибрации в воздухе чувствует, как по чужой непробиваемой броне идут трещины, из-под которых выходит какой-то… жар, будто там, внутри, на самом деле жерло вулкана. Но обращать на это внимание сознательно нет никакого… ни желания, ни возможности. Потом — обязательно. Потом он сам уделит полное внимание, проковыряется, пробьется в эти трещины и нырнет рыбкой в кратер, познавая все его самые дальние закоулки и даже не замечая, что кипит в лаве, потому что как сейф — несгораемый, только не сейф, а просто Денис Сигитов. Но сейчас… Сейчас всё и сознательное, и почти всё бессознательное концентрируется на одном единственном человеке. И на том, что можно делать с ним дальше, как чувствуют руки, тело… и как говорит куда-то прямо в мозг голос, становящийся как будто всё ближе и ближе. Потому что хочет это увидеть. Хочет услышать и почувствовать, как Мага будет сходить с ума и умолять до заложенных ушей. И ради этого даже готов притормозить себя, как бы сложно это ни было, когда это ощущается почти как закушенные удила у коня, которого останавливают вставшим на дыбы. Вывернуть руку венками на запястье вверх. согнуть тот самый палец, который сейчас отдаёт во все тело, и самое главное — в одну конкретную точку всю обжигающую пульсацию, которая его окружает, уже даже не позволяя заметить, что пятно на брюках становится больше почти с каждым таким сокращением, и… одновременно и заботливо мягким, но в то же время искренне любопытствующим движением надавить, круговыми движениями массируя переднюю стенку до тех пор, пока не нащупывает… действительно не нащупывает что-то более плотное, тут же вскидывая взгляд вверх в нетерпеливом ожидании ответной реакции. Одного этого прикосновения достаточно для того, чтобы Халилов всхрипнул сорвано и почти задохнулся собственным стоном. Хорошо, хорошо, слишком, блядь, хорошо. Может быть… Да не может быть, а точно: дело в чём-то большем, чем простая физиология. Да, десять тысяч раз — да, он чувствительный до ужаса, до дрожи, это как прокаченный скилл, что-то, что удаётся развить, что ему просто доступно по дефолту, и что-то, что в нём открывается сейчас особенно ярко. И да, одного точного жеста достаточно, чтобы перед глазами не прояснилось, но посветлело так, что почти до слепоты, но… Это он. Денис. И его разъебывающий каждый раз, даже в такой ситуации, в таком положении нетерпеливый, господи, боже, любопытный, ищущий взгляд, и его тепло, и всё, что он делает впервые. А ещё Мира, звучащий прямо над головой. Практически над ухом выдыхающий влажно и шумно. Маге не нужно смотреть, чтобы знать, что прямо сейчас его зрачки расширяются и радужку топят, хотя всё это никак не касается его самого. Задумываться о причинах, поводах, о том, что там, в чужой голове происходит, сил нет. Мага просто чувствует, как его… Отдают, как его берут, к нему прислушиваются сразу двое, с каждым вздохом следят, пытаясь выжать максимум, вышибить все остатки воздуха из лёгких, и это, блядь, получается. Получается так, что он, кажется, скоро сломает себе позвоночник или Мире рёбра: так сильно выгибается, так врезается затылком в хрупкие косточки позади себя, срываясь на протяжный стон. Специально или нет, но на его коленях ослабляют хватку, и он может просто вцепиться в удерживающие его с боков бёдра, чтобы податься навстречу резко и размашисто, попытаться взять ещё больше, прочувствовать ярче. Протяжный, громкий, бесконтрольный, почти жалобный, требовательный, действительно оглушающий скулёж как начинается на высоких нотах, так и длится, срываясь только на мокрые всхлипы. Мага весь — расхристанный, распятый почти, задыхающийся, только взгляд, поглощающе чёрный, полыхающий от этой жадности от лица Дениса не отводит ни на секунду. Хочет, чтобы он видел, что с ним делает, как на него действует, что… Что значит, как бы до странного глубоко это не звучало в такой ситуации. — Сильнее… П-пожалуйста, Дэн, блять, сильнее, ещё, ещё, дай… Ну пожалуйста, блять, я… Что хотите, как хотите, просто сильнее… Кажется, он готов уже сейчас разрыдаться от недостаточности и яркости, которая смешивается в нечто разрывающее и голову, и тело. И стонет особенно отчаянно, умоляюще, когда слышит над собой насмешливое, топкое, полное нечеловеческой какой-то удовлетворённости, граничащей с тем восхищением, которое Мира умеет своим странным, удивительным образом выражать: — Пока не п-перешёл на угрозы, всё нормально. Продолжай, можно. Добавь ещё один. Видишь, как ему н а д о? Нравится? И это — даже не праздный вопрос. Мира не задаёт праздных вопросов. Просто… Предлагает высказаться, если вдруг захочется, получится, потому что знает: Маге понравится это слышать. И тут нужно отвечать без вариантов. Несмотря на то, что Денис к такому… вообще не привык. Это у Миры какой-то прокачанный скилл, возведенный в абсолют — говорить о сексе, причем вроде бы так невозмутимо и просто, буднично, но при этом такими словами, что яйца куда-то в брюшную полость уходят, а член течет, как последняя сука. У него такого даже близко нет. Всю сознательную жизнь, в которой присутствовал хоть какой-то интим привык больше четенько, по-пацански делом показывать, а не языком трепать. Но тут… тут вообще не про трепать попусту. Будто Колпаков ему сейчас глаза на мир заново открывает — и на то, как можно свести с ума человека, даже не прикасаясь к нему, и хер знает, про кого это даже в большей степени — про Магу или про него самого. И пусть это непривычно, пусть не умеет говорить красиво, и вообще язык не то заплетается, не то просто пересыхает намертво и к нёбу приклеивается, всё равно это пусть неуклюже, но абсолютно искренне высыпается одним сплошным потоком, будто в оно нереально длинное слово: — Нравится, блять, пиздец как нравится, даже представить не мог, что таким может быть… Клянусь, еще чуть-чуть и крышей тронусь или в трусы обкончаюсь, Мага, ты такой, вы такие, сука… И вот это «вы», буквально мельком вылетающее, такое… Такое красноречивое. Когда вроде бы всё внимание обоих сейчас — к одному человеку, на нем пересекается, к нему приковано, в него вцеплено лапками паучьими, но всё равно… Всё равно их здесь трое. И очень, очень немалая роль в этом схождении с ума играет именно тот серый кардинал, что остается почти за кадром — точнее, за спиной расхристанного, раскрытого, растянутого буквально во всех смыслах Халилова, но оттуда, из-за этого кадра практически разыгрывающий ими свою собственную пьесу, которой с наслаждением любуется, как удовлетворенный своим творчеством режиссёр. Дважды просить не нужно — смазки более чем достаточно, с лихвой течёт между ягодиц даже на простынь, а из того, насколько жадно пульсируют мышцы, можно вообще не сомневаться в том, что… готов. Как там говорил Мира? Сам тянуть начнет? Именно это он сейчас и делает. Как будто с каждой этой пульсацией пытается втянуть в себя руку еще глубже, требуя больше, не желая выпускать, отпускать, буквально присваивая себе его палец, которого ничтожно мало. И к которому наконец присоединяется еще один. Кружит недолго вокруг, предупреждая и дразня одновременно, выбирает момент, когда его и не будут ждать и уже завоют требовательно в его нехватке… И одним уверенным движением проталкивает его к первому, сходу сгибая и вдавливаясь сразу двумя шершавыми подушечками в набухающую под пальцами простату. Мага полустон-полукрик выталкивает из лёгких отчаянно-обречённый, ноющий. Короткий, грязный, но именно от него звучащий не как ругательство. — С-сука, Дэн, Дэн… Дени-ис… Ему плохо. Ему хорошо. Ему… Господи, блять, если он ещё какое-то время позволял себе думать, что знает глубину собственной жадности, то он, нахер, ошибался, потому что вот теперь её границы начинают хоть как-то проявляться. Кажется, он становится более… Заполненным. Кажется, ему должно становиться легче, всё это должно приносить эйфорическое чувство цельности какой-то, но нихера. Нет. Нет, нет и нет: пальцев в нём два, не один теперь, а острое ощущение недостаточности, заставляющее разгрызать губы в кровь и перемешивать всхрипы со вскриками и стонами, с несдержанными попытками толкнуться неловко вперёд, насадиться на пальцы плотнее как будто бы становится хуже в лучшем смысле слова. Сильнее. Оглушительнее. Всё это… Подчеркивает ещё ярче, насколько ему мало. Противоестественно мало. Почти неразумно. Он тянется тяжко, физически, без эмоциональной оценки — чужим пальцам даже двигаться в нём не так легко поначалу, потому что он безумно узкий, и… Да, Денис делает всё идеально. Выбирает лучший момент просто интуитивно, благодаря ли Мире, тому, что так старается нахрен свести его с ума, заботится или прислушивается безумно внимательно и чутко — он просто прекрасен. И слова, эти его слова, такие другие, такие иные, может быть, не ловкие и точные, как у Миры, но искренние, прожигающие душу напалмом попадают точно в цель. Пока Мира вздыхает шумнее и ноздри раздувает хищно, за собой этого даже не замечая, на простреливающем «нас», Мага задыхается и беспомощно жмурится от ярких вспышек, прорезающих не пах даже — сразу мозг на коротком «таким может быть». Это какой-то грязный, отвратительный кинк на то, чтобы о нём говорили так, в третьем лице, или что-то ещё, хуй его знает, что именно, но так похуй. И всё равно всего этого мало. Мало до слёз, до несдержанного мучительного стона. Маге даже представить страшно, осознать, насколько действительно он чокнутый. Но это не важно. Сейчас — не важно, потому что Мира крепко держит его за бёдра и говорит все эти слова, а Денис смотрит так, словно и на секунду не может перестать бесконечно восхищаться, и, боже блядский, трахает его пальцами. Никаких мыслей о собственной ненормальности не может возникнуть здесь. Он забывается. Сам себя не слышит, мечется, вьётся коброй, вроде бы, ноет несдержанно, и не понимает, совсем ничего не понимает, когда чувствует, что на одном его колене хватка разжимается совсем. Только фокусируется на лице Дениса, сейчас, блять, таком красивом во всех возможных смыслах, именно для него, для Маги, красивом, нужном, и притихает автоматически, чтобы разобрать голос. — Держи сам. По Мириным словам, за Мириным голосом — всё, что угодно. Не нужны никакие «иначе…» и «если ты…», чтобы понимать, что это — ему, не Денису, и слушаться. Просто слушаться, не спрашивая, почему, вцепляться в собственную кожу до красных пятен. Он прекрасно чувствует, как прохладная до сих пор ладонь по разгорячённому, влажному уже бедру соскальзывает ниже. И даже затихает, блядь, потому что внезапно осознаёт, зачем, а от этого в нём никаких сил на стоны и скулёж не остается — это нужно продышать, осознать, принять, чтобы не ебнуться раньше времени. Ебнуться никак нельзя — рано, ужасно рано, безумно рано, и остаётся только надеяться, что он не будет терять себя так страшно каждый раз, как в первый, просто потому что сейчас эмоции новые, непривычные хлещут через край. Он видит, как Мира сминает нежную кожу и оттягивает её в сторону. Не ради чего-то — просто потому что хочет коснуться. И скользит ещё ниже, буквально на мгновение ловко перехватывая, останавливая пальцы Дениса, вынуждая оставлять их внутри. Денис ведь хотел и видеть, и растягивать? Это, а ещё — и собственное желание, и понимание, что каждое его, Миры, действие работает… Блядь, на результат, если его результат — это два доведённых до изнеможения мозга, становится причиной того, что Мира тянется вперёд, не то командует, не то поясняет коротко и хрипло, обводя на пробу уже покрасневшие края входа вокруг чужих костяшек: — Вдвоём. Выгибает запястье и буквально вкладывает ладонь в раскрытую — Дениса, опускает её сверху, вымазанными в смазке, текущей по промежности, пальцами наглядно прижимается к чужим. — И п-постарайся всё-таки не обкончаться. Подумай о том, что растягиваешь его задницу для себя. Потеряешь много, а осталось всего ничего. Конечно, он знает, что не делает лучше. Но ему и не нужно: он без того уверен во всех участниках. А ещё это абсолютно не мешает прорваться широкой ухмылке, когда пальцы вслед за чужими аккуратно, бережно, но неостановимо совершенно толкаются внутрь вслед за чужими. — Ты думаешь, он вообще упадёт, даже если обкончаюсь? И это не какое-то преувеличение возможностей или чрезмерная юношеская гордыня, нет. Это чистая правда, в которой Денис оценивает свои возможности максимально объективно. Вначале он даже хочет выразиться более скромно, что-то про «думаешь, он не встанет еще раз?», но нет, вот это как раз будет неискренне. Потому что… Потому что когда у тебя от возбуждения не только гудят яйца, но и кипят мозги, даже если эти яйца временно подопустеют, котелок плавленый мозг спустит в них практически за несколько секунд — раньше, чем успокоятся последние отголоски судорог оргазма. Прогнозируемо сумасшедшего по своей силе оргазма. Это всё противозаконно. Вообще всё, что, блядь, делает Мира — противозаконно. Мага — понятно, вопросов нет, это просто божество из какой-то другой вселенной, но то, что делает Колпаков… Хер бы с ними, с промокшими насквозь штанами, как будто уже два раза в них кончил, а не просто течет как последняя сука от каждого слова одного и стона второго. Но тут он… просто, кажется, забывает как дышать, шевелиться и вообще как бы то ни было обозначать, что вообще еще жив, а не потерял сознание прямо так, с открытыми глазами и пальцами в чужой заднице. Пальцами, которые теперь отчетливо ощущают соприкосновение с другими. Которые, сука, тоже внутри этой блядской задницы. Наверное, единственный признак жизни, который он всё еще подает — это взгляд. Взгляд, не потерявшийся в пространстве и выпавший из него напрочь, а наоборот — сфокусированный до предела в одной единственной точке, там, на растянутых вокруг сразу двух рук мышцах, отчаянно пульсирующих и пытающихся втянуть их еще глубже. Это настолько… извращенно и идеально одновременно, что дыхание не просто само по себе перехватывает, а просто, кажется, страшно вдохнуть, чтобы не спугнуть картинку. Единственное, что во всем этом замершем наваждении сейчас… не то, что можно себе позволить, а то, что происходит на каком-то автоматизме бессознательном — пальцы внутри приходят в движение, но не для того, чтобы снова надавить на какую-то нужную точку, а чтобы… переплестись с чужими, как если бы, блять, в какой-то ванильной фантазии держались за руки, только… Совсем не в то время и не в том месте. И не таким образом. Но выходит, как выходит, и это — идеально правильно для них. Сложно, конечно, по-настоящему взяться за руки в такой ситуации, и слава богу, но самое… Дикое, что Мага чувствует это движение. Чувствует — и всхлипывает от него бессильно и почти ошарашенно, пропуская за неимением возможности прислушиваться его короткое фырканье и не менее язвительное «Эффект будет не тот», адресованное, очевидно, Денису. Вся концентрация уходит на то, чтобы всеми силами пытаться сильнее вжаться в Миру, как в нерушимую стенку, на которую удаётся опереться спиной, и сжаться на этих грёбанных пальцах теснее, почти не контролируя себя, пока с губ срывается совсем невнятное, сорванное, полубезумное: — Да вы… Блять, вы совсем… И это не жалоба в полном смысле слова — разве что в том, что Халилов спешно прощается с остатками разума и бессильно жмурится, потому что видеть это практически невыносимо. Грёбанный пиздец, блядь, они… Их двое. Вместе. И всё это, правда, происходит с ним. И ему нравится. Нравится, нравится, нравится так, что сил не остаётся уже ни на просьбы, ни на бессвязную ругань — только на мокрые стоны, которые вырываются несмотря даже на то, что Мира, долбаный садист, то намеренно игнорирует комок чувствительных клеток глубоко внутри него, не позволяя прикасаться к нему и Денису, то надавливает, точно рассчитывая силы и выбивая вскрики с каждым толчком. Мага теряется во времени и пространстве. По-другому не выходит: Мира буквально одержим тем, чтобы растянуть его тщательно, не оставить и шанса даже самой тонкой нотке дискомфорта. И это всё ещё остаётся отчасти… Чем-то, что должно показать Денису, как с ним обращаться. Чувствуется так, а в чём конкретно выражается, если не в словах, которых сейчас на удивление не звучит, не объяснить ни за что. И только в тот момент, когда Мира решает, что всего достаточно, когда голос оказывается почти сорван, Мага неожиданно понимает: он всё ещё способен дышать. Даже несмотря на то, что руки исчезают — все, вообще все, любые прикосновения, оставляя за собой мучительную, рвущую на части и требующую заполнения пустоту. Прохладные пальцы тянут его за подбородок. Мира в глаза, всякий смысл потерявшие, заглядывает почти изучающе, скальпельно, и Мага скулит в ответ, глядя влажно и требовательно. Он почему-то думает — вот уже сейчас, вот сейчас ему дадут всё, что ему нужно, но вместо этого он только слышит: — Если хочешь, чтобы тебя т-трахнули, Денису надо помочь. В чёрных глазах карусель эмоций сменяется: от непонимания и растерянности к осознанию, что нет, не сейчас, блядь, ещё не сейчас. Он такой… Жадный, требующий, поглощённый одними сплошными эмоциями, искренний нараспашку в своих желаниях, в своей нужде. И Мира усмехается этому, но его усмешка, пусть и жёсткая, остаётся особенной — в ней нет ни грамма негативной подоплёки. — Я хочу, чтобы ты р-раздел его. Тебе ведь нужно? Покажи ему, как тебе нужно. Мира звучит максимально ясно, чётко, так, чтобы захлебывающийся в ощущениях Мага смог разобрать и беспорядочно кивнуть сразу несколько раз подряд, словно пытаясь убедить. И это даже забавно, потому что взгляд Колпакова в конечном счёте всё равно упирается в Дениса. Он сталкивает их вместе. Целенаправленно, снова, потому что не видит смысла даже пытаться бороться за какие-то там первые места. И потому, что это и м надо друг друга изучить, для них это впервые. А ещё, кажется, потому, что и сам… Хочет это видеть. Лицо Маги светлеет. Он кивает заторможенно и мягко растекается, позволяя себе наконец-то хотя бы попробовать свести бёдра. Нелегко: всё безумно чувствительное, он сам — мокрый настолько, что слышатся ужасно пошлые, влажные звуки, и в голове — вата, полная раскоординация, но даже в таком положении сохраняется фокус на самом важном, на вот этих людях, и движется он не нелепо — ловко, плавно, как кошка, разве что вздрагивая, когда тело реагирует на контакт растёртой кожи с тканью. Садится. Ориентируется практически мгновенно, потому что знаетНа Дениса смотрит, а там… Всё. Там такие глаза, как будто в эту конкретную секунду для Маги не существует в мире больше никого и ничего. — Иди сюда, — срывается хрипло, пока дрожащие пальцы в его бёдра цепляются, к себе тянут, чтобы приподнялся на коленях, чтобы ближе, ещё ближе. Маге нужно. Нужно контакта кожи с кожей точно так же сильно, как быть заполненным, и вот сейчас он был этого лишён, а теперь — дали, разрешили, велели, направили. Всё, абсолютно всё перестаёт значение иметь. За завязки штанов дёргает бессмысленно и почти отчаянно, разве что немного сдирая их вниз, за край футболки ухватывает, тянет быстро и порывисто, но не выдерживает — руки так и остаются где-то на уровне чужой груди вместе с тканью, вместо чего-то конструктивного прижимается лицом, щекой, влажным лбом, губами к обнажающемуся животу, вдыхает оглушительно шумно запах, трётся, языком по коже мажет широко и мокро, прикусывает её хаотически, сметает собой буквально. Делает то, что и велят: показывает, как ему нужно, кажется, исключительно фоново пытаясь хоть как-то мешающую вещь стянуть. — Не могу, блять, не могу, как нужен… Дэн, ты… Дай, сними… Вся картинка смешивается и плывёт, будто процессор не успевает переваривать объем вводных данных. Вот ещё только что он осознавал, что это действительно не жалоба, а скорее такой своеобразный комплимент, насколько это вообще возможно в состоянии полного несознанния Маги, а вот его, Дениса, уже касаются руки — и не просто касаются, а требовательно дёргают, тянут всё, что под них попадается, не обращая внимания и не скрывая ту дрожь, которой треморит не только пальцы, но и, кажется, вообще всё тело. Господи, как же можно так хотеть… Нет, это не значит, что он хочет меньше, но это… Это же сумасшествие. Самое прекрасное в мире сумасшествие, на которое Сигитов готов смотреть вечно. И не только смотреть, но и принимать в нём непосредственное участие. Его буквально сносит этой волной, снова и снова вынуждая хватать ртом отчаянно недостаточный воздух и тратить драгоценное время на то, чтобы хотя бы немного собрать себя обратно в кучу и хотя бы осознать положение в пространстве, которое отчаянно необходимо, чтобы что-то делать дальше. Ладно, похуй, в конце концов — он тоже может в какой-то мере… Расслабиться? Переложить ответственность? И просто делать так, как рвется тело, а не какой-то здравый смысл. Потому что рядом, совсем близко есть тот, кто проконтролирует. Кто тормознет и осадит, если что-то пойдёт не так. А пока можно действительно подчиниться каким-то внутренним животным порывам, пусть и выглядящим гораздо более сдержанно, чем у Маги, уже сорвавшего голос и вымаливающего этими словами с характерной, пиздец какой сексуальной охриплостью, и… И дернуть край футболки вверх, на второй космической буквально стаскивая ее через голову и отбрасывая куда-то в сторону, на пол, похуй, а следом за ним — резинку штанов вместе с бельем вниз, чувствуя, как мокрая и липкая от смазки ткань скользит сначала по паху, потом по бедрам, и наконец по голеням, оставляя на коже прозрачные влажные следы, на которые сейчас ровно настолько же бриллиантово похуй. Лишь бы… скорее. Ближе, больше, еще больше ощутить на себе всю эту отчаянную жажду настолько близко, насколько это вообще технически возможно. — Сейчас, иду, блять, иди сюда, только если меня. если я слишком быстро… прости, пиздец, не могу больше… За их спинами раздаётся сдержанная усмешка. Не театральная, не такая, чтобы точно была услышана и оценена, нет. Это просто Мира не удерживает в себе какие-то… Неконкретные эмоции и роняет беззлобное, не требующее ответа даже или оценки: — Б-бог простит, Дэн. А мы как-нибудь разберёмся. Просто потому что негоже переживать о таких вещах в такой ситуации. Мира наблюдает за слепляющимся друг с другом комком эмоций отстранённо, но… Он бы соврал, если бы сказал, что делает это без удовольствия. Есть что-то не просто возбуждающее, а красивое в том, как эти двое существуют. Но Денис абсолютно прав: Мира всё равно здесь, Мира контролирует ситуацию, Мира не даст ничему пойти не так, а всему, чему нужно, именно что даст пойти так, как будет лучше для всех. Поэтому он не отказывает себе ни в чём. Ни в том, чтобы обежать два — два, не одно — обнажённых и попросту красивых тела взглядом, ещё раз с любопытством заглядывая в себя и перебирая целый набор противоречивых чувств, которые эта картина вызывает. Ни в том, чтобы плавно и размеренно сбросить футболку, в которой ему становится душно. Ни в том, чтобы демонстративно освободить больше места, и обозначить это, едва касаясь Маги — влажной кожи на его загривке, так, что только этого жеста достаточно, и он вполне понятен им обоим. Он мог бы чувствовать себя внезапно забытым из-за того, как сильно эти двое стремятся не то, что вжаться — врасти друг в друга. Но его крепко удерживает то, что он выстраивает в себе сам: они без него не обойдутся, Маге это нужно, а то, как это происходит и в какой момент, Мира выбирает сам, по-прежнему держа всё в своих руках. И это пока что, только пока достаточно. Достаточно, как минимум, для того, чтобы спокойно, внимательно наблюдать, как Мага весь пытается обвиться вокруг обнажённого Дениса. Он… Он дорывается. Это сквозит в каждом жесте. В том, как жадно ладони загребают золотящуюся в полумраке кожу, как он целует, прикусывает всё, до чего только умудряется дотянуться даже в то время, как Денис пытается сделать самую разумную вещь — дорвать с себя до конца все вещи наконец-то. И теперь — всё, теперь нет ни одной грёбанной причины для того, чтобы это с ними не случилось, можно… Всё. Кажется, ему уже почти без разницы, как. Лишь бы близко, настолько близко, насколько физически возможно, лишь бы забрать себе столько, сколько получится. Но всё равно… Это какое-то требование тела, которое невозможно перевести на человеческий язык до конца, но ему надо самому. Надо показать, взять, всего себя отдать, сейчас — вот конкретно этому человеку, не только узнать, но и дать понять, как ему теперь будет с ним. Или, может быть, это просто кипящие при адской температуре гормоны в крови подхлестывают сумасшедшую жадность. Так или иначе… Руки сами выше тянутся, Мага сам весь вытягивается, приподнимаясь, чтобы обвить шею, привлечь к себе, лбом ко лбу, глаза в глаза, с одним дыханием на двоих, тесно и крепко. И… Не то, чтобы оголтело требует или совсем некрасиво настаивает — как минимум, по своим меркам, которые не подходят под нормальную, прости, господи, адекватную точку зрения, но тянет его не просто за собой, на себя, чтобы выстелиться под ним, а наоборот — чтобы уронить чужую спину на перемятые и скомканные простыни, стиснуть бока коленями, рёбрами к рёбрам прижаться, мокро и скользко — бёдрами к чужому паху, проехаться задницей по члену со сбитым и хриплым стоном. — Хочу… Хочу так, сам, тебя… Можно же?.. Зачем спрашивать, если и так буквально присваивает, собой сносит, как бушующей стихией — отдельный вопрос. И всё равно как будто хочет убедиться в том, что ему… Правда можно. Даже несмотря на то, что следом без перерывов, одним потоком, выкручивая бёдра и подставляясь, продолжает: — Помоги только… Направь, блять, сам сдохну сейчас, хочу, пиздец… Похоже, у Сигитова с Магой одна проблема на двоих. Они оба не в состоянии до конца называть вещи своими именами. Все вот эти оборванные слова, превращающиеся в своей сути в какие-то междометия… Нет, тут, конечно, дело не только в неумении, но и во многом в отсутствии самоконтроля, который позволил бы управлять своим языком более чётко, но совершенно точно, ни одному из них не удастся не то что превзойти, но даже близко догнать то совершенное владение языком в подобных ситуациях, которое демонстрирует Мира. Без всяких ироний о том, что русский даже номинально не его родной язык. Но так или иначе, даже этих отрывочных фраз достаточно для того, чтобы у Дэна окончательно заезжали шарики за ролики. Сознание будто само начинает дорисовывать нужные слова, а уже от них в сочетании с этой смывающей цунами жадностью, всё что находится ниже пупка буквально перемалывает огромной раскалённой мясорубкой. Направь свой член в меня, господи, нет, хорошо, что Мага не в состоянии это сформулировать вслух, иначе он бы сейчас сам, даже раньше него потерял сознание. Одна единственная мысль в голове промелькивает в самый последний момент — но. почему-то так и не обретает словесного выражения. Лишь короткий взгляд в сторону Миры, который вряд ли в состоянии донести то, о чем хочется спросить, но… Наверное, они бы подумали и позаботились, если бы были какие-то четкие пожелания по этому поводу? И на постели валялась не только бутылка смазки? И Мира бы не допустил его до этого тела, до этой близости, не обеспечив блядским квадратиком из фольги? А раз так… Пальцы проскальзывают между оседлавших сверху бедер, зачем-то лишний раз убеждаясь в том, что смазки столько, что те встречаются с характерным хлюпающим звуком, а следом… Следом накрывают свою собственную, едва ли не впервые за весь сексуальный опыт не облаченную в резинку плоть и… направляют. Просто направляют в нужную сторону, но не пытаются ввести — наоборот, исчезают полностью, чтобы оказаться на широко развернутых плечах… и надавить вниз. — Только… Блять, прости, если не смогу… Сука… Мага всё равно не настолько хрупкий, чтобы одного давления на плечах хватило для его тотального обезоруживания, когда мозг процарапывает вот это короткое, извиняющееся, жалобное. Ему… Не нравится так, не нравится, что второй раз подряд вместо того, чтобы, как бы это эгоцентрично ни звучало, думать только о себе, о своём удовольствии и о нём, о них, Денис пытается в чём-то там оправдаться. Только сложно, охренительно сложно сосредоточиться и сформулировать хоть что-то, когда чувствуешь, как головка члена прижимается, блять, плотно к пульсирующему, требующему заполненности входу, и все мысли сводятся к тому, что ему достаточно сделать ровно одно чёртово движение. Он тянет совсем немного, сам себя доводит, бёдрами ведёт из стороны в сторону, притираясь крепче и инстинктивно бросает взгляд в сторону, на Миру, который отыскивается совсем рядом. Но смотреть уже, в общем-то, не нужно ни с каким особым выражением в глазах — он сам руку протягивает на встречу. Пальцы вихры в кулаке без боли, но твёрдо сжимают, чуть оттягивают. Не то ласка такая, не то просто нечто, что должно самую каплю заземлить и отвлечь от всех лишних мыслей. И вот сейчас Мира на удивление не язвит, хотя звучит всё так же завораживающе и вязко: — Да р-расслабься ты. Нет никакого смогу, не смогу. П-посмотри на него, ему нужен ты и твой член внутри, а не ебля по т-таймеру. Вторая рука Миры, на коленях сидящего рядом с ними расслабленно, опускается на взмокший Магин загривок. Кожу перебирает, одними прикосновениями её подмораживая, словно он — и правда, долбаная Снежная Королева. И соскальзывает на поясницу, поддавливая. — Давай, Маг. Можно. Мага не то взрыкивает, не то скулит совсем жалко. Словно последняя ниточка самообладания, струнка какая-то особенно тонкая внутри надрывается и хлещет по нервам со всей своей натянутой напряженности. И тогда это просто происходит. Тело само вспоминает, как надо, как правильно, как будет лучше всего. Бёдра расслабляются автоматически ровно так, как нужно, руки, по обе стороны от Дениса расставленные, помогают толкнуться, двинуться назад и идеально, точно, чётко насадиться на член одним протяжным, слитным движением. Глухой, мокрый, хлюпающий звук различить невозможно — его из пространства вытесняет напрочь сумасшедший по звонкости стон, вскрик, с которым Мага сжимается до искр из глаз, наконец-то, наконец-то, блять, получая то, чего так долго хотел. Не теоретического секса, нет — получая Дениса, получая холодные прикосновения Миры, который давит на него сверху, вынуждая вжиматься в чужой пах ещё теснее, сверх физических возможностей буквально. И даже если это ещё не всё в том самом глубоком смысле, который задаёт его жадность, то всё равно практически идеально. Из глаз почти влага брызжет, Мага вытягивается струной, пальцы сжимает на боках, на рёбрах Дениса, вжимается в грудную клетку лбом так, как будто проломить её пытается, зубы стискивает на нежной коже, пытаясь разом все ощущения впитать перед тем, как неминуемо сорвётся на бешеный темп. И между этими прикосновениями смазанными вышептывает, выстилает дыханием по коже хрипло первое, что идёт на ум и настойчиво просится с языка: — Охуенный, блять, Дэн… Такой охуенный, такой, сука, идеальный, во мне, внутри… Нет, ладно, возможно Денис всё же был отчасти неправ и с словесным самовыражением большие проблемы здесь только у него. Да, он оправдывается, потому что… да потому что чувствует себя во всем этом пятнадцатилетним мальчишкой — девственником, которому внезапно согласилась дать мисс Новосибирск… ну или кто-нибудь там еще. Хотя, смотря на Магу — минимум мисс Вселенная. И он реально, как этот самый мальчишка, боится… обосраться. Это такое противоречивое состояние, когда самому хорошо настолько, что вот еще немного — и темнота перед глазами не развеется вообще, но всё равно чужое удовольствие важнее, и это, пожалуй, единственное, что… Что, блять, позволяет не обкончаться сразу же, едва тугая, обжигающе горячая, жадно пульсирующая и невыносимо скользкая от изобилия смазки плоть плотно охватывает его член сразу — и до самого основания, когда уже чужие руки, а не его собственные додавливают на плечи сверху, вынуждая насаживаться до конца. — Блять, Мага, ты… сука, зачем, такой… Такой, пиздец… Кажется, членораздельной — не то, чтобы сильно содержательной, но хотя бы просто членораздельной речи становится все меньше и меньше. Да и какая к черту разница, если ответ он скорее всего все равно не услышал бы, что бы ни сказал — в ушах звенит так оглушительно, что зрачки вот вот прорвет роговицу или как там вообще все это устроено. Руки, те самые, что накрывали плечи, соскальзывают чуть ниже — на дыбом стоящие лопатки, взмокшие от напряженного возбуждения и теперь уже точно бесконтрольно дергают на себя. И похуй, что Мага хотел что-то там сам, может быть даже контролировать, может покрасоваться, может еще что-то… нет, ему нужно ближе, сейчас — максимально близко, чтобы вообще поверить в то, что всё это — реальность, а не какой-то сумасшедший мокрый сон, после которого он проснётся на липких от спермы простынях. Нет, вполне возможно, что позже он именно так и проснется — но не один. А сейчас — рвануть на себя, заставляя врезаться буквально ребрами в широкую грудину, обхватить до хруста как в самый первый раз, тогда еще, в Берлине, будто боясь, что наваждение растворится и… и просто замереть, позволяя привыкнуть и одновременно боясь пошевелиться, пока нос судорожно втягивает особенно острый запах не чужого — родного уже тела. Этот резкий рывок оказывается очень… Нужным и важным. Мага от него, так точно можно сказать, не просто рушится на Дениса — нет, прямо… В него. Потому что он везде: руки обжигают спину, член скользкие стенки распирает идеальным образом, всё тело под собственным пульсирует. И чужой сильный вдох, приходящийся куда-то совсем близко ему, почти по уху, и эта образующаяся пауза, которую только собственный протяжный, искренний в каждой ноте стон заполняет, — всё заземляет. Не только Денису, но и ему, Маге, позволяет почувствовать, что это настоящее, реально, принадлежащее ему, им, и никуда не денется. Даже такой почти полноценной сцепленности, слепленности, переплетенности друг с другом не хватает — и Мага не ждёт, а крутится в руках, чтобы ткнуться сначала в щеку мокрыми губами, а потом — в чужие губы. Сам не знает, зачем, но просто чувствуя, что так нужно, само просится с языка, между поцелуями короткими и спешными шепчет: — Всё хорошо. Охеренно. Тоже не двигается. Зеркально время даёт, секунды какие-то на то, чтобы привыкнуть, осознать, расслабиться окончательно — на всё то, что делает сам. Только ластится, по жилистой шее мажет широко, шершаво и влажно до самого уха, чтобы с тихим лязгом металла серёжки об эмаль прикусить хрящик и выдохнуть еле слышно, отпуская: — Охеренно — с тобой. И он хочет, вроде бы вот сейчас действительно хочет, не нарушая этой близости, изогнуться и двинуть бёдрами, но ещё одна пара рук на плечах в движение приходит. Мира сжимает напряженные мышцы. Не пытается отобрать Магу у Дениса, который буквально сжимает его кольцом, хотя этот жест под рёбрами у него перехватывает тоже что-то так, что вдохнуть сложно — и непонятно, ревность ли это, борющееся за себя из последних сил собственничество, или что-то вообще другое. Только отдаёт. Отдаёт то, что, интуитивно понятно, Маге нужно. Без запинки проскальзывает раскрытыми ладонями сверху вниз, мимолётно задерживая пальцы на руках Дениса, склоняется и касается губами мокрого загривка, сжимает кожу зубами остро вместе с тем, как обхватывает крепко чужие бока прямо под ещё одной такой же хваткой. Сеет в распалённом возбуждением мозге простую мысль: это не просто реальность, это та реальность, в которой рядом с ним двое. И ещё, может быть, делает это для того, чтобы от приятного на грани с болезненностью чувства Халилов сбился, вскрикнул и сжался всем телом вокруг чужого члена ещё крепче. Чтобы дать этой реакции превратиться в цепную и стать острее. Так и выходит: почти сразу и Мага тоже сцепляет зубы на первом же, до чего дотягивается — на нежной, остро, пряно, с ума сводяще пахнущей шее Дениса. А следом, наконец, изгибается змеей, подаётся бёдрами наверх, выпуская из себя плоть, и опускаясь сразу резко, размашисто, чтобы почувствовать всё максимально ярко, утянуть за собой в рваный и бешеный ритм. Даже здесь Мира успевает над ним издеваться. Когда, казалось бы, уже сделал всё, что мог, когда может только либо присоединиться сам, либо наслаждаться зрелищем со стороны — всё равно делает так, чтобы выжечь Дэну еще с десяток-другой нейронов, от которых перед глазами на этот раз не темнеет, а наоборот — светлеет оглушительной вспышкой, до такой степени тесно сжимается вокруг него Мага. Нет, блять, это не идет ни в какое сравнение с сексом с девчонками, при всей толерантности, любви и уважении. Конечно, дело отнюдь не только в силе мышц, сжимающих член, это лишь вишенка на торте всего того, что даёт ему Халилов, но это. это всё равно выше его сил. И пусть это будет как с неопытным школьником — похуй. Мира говорил всё правильно — Маге нужен он, а не что-то по таймеру или метроному — для этого существуют секс-машины. И пусть об этом лучше сейчас не думать, потому что когда-нибудь он, пожалуй, даже взглянул бы на это со стороны в исполнении этого удивительного человека, как и на вообще всё, на что он способен согласиться, но сейчас… Сейчас можно просто полностью отпустить себя и делать то, что хочется. Как чувствуется. Даже если это будет рваный, то и дело прерывающийся на то, чтобы поймать в легкие воздуха, перехватить соскальзывающими мокрыми руками напряженные до боли лопатки, то двинуться глубже, то наоборот выйти почти полностью, бессознательно записывая на подкорки все реакции, все, что видит и слышит в ответ — на будущее, а в какой-то момент… В какой-то момент осознать еще один эмоциональный порыв. Порыв, поднимавшийся с самого начала где-то внутри, но поднимавшийся настолько медленно, что пока не подкатило — даже близко не формулировался во что-то осознанное. Порыв… благодарности. Пусть выраженной своеобразно и возможно не слишком приятно для вечно закрытого и нетактильного Миры, но… Он же Денис Сигитов. И делает как чувствует, не боясь получить пизды. И на этом самом порыве чуть надавить на грудную клетку перед собой, слегка выпрямляя, отстраняя от себя, но… только для того, чтобы найти вторые руки, лежащие на ребрах чуть ниже, по ним проскользить вверх, до самых плеч — и так же бесцеремонно дернуть на себя, к себе, вжимаясь, врезаясь даже слёту в тонкие, как всегда будто нервно поджатые губы. Выясняется, что Денис Сигитов не то, что не боится получить пизды — он тронувшийся умом. Не то, чтобы Мира не в курсе этого нюанса, особенности, и не то, чтобы не понимает, на что подписывается, нет, с этим всё в порядке, но… Окей, этому сумасшедшему удаётся выбить из колеи даже его. Просто потому что Мира совсем никак не ждёт такой реакции. Реакции по отношению к себе — от него. К Маге ведь прислушивается тонко. Так тонко, как только может, потому что знает — позовёт. Сейчас привыкнет, осознается и будет бессознательным щенком, тычущимся во всё подряд в поисках матери, искать его тоже — его руки, его губы, его прикосновения. С Магой можно, Мага так близко, что совсем рядом с сердцем где-то живёт, и привычная нетактильность с ним работает совсем иначе. Но дожидается вот этого. Чужих искусанных и горячих, влажных губ на своих, беспардонного рывка, от неожиданности и наглости которого всё внутри переворачивается. На фоне даже Мага выдыхает на редкость тихо. С ритма сбивается, глаза распахивает широко, в них встаёт одна конкретная мысль: с Мирой же так нельзя. Нельзя его таскать и крутить, он просто… Он не для того. И в секунды, которые как минимум у двоих, если понадеяться, что у Сигитова это решение всё-таки сознательное, уходят на то, чтобы понять, что именно происходит, никто не двигается вовсе. Мира выдыхает. Прямо в чужой рот выдыхает шумно, в глаза заглядывает пронзительно и остро, ничуть этого не стесняясь. Но это… Блять, это не злость в очевидном, свойственном ему виде. Это что-то глубже и сложнее. Он понять пытается, зачем и каким вообще образом Денис решается на то, чтобы хоть на миллиметр Магу от себя оттолкнуть. И кажется, что понимает: наверное, это что-то о том, как нужно Халилову видеть, что они сплетаются воедино все вместе вокруг него. Ничего об истинных причинах вообразить не удаётся. Непросто другое — то, что ещё не удается удержать собственное желание сделать… Что-то. Не оттолкнуть — странно, невероятно странно, но не оттолкнуть и не оттолкнуться самому, а… Вцепиться самому в ответ до крови с прокушенных тут же острыми, известными ядом, с них катящимся всегда, зубами губ и втолкнуть язык между них так глубоко, чтобы разом отобрать весь кислород, всю возможность дышать. Он не думает даже — что-то внутри трескается. Чёрт знает, отчего, почему, что такое у него внутри сдвигает гребаный Денис Сигитов, но на смену сдержанности приходит тёмная, густая, обжигающая холодом эмоция, которая не имеет названия, но означает собой момент, когда внутри что-то пошатывается и тут же восстанавливается, выпрямляется, чтобы вернуть себе максимум контроля. Пальцы одной руки сами нашаривают растерпавшиеся по простыне кудри, чтобы сжать с силой, но не до боли — только до натянутости. Другая ладонь опускается на открытое горло, надавливая, и снова — не до физического недостатка кислорода, но до понимания, что его может начать не хватать. И собственное возбуждение хлещет сильнее по нервам. Мира его целует так, будто хочет одним только этим убить или как минимум покалечить, высказать собственное мнение по вопросу, несдержанно и развязно. Почти так, как обычно, только теперь это не сухой акт власти и не попытка привыкнуть, и не изучение, как было в редких спокойных случаях между ними. Это личное, а Мира даже не замечает, что вот сейчас демонстрирует в себе много живого и настоящего. Мага же смотрит, видит, всем собой чувствует этот микс из чужих эмоций и путается в вылетающих из горла звуках, чистых, звонких, полных живого восхищения и удовольствия. Сам выпрямляется ещё больше, место освобождая, ладонями в грудь Дениса упирается, разворачивается в плечах во всю свою изящную силу, срываясь на ещё более бешеный неритмичный темп, задача которого — совсем не разрядка, за ней никто не гонится, из неё не делается самоцель; а получение максимума ощущений. Вот только Денис и сам знает, что он безбашенный. Сумасшедший, тронувшийся умом, называйте как хотите — потому что творит всё, что приходит в голову, или даже до нее не доходит, не парясь о последствиях. Кроме исключительных случаев, абсолютное большинство касается Маги — его личного восточного божества, которому когда-нибудь если не храм возведет, то алтарь соберет так точно. А потом на этом же алтаре трахнет до звездочек из глаз и сорванной глотки. Но это вообще не касается тех, кого стоило бы опасаться в первую очередь — и если раньше это в основном касалось Димы, которому Сигитов мог ляпнуть всё, что угодно, забывая о какой-никакой субординации, но, возможно, именно за это и заработал какое-то отдельное положение и место в сердечке медведеподобного менеджера, то сейчас… Сейчас под подобную раздачу попадает и Колпаков. Хотя во всем этом порыве нет вообще ни единого коварного намерения или желания причинить дискомфорт. С точностью до наоборот — он хочет… Отблагодарить. Да, вот так странно и отбито, но зато искренне. Потому что если бы ни Мира… Всего бы этого ни было. И речь не только про этот секс, не про то, что сейчас он внутри Маги, с ним, и это так хорошо, что ни на единую секунду не закрадывается мысль о том, что он… вообще-то еще недавно был натуралом. Ну, не убежденным, но просто по абстрактному факту… А про то, что не было бы их. Всех. Вместе. Ни вдвоем, ни втроем, потому что на «вдвоем» Мага бы не согласился, да и в этом бы не было смысла — теперь Денис это прекрасно понимает, ему просто недостаточно, это было бы все — недостаточно, не то, не настоящее, не живое, не искреннее до глубины души. Вот всё это — по факту благодаря Мире. Поэтому грубо — пусть, металлический привкус во рту — пусть, в этом есть какой-то свой особый цимес, будто с этой грубостью из Миры что-то искреннее выходит, так, в такой форме его кокон трескается, под который Дэн так хочет заглянуть, и единственное, что во всем этом совсем немного беспокоит — чтобы Мага не оказался обделенным вниманием, хоть и разумное более-менее подсознательное подсказывает, что глядя на это невозможно думать о себе и нехватке внимания. Тем не менее, руки смещаются, одна крепче поперек спины обвивает острые, проступающие под едва золотистой кожей ребра ритмично покачивающегося сверху Маги, а вторая… делает всё то же самое с Мирой, почти накрывая себя сразу двумя телами, прижимая к себе обоих — до боли, до хруста, со всей… кажется, не меньшей, чем у самого Маги жадности и на удивление, кажется, совершенно равнозначным вопреки ожиданиям относительно безоговорочного преимущества Халилова желанием. Денис прав во всём. И в том, что вот это зрелище не даёт Маге ни малейшего шанса почувствовать себя непричастным или забытым, и в том, что его жадность… Удивительна. Как будто Мира один остаётся ещё не преисполнившийся до этой самой точки, где готов загребать двумя руками сразу обоих, но что-то подсказывает, что и это не та вещь, которая стопроцентно не случится под флагом «никогда». Потому что он позволяет. Позволяет этой руке лежать на его рёбрах и прижимать к себе. Не хотел бы — его бы не удержала никакая хватка, тут никто не строит иллюзий, и пусть никаким образом в голову не приходит мысль о том, что его так благодарят, всё равно он принимает: Денису это зачем-то нужно. И ему это тоже зачем-то нужно. Им всем это зачем-то… Даже не так. Каждый из них зачем-то друг другу нужен. Иначе бы просто не было вот настолько ярко. И вот от этой мысли впору бы рехнуться, потому что Мира на такое не подписывался. Но сейчас, с языком, запущенным глубоко в чужой рот, и с Магой, который хнычет и стонет, насаживаясь на чужой член, уже как будто бы немного поздно. И похуй. Не то, чтобы он собирается отказываться от обещания, один раз Халилову данного. Отстраниться всё же оказывается нужно, но только потому, что Мага, прижатый совсем рядом, начинает скулить откровенно просяще и очень, очень близко. И нет, это не недовольный звук, не жалующийся на то, что его оставили, но Мира всё-таки отпускает мокрые, чуть розоватой теперь слюной покрытые губы и поворачивает голову к нему, щурясь насмешливо. — Стало с-скучно? И выгибается, толком от Дениса не отстраняясь, чтобы выпростать руку, тыльной стороной демонстративно, с дьявольски довольным видом утереть собственной мокрый рот, безо всяких излишних комментариев, хотя где-то выскребывает рёбра что-то, сражающееся за свои личные границы и требующее велеть больше таких экспериментов с хватаниями не повторять. Мага выдыхает коротко и сбито, вместо ответа сам к нему тянется. Держится одной рукой за Дениса, за его плечо, другой в Мириных длинных прядях на затылке путается. Они целуются под третьим взглядом точно так же откровенно и глубоко, только Мира — сдержаннее, не позволяет себе грубить. Надолго этого не хватает, и перед глазами один чёрт всё мелькает калейдоскопом, потому что Мага пытается сделать всё и сразу: двигаться, кусать чужие губы, сжиматься крепко и цепляться сразу за двоих, а потому перестаёт преуспевать сразу во всём. Запутывается, захлёбывается, жадничает и в конце концов скулит жалобно, на этот раз несдержанно дёргая уже Миру за резинку всё ещё натянутых штанов. Сущий бардак. Бардак, в котором нужно навести порядок, и если кто и в состоянии это сделать, так точно сам Мира. Вот теперь ему почти не стоит усилий вывернуться из-под чужой руки, в неё же вцепиться и положить, прижать к обнаженному Магиному бедру. Он толкает чёрную макушку ниже, и Халилов понимает всё с первого раза: к Денису льнёт, его искусанные губы целует иначе — так же жадно и отчаянно, но безумно ласково, словно каждую ранку, оставленную Мирой, зализывает и заглаживает, пока где-то вне их поля зрения шелестит одежда и разносится тихий, облегченный выдох. — Дэн, — голос Колпакова доносится откуда-то выше, над их головами, пока руки сжимают бока Маги и тянут его к себе. — Я с-собираюсь трахнуть его рот. Окажи услугу, держи крепче, з-займи его своим членом сам. Не жалей, ему понравится. Всё, что он имеет в виду: чтобы Денис сжал насаживающуюся на него задницу крепче и заставил принимать, а не дергаться хаотично, уперевшись в постель покрепче. А озвучивает так, как озвучивает, только ради нового острого, вымученного стона, который Мага роняет, когда жёсткие длинные пальцы сгребают его влажные волосы на затылке и заставляют выпрямиться совсем, выгнуть шею до хруста и ткнуться неловко щекой Мире, не отводящему взгляд от Сигитова, куда-то в пах. Может быть, Мира делает, точнее говорит это ради одного конкретного стона, но в итоге получает не один… А два. Точнее, второе — даже не стон, а скорее скулёж сдавленный, вымученный, но вымученный в лучшем смысле этого слова. В том самом смысле, в котором Денису опять сводит яйца до такой степени, что приходится одну руку спешно тянуть к самому себе, до боли сжимая член у самого основания, чтобы просто не кончить прямо здесь и сейчас. Пиздец, а не человек. Наверное, это те самые существа, которые у других людей невидимо сидят на плечах, а у него внезапно обретают реальный облик и плоть и окружают его в действительности. Потому что, если Мага — это его божество, не ангел даже — а языческий восточный бог, которому он поклоняется, то Мира — это демон, пробуждающий всё самое низменное и испепеляющий в этих плотоядных желаниях. Да, он понимает, о чем говорит Колпаков. Понимает на уровне автоматического подсознания, потому что об эти как всегда слишком прямолинейные слова сознательное спотыкается и летит кубарем в ад, в котором живёт тот самый парень, с которым они трахают ещё одного во все дыры сразу. Хорошо, что тело через это подсознательное слушается быстрее, чем можно вообще думать, особенно, когда процессор наглухо перегружен. Колени сгибаются, стопы в матрас уверенно упираются и руки, успевшие вовремя поймать этот порыв преждевременного оргазма, снова опускаются на чужие бёдра — жёстче, увереннее, оставляя под собой розовые пятна, но даже не пытающиеся больше щадить. Инициатива больше не у Маги — её забирают сразу оба, и пока Мира готовится под пристальным и в то же время абсолютно мутным, стеклянным взглядом, член внутри дёргается и вталкивается глубже, жёстче, теперь уже не просто заполняя по его воле, а произвольно, размашисто входя до самого основания с мокрым, ужасно пошлым шлепком и выходя до самого края головки, так, чтобы мог почувствовать весь её рельеф, форму, край расширяющийся, дразнящий распаленные жадным желанием мышцы. Из них с Мирой выходит отличная команда. В этот же самый момент, когда Мага, подавившийся собственным вскриком и воздухом, который из него выбивает неожиданно жёсткий рывок, судорожно и плотно сжимается вокруг широкой, абсолютно, блять, идеально его растягивающей головки, в его губы упирается и вталкивается вторая, мокрая от смазки. И даже если бы вдруг захотелось, отвертеться, избежать этой массированной атаки никак: и голова, и бёдра стиснуты крепко. В сознании только одна мысль вспышкой проносится: его берут. И, может, у любого другого человека набор эмоций от такого обращения был бы другим. Ведь по сути-то он сейчас практически беспомощен, ничего не контролирует, удерживается кое-как между двух тел, на двух парах рук, которые держат такой разной и такой одновременной похожей в своей твёрдости хваткой. С ним можно делать всё, что угодно. Но его от этого кроет так, что глаза становятся совсем пропащими, рот сам по себе распахивается так широко, как только выходит, в пластилин стремительно превращающиеся колени разъезжаются и стоны из пока ещё не занятой глотки вырываются один другого громче. Потому что это они. Это Мира, взглядом снизу вверх прожигающий, это Денис, свои охерительно сильные руки на его бёдрах сжимающий, и они оба его хотят так же сильно, как он нуждается в них. Ещё охерительнее, чем завоевывать их самому и выставлять себя, с ума заставлять сходить, только чувствовать, что они оба нуждаются в нём. Готовы с ним вот так — драть, как последнюю блядь, вдвоём, и восхищаться, каждый по-своему. Это он, именно он вызывает это бешеное желание в обоих, и нужно только, чтобы дальше так было, чтобы брали, делали всё, что хотели, главное — чтобы и правда хотели. А больше, кажется, ничего не нужно вовсе, и собственное удовольствие, простое, физиологичное, остаётся беспардонно забытым где-то на втором, третьем, пятом плане. Ему руки некуда девать, но даже мысли о том, чтобы к себе прикоснуться, не пролетает — плечи только выворачивает и вцепляется в бёдра Дениса, или в колени, не важно, просто куда-то, чтобы не грохнуться, не повиснуть безвольной тряпкой в чужих руках и ни на секунду всё это не прервать. Это пригождается. Ровно когда эти двое, долбанная команда мечты, синхронизируются, и Мира, прекрасно знающий, на что Мага способен и как с ним можно, вбивается в его глотку точно так же размашисто и резко, как его заполняет Денис. Маге кажется, он кончит прямо сейчас. Перед глазами вспыхивает такая густая алая пелена, что можно ослепнуть, но он готов больше никогда не прозреть, лишь бы так было всегда. Просто потому, что вот теперь у него есть всё, что он хотел. Его трясёт, он сжимается бесконтрольно и распыляет эту свою бешеную вибрацию сразу на два тела — её хватает на всех. Только Мира в безумных глазах другое видит, и не стесняется озвучить, в лучшем смысле беспощадно продолжая трахать его вровень с чужим темпом. — П-посмотри… На него, — только голос прерывается на каждом рваном толчке, растягивающем глотку, горячее и гуще становится, битумом льётся на них обоих, целенаправленно, потому что теперь видит отчётливо, что не одного Магу перекрывает от его слов. — Если бы рот членом… Не был занят, так бы и просил… Ещё, и ещё, да, Маг? Когда-то он уже говорил что-то подобное. Только теперь ни в одном слове не сквозит желания не то, что унизить, а даже хоть как-то задеть — зато с лихвой хватает острого, несгибаемого, жгуче-перечного и своеобразного, снисходительного, но восхищения. Мира видит: ему всё это нужно. Ему хорошо. Убеждается окончательно и бесповоротно, что только так и может быть. А ещё — что хорошо, просто охуительно хорошо и ему самому. — И знаешь… Что ещё ему понравится? Мира взгляд от мокрого Магиного лица отводит, весь к Денису обращается намеренно, прямо так, пока в очередной раз натягивает его на себя так глубоко, хотя это трудно пиздецки — Мага прекрасен в своём блядстве, смотреть можно бесконечно, а ему ещё острее становится. Пиздец, тотальный, невозможный пиздец: ему всегда нравилось всё, что Мира своим языком делает, во всех смыслах, но так ярко это открывается только сейчас, когда Маге можно просто… Принимать всё, что ему готовы дать. — Если т-ты кончишь в него. Чтобы в-весь в сперме был. Он тебя… Ещё и вылижет после этого всё начисто вместе с яйцами. Отличная… Награда для нашей принцессы. И т-тебе… Можно его порадовать. Всё, больше никаких вопросов по поводу презервативов, в которых какое-то время назад сомневался Денис. А он ведь всерьез на какую-то секунду думал, что, может быть, они просто забыли… Черта с два. Мира не забудет вообще ничего, что может быть связано с Магой. И он прекрасно понимает, почему. А еще понимает — теперь уже точно, безоговорочно и на практике понимает — почему он позволяет им двоим… на своих глазах. Потому что это… это другое. Это не похоже на то, как он мог видеть собственный член, раздвигающий пухлые губы Халилова, это совсем другое и… Нет, сказать, что это ярче будет ложью, но это пиздец как ярко, до расширяющихся еще дальше, хотя уже, кажется, некуда, зрачков, до нескольких сорванных толчков, потерявшихся в никуда, пока не мог вообще вернуть себе контроль над телом, полностью загипнотизированным этим зрелищем, от которого яйца выкручивает так, что, кажется, до дословного принятия Мириного предложения ему совершенно недалеко. Но в конце концов… А почему нет? Это ведь не первый и последний раз. Их никто не ограничивает во времени и количестве ни вообще, ни даже конкретно сейчас, поэтому если хочется, если уже невмоготу, потому что в паху жжется от полыхающего внутри возбуждения, то к чему мучить себя и… да и Магу, который, кажется, еще немного и реально потеряет сознание, уже без всяких преувеличений, потому что там даже не расширяются зрачки, там глаза закатываются на полном серьезе. — Порадовать… тебя? Блять, это очень, очень жалкая пародия на бесценный оригинал, чей член сейчас занимает рот Маги, мешающий членораздельно ответить, но это придаёт какой-то… уверенности в себе, что ли. В себе и своих действиях. Больше сдерживать себя нет никакого смысла — розовые пятна под пальцами ощутимо темнеют, неумолимо угрожая превратиться в синяки, член толкается резче, глубже, жестче, каждым движением насаживая Магу глоткой на другой член до характерных мокрых, булькающих звуков, которые… которые оказываются настолько же разрывающими сознание, что разобрать, что в итоге становится последней каплей практически невозможно. Но именно в тот момент, когда горло прямо на глазах расширяется, впуская в себя широкую головку, этот мокрый звук глушится стоном, скорее похожим на жалобный, отчаянный почти, но оглушительно громкий скулеж, с которым кожа на бедрах забивается под ногти, позвоночник хрустит, а внутрь, прямо внутрь, выплескивается густое и обжигающе горячее — такое же обжигающее, как вообще весь Денис. А Мира умеет делиться. И не только с Денисом. Поэтому позволяет Маге не только почувствовать, как внутри разливается этот жидкий жар, но и увидеть всё, что ему со своего ракурса открывается. Он снимает с себя чужой мокрый рот практически рывком, в тот же момент, когда понимает. Направляет взгляд буквально одним коротким жестом, цепляя подбородок, в нужную сторону, но этого и не требуется толком — только помогает немного Маге, загнанно дышащему и искренне пытающемуся не выключиться ещё с того момента, как он слышит голос Дениса, обращенный к нему. Порадовать — это слабо сказано. Это просто… Пиздец. Мага в этом просто тонет: в сладковатой ноющей боли от царапин и синяков, остающихся на стиснутых бесконтрольно бёдрах, в каждом отчаянном толчке, которым Денис его — и это, блядь, нихрена не иронично, это правда так чувствуется, — награждает, и весь его фокус внимания сосредотачивается в одной точке — на выкручивающемся в судорогах оргазма теле. Мага почти не чувствует, как Мира осторожно подталкивает его вниз, почти укладывает, придерживая за талию, на Дениса, чтобы дать впитать каждый оттенок этого чувства, каждую волну дрожи. Но льнёт, оплетает его собой, рвётся, обхватывает плечи, прижимается губами к жилистой шее, натянутой до предела от напряжения, из него выплескивающегося. Бешеная эмпатия становится чем-то, что буквально разламывает его, почти заставляет последовать туда же, в беспамятство. Всё, — влажность, стремительно его заполняющая, делающая его помеченным, присвоенным, выбранным, самым, сука, счастливым, и подтверждающая чужую в нём нужду, а с ней выражение лица, исчерченное оргазмом, звуки, которые с искривлённых искусанных губ слетают, — превращается в фаталити для нервной системы, Мага дышит вместе с Денисом, растворяется в нём, сжимается на нём, забирая себе каждую гребанную каплю, вжимает его в постель и заполошно целует плечи, шею, ключицы, челюсть — до чего только достаёт. И в этом столько признательности, столько жадной нежности, одному ему свойственной, что остановиться хотя бы на секунду не представляется даже возможным. Все его. Ему. Из-за него. Этот человек вот в этом состоянии сейчас потому, что буквально отдаёт ему себя, и никак иначе это не чувствуется, поэтому не выходит, не получается по-другому, Мага только не то рычит, не то скулит, не то просто сорвано хрипит: — Мой. Мой, мой, мой… Дэн, блять, охуенный, невозможный, хороший… И намеренно сжимается крепче, чтобы почувствовать ещё ярче, насколько внутри него сейчас мокро от спермы и смазки. А Мира не вмешивается. Тонко и вовремя отстраняется, чтобы дать им прожить этот момент вдвоём, хотя это вовсе не значит, что он самоустраняется сейчас совсем. Нет, просто в лучшем смысле слова терпеливо ждёт, когда самые чистые, до последней косточки тела прошибающие вспышки оргазма утихнут, и только потом ловко смещается, опускаясь на колени между чужих разведённых бёдер. Накрывает их двоих собой. Упирается раскрытой ладонью в постель, другой не то ради сдержанной ласки, для которой внутри находится место, не то ради того, чтобы привлечь внимание, касается щеки Дениса с одним коротким вопросом, вроде бы излишним, но на деле — просто проверяющим наличие обратной связи и чужое самочувствие. Не то, чтобы он всерьёз думает, что Мага может довести человека до обморока, но для того, чтобы продолжить и завершить начатое так, как Мира это задумывает, некая сознательность… Желательна. — Живой? Зря, кстати, так не думает всерьез, потому что Денис сейчас ближе всего к этому самому обмороку чем, пожалуй, за все время с того момента, как ушел из ММА. Это самый сильный оргазм в его жизни. Без сомнения и преувеличения. Это не какая-то волна, всплеском проходящая через пах, яйца и материализующаяся в выплескивающуюся густую жидкость, нет. Это, блять, не волна, это даже не совсем судорога, это как будто невидимый великан просто взял и выкрутил его, как мокрое полотенце, выжимая вообще все, что можно выжать — от сорванного, и без того обычно хриплого, а теперь вообще почти отсутствующего голоса до той самой спермы, которую выжимает до последней капли чужими мышцами. В глазах темнеет, светлеет, опять темнеет, и все это — даже не прикрывая век, оставляя на всеобщее обозрение, конечно, не слезы, но неконтролируемую влажную пленку, покрывающую абсолютно стеклянные, мраморно мутные зрачки с радужкой. Это сильно, сильно настолько, что не описать словами вообще, и это нахуй выбивает из этой реальности, оставляя только какую-то сумасшедшую чувствительность… эмоциональную, что ли, какое-то в очередной раз новое чувство, ощущение, которое скулеж из облегченно-сексуального делает жалобно-ласковым, когда рядом сначала оказывается Мага с этими поцелуями бесконечными, с этим шепотом, эхом врезающимся в слух и фантомно выжигаемым на нем же, а следом, когда… почти током пробивает от еще одного прикосновения — вот этого, тыльной стороны ладони, которое дорывает из груди шмыгающий звук, уже слишком отчаянно напоминающий всхлип и заставляющий сначала машинально подаваться навстречу, и только потом — наконец пытаться как-то сфокусировать потерянный взгляд и вернуться хотя бы ненадолго в эту реальность. — Не… неа. Прости, я не успел… Мира хмурится. Узнаваемо, так, как хмурится всегда, когда чего-то не понимает, но в этом нет абсолютно ничего негативного или, упаси, Боже, осуждающего. Просто ему… И правда, действительно тяжело представить, что может быть так. Что кому-то в голову может прийти первым после оглушительного оргазма… Извинение? В ситуации, когда по-хорошему для него нет ни одной, нахрен, причины? Да они оба замирают. Мага, потому что даже сквозь плотный туманный полог собственного возбуждения слышит, всем своим телом буквально Дениса слышит и чувствует, и что-то в нём лопается, трескается и хрустит от налетающей водородной бомбы нежности, которая от грудной клетки оставляет одни развороченные куски костей. И Мира — от того, что на его остром языке вертится с десяток колкостей по поводу того, что Сигитов — не Форрест Гамп, чтобы пытаться куда-то успеть и добежать, но ни одна из них не оказывается озвученной, потому что это… Неуместно и неправильно? Не здесь, вот не сейчас, когда этот взмокший комок щемящей щенячьей нежности щекой в руку тычется сам? Здесь бы лучше самоустраниться и дать Маге его согреть, успокоить, что-то сказать. Но Денис смотрит прямо на него, на Миру, и Халилов тоже туда же оглядывается, через плечо как-то беспомощно, а Мира очень плохо умеет быть ласковым. Потребность такая вызывает ступор. А говорить что-то так, как он привык, чтобы с переводчиком было понятно, что он имеет в виду — почти жестоко по отношению к влажной пелене, в чужих глазах встающей. Денису не до словарей. Денису так хорошо, что почти неиллюзорно плохо, а надо, чтобы было только хорошо. Мира склоняется над ними чуть ниже, но продолжает удерживать свой вес сам, чтобы не передавить, и Мага понятливо сдвигается, освобождая немного места, тычась носом, губами успокаивающе и горячо в Денисову мягкую щеку с одной стороны, пока по второй прохладные пальцы скользят плотнее и увереннее, очерчивая скулу, надбровную дугу, линию челюсти. — Т-ты это перестань. Г-глупости придумываешь, не успел… — звучит грубовато, но сдержанно, прямо, почти заботливо, пока сам Мира пытается со своими чувствами и самым подозрительным образом ёжащимся под рёбрами сердцем разобраться. И всё равно понимает, что этого недостаточно. А потому продолжает: — Посмотри. Посмотри, какой он д-довольный. Пальцы чуть прихватывают подбородок с выученной, запомненной, и уже не кажущейся, в общем-то, такой уж и дурацкой родинкой, чтобы взгляд, всё лицо Дениса к Маге развернуть. И Мага подхватывает, выше тянется, заглядывает в его глаза, губами губ касается невесомо. — Давай, его целуй. Обними. С нами ещё п-побудь немного, р-расслабься. И вроде бы — всё. Мира их сталкивает, Халилов льнёт к чужому телу преданно, где-то на периферии осторожно выгибаясь и выпуская Дениса из себя, чтобы не тревожить чувствительность обостренную. Всё, чего просит тело, мозг, всё, чего им, чего Маге, разморенному до края, нужно — плавно и без спешки добраться до оргазма, который совершенно точно станет таким же сильным. Но Мира всё-таки договаривает, хрипло и слегка деревянно, но сосредоточенно, целенаправленно, беря для себя неизвестную высоту, одно короткое и живое, искреннее: — Ты молодец. И в этих двух словах для Дениса — почти неиллюзорный хруст. Вот тот самый, с которым обычно откалываются где-то в безмолвной и бескрайней Арктике куски от огромных айсбергов, больше напоминающих настоящие горы, скалы, созданные из настоящего хрусталя вместо земли. Конечно, это не может осознаться разумным началом, которое вообще выходит из чата в моменте, когда хочется просто прокайфовать, пропустить через себя эти разряды электричеста, волны кайфа. Но тело всё равно отзывается, включает все эти глаза мокрые, это щемление до боли между ребер, это желание жадно вцепиться и не отпускать. Не одного… Нет, не как казалось с самого начала, когда только вписывался в это все, когда произносил в первый раз свое «давай я с ним поговорю», а… обоих. Снова ослушаться немного, пусть и лишь отчасти, обнять… но обнять обоих, хоть на этот раз и как будто немного по-разному: Магу — крепко, до боли в напряженных мышцах плеча, а Миру — мягче, деликатнее, змеей поперек позвоночника проскальзывая короткими, но не менее ловкими пальцами, но не менее… надежно, что ли, обхватывая, притягивая под второе крыло. И целовать… тоже обоих. Вначале — Магу, бесспорно, в губы, со всем этим в горле комком стоящим эмоциональным порывом, передавая его изо рта в рот, словно шампанское в каких-то пошлых фантазиях романтических свиданий, глубоко, языком по нёбу твердому, по языку шершавому, Миру — позже, следующим, без наглости, без вторжений на чужую территорию, как это делает обычно сам Колпаков, россыпью мелких, невесомых почти поцелуев по скулам острым, вискам, крыльям носа и уголкам губ. — Спасибо. Не кому-то одному — обоим, под бегающий от одних глаз, на него уставленных, к другим и обратно, пока на губах искусанных улыбка расплывается — та самая, ни с кем и ни с чем не спутываемая, дурацкая, слишком неуместно широкая, но абсолютно искренняя. Мира неожиданно сам для себя усмехается облегченно. Фыркает почти, и чувствует, что это облегчение — вообще не ирония и не насмешка, оно такое неиллюзорное, плотное, но вот только ничерта не понятное ему же. — Лыбится. З-значит, живой. Потому что вот эту улыбку он не спутает уже ни с чем, ни с какой другой, выучивает на практике, как в своё время выучивал всё, что мог, о Маге. Она означает, что Денису хорошо. Но чего делать сейчас точно не стоит, так это уходить в глубокую рефлексию на заданную тему. Может быть, потом. Потом, наедине с собой он попробует разобраться в том, что такое неохотное, боязливое, умилённое и справедливо опасающееся, но живое и трепетное в нём крутиться начинает. Как будто ему, взрослому, в руки доверили очень хрупкое, нежное и заранее бесконечно доверчивое по своей сути существо, того же самого щенка, не ждущего, в отличие от кошки, подвоха в любой момент, и он этого вроде… Не хочет, он вроде отчаянно боится что-то сделать не так, задеть, обидеть, уронить, блин, нечаянно, не справиться с тем, чтобы этому существу было хорошо, но уже, кажется, старается сделать всё, что получается, чтобы окружить своеобразной свой заботой и безопасностью. Как Магу. Только с Магой иначе — Мага сам знает, когда приходить и уходить, когда можно лезть, когда нельзя, Мага, при всей своей нежности и мягкости, вызывает эмоции сильные, яркие, целый набор того, что Мира в себе еле умещает, но он… Другой. Эти вещи просто не сопоставить. И Мира, позволяя себя касаться этими поцелуями легчайшими, которые расправляют в конечном итоге жёсткую складку между бровей, думает: ладно. Он этого не планировал, не планирует, и не планировал планировать, но он… Просто посмотрит, что будет дальше. А пока у него есть другие задачи. Поэтому отвечает на это искреннее, легко поддающееся пониманию «спасибо», сдержанно оглаживая щеку, шею, плечо горячее ещё раз, и отстраняется. Магу, который одни только его жесты с полуслова понимает, подталкивает, чтобы перевернулся, скатился с Дениса, к нему под руку, затылком на его грудь. Так хорошо — так они оба друг рядом с другом, ни один про присутствие другого не забудет, тепло у каждого под боком. А ещё так можно уместиться между Магиных разведенных коленей и видеть их обоих. Только ни изводить его, мокрого, разнеженного, мягкого, с по-прежнему крепко прижатым к животу, блестящим от смазки членом и разводами спермы на бёдрах, которые почему-то не вызывают ни отторжения, ни любых других негативных эмоций, больше не хочется. Мира только по влажной от пота кожи скользит замедленно, потерянно слегка, пытаясь идентифицировать собственные желания, и обнаруживает там… Заботу, которую хочется отдать. Спрашивает, потому что должен всё равно это озвучить, и потому… Потому что должен спросить. Обязан спросить теперь, когда они оказываются друг перед другом в совершенно другой и такой похожей ситуации. Нуждается в том, чтобы слышать согласие, и, может быть, даже впервые звучит неуверенно, заглядывая Маге в глаза. — Хочешь? И дожидается ответного кивка. А ещё — теплой ладони на собственной скуле. Мага одной рукой его гладит, другую у Дениса на бедре оставляет, сжимает мягко, смотрит… Как-то по-особенному мудро, успокоенно даже сквозь поволоку желания. Как будто видит и понимает больше, чем говорит. Мира знает: даже под пытками не скажет. Просто не станет озвучивать всего того, что на языке вертится, то ли не сможет, то ли не захочет, скорее и вероятнее — всё сразу, потому что того безусловного доверия, которое так и остаётся нерушимым, достаточно. — Иди сюда, Мир. К нам, — выговаривает Мага старательно, отчетливо, тихо, виском теснее к Денису притираясь. Мира не удерживается: цокает, еле заметно алеет, почти глаза закатывает, хотя это, кажется, защитная реакция от всего слишком ласкового, от всей этой всезнающести, как будто Мага в глубине души — долбанный Соломон. И укладывает чужие бёдра на свои, подаваясь вперёд, прижимаясь головкой к растянутому, влажному входу. А затем кивает Денису, на Магу указывает. — П-помоги ему немного. Просто… Д-держи. Объяснений даже много не нужно: пока Мира Сигитову в лицо заглядывает, мягко надавливая и проваливаясь в горячее, шелковое совсем нутро, Мага к нему же тянется, губы ищет, за вторую руку хватается, словно в него завернуться хочет, и тихонько скулит. Денису соображается очень, очень туго. Потому что от оргазма столь оглушительного тело отходит гораздо быстрее, чем мозг, которому нужно как-то переваривать слова, пусть и крайне немногочисленные, а еще — чужие идеи, в них заложенные, с которыми гораздо, гораздо сложнее. Да и взгляд до сих пор отказывается полноценно фокусироваться — картинка плывет и движется быстрее, чем Денис вообще успевает ее осознать, как будто с его дальнозоркостью всё это зрелище переместилось минимум метров на пять вдаль, правда, по всей видимости, вместе с его руками, под которыми до сих пор бархатистая, нежная кожа. Блять, обидно только одно — всё то, что начинает происходить — а доходит, что именно, очень медленно, с огромным пингом — хочется видеть со стороны. Вот во всей красоте рассмотреть, а не дорисовывать картинку в своем сознании, чувствуя лишь скольжение взмокшей спины по своему телу — ритмичное, но более плавное, мягкое, чем это делал он сам. Но это не страшно. Это всего лишь первый раз, но далеко не последний — он еще сможет позволить себе вообще все, что захочет. Даже если это «всё» сейчас, как бы это дико ни было — просто сесть немного в стороне и наблюдать за тем, как два тела идеально движутся, змеями под руками друг друга извиваются в жгучем обоюдном желании. А сейчас… Сейчас — просто держать. Руки под мышками пропустить, перехватывая всю грудную клетку, забирая себе, чувствуя под ладонями каждый вздох, каждую вибрацию стона, сердце, заполошно бьющееся прямо в пальцы, пропущенные между рёбер. А шеей — вперед и вниз потянуться, накрывая ищущие его, словно у слепого щенка, губы, замыкая последний способ контакта, который может сейчас дать Маге для того, чтобы почувствовал себя… бесконечно, безгранично их. Их божеством, их самым нужным, самым важным и драгоценным существом. Это не просто «последний способ контакта». Денис, может быть, недооценивает себя, и Мага, определённо, Мага, а там, кто знает, и они вдвоём с Мирой подумают о том, как показать и рассказать ему о том, насколько он на самом деле идеален, но сейчас… Сейчас у Маги ни сил, ни возможности. Он тонет, бесконечно и безвозвратно тонет в одном огромном море внимания и тепла. Мира удивительно, даже для себя, обычно аккуратного, любящего вдумчивость, неспешность не меньше, а иногда и больше резкости и торопливости, по-настоящему удивительно мягок и хирургически точен. Раскачивается плавно, попадает каждый раз точно по самой чувствительной точке, не накрывает и не подавляет собой, но зато укладывает одно Магино колено на своё плечо, раскрывая ещё больше, и позволяет смотреть на себя, возвышаясь над ними обоими. А Халилов смотрит. Смотрит в редких передышках между точно такими же густыми и вязкими поцелуями, в которых нуждается ровно настолько же сильно, как в этих толчках, на катящиеся по прозрачно-светлой коже бисерины пота, на то, как от глубокого и не загнанного, но мощного дыхания расходятся рёбра, на то, как Мира сам неожиданно для себя оказывается заворожён тем, что разворачивается перед его глазами, как кусает губы и еле слышно всхрипывает, оказываясь особенно глубоко. Мага плавится. Своими руками ладони Дениса на груди накрывает, заворачивается в него, стонет в его рот особенно тихо и нежно. Не важно, в какой момент настроение в этих четырёх стенах изменилось так. Важно только то, что целого мира сейчас просто не существует, есть только близость, бесконечная, заполняющая его изнутри и проливающаяся на беззащитное обнажённое тело снаружи близость, которая стоит вообще всего в этом мире. Это длится… Какое-то неопределенное время. Плевать, сколько именно. И только когда вздохи Маги становятся чуть громче, вновь устремляясь к форме полноценного стона, Мира ускоряет темп. У него перед глазами всё смешивается, он смотрит, смотрит туда, где чужие губы друг с другом сливаются, и всё это — прямо перед ним, так, что, кажется, каждый его толчок внутрь… Делится на двоих. На Магу и на разморенного собственным оргазмом Дениса, с этим его выражением лица до сих пор мягким, доверчивым и самую чуточку счастливо-растерянным. Это сложно обработать. Сложно понять, разложить в себе. Но это действует так, что Мира не удерживается — выкручивает шею, чтобы прижаться губами к колену, лежащему у него на плече, сжать нежную кожу зубами, вылизать её же поверх широко и мокро, а потом всё же накрыть одной ладонью член Маги. Слишком много эмоций, слишком много переживаний, а он, в конце концов, заслужил. И, тем более, хватает всего пары движений, чтобы эта долго и старательно нагнетаемая волна накрыла его с головой и заставила рассыпаться — не резким взрывом, но поглощающей собой массой бушующей воды, таким оргазмом, который приносит необычайную легкость в каждую клетку тела. Мага выгибается, срывается на один высокий, открытый, чистый стон и выплескивается себе на живот, вжимаясь всем собой в Дениса, а Мира следует за ним, изливается глубоко внутри совершенно бесшумно, жмурится и коротко шипит — и это тоже привычно и правильно. Только обмякает. Следом за Магой обмякает, контролируя последнюю вещь, которая должна быть проконтролирована: пропуская через себя волны до странного оглушающей и опустошающей до идеальной белизны сознания разрядки, рушится не сверху, а рядом с ними, и своей длинной рукой беспорядочно сгребает обоих, утыкаясь лбом и губами в плечо… Кому-то. Денису. Или Маге. Уже не важно — сжимает-то обоих, размеренно вздрагивая, и роняет усталое, сытое, удовлетворённое и неизменно насмешливое: — А вот т-теперь — мы молодцы. И Мага фыркает где-то над ухом обессиленно. И вот это, пожалуй, лучшее доказательство того, что Мага — не какая-то жадная блядь, которой просто нужно всего и побольше. Нет, это не значит, что Дэн вообще когда-то в этом сомневался, да и, пожалуй, в этом, наверное, не сомневался и сам Мира — и все те события, о которых Сигитов, на свое счастье, не имеет ни малейшего понятия, были скорее порывом какой-то внутренней обиды, переплетенной с сидящими глубоко внутри травмами прошлого, чем реальной мыслью о том, что это так и есть. Бляди не могут так меняться в настроении. Не могут выдавать такую гамму, такой широкий градиент эмоций, как удается им всем, и в первую очередь самому Маге пропустить через себя за весь этот вечер. От трепета практически по-школьному девственного к раскрытой на максимум жадности, такой… да, пусть блядской, но в этом непередаваемо охуенной, и блядской — только для них двоих, ни для кого больше, как у той самой идеальной жены, которая шлюха в постели, а через все это — к нежности. Нежности, насколько это слово вообще может сочетаться с сексом на троих, что, оказывается, не просто возможно, а может быть чем-то идеальным в своей гармоничности. Таким мягким, укачивающим на волнах и вводящим в практически трансовое состояние, которого так стремятся достичь практики тантры, но, порой, не достигают даже многолетними попытками. И они действительно молодцы. Молодцы в гораздо более широком смысле, чем в том, что никто не остался обделенным, каждый достиг своего пика, своего оргазма, своей ослепляющей вспышки удовольствия. В первую очередь все они молодцы, потому что… пришли к этому. К тому, что имеют сейчас. К тому, что не придется испытывать противоречивые чувства и выяснять отношения, как это бывает у пар, позвавших в постель кого-то третьего, к тому, что никто не почувствовал и не почувствует себя обделенным хоть каплей внимания, к тому, что все это можно будет повторить столько раз, сколько будет угодно и к тому, что все они… просто будут вместе. И далеко не только в постели. В глобальном, даже не до конца до сих пор осознаваемом смысле, одном на троих.