Гора идёт к Магомеду (и не только)

В отличие от Дениса-я-не-люблю-все-эти-нежности-Сигитова, не считающего уже, кажется, справедливости ради, собственные отмазки правдой, и Миры, отрицающего в себе всё человеческое упорно и настойчиво, Магомед Халилов собственных чувств не стесняется никогда. И сказать, что та самая фотка, которая из-за часовых поясов из Польши долетает до него глубокой ночью, становится единственной причиной держать мозг в адеквате и улыбаться родственникам дальше, без проблем доживая отпуск, ему не стыдно совершенно. Если честно, он вообще готов об этом кричать. Не Денису лично: в ту ночь он только разглядывает кучку пикселей, которая становится инструментом по разжиманию тугого ледяного кольца тревоги, сковывающего лёгкие, и даже не отвечает ничего, уверенный, что у него нет ни одной разумной причины отвлекать Дэна от т а к о г о Миры. Но в целом — да, сообщать миру о том, насколько сильным оказывается это скучание, он готов очень громко. Настолько, что у Дениса, прилетающего на буткемп первым, нет ни единого шанса сохранить рёбра целыми. Слава пытается соваться под руку с камерой и своими совершенно ненужными вопросами, но один чёрт, когда их всё-таки собирают в кучу снимать не менее ненужный по мнению Маги и ещё более дурацкий квиз, что он, что Дэн сверкают подозрительно красноватыми губами. Мага изводится за несколько часов весь целиком и полностью. Потому что пара спешных поцелуев и проверка Дениса на существование — ну, такой жадный, захватнический чекап, требующий ощупать руки-плечи-шею, коленки чужие проверить на устойчивость, и несколько сияющих, многообещающих, почти физически ощущающихся как прикосновения взглядов Миры — этого чёртовски мало, особенно, когда Колпаков заводит свою привычную шарманку и посреди обсуждения становится слышно заветное «Мага, тихо». Мага сам с собой борется, даже пытаясь из-под Денисовой руки выпутаться — в конце концов, на них ебучая камера направлена, и если тот ещё хоть секунду будет его трогать, ей б у д е т, что записывать, помимо его кринжовых смущённых донельзя и очень деликатных улыбок. И видит, отчётливо видит, как Мира, демонстративно и с комфортом делящий диван с Илюхой, за ним наблюдает — привычно насмешливо, совершенно точно размышляя у себя в голове о том, что Мага скоро взорвётся. В целом, он так и делает. Вот сразу, как только в конце дня под хор вздохов всеобщего облегчения звучит отмашка — мол, всем спасибо, все свободны сугубо до завтра, и взрывается, практически молча хватает и Миру, и Дэна за руки, и не успокаивается, пока не заталкивает их в комнату. Спешит, да, под Мирино фырканье спешит, потому что слишком давно их друг у друга не было, слишком сильно Маге нужны они оба, их близость, личная, один на один, за плотно закрытой дверью, к которой он приваливается лопатками, демонстрируя, что больше отсюда никто никуда не уйдёт. Всё ведь починилось. Мира ему сам так и не объяснил ничего толком потом, просто опять возник в сети, просто снова начал ему отвечать, подтверждая — всё хорошо, у меня хорошо, у н а с всех хорошо, и Мага не нашёл ни одного повода задаваться дальнейшими вопросами, уверенный, что эти двое как-то там между собой наконец-то разобрались. А значит… Значит они все могут наконец-то друг до друга дорваться. Он не ощущает пока лёгкой скованности, которая держит Миру — непривычно для себя задумчивого Миру, весь этот первый долгожданный день глядящего на них чуточку со стороны Миру — в осторожном напряжении. Знает, что тот вроде как адаптируется, привыкает заново к тому, что они все рядом, потому что спешно отучивается от близости каждый разлёт, ему не свойственна эта скучательная жажда. И вообще, в целом, видит не убавившего ничуть в своей тактильности Дэна, Колпакова, и никаких препятствий. Поэтому только выдыхает, чуть по двери сползая, расслабляясь после кучи наставленных на него камер окончательно, очевидное: — Я пиздец как соскучился, вы даже не представляете. «Не представляете» потому, что Мага им всё-таки немного завидует: они-то виделись. Но по-белому и без всякой ревности. Мира ухмыляется своей самой ироничной ухмылкой из подборки «для самых близких» — Маге, чтобы её узнать, даже думать не надо, это привычный, понятный Мира, который не пытается больше от него спрятаться в игнор. И вызывает ровно одно желание — самоуверенно догнать собственные слова, добавить сверху конкретное, очевидное такое: — И собираюсь из вас всю… Душу вытрясти. Да, в каком-то смысле он чуть более воинственный и чуть менее деликатный, чем обычно. И то не сказать, чтобы слишком, но это всё равно играет на руку Мире, который… Как будто бы чувствует себя слегка неловко. Не подаёт виду, в глаза смотрит обоим, и Денису в том числе, но его всё равно не покидает ощущение, что после тех спонтанных выходных, — и Сигитов не спешил уезжать сразу же в то утра, когда они проснулись до нелепости тесно переплетёнными друг с другом, и Мира вовсе не пытался его выгонять, время было занято совсем другими… Вещами, — с ним остаётся какая-то дурацкая тайна, что ли. Секрет, который и жутко хочется, и не хочется одновременно спрятать ото всех, холить и лелеять в уголке, не подпуская к нему никого. Но когда Мага такой, привычный, не подозревающий ничего и уже по накатанной разгоняющийся в своей жадности, вроде бы… И думать не надо? — Душу? — иронизирует он, дёргая бровью выразительно, и точно так же выученно, как и всегда, занимает одну из излюбленных наблюдательных площадок в изголовье кровати, поджимая под себя колени и откидываясь на спинку. — Нет, если душу, то я как-нибудь пас, вы и-и без меня справитесь. Позовите, когда интересно станет. Не прочитать откровенно приглашающего взгляда нельзя — это всё ленивая пока ещё немного, присматривающаяся, не напичканная далекоидущими планами и неторопливо заводящаяся Мирина игра. И Мага не чувствует подвоха. Наоборот, он за Дениса хватается с широкой мягкой улыбкой, ластится, как в первый раз, намекающе тянет его за собой, туда же, на постель, занятую Мирой совсем минимально. — Он попутал просто, у нормальных людей это называется сперма. Сказать, что Дэн на взводе и у него самого уже буквально кожа зудит от отчаянной необходимости тактильной и не очень близости — это ничего не сказать. Причем самая главная причина этого зуда… как не странно, не Мага. Нет, дело совсем не в том, что он как-то меньше соскучился по Халилову, отнюдь, с точностью до наоборот — в конце концов, с Мирой он виделся сравнительно недавно, а вот Магу видел уже больше месяца назад, и его хочется крутить в руках и тискать до тех пор, пока не перехрустят все ребра. Но… В том то и дело, что все это можно реализовать. И не просто можно, а успешно реализуется, едва Мага перешагивает порог дома. Потому что с ним можно. Потому что это абсолютная норма, причем как для них двоих, так и для всех окружающих, которые в лице Ярика и мелькающего где-то на заднем фоне Белова только фыркают и делают вид, что ничего не видят, когда он в буквальном смысле сгребает Халилова в тиски и вертит на руках, всячески демонстрируя тотальное и обоюдное отсутствие личных границ. Благо, Найденов и так знает, насколько далеко и глубоко они отсутствуют, а Диме… или глубочайше похуй, или лишний повод еще раз потроллить их на каком-нибудь стриме или в блоге. С Мирой все сложнее. С Мирой так нельзя. Миру зажимать и тискать на глазах у всех — по степени самоубийства равно прыжку рыбкой в ядерный реактор. А он еще и предусмотрительно нычится где-то по углам, пересекаясь исключительно минимально и деликатно — то на перекур выскальзывает, то с Русланой ведет какие-то умные речи о таймингах квалификаций, то еще где-то тенью на фоне мелькает, не приближаясь в зону гравитации, которая присосет один раз и намертво. Хорошо, что Денис — не параноик от слова совсем. Потому что на его месте Мага ебанулся бы на голову, решив, что после всех событий в Варшаве у того что-то переклинивает и он замыкается еще глубже в себе, всему пиздец, не видать нам больше Мирослава Колпакова нигде, кроме как в отдаленном кресле с вискарем в руках и иронично ледяным выражением надменной морды. Нет, у Дэна с восприятием реальности попроще и пооптимистичнее, и он прекрасно понимает, что так просто не будет. Во-первых при всех, и во-вторых — даже при Маге. И вот именно это больше всего зудит, это — причина всего этого невидимого дерматоза, потому что… Потому что он познал Миру т а к и м. Таким, какой он был там, в Польше перед новогодними праздниками. Таким, какой он есть там, под своими масками и коконами. И ему пиздец как хочется этого снова. Самому почувствовать, увидеть, услышать, а еще… еще поделиться этим с Магой. Потому что он тоже заслуживает все это знать. И видеть, и чувствовать. С учетом того, насколько они вдвоем дольше, чем с ним самим втроем. Возможно именно поэтому первый поцелуй — такой, проверочный, с которым Денис медведем наваливается на Магу прямо возле Мириных ног выходит настолько жадным. Агрессивным даже в какой-то мере — потому что весь этот зуд подкожный нужно куда-то выплеснуть, чтобы не приходить с ним напрямую, избыток эмоций этот разделить с тем, кому не просто комфортно, а в кайф. Мокро, сходу широко раскрытым ртом, со стуком зубов характерным, языком, в чужой рот едва ли не до гланд самых ныряющим… и волной первого облегчения, которое не может не накатить, когда тело наконец ощущает рядом с собой сразу два тепла. Разных тепла. Одно — прохладное, осторожное, может быть даже чуточку настороженное, второе — пылающее не хуже его собственного внутреннего жара. Главное — два. И вот это — как будто бы даже вот именно теперь он на самом деле дома. Именно этого — мыслей, планов чужих, их существования вообще — Мира и не учитывает. Он вообще смотрит на то, как Мага мгновенно липучей зефиркой расплавляется, расправляется весь под этим поцелуем, как Дэну навстречу рвётся точно так же жадно, будто губы ещё недостаточно распухли, с мокрыми, захлебывающимися звуками отвечает, — удивительно, они даже за инициативу не борются, просто с разбегу вляпываются друг в друга, образуя один хаотичный комок, ещё более жадный, чем прежде, — немыслимым образом притираясь виском к Мириной коленке, чтобы вот так ненавязчиво и аккуратно этот круг замкнуть, и… Вдруг договаривается с собой вообще без боя и без крови: решает, что Денис достаточно деликатен по отношению к нему. Что он просто не будет ставить его в неловкое положение и хоть как-нибудь припоминать то, что было в Варшаве, тем более, когда рядом, почти между ними, готовый практически сию секунду сдирать с себя все лишние тряпки прямо сейчас Мага. Мира не замыкается ещё хуже, на самом деле. Это совсем… Не та история. Тогда, отпустив, наконец, Дениса и смотавшись отмечать Рождество к малым, Мира немало времени потратил на рефлексию, постановив на внутреннем суде: теперь с Дэном — вот т а к. Иногда с ним вполне может быть по-особенному, и, наверное, стоит как-то объясниться с Магой на тему того, что и эта их сторона равнобедренного треугольника обрела плотность и крепкость, но менять что-то глобально нет, вести себя как-то иначе, вроде бы, ни повода, ни желания, ни… Возможности? Куда? Как? А главное — зачем? Внутренний суд в конечном итоге решает, что всё случившееся — это как… Прокачка нового уровня. Возможность открыть новый скилл. И Мира планирует его использовать, просто с Магой — всё по-другому, и сейчас самым правильным, нужным и желанным кажется именно сделать всё для того, чтобы хорошо было ему, совсем истосковавшемуся. С этой мыслью Мира тянет руку, чтобы запустить наконец-то длинные пальцы в Магины волосы и порывисто, совсем тихо и неслышно вздохнуть — он скучал, он так скучал по этой жесткой гладкости, и по тому, как Мага мгновенно урчит на осторожное потягивание прямо Дэну в распахнутые губы, сглатывая все возможные комментарии по поводу того, что душа и сперма — вещи принципиально разные. — Если сперма, то тогда терпимо, можно поучаствовать, — роняет он насмешливо, сверху вниз разглядывая обоих, заглядывая в них буквально с таким любопытством, будто изучает засасывающий в себя блэкхолл Энигмы. — Вы однажды так друг друга сожрёте, я думаю. В принципе, они именно на этот самый блэкхолл и похожи. А ещё две затягивающие дырки поменьше — Магины горящие глаза, которые он поднимает на Миру, даже не пытаясь разомкнуть, приостановить хаотичные движения губ. И всё это вместе не только Денису, но каждому из них по отдельности и вместе даёт долгожданный щелчок — в с ё, они вместе, они д о м а. А Мире прибавляет уверенности в том, что всё реально правильно и хорошо. Поэтому он и подбирается ещё немного, и оттягивает потуже Магины волосы, и вкатывается плавно в своё самое естественное — так кажется, и так казаться не перестанет, кажется, никогда — настроение, в ответ на взгляд продолжая: — Мага, может, Дениса разденешь сам? А то всё слова, слова, соскучился — хоть покажи ему. Голос легко набирает вязкости, тягучести, этой мурашистой ироничности. Только сегодня почему-то хочется так — не через Дениса заходить, а через Магу, на которого повелительная интонация толком не поднимается — предлагающая, раздразнивающая только. Мира как будто бы немного выставляет его вперёд, отгораживается им бессознательно. У него же реакция однозначная — он змеей вьётся, об Мирину голень отираясь, глазами сверкает, в которых уже жадность полыхает, и прикрывает веки, чужую нижнюю губу прикусывает, мажет языком по тонкой кожице мокро, неряшливо и требовательно, мычит согласно, мгновенно влезая холёными и гладкими пальцами под Денисову футболку и под резинку штанов одновременно, будто решить не может, за что первым хвататься. Но все это слишком… противоречиво. Хорошо, классно, круто — вне сомнения, тело не может не подставляться под чужие руки, по которым так невыносимо соскучился — и да, теперь в этом совершенно точно не стыдно признаться как минимум самому себе, но… Но слишком ярко ощущается вот эта самая попытка… Сознательно ли или бессознательно спрятаться. Вот просто прикрыться Магой, спрятаться за ним, перекинуть все внимание на него, а самому занять привычную, старую добрую в данном случае в худшем смысле этого слова позицию в отдалении, откуда можно безопасно наблюдать, управлять, руководить парадом, как это бывало… Практически всегда. И это… Отвлекает. Не то, чтобы сбивает настрой полностью, но заставляет мышцы невольно напрягаться, работая совершенно не так, как прежде. Раньше бы от этого тона, от этого голоса уже давно бы бежали мурашки вдоль позвоночника, а возможно даже поджимались яйца. Да и сейчас в любой другой ситуации, когда это была бы не первая встреча после долгой разлуки, а хороший стабильный секс — это бы обязательно сработало. Но не в этот момент. Не тогда, когда Денис соскучился. Соскучился по т о м у Мире, а самое главное — внутри зудит желание т е м самым Мирой поделиться. Нет, прерывать Магу, отказывать ему хоть в чем-то равносильно пощёчине и следующей за ней смерти. Да и ещё раз — по Маге он тоже соскучился. И тоже хочет этого тактильного контакта. И бёдра навстречу одной цепкой лапе и грудь навстречу другой он подставляет абсолютно искренне. Даже может быть слишком рьяно, цепляя на себя как можно больше соприкосновения с жадными горячими пальцами. И пробежать губами по натянувшейся трапеции, зубами сжать кожу у ворота чужой джерси выходит тоже совершенно по-настоящему. Не выходит только раствориться в моменте. Начать терять себя прямо сейчас, пелену пропустить, взгляд по обыкновению осоловелый затягивающую. Нет, вместо неё в глазах, из-за Магиного плеча выглядывающих, царит цепкая внимательность — сосредоточенная, проницательная, и главное — максимально красноречивая для Миры, которого сейчас должно буквально щекотать по коже на переносице этими зудящими искорками. — А ты… Не соскучился? Мага в первую секунду даже как ребёнок себя ведёт немного. Просто по наитию, не по злому умыслу, но вздыхает громко, влажно, вывернуться наизнанку уже на опережение пытаясь, под этот укус, шею обжигающий, подставиться, и выворачивает шею, чтобы вернуть внимание Дениса себе. Но тот смотрит — теперь уже понятно, что прямо на Миру, что само по себе уже не очень-то как обычно — так внимательно, что… Ну, может, Мага и не способен найти и ощутить конкретные размеры этого невидимого слона в комнате, но его присутствие, контуры, силуэт нашаривает точно, хотя сознательно даже ещё представить не может, а что, собственно говоря, идёт не так. Зато вопрос может разобрать, и выгнуть шею куда-то назад, чтобы вот так, криво немного, чуточку нелепо заглянуть уже в лицо Мире, и улыбнуться. Улыбнуться широко, просто, не до полоски дёсен, конечно, но с очень, очень понимающим теплом. — Да Мира тебе никогда не скажет, знаешь? Потому что у Маги всё очень просто. Кажется, когда-то они имели какой-то подобный разговор ещё во времена выстраивания обоюдного… Фундамента, или типа того. Мира объяснял, что скучать и уж тем более говорить об этом обо всём не умеет, не любит и не видит смысла, и это не значит, что ему всё равно. А Мага видел, как каждый раз после очередных разъездов или разлётов Мире нужно время, чтобы привыкнуть к нему заново, словно каждый же раз Мира на расстоянии его немного… Забывал? Чтобы не было тяжело? И это воспринималось всегда нормально. Нормально же воспринимается и сейчас, потому что Мага знает — на самом деле, в глубине души, Мира всё-таки чувствует свои чувства. И ему этого… Не то, чтобы достаточно, но хватает, если Мире так хорошо и комфортно. Просто, наверное, всё дело в том, что у Дениса-то это — первый раз, когда они все расставались надолго. Мага уже не видит, как в ответ на его слова Мира хмурится с нечитаемым выражением в глазах и каким-то пытающимся себя собрать движением заправляет падающие на лицо пряди волос за ухо. Это длится буквально секунду, какой-то мгновенно задающийся вопрос на лице отражается — мол, а вот так это получается, да? И так получается всегда, что Мага ему даёт… Что? Поблажки? И это — только самая поверхность морального затора, транспортной пробки, образующейся посреди умственной дороги. Где-то внутри остаются остро, тревожно вспыхивающие неловкость, недовольство и настороженность — их поднимает один только взгляд Дениса, который, и правда, читается слишком легко. А Мира… Мира готов на многое, но точно не на то, на что ему намекают. Просто вот… Не сейчас. Не в этот раз. Когда-нибудь потом он ещё об этом подумает и придумает другой ответ на так и неозвученный на самом деле вопрос, прикрытый другим, более простым и бытовым. Уголки поджимающихся губ Миры вздёргиваются наверх в усмешке доброжелательно-ироничной, беззлобной, до боли привычной. — Конечно, не скажу. Но если это намёк н-на то, что ты хочешь, чтобы тебя в ч е т ы р е руки раздевали, так надо было просто попросить. Мага, ведомый полным отсутствием аналитической работы и живой интуицией, которая редко его подводит, даже чуть оттормаживает. И не то, чтобы физически — чувствует же, что Денис к нему рвётся под руки, всю эту свою бешеность тактильную втрачивая, и трогает-трогает-трогает бесконечно, по спине под футболкой шарит, каждую мелкую родинку пальцами заново находит, позвонки перебирает, задницу сминает второй ладонью, в себя вжимая, но всё равно как будто бы немного приостанавливается, словно хочет понять что-то, чему не знает пока ни названия, ни объяснения, и не сбивает с толку никакими новыми торопящими события — даже те, которые торопить хочется о ч е н ь — жестами. И именно это Мире позволяет на тот же насмешливый лад второй рукой, не занятой Магиными волосами, потянуться дальше, вперёд — прохладой кожи полукольца рёбер обдать, поясницы Денисовой коснуться, вместе с Магой уцепиться за край футболки и потянуть её наверх, явственно демонстрируя этому проницательному взгляду — не надо, я не буду, не сейчас, если выражение лица вообще может быть способно умещать такое количество информации и букв. На самом деле — может. И самое удивительное, что может в исполнении Миры и для понимания Дениса Сигитова, который никогда не слыл своим высоким эмоциональным интеллектом. Да, Денис реально буквально по одному этому ответному взгляду сверху вниз читает всё, что Мира пытается до него донести, сознательно ли или бессознательно. Всю это дрожь внутреннюю, которая когда-то поднималась в те моменты, когда он сам пытался заглядывать в появляющиеся трещинки на ледяном коконе, и которая поднимается снова, едва он чувствует первые намеки на то, что ему хотят предложить… Снять его полностью. Снова. И на этот раз не наедине, а перед человеком, перед которым по обычной, элементарной логике вроде бы должно быть проще… А по факту выходит с точностью до наоборот. Вот только есть один нюанс. Денис Сигитов все еще упертый баран. Баран, который ставит себе цель и идет к ней во что бы то ни стало, особенно когда знает, что так можно. Вот конкретно здесь — можно буквально на грани, на тоненьком, но с твердым убеждением, что может себе это позволить. Потому что как будто бы лучше знает, что это — страх, который нужно преодолевать, а не что-то, что можно сломать раз и навсегда. Главное — выдержать момент, чтобы на все его повышенное внимание к Мире не обиделся Мага. Потому что все это абсолютно не значит, что он по нему соскучился меньше, меньше хочет с ним близости и внимания, нет, наоборот, просто… Просто если Мага дождется, не начнет параноить и доверится его действиям — он получит с лихвой абсолютно за все время, за каждый день, который все они провели порознь. И да, ничего не мешает приподнять руки, голову ненадолго склонить, помогая избавить себя от футболки в кратчайшие сроки — это не в подчинение чужим правилам, скорее наоборот — в еще одну возможность напомнить ощущения, порождаемые жаром тела, которое теперь не обжигает не ту слегка золотистую — ей всегда было в кайф, а именно мраморно бледную кожу, которая тоже может разогреваться изнутри и согреваться снаружи. А вот следом, когда футболка летит прочь куда-то на пол… Самое время потянуться навстречу именно Мире, поймать изгиб бледной шеи, ткнуться носом, губами в прохладную пока что ямку и шепнуть практически неслышно, хрипло, тем самым голосом, что он должен помнить с того самого раза в Варшаве. — Мир, пожалуйста… Мира теряется под двойным давлением. Для кого-то другого это, может быть, и был бы обычный вторник или типа того, и никакой реакции бы что-то подобное не вызывало, но мало Дениса, который трогает, тычется, как выпрашивающий ласки щенок, так рядом вытягивается полувопросительным знаком Мага — вырастает рядом, с Дэном плечом к плечу, и смотрит так… В блестящих как две турецкие маслины глазах нет, конечно, ни обиды, ни негатива, ни исподлобистой настороженности его обычной, предвещающей очередную паранойю, ни напускного инфантильного недовольства, с которым он иногда заигрывается. Мага хмурится и автоматически губы утирает, уже мокрые, припухающие, так смотрит, словно их двоих впервые видит, и этот вопрос, он… Он как будто бы к Мире в первую очередь направлен. Как будто Денис нарушает привычную логическую цепочку, хватает Миру за руку, тащит его на сцену под все имеющиеся софиты, занимая им Магино место, и это, сука, так неловко, т а к сильно неловко, что Мира вспыхивает, как спичка, за мгновение. Только и эту вспышку раздражения, себя защитить от неловкости пытающегося, он нормально выразить не может, сам себя стопорит: это Денис, это Мага, он их любит, они ему нужны, никто из них не заслуживает того, чтобы сейчас быть облитыми помоями. Так? Так. Мира позволяет себе какой-то минимум. Глаза от Маги прячет, как-то пустоту зачёрпывает, сжимая и разжимая пальцы в нереализующемся желании Дениса не то оттолкнуть, не то зажать в руках и под контроль взять, голову запрокидывает в недовольном, напряжённом выдохе, цокает выразительно настолько, насколько может, всем своим видом демонстрируя полнейшее нежелание сдаваться всяким «пожалуйстам», особенно тогда, когда от шершавого голоса, успокаивающего, сильного, колючим шерстяным одеялом задевающего сразу сердечную сумку, по спине бегут никому не видимые мурашки. — Перестань. Нет, слышишь? Я… Я не в том настроении. Сложно подобрать такие слова, которые не вызвали бы у Маги ещё больше вопросов. Такие ответы, которые не заставили бы Миру чувствовать себя ещё стыднее, которые не вынудили сосредотачивать на нём ещё больше абсолютно лишнего, унизительного, неловкого внимания. Он это сделать не в состоянии, как не в состоянии Дэна оттолкнуть. Вообще, совсем никак. И Магу бы тоже оттолкнуть не смог, если бы тот пытался подлезть, но Мага только как-то замедленно, растерянно и внимательно в одном флаконе за Дениса цепляется, ненавязчиво за поясницу прихватывая, молчит и смотрит. Не понимает ни того, чего вдруг Дэн от Миры хочет, ни как ему реагировать, ни почему Миру где-то на уровне подсознания начинает хотеться немного… Защитить, что ли? Мага не дурак. Он чувствует отчётливо: что-то между ними двумя поменялось. И поменялось, очевидно, за ту самую поездку. Это висит в воздухе, это слишком очевидно — т а к Дэн никогда к Мире не тянулся, так ни о чём не просил. И это поднимает такое смутное ощущение, как будто он — единственный, кто не догнал шутку в целом зале на стендап-концерте, упустил что-то важное, но ему просто не думается о том, что такое может случиться, что Денис вдруг про него просто забудет — и никакого негатива не поднимается. Он только чуть ближе тянется к ним обоим, зависает рядом, не врезаясь совсем тесно, не вмешиваясь во что-то, что явно происходит. Но всё-таки спрашивает, точно так же тихо, как звучит сам Денис, без нервозности, без попытки одеяло обратно на себя перетянуть, с простым и искренним непониманием: — Вы… Чего? Дэн, ты… Хочешь что-то? Ох, как же здесь Дэну… Непросто. Во всей этой ситуации, когда и с одним поговорить хочется, и с другим, и внимание переносить кажется совсем неуместно, потому что оторвешься — потеряешь момент контакта с одним, а не перенесешь — просрешь второго. Остаётся только реально надеяться, что Мага… Поймёт. Удивительно, но почему-то понимание, что происходит в его голове, даётся даже тяжелее, чем понимание Миры, который, казалось бы, всегда был настолько отстранённым и далёким, что должен быть вообще чем-то загадочным и необъяснимым. Но по факту… Выходит совершенно иначе. Даже под рёбрами скребется и стучится быстрее в пульсирующей мысли — дай время, пожалуйста, совсем немного, ты всё поймёшь. Потому что если вовлечь слишком рано, слишком глубоко втянуть в процесс, который он пока не понимает сам вообще — вот тогда реально можно передавить. Двое на одного — так даже приличные пацаны не пиздятся, не то, что такими способами отжимать чужое личное пространство и вообще… Всё личное, надёжно спрятанное от чужих глаз. Поэтому… Денис просто руку за спину себе запускает, чтобы не искать неуклюже вслепую другую. Ту самую руку Маги, которая на поясницу ложится, находит, пальцами с чужими сплетается и сжимает настолько красноречиво, насколько вообще может, чтобы вложить в этот жест всю ту мысль, которую не хочется озвучивать вслух, чтобы она не прозвучала давящей на оставшегося без прямого контакта Миру. Подожди, немного совсем, дай время, я здесь, я помню про тебя, я хочу показать, поделиться, просто пойми и потерпи. А губами всё ещё по ключице, по основанию шеи скользят, буквально ощущая под ними те самые мурашки, буквально чувствуя мельчайшую дрожь в чужом теле. — Мир, пожалуйста. Я. Соскучился. И он тоже. Очень. Не страшно. Безопасно. М о ж н о. Вот так… Совсем не свойственно для самого себя, мягко, отрывисто и глубоко — совсем не так, как обычно — когда прямо, с плеча, честно и не выбирая подходящих слов, а ляпая первое, что приходит в голову. Нет, сейчас — так, потому что так хочется, так кажется правильно, и в конце концов… Возможно, он тоже чему-то учится. Не только Мира, может и Мага, они все трое чему-то учатся в этих отношениях, и это — абсолютно нормально. И почти не страшно. Ему — точно, а им… Для них есть он. Вот такой вот маленький, но очень бесстрашный. Маге не страшно тоже. Ну, может, совсем немного, но с этим можно справиться и самостоятельно: он на свой уже претерпевший за годы с Мирой влияние некоторой зашоренности взгляд вообще думает, что наблюдает ровно одну единственную вещь — Дэн с энтузиазмом самоубийцы пытается засунуть руку в змеиное гнездо и выжить. Не то, чтобы он Миру как-то демонизирует совсем уж красочно, но это что-то настолько… Очевидное? Привычное? Мага согласно отстраняется, подбирая под себя ноги и плюхаясь на пятки. Уступает место, занимает позицию наблюдателя, сам свою руку из Денисовой выпутывает, не с драмой какой-то или обидой неуместной, а просто пожимая в ответ с безмолвным — ладно, мутишь что-то — мути, я здесь, всё нормально. И думает: ну, вот сейчас. Сейчас Мира в ответ на чужие слова, всеми слышимые, рыкнет, взовьётся, Дэну будет обидно, всем — неловко. Сейчас Мира его встряхнёт и оттолкнёт, потому что не терпит, когда с ним так обращаются, и уж тем более предъявляют, что он чего-то боится — Мира ведь ничего не боится, Мира может всё, что угодно, а если он чего-то не может, то значит, он просто не хочет. Прямо покадрово Мага может разглядеть, как у Миры брови сходятся, как он напрягается всем телом, как руки к Денису взмётываются, рот распахивается, и хочется даже это как-то остановить, потому что должно прозвучать что-то резкое, но… Остаётся лишь с изумлением наблюдать за тем, как Мира шумно и дёрганно сглатывает, до того, что почти зримо дрожит кадык. Хлопает ресницами замедленно, так, как бывает обычно, и не отталкивает Дениса — а вцепляется в него, одной рукой плечи обвивает покровительственно, пальцы другой сжимает на пойманном у себя на груди подбородке. Только одно угадывается — решительное, громкостью слов разревиливающее эту интимность, чужим шёпотом созданную: — Мне не страшно. Просто не хочу. Я-я тут, здесь, мало, что ли? Мира отчаянно не хочет жалеть о том, что один раз Денису доверился. Но сейчас философски-неторопливое «ну, когда-нибудь я попробую так ещё раз» стремительно превращается в желание закрыться раз и навсегда, потому что… Потому что Мага. Мага смотрит, растерянный, хотя и согласно предоставляющий им это пространство своеобразное для того, о чём сам никакого представления не имеет, и под его взглядом что-то менять Мира просто не готов. Как минимум, уверен, что не готов. Это ступор, стенка ментальная, блок, настолько упорное отрицание, что хочется съежиться. И кажется, ему даже обидно — обидно за то, что его опять не хватает, что его трясут, хотя он просто хотел, чтобы всё было хорошо, как обычно, привычно и понятно, но это что-то… Поверхностное, нервное, пытающееся защитить себя. Денис нечестный. Просто до слёз нечестный, потому что его голос, особенно такой, вызывает иррациональное желание поддаться, спрятаться… Не от него, а в нём, и это ощущение в скулах болью отзывается, потому что Мира даже себе объяснить не может, почему сейчас настолько страшнее. Почему чувствительнее — ясно, Денис по протоптанной дороге идёт, идеально делает всё, правильно, и вибрацию во всём теле вызывает, как предвестник землетрясения и обвала, но почему ещё скованнее, почему сама мысль о том, чтобы просто довериться ещё раз, но уже и Маге в том числе холодом позвоночник сковывает… Ответов нет. Есть только собственные пальцы, которые за подбородок Дениса тянут к себе, к своему лицу, отрывая от стремительно покрывающейся мурашками, зудящей под губами кожи. Не дёргают, не жмут слишком сильно, просто тянут, чтобы заглянуть в похожие на Магины глаза и попытаться изобразить уверенность, которую хотя бы можно было бы попробовать сравнить с Денисовой. — Я н-никуда не деваюсь и не со-собираюсь вас тут одних оставлять. Ну, не… — врущие повторяющиеся «не хочу» и «не в настроении», вроде бы, рвутся с языка, но Мира снова сглатывает и пытается поменять честность на честность, рассчитывая на то, что Денис поймёт. — Не могу. Не сейчас. Потом. Пожалуйста? Это просьба, а не жесткое осаживание или окрик. Просьба с поджатыми нервно губами, от равного равному, и этого уже достаточно для того, чтобы Мага окончательно потерял нить повествования, но общая картина сбивает его с толку ещё больше, так, что он на всякий случай ещё немного сдаёт назад, чтобы… Не помешать этому чему-то, чему названия не придумывается, но что выглядит очень важным. Пожалуй, нечестные здесь они оба. Только Мага остается не при делах — самоотстранившийся, притихший, только уши внимательно навостривший и, кажется, окончательно потерявший понимание, что здесь вообще происходит, о чем они говорят, и самое главное — что происходит с его привычным, е г о Мирой, и почему он вообще до сих пор не отгрыз голову рискнувшего посягнуть на вроде бы ранее нетронутые личные границы. А вот Мира… Денис же учится. Учится слушать и слышать, учится чувствовать, учится всем вот этим вот взрослым делам, связанным с развитым эмоциональным интеллектом, и игнорировать может многое, но не слово «Пожалуйста». Вот все что угодно, сказанное до него — не то, чтобы с легкостью, но через призму своего твердого видения того, что происходит на самом деле там, внутри, под этими «не могу» и «не сейчас», но так… Это не значит, что он резко теряет зрение и перестает все это видеть. Перестает понимать, что все это про страхи, как бы ни пытался что-то говорить против Мира, но… Но есть какое-то элементарное понятие вежливости, в которой идти напролом искренней просьбы выглядит еще более некрасивым, чем пинать ногами лежачего. Именно поэтому, рука, уже почти потянувшаяся в сторону подобравшегося где-то позади, за спиной Маги замирает и опускается обратно, так и не добравшись и перетекая вперед — прямиком на Мирино предплечье, привлекая к себе внимание. Даже не совсем так, не привлекая — оно и так сейчас почти полностью сфокусировано на нем, а скорее… притормаживая и заземляя в моменте, прося одним этим жестом еще раз оказаться здесь и сейчас и отбросить все лишнее, почти физически витающее вокруг роем невидимых мушек, в которые превращаются чужие мысли и вибрируют на поверхности кожи. — Ты… реально у в е р е н что тебе не страшно и ты не х о ч е ш ь? Скажи да, и я отстану. Да, это тоже немного противозаконно. Зато это честно. Он дает возможность выбора. Если Мира действительно уверен, и это «пожалуйста» — его твердый, осознанный выбор — да будет так. А если нет… То это лучше чем что бы то ни было еще сможет его заставить проанализировать собственные ощущения еще раз. Мире ничего не стоит ответить «да». Наверное, если он так и скажет, это будет самое лёгкое в его жизни «да», в миллион, миллиард, триллион раз проще того «да», которое потребовалось ему однажды, чтобы оказаться здесь. И он даже… Давления лишнего в этом моменте не ощущает, Дэн не пытается ему руки выкручивать, даже если смотрит всё так же глубоко, Мира верит — он реально отстанет. Но в этом и проблема: эта честность… Подкупает — стрёмное слово, но какое-то другое подобрать сложно, он добивается доверия к себе именно этим вопросом и именно потому, что готов отступить. Не манипулирует, не уговаривает, просто спрашивает — и всё. И рот приоткрывается сначала, чтобы выпустить это холодное, отстранённое «да», которое, скорее всего, навсегда закроет Мире эту ветку развития сюжета — Денис от такого «да» наверняка больше не спросит, и психика замкнётся сама на себе, чтобы всеми силами доказать искренность ответа. А потом закрывается до стиснутых в одну тонкую полоску губ. Мира не произносит ни звука, натужно выдыхая и всматриваясь в его глаза, словно надеется высмотреть там что-то ему важное, и в эту самую секунду отчаянно пытается не думать о том, ч т о наблюдает Мага, к а к они, он выглядит со стороны. Пожалуй, вот это — те самые «взрослые дела». Денис спрашивает, а не совершает моральное насилие во благо. Мира… Берёт ответственность за то, чтобы согласиться или нет. И ведь невозможно же даже сказать себе самому точно — да, не хочу, нет, хочу, Мира просто хочет, чтобы всё было н о р м а л ь н о. Кажется, если он в эту секунду ответит, что не уверен, то его слово тогда не будет стоить и гроша. А если ответит, что уверен, то потеряет… Потеряет что-то очень-очень важное, что-то, чего терять просто нельзя. И никакое «потом» не сделает его более готовым к этому, поэтому вроде бы и предъявить Денису не получается за спешку — Мира понимает, почему он хочет этого сейчас, пока они только-только снова собрались в это своё причудливое единство, не закостенели друг в друге обратно, когда лучше всего что-то менять. Кому-то меняться. Но ему так страшно. Так чертовски страшно, что он… Он в Дениса всматривается и потому, что ему н у ж н о смотреть, и потому, что на Магу он смотреть не может. Хочет, но не такой. Не том состоянии, куда его загоняют чужие вопросы. Панику одна мысль об этом вызывает такую… Не ту, в которой пульс за сотку и зрачки бегают, а холодную, вязкую, как мёрзлая вода, густую, льдом кровь в венах подменяющую. Мира убеждается ещё раз: он не может ответить. Он н е у в е р е н. Он не знает такого жеста, который сейчас докажет обратно его состоятельность, он не хочет врать Денису, он не хочет отталкивать ни его, ни их, а что-то объяснять придётся всё равно, Мага всё видит, всё слышит, он про это не забудет и потом обязательно будет загоняться, если не найдёт ответы. Только и что говорить, Мира тоже не знает, особенно — ему, человеку, который вроде бы лучше остальных все его привычки и всю его суть знает, выучил за несколько лет бок о бок. Это чертовски неправильно, некрасиво даже по отношению к Маге, наверное, но Мира всего за несколько мгновений разгоняет себя в этом клубке противоречий так сильно, что вместо ответа только мелко, еле заметно дёргает подбородком из стороны в сторону отрицательно и лопается, на выдохе лопается, опадая и упираясь лбом в плечо Дениса, пряча лицо от обоих, но — в нём, сжимая вокруг него руки. — Я тебе не стиралка, чтобы р-режимы кнопками переключать, в курсе? Чего… Как ты хочешь? Невозможно звучать ядовито, самоуверенно и уязвимо одновременно, но голос у Миры между этими гранями от начала фразы до конца прокатывается вообще без усилий. Он звучит если не обречённо, то всё равно каким-то безнадёжно сдающимся образом, и одним махом раскалывает кусок Магиных представлений о себе, не уверенный ни в том, что готов видеть, понимать его реакцию, ни в причинах того, почему это так сложно, больно и важно. А Мага воздух тянет, вдыхает так шумно, так напряжённо, что даже в одном этом звуке легко читается всё чистое изумление — он Миру просто не узнаёт. Он не понимает, ч т о с ним происходит, почему это выглядит так, как будто ему просто… Просто херово, и что вообще должно было измениться в этом… в этом Мире, чтобы он искал поддержки — со стороны это выглядит именно так — у… Не то, чтобы у Дениса, хотя и это повод глубоко задуматься, а у кого бы то ни было вообще. На самом деле, в одном Мира всё же ошибается. В том, что если бы он сейчас произнес это самое «да», Денис оставит свои попытки добраться снова до… того, что уже однажды видел в Варшаве. Потому что Дэн — упертый баран. И он явно не из тех, кто, единожды получив отказ, сложит лапки, подожмет губы и с гордо вздернутым носом пойдет забирать жадность Маги, готового отдавать ее в любой момент даже без всяких вслух озвученных просьб, взамен той, в которой ему было отказано. Но в то же время Денис практически не сомневается в том, что он так и не услышит это «да». Потому что слишком хорошо видит, что там, в глазах, по ту сторону радужки и чернеющих зрачков — «нет». Причем «нет» и по логическим, и по эмоциональным соображениям. Они оба головой понимают, что если не сейчас — то это «потом» может растянуться очень надолго, потому что с каждым привычным разом кокон из льда будет нарастать по новой все плотнее и плотнее и потребуется гораздо больше времени и усилий, чтобы снова пробиться к тому прогревающему до самых костей теплу, с которым Дэн познакомился в Варшаве. А еще Денис чувствует, что ему… самому хочется. Да, ему пиздец как страшно, но вот именно сейчас — реально хочется. Как будто он соскучился не только по ним, но и по.этому состоянию? И это абсолютно не значит, что так должно быть всегда. Что больше не будет этих красивых сценариев и мурашек вдоль позвоночника, как было раньше. Все будет, потому что это тоже часть Миры, такого, какой он есть и каким они его любят. Но тогда, когда это будет искренним желанием, а не защитной реакцией психики. Руки, пальцы горячие мягко опускаются на растрепанную макушку, выкрашенные на этот раз в черный волосы, притягивают еще ближе к себе, несмотря на буквально сверлящий затылок полный непонимания взгляд Маги, губы к виску прижимаются, не заставляя смотреть в глаза, разворачиваться лицом к лицу, наоборот — успокаивая в этой дрожи, которая буквально грудиной и ребрами чувствуется. — Как т ы хочешь. Чтобы просто расслабился и б ы л. Мира так много слов в ответ может найти. Так много наговорить о том, что он и был расслаблен до тех пор, пока его опять трясти не начали, как берёзу, с которой очень хотят яблоки собрать, не понимая, что их там нет. Что он и так е с т ь. Что он, в конце концов, так и хочет, он вообще не делает того, чего н е хочет, слишком себя любит, слишком эгоцентрик, чтобы в такой вещи, как секс, себе на горло наступать, и даже воздуха в лёгкие почти набирает достаточно, чтобы этот залп выпустить, но… Но незачем. Просто незачем, потому что это уже пройдённый этап. Потому что губы на виске у ж е не вызывают никакого протеста, Мира к ним подаётся мелким рывком вместо того, чтобы протестующе вырываться, и слишком ясно, что будет дальше: или его, как сопливого пацана, дальше будут уговаривать на то, чего он, вроде как, хочет сам, или он просто соберётся и не будет выебываться. Возьмёт себя в руки, соберётся и не будет усложнять жизнь ни себе, ни двум другим героям этой уже чересчур драматичной сцены. Это усилие воли ощутимо: Мира выдыхает длинно, прекрасно осознавая, насколько чувствительно и чутко сейчас к каждому вздоху прислушивается Мага, от которого он так удачно и ссыкливо прячется за Денисом, поджимается, подбирается весь, плечи разворачивает с увесистой дозой решительности. И даже не замечает, насколько вся эта палочная система саморегуляции далека от слова «расслабился». — Странно сбивать человека с-с того, что он хочет, и потом говорить «как хочешь», — не удерживается, всё равно язвит. И даже не то, чтобы сильно врёт. Потому что это правда: он не делает того, чего не хочет, но и хотеть чего-то… Можно по разным причинам. Сейчас он хотел одного — простой и понятной близости, в которой всё строго отрегулировано, которая восполнит, удовлетворит… Не недостаток, телами испытываемый, а тот, что в уме и внутри. Недостаток друг друга. И да, он опасался того, что Денис опять начнёт… Вот это вот, но он уже начал и продолжает, и поэтому… Поэтому надо пытаться понять, чего ещё, чего на самом деле он хочет теперь, а это… Неожиданно сложно. Мира формулирует это для себя как-то неожиданно ясно. Всего в одном простом сравнении: сначала он ограждается от Дениса, которого справедливо опасается, Магой, а теперь от Маги Денисом. И это — не описание одной конкретной ситуации, а аксиома. Так ведь всегда происходит. Мира сразу, с самого первого их раза определил себе место — за Магой. В любой ситуации, в какой бы они ни оказалась, он держится за эту позицию, потому что на ней он всегда нужен обоим, на ней у него всегда есть своя роль, задача — классная, крутая, восхитительная просто, но ещё и н у ж н а я, без него вроде как уже нельзя обойтись, и с ним не могут… Не могут сделать ничего плохого. Его нельзя бросить и оставить, вытворить что угодно другое без его разрешения, если его нет или если он идёт во главе парада. Это — его способ быть с ними в т р о ё м. А другого он, кажется, даже не знает, хотя знать хочет. Естественно, Мира не планирует делиться ни с кем открытиями, которые дрожью шибают по позвоночнику, растерянностью внутренности окатывают. Это просто не нужно, слова никакие не нужны, нужно просто всё поправить, чтобы Мага там из-за него не сходил с ума, чтобы Денис с ним не возюкался, как с пятилеткой, и он… Он просто мотает головой из стороны в сторону, больно продавливая лбом твёрдое широкое плечо, притирается затылком к пальцам напряжённым, подозрительно относящимся, но вроде как согласным кошаком, и сам выпутывается из-под руки, чтобы глянуть на Дениса сосредоточенно и исподлобья. — Ладно. Хорошо. Я п р о с т о, — он давит на это слово с усилием, но не с подъебкой, а с каким-то выражением рядового, получающего боевую задачу, — расслабляюсь. И тогда п р о с т о х-хочу вас. Как хотеть сложно, я… Не знаю. Давайте просто… Продолжим, и я постараюсь. Ты… Поцелуйте меня. Чтобы… Ч-чтобы я решил. Это уже даже не что-то намеренное. Мира просто пытается решить проблему, и взять всё в свои руки, включая себя — это единственный путь, который он может себе представить сейчас. Взять себя в руки, опереться на Дениса и самостоятельно решить, что с собой в таком контексте делать, учитывая всю ту информацию, впитанную раньше, Денисовой же помощью — звучит как план. И звучит при этом… Болезненно честно, вместе с этим мимолётом вылетающим, искренним «не знаю». Но Маге достаточно и этого — он, для которого всё, что произносят и Денис, и Мага, все ещё звучит как сербский арт-хаус, подаётся немного вперёд, не прикасаясь, но обозначая своё присутствие совсем рядом, словно пытаясь хотя бы нормально заглянуть в Мирино лицо, увидеть, что там происходит, в чём дело, что он упускает такое тонкое и неуловимое, чего не знает. А ещё, чтобы понять — уже можно или ещё нет, вообще, влезать, и какой… Какой результат у всего этого разговора должен быть, чего Денис так настойчиво пытается добиться от Миры, в котором Миру узнавать… То не получается совсем, то снова получается — так, как сейчас. Сейчас он звучит… Более знакомо, хотя все ещё ошарашивающе мягко и нерешительно для человека, который всегда знает, чего он хочет. Конечно, здесь можно было бы поговорить много о чем. Обсудить вот это самое «сбивать с того, что он хочет и говорить «как хочешь», которое звучит вроде бы максимально дебильно, но по факту они оба прекрасно понимают, о чем речь, и желания действительно бывают разные — как минимум, рациональные и искренние, и пока Мира с двух ног являл в мир первые, Дэн благополучно говорил и говорит о вторых. Но… Но это не нужно. Вообще не нужно, потому что от одного этого «поцелуйте» ребра перещемливает едва ли не сильнее, чем тогда, в Варшаве. Сложно, конечно, сравнивать, потому что тогда это всё перед глазами, перед ушами было впервые, но зато сейчас это впервые перед третьим взглядом, и от мысли о том, к а к все это уже выглядит для Маги, и что ему еще предстоит увидеть, почувствовать, услышать, по коже уже бегут мурашки — не ледяные, а наоборот теплые, приятные, согревающие. И вот сейчас, пожалуй, самое время включать его в эту… нет, не игру, ни в коем случае, в этот раз — в эту близость, потому что вот теперь это точно не будет воспринято как давление, и чем дальше, тем больше Мире будет нужно подтверждения именно оттуда, от того, перед кем он в первую очередь сейчас боится открываться, что его таким принимают, хотят и л ю б я т. Даже если он пока не понимает, что на самом деле в этом нуждается. Мага сам уже немного подается навстречу, и поймать его поперек спины, втянуть в этот клубок на троих не составляет никакого труда. Забавно, но, кажется, в этот раз именно Дэну придется взять на себя роль того самого дирижера, сценариста — по крайней мере, в начале, пока до Халилова не дойдет, что к чему. А пока — обнять крепче обоих сразу, взглядом даже для Маги непривычно мягким, спокойным кивнуть на снова как будто бы съеживающегося под руками Миру и… Потянуться первым, потянуться совсем не так, как к Маге. Пять минут назад буквально он вылизывал Халилову гланды, а сейчас даже. Не целует почти, а скорее как будто бы просто прижимается губами к уголку подрагивающих от напряжения губ и кончиком носа в розовеющую скулу тычется, поддевает так… Забавно, трогательно и самое главное — так… Знакомо для Миры. Это то, что смело и в самых розовых, кажется, тонах, можно теперь, наконец-то, называть «их» жестом. Чем-то, что как кодовое слово, заземляет в Миру в его смятении, заставляет дышать усерднее и глубже, останавливаться, тормозить. Но даже он, этот жест, не способен сейчас Миру заставить поднять глаза на Магу. Во всём чувствуется какая-то… Гипертрофированность, что ли. Мире хочется думать, что Денис перебарщивает. Что ни в нём, ни в том, чего он пытается добиться, нет ничего особенного, важного или нужного, что это какой-то липовый секрет, возникающий из пустого места, что Мага даже не поймёт ничего — не потому, что с ним что-то не так, или он бесчувственный, слепой, а просто потому, что толком понимать нечего кроме того, что Мира — тоже живой человек. Вот нихера себе новости. Но что-то же всё равно заставляет его бояться. Как будто в том, чтобы тоже живым человеком быть, есть свои минусы. Как будто, если ты тоже живой человек, то ты уязвимее. Это даже не про страх быть непринятым, кажется, а про то… Про то, что Мага нужен ему так сильно, так давно и так долго, что он его боится. Его боится, себя боится, так запутана оказывается в какой-то момент вся их обоюдная история, что только Денису и под силу, похоже, стать той самой отмычкой, той самой движущей силой, которая способна устроить потоп и обновить все эти нагромождения сложившихся стереотипов друг о друге. Только ещё не в эту секунду. Ещё нет, Мира ещё не может, Мире надо… Больше времени? Больше этих прикосновений? Больше уверенности? Даже обидно — он ведь сам в себе всегда уверен. И вся эта сумятица — ещё один повод на себя злиться. Он и злится, и хмурится, и веки жмурит плотнее, но не сопротивляется, даже когда по движению воздуха угадывает, что Мага совсем близко, рядом с Денисом. Что они о б а совсем близко к нему. Да и лицо Мирино… Мага, покорно придвигающийся ближе под рукой Дениса, всматривается в самые мелочи. Так… Немного отстранённо даже, просто наблюдая, просто пытаясь уловить грани разницы, разобрать, что именно ему пытаются показать. А то, что именно п о к а з а т ь — сомнений нет, слишком ново, необычно ведёт себя даже Денис. У него ведь даже в голове уложиться не может то, что Мира… Может быть каким-то другим. Каким-то не таким, не е г о Мирой, который всегда и всё знает за него, который его при себе держит на поводке, таком, который всегда воспринимался не как ограничение, а как награда. Мира в его глазах — большой, решительный и сильный, самый сильный, а сейчас… Сейчас другой человек целует его так аккуратно и мягко, словно он рассыпаться может под одними поцелуями, как хрупкая стеклянная ваза. И это выбивает из колеи, при том, что Мага до сих пор не видит его глаз — только выражение лица, собранное, сознательно сдающееся, твёрдое такое, решительное, как будто Мира на плаху идёт, а не целовать себя разрешает. Бред какой-то. Бред абсолютный, но сердце уже другое чует — колотиться начинает чаще, сильнее, взволнованнее, и дыхание сбивается просто потому, что подсознательное все эти мелкие знаки, все чужие слова, все смыслы обрабатывает и воспринимает быстрее, чем мозг. А ещё потому, что Денису Мага верит беспрекословно. И учиться у него тому, что он показывает, готов, просто… Не сразу и не все вещи получаются так же легко. Мага к Мире тянется — и не сдерживается, вдоль рёбер обнимает, обхватывает, словно зовёт к себе. Но чувствует, как тело под рукой мелко вздрагивает, выдох длинный, шипящий слышит, видит, как Мира теснее приваливается к Денису просто машинально, автоматически, сам от этого же ещё больше хмурится, до глубокой складки между бровей, и выдыхает какое-то совсем просящее, нерешительное: — Мир? Можно?.. И повторить пытается, нелепо чуточку, но ужасно, просто ужасно искренне — приблизиться, губами коснуться как можно осторожнее, так, как это делает Денис. Но в конечном итоге просто утыкается губами, носом в гладкую щеку с другой стороны, упирается лбом в висок, горячечно выдыхая. — Да можно, м-можно, я са-сахарный, что ли, по вашему, — Мира откликается хриплова-то сорванно, недовольно, но совсем не так, как Мага привык слышать. И что с ним делать с таким теперь можно, нужно, Маге тоже так сразу представить… Тяжело, слишком глубоко въелись все привычки, касающиеся Миры. А он ещё и вертится неуютно, где-то внутри себя умирая от этой неловкости, от нелепости, бардака какого-то неупорядоченного. От сосредоточенности сдвоенной на себе, не давящей вроде бы, но как минимум с у щ е с т в у ю щ е й, и этого уже достаточно для того, чтобы теряться и искать опору хоть в чём-то. Мира и ищет — сам за Магино плечо хватается, все свои «можно» на тактильном уровне обозначая, пока другой рукой крепче цепляется за Дениса и подворачивает подбородок, не кусает, не грубит, не лезет с инициативой, но целует всё равно веско, так, словно одновременно уговаривает и провоцирует каким-то конкретным образом уже… Действовать, что ли. Это даже невольно вызывает улыбку, трогающую уголки все еще прижимающихся к щеке губ. Как Мира продолжает язвить в те моменты, когда уже начинает проваливаться в это состояние расслабленной уязвимости — пока только начинает, да, безусловно, но в том то и суть — это невероятно трогательно. Когда это из какой-то достаточно холодной и полноразмерно токсичной истории превращается в робкие попытки спрятать собственную хрупкость, которой так тяжело выходить наружу — тяжело было с ним наедине, тяжело и сейчас, перед Магой, который все еще не понимает, что происходит, но прислушивается, пытается понять, попробовать… и ощутить. Главное — не вестись, пока Мира балансирует на этой грани между вроде бы мягким поцелуем и какой-то своеобразной требовательностью и при этом же не передавить и почти незаметно провести в то самое состояние, в котором он пребывал тогда и которое они оба имели в виду буквально минуту назад. Потому что вот так сходу прямо «действовать»… Не хочется. Хотелось бы быстрого, пусть даже качественного секса — не лез бы вообще во все эти дебри, а просто подчинился этому голосу, порождающему обычно ледяные мурашки вдоль позвоночника. А сейчас… сейчас можно вообще никуда не торопиться. Благо, что все активности на сегодня закончены и впереди целый свободный вечер и долгая ночь, в которой расходиться каждый по своим углам, в смысле по кроваткам, точно никто не планирует. Хочется… руки в темные волосы запустить. Хотя бы одну, пока вторая все еще лежит на пояснице Маги, как будто бы до сих пор не знающего, как подступиться, куда ткнуться губами и что вообще делать с таким непривычным Мирой. Запустить, и не для того, чтобы оттянуть от себя, а почти наоборот — надавить на напряженную кожу, пропустить пряди сквозь пальцы, сжать совсем слегка, просто обозначаясь, а следом — не потянуть, а просто слегка подтолкнуть — навстречу лицу ищущего ответы на свои неозвученные вопросы Маги, а самом ткнуться носом где-то за ухом, пробегая горячим дыханием по чувствительной коже. — Не ершись, сам же все знаешь. П о м н и ш ь. Маге становится понятнее. Резко, всё равно, как лампочка в мозгах загорается, вспыхивает фотка, которая могла бы быть засмотренной до дыр, если бы из пикселей не состояла. Он ведь так и не сообразил из неё ничего. То есть, даже не подумал, что надо соображать. Главное видит — Мира спокойный, довольный, даже удовлетворенный, расслабленный, и вроде бы ладно, вроде бы всё понятно. Всё это время кажется, что ничего слишком экстраординарного между ними, между Мирой и Денисом, тогда не случилось: Мага думает, что Миру знает слишком хорошо, и поинтересоваться можно было разве что тем, как там Денис под его напором выжил и каким чудесным чудом его же укатал до сонного состояния — это ведь вообще ничерта не просто, Мир сам до обморока довести может, даже если не чужие ноги перед собой расталкивает, а свои разводит. Получается, вот как. Одного тихого, очень тёплого, как будто несоразмерно Мире мягкого «помнишь» достаточно, и вся эта композиция у Маги перед глазами новыми красками играет: значит, было так. Было как-то… Совсем по-другому, и Мага упустил, просто упустил в этот момент что-то очень важное, что теперь… Денис хочет показать, а Мира? — А ты п о м н и ш ь, что я тебе е-ебало откусить ещё могу? Мира, кажется, злится? Мага смотрит на то, как старательно, упрямо, так отчаянно е г о Мира пытается не смотреть ему в глаза ни при каких условиях, как губы поджимает и фыркает своенравной лошадью под подталкивающей его к нему рукой, как жмурится до глубоких борозд в уголках глаз, но… Соглашается? Просто берёт и соглашается, на длинном выдохе оборачиваясь к нему и застывая снова. Не злой, нет. Недовольный, но недовольный от неловкости, от какой-то огромной внутренней робости, которую Мага впервые читает в уголках подрагивающего рта. Ещё бы понимать, почему так. Это не ревность, не простая низкопробная обидка, мол, со мной не поделились чем-то интересным, но… Есть что-то ужасно болезненное, щемлением сразу в скулах, затылке и рёбрах отдающее так, что Мага бессознательно крепче в бок Дениса вцепляется, почт до боли, в этом упрямом отказе на него смотреть. В том, что Мире оказывается проще доверить что бы то ни было, доверить себя, заговорить на каком-то новом языке с Денисом, чем… Чем с ним. Нет обиды — есть немое «а что не так со мной», оно в глазах сощуренных читается, но не звучит, звучит только опять и снова зовущее, хриплое: — Мира? Не имеет значения ничего. Ни рука Миры, его плечо сжимающая, ни то, как он автоматически ерзает подбородком по макушке Дениса, утыкающегося в его шею, Миры просто н е т, пока он не смотрит — это факт, аксиома, принцип, на котором мир стоит. И Мага пытается дозваться как-то почти тревожно — Мира начинает казаться пугающе далёким несмотря на то, что сидит совсем близко. Неизведанным. Неизученным. Н е з н а к о м ы м. — Посмотри на меня. Просто посмотри. Мага ведь тоже требовательным быть умеет. Он мягкий, текучий, деликатный до ужаса, но есть вещи, которых он готов требовать, о которых готов громко умолять, которых готов добиваться, хоть и не так, как Мира, прямолинейнее, честнее. Мага не думает десять раз прежде, чем что-то сделать, не держит эмоции, как камень за пазухой, он чувствует — и делает, а сейчас чувствует — и просит, требует, без стали в голосе, но так… Так по-человечески, не наигранно твёрдо и эмоционально, как будто впервые решает, что можно. Что Миру вообще можно о чём-то т а к о м, о чём он сам не знает, просить. Ладонь, почти такая же большая и твёрдая, как у Миры — на щеку гладкую опускается резко решительно, пока слова звучат, Мага не давит, не трясёт, но как будто бы всё равно не оставляет шанса отступить, не соразмеряет ещё самого себя с т а к и м Мирой, не понимает до конца, почему и как с ним надо быть. А Мира откликается. Дёргается, вздрагивает крупно, почти назад от этой руки подаётся, но остаётся на месте. Замирает, затихает, съеживается. Обнимает Дениса крепче, до того, что его рука с Магиной у него на спине сталкивается, всё равно вжимается в него, и на долгом-долгом, похожем на звук спускающегося шарика, выдохе, распахивает глаза. Мага дышать перестаёт. У него зрачки расширяются, сердце удары пропускает один за другим, и похуй — главное, чтобы зрение не отрубалось, главное, и дальше смотреть, кожей буквально осязать, всем собой впитывать этот взгляд, подобного которому он не видел раньше н и к о г д а. Мира умеет смотреть по-разному. Мира умеет быть разным. Мира язвительно-заботливый, Мира яростный, Мира лениво-ехидный, Мира осторожный, настороженный, желающий, требующий, твёрдо-мягкий, как старший родитель, грубовато-ласковый, Мира неконтролирующий себя, бешеный, умеющий и не боящийся причинять настоящую боль рассчётливо и взвешенно — все эти виды у Маги сложены в большой ментальный альбом, выучены, выяснены, но там просто нет такого кадра, где Мира смотрел бы настолько обречённо, бесстрашно от этой обречённости, уязвимо, нежно и любяще в одном флаконе. С лицом человека, который очень долго шёл домой, не зная даже, ждут там его или нет, и готового принять всё, что угодно. — С-смотрю. Смотрю, Маг, — срывается с Мириных губ смирно и хрипло. Это дико. Это столько чувств разом в Маге поднимает, что он добела пальцы сжимает на коже Дениса и глубже в волосы Миры на виске зарывается, ухватывая его как-то отчаянно, жадно, в попытке успокоить и остановить, починить эту уязвимость, хрупкость, но он просто… Просто совсем не понимает, как надо, как можно, из всей своей жадности дёргается навстречу, пытаясь рассмотреть это ближе. Он знал, всегда знал, что в Мире есть что-то… Что-то гораздо более тёплое и нежное, чем он показывает обычно, но уже давно думать забыл о том, чтобы это разглядеть, получить для себя, и представить не мог, что там — т а к. Денис за это заслуживает всех имеющихся на свете благодарных слов, но это тоже ещё не до конца осознаётся, Мага к себе Миру тянет едва ли не рывком, и нечаянно, просто по жадности своей вышибает из него тихое, твёрдое: — Не бойся. Можете… Т ы можешь делать со мной всё, ч-что хочешь. Мира не сопротивляется ничьим рукам, только… Растекается как-то совсем мягко, весь свой вес на обнимающую руку Дениса перекладывая. Потому что Маге сопротивляться не получается — он заслуживает всего, и в том числе знать, что Мира вовсе не идеально работающая машина, которая держит всё и всегда в своих руках, одной рукой заботится, другой карает по своему усмотрению холодно и рационально, что Мира его любит, что Мира на самом деле никогда не хотел боли для него самого, что он сам эту боль испытывать способен и её, на самом деле, ужасно боится, как изначально боялся привязываться. Мира готов Маге полный карт-бланш выдать — он его достоин после всего того, что о н и прошли, и о чём никогда больше не вспоминали вслух. А Мага… Мага об этом даже не думает, не то, что не понимает. Сначала делает, потом рассуждает. У Маги кровь горячая в жилах вскипает мгновенно, он Миру кольцом поперёк ребёр сжимает до хруста, срываясь на дыхание загнанное, но… Всё равно по привычке ищет какого-то знака. Отмашки, отклика ото всех троих. И пока Мира вздыхает тонко и нервно под таким напором, под его рукой прогибаясь, по обнажённой спине Дениса скользит — его зовёт, как пёс, которому нужно, чтобы хоть кто-то взвешенный и адекватный дал команду «фас», «гулять» или вроде того — что-то, что его порывы легализует. Вот именно поэтому это всё было правильным решением. Потому что если тогда, в первый раз, даже не в Варшаве, а вообще весь этот процесс запустился намного раньше, Денису пришлось в буквальном смысле биться долотами в айсберг, чтобы пробиться к тому теплу, что пряталось под толщей льда, то сейчас, как бы ни пытался безобидно огрызаться Мира, это оказывается… Будто распахнуть полы халата, в который он успел завернуться перед приездом в Белград. Разве что немного приклеившегося к коже халата, который приходится отрывать от нее, как восковую полоску, только вместо воска здесь — страх показать себя т а к и м тому, кто этого всего еще не видел, но в остальном… Да, вот сейчас, сделать этот шаг, рвануть один раз и навсегда, пока не намерзло, не заледенело все по новой. Только «фас» здесь не будет. Ни в прямом, ни в относительно переносном смысле слова — в виде каких-то звуков, жестов, даже банальных кивков. Будет только один взгляд. Взгляд непривычно для Маги серьезных Денисовых глаз в его собственные нефтяно черные зрачки. Он — не Мира. Он все же не хочет выступать во всем этом в качестве какого-то стороннего режиссера, не хочет давать отмашки одному, подталкивать как-то второго, нет. Он здесь совсем не за этим. Чуть позже, когда станет понятнее, привычнее, просто л е г ч е — он будет полноправным членом этой сцены, полноправным вместе с Магой относительно хрупкого и разнеженного одновременно Миры. А сейчас… Сейчас он просто опора. Опора во всех смыслах этого слова. Кажется, никто даже не замечает, как он плавно перетекает в этом треугольном объятии на троих чуть назад, за спину вжимающегося в него машинально в поисках какой-то защиты Миры. Обнимает уже не одной рукой, а сразу двумя, полностью освобождая все пространство перед Маге, получающему этот самый взгляд из-за острого, поджимающегося сейчас буквально куда-то к шее плеча. Грудью широкой к лопаткам, к ребрам скругленным приклеившимся прижимается и позволяет буквально обмякнуть на нем, если захочется, собой греет как может — от прикосновения тела к телу до дыхания горячего, шепотом хриплым сопровождаемого. Таким… странным шепотом, который направлен куда-то между. Как будто бы вроде бы Маге. но как будто бы на самом деле все не так просто, как кажется на первый взгляд. — Он боится, что ты его не примешь таким… Что нужен, только когда все контролирует и обо всех заботится. И никак поверить не может, какой он… блять, пиздец охуенный… Мага одну и ту же ошибку совершает на ровном месте: снова ждёт предсказуемую, понятную Мирину реакцию. Сам за него придумывает язвительный комментарий по поводу того, что они, вроде, трахаться собрались, а не сеанс групповой психотерапии устраивать или сопливую драму снимать. Буквально до самого тихого звука в своей голове разобрать может, как именно это должно звучать, но натыкается только на всё ту же тихую безучастность, на молчание, не страшное, но царапающее по сердечной сумке колючками молчание, на неловкий вздох, на дрожащие зрачки, которые в каждую секунду порываются дернуться, уйти из-под взгляда, на решимость смотреть прямо в глаза, на ту единственную форму ответа, которую можно прочитать, как с о г л а с и е. — Так я же… Мир, ну, ты… Почему? — Мага нелепо мямлит что-то, у него со словами всё на удивление просто плохо, он их подобрать не в состоянии, и затыкается, проскрёбывая его кожу сквозь ткань до невидимых розовых полос на рёбрах, хоть так пытаясь что-то объяснить. А получается, что смотрит только на то, как степенно и мягко Мира расслабляется в руках Дениса. Это ещё не то бессознательное глубокое расслабление, скорее — принудительный акт, свой собственный для себя же, но для Маги уже седьмое чудо света: Мира молча доверяет себя, свою спину, растекается, разворачивает плечи и удивительно аккуратным, плавным жестом откидывает затылок назад, куда-то туда, где шея Дениса перетекает в грудную клетку, открывая горло и вжимаясь в горячую кожу виском. Подставляется ему, им обоим, и только дышит чаще привычного, разгоняя по венам кровь. — Н-нипочему. Просто так всегда было. Мира говорит одно, а думает другое. Думает: просто это единственное, что я всегда могу тебе дать, Мага. Просто Денис охуенно прав, это моё место в твоей системе ценности, и мне кажется, что кто-то обязательно должен его занимать, чтобы всё было хорошо, просто меня никогда не было достаточно для тебя, просто я всегда держу тебя на сухом пайке и нихера не могу с этим сделать, просто я боюсь, что ты уйдёшь, если этого не будет, или если станет достаточно, или если я не буду держать тебя так же крепко, как обычно. Просто я так сильно боюсь тебя потерять даже сейчас, что едва готов подпустить тебя слишком близко, просто я так сильно боюсь, что ты меня разъебешь, всегда боялся и продолжаю, что лучше буду молчать, просто я люблю тебя так сильно, что сломал от страха потерять, а теперь боюсь сломаться сам, просто я ебаное ссыкло, Мага, блять, не смотри так на меня, не ищи свои ответы, просто б е р и, просто делай, что хочешь. На Дениса ему огрызаться совсем не хочется, Денис безоговорочно его побеждает, куда уж там, хотя почти наверняка эта парадигма жизненная, эта понятийная сетка, где есть только плюсы и минусы, победившие и проигравшие, существует в одной только его глупой крашеной голове, в которой всегда идёт война. Они оба, в общем-то, побеждают, Мира им сдаётся, заранее готовый уже на всё, что угодно, и только смотрит на Магу вот так, снизу вверх, без претензии и борьбы. Смотрит на то, какой он до одури, до щемления в рёбрах красивый, как легко оказалось привычным замечать в нём только жадность, мягкость и ласкучесть, которую хочется брать, и игнорировать горячность, силу и мощный разворот плеч, которым хочется отдаваться. Не в плотском даже откровенно смысле, далеко не только в нём — в духовном тоже, и так бы и было, если бы не было так ужасно страшно всё это время. — Всегда было… Как? Маге не легче. Нихера не легче разобраться во всём, что у Миры в голове творится, потому что Мира ничего и никогда не боится, Мира всегда своё берёт так, что даже возразить не возникает ни сил, ни желания. И Мага никогда не был против этого поводка на шее, который его удерживал все те долгие месяцы эфирной тишины, просто он всегда думал, что так… Так надо Мире. Что Мире так хорошо. И был рад, был бесконечно рад тому, что он сам ему нужен хотя бы так, хотя бы в таком виде, не задумываясь о том, что в чужой голове творится нечто зеркально похожее. Они оба — беспросветные дураки. И Мага теперь это благодаря стараниям Дениса видит отчётливо, ему только и надо, что слова найти какие-то, которые все объяснят и починят, и он… Ищет. На Дениса глядит неуверенно, на Миру снова, как-то бессознательно и потерянно отстраняется, но только для того, чтобы своими собственными силами Мирины колени обхватить, вытащить из-под него без усилий, согнуть и обнять, зажимая его между двумя телами. — Ты думаешь… — он ищет, ищет эти самые ключики от Миры, что-то, что безучастность и смирность из глаз выгонит, и ластится одновременно, не разводит чужие бёдра, а наоборот сжимает их вместе крепче в руках, грудью на голени наваливается, не давая шевелиться даже. — Думаешь, я дурак совсем? Не знаю, не вижу, к а к ты ко мне… Или что ты меня заставил? Так? И если не будешь всё контролировать… Мир? Теперь уже у них двоих время говорить загадками для Дениса. Но Маге сейчас сложно отвлекаться, он нежную кожу под коленками сжимает, впивается в неё буквально, как в Мирины мысли пытается вгрызться, и ему даже ответов устных, озвученных, не надо толком, Мира как-то жалобно головой мотает и вот теперь отвернуться пытается, вздыхает тонко, убежать пробует, в Дениса вжимается — красноречивее некуда. И это почти обидно. Было бы, только было бы обидно, потому что нельзя всерьёз считать взрослого человека не способным за себя ответственность нести ребёнком, но Мага слишком хорошо знает, из чего Мира сделан. Что это его стратегия. Что он живёт так, убежденный в том, что если ему что-то нужно, это надо просто брать или отбирать. Единственное, чего Мага не знает — не знал до этого самого момента — что с этим вообще нужно и можно хоть как-то бороться. И не узнал бы, если бы не Денис. — Я бы… Я бы всё равно не стал выбирать, даже если бы ты тогда не… — Мага, п-перестань, просто… У Маги методы свои. Он видит, видит, конечно, как мягко и бережно с Мирой Денис обращается, но сам перебивает резко, просяще и требовательно одновременно: — Помолчи. «Просто» помолчи. Мира поджимает губы, взгляд вскидывает исподлобья, но… Затыкается, хотя недовольную дрожь легко во всём теле почувствовать. — Я не стал выбирать не потому, что я не с м о г из-за тебя. А потому что я н е х о т е л. И не хочу. И не захочу, — звучит горячо, жёстко, отчаянно в одном флаконе. Маге те самые слова найти удаётся. Мира сухо всхлипывает, дёргает головой в немом отрицании бессмысленном, и вот это отрицание с Магой делает сумасшедшие уже какие-то вещи — вот теперь он сам Мирины колени перед собой разводит, расталкивает, и наваливается на него, на них жадной лавиной, пытающейся простые истины и собственные чувства в чужую кожу вдавить. Их обоих разом обхватывает, между собой и Денисом Миру зажимает, за Дениса цепляясь, и тянется… Тоже к нему. Вот так, минуя съеживающегося Миру, тычется носом куда-то в его кожу, между их головами, на себя посмотреть просит, а когда ловит этот непривычно спокойный и глубокий, серьёзный взгляд Сигитова, осознаёт, что и на него сейчас совсем другими глазами смотрит. Уже не как на того, кто теперь вроде как должен всем руководить и командовать, а как… На человека, с которым они, души не чая друг в друге, делают вместе ещё одну вещь — любят Миру. И пусть Мага дурак, который не смог для него сделать того, что сделал Денис, сейчас их здесь двое, и этого абсолютно точно должно хватить — Мага обо этом знает, как никто. Он мельком мажет именно по его губам, потому что в этом жесте — всё признание, вся благодарность, вся растерянная решительность. И выдыхает коротко, временно просто игнорируя сбивчивое Мирино дыхание под ухом: — Поможешь же, да? Мне… Показать ему. — Помогу. Именно так, именно для этого начинался весь этот… Момент, именно ради этого Денис вообще начинал раскрывать Миру перед Магой. Не потому, что у них всё — общее, и оставлять между ними с Мирой двумя какую-то свою внутреннюю тайну кажется неправильным. Нет, отнюдь. На самом деле — именно потому, что эта история — она не про одного Мирослава. Она про всех них. Вообще всех троих. Про то, что в этих отношениях каждый играет гораздо большую роль, чем кажется на первый взгляд, и в то же время эти отношения сами меняют их всех. Всех троих, каждого по своему, но если всё правильно понять и осознать — то каждого в лучшую сторону. Даже для него самого. Ведь никогда не был тем, кто хорош в высоких речах, и уж точно не претендовал на роль парламентера, да и мало кто вообще хоть когда-либо видел его без этих лукавых искорок в глазах, которые никогда не дают понять, всерьез он говорит о чём-то или просто шутит. Нет, вот именно сейчас он настолько неприкрыто серьёзен, но в то же время спокоен — тепло, мягко спокоен, без какой-то свойственной Мире надменной холодности, что, возможно, у Маги есть повод для двойной дозы когнитивного диссонанса, но это… Сейчас абсолютно неважно. И пусть в какой-то момент он как-будто бы начинает терять нить разговора, как будто бы эти двое поднимают какие-то вещи, о которых он сам не знает, которые не понимает, потому что это — что-то личное между ними двумя… Неважно. Суть все равно остаётся той же, и если им обоим нужно, чтобы какие-то очевидные вроде бы вещи были озвучены вслух, потому что раньше их озвучить просто никому не хватало фантазии — пусть будет так. — Не нужно быть нужным для чего-то. Ты нужен ему просто потому, что это ты. Мира не может чисто физически сейчас встретиться взглядами, не может увидеть, что ко всему этому договаривают непривычно глубокие и спокойные глаза, но, кажется, это слышно даже в голосе. В том, как медленно и плавно он звучит, как даже хрипловатых высоких ноток становится меньше. В том, как тепло обволакивает его загривок, когда губы находят выпирающую косточку седьмого позвонка и обхватывают её, согревая таким характерным жестом с его стороны, пока глаза щурятся от лезущих в них чёрных волос. — Он любит тебя просто потому что ты это ты. И он с нами не потому, что ты ему что-то не даёшь или даёшь то, чего не даю я, а потому что он просто любит н а с. Обоих. И я. Так же. Дай нам возможность, и мы просто п о к а ж е м. Даже самые банальные и очевидные вещи, которые не нуждаются в озвучании, иногда оказываются в тему. А когда дело касается разом троих, то нет уже смысла анализировать — что говорить нужно, что стоит, что не стоит, а что и так должно быть понятно сразу всем. Как минимум, это так для Миры, потому что у Миры… Ведь был какой-то план изначально. Он ведь всё здраво и правильно складывает всё это время. Сначала — с Магой, Магу близко слишком не пускать, держать на расстоянии собственной к нему протянутой руки, так, чтобы слишком больно не стало. Не пускать как всех, не пускать как вообще в свою жизнь любых людей, не даваться в руки, не отдаваться всем собой ни при каких условиях. А потом, когда больно становится слишком и вдруг, когда вопрос о том, как жить дальше встаёт ребром, он объясняет всё себе топорно и просто: Маге не хватает е г о, Мага особенный, Маге надо, поэтому теперь их будет трое. И даже когда установка устаревает безбожно, она никуда не девается из головы. «Я без тебя жить не могу» — это очень возвышенно и драматично. Но «не могу» или «ты мне нужен» не стоит абсолютно ничего по сравнению с куда менее категоричным «не хочу» и простым, ни к чему не обязывающим «люблю» в глазах Миры. И вот этого всего, всех этих слов, падающих снежным комом на дурную голову, голосов, которые на разные лады и с разными интонациями пробираются в мозг, наконец-то становится достаточно для того, чтобы он откликнулся хоть как-то. Ему всё ещё страшно. Страшно не потому даже, что он вдруг всё-таки окажется не нужным, это, на самом деле, из всех зол меньшее — страшно довериться, доверить себя Маге, как бы это стрёмно ни звучало, но он, как минимум, готов в это шагнуть, закрыть глаза и следовать собственным словам — позволить делать с собой, что угодно, а дальше уже что будет, то и будет. Всё потому, что ему как будто бы иррационально кажется, что за эту слабость Мага не просто имеет право, а может, даже может захотеть делать д е й с т в и т е л ь н о всё, что угодно. Зуб за зуб, око за око, боль, причиненная в качестве наказания за жадность, за желание внимания двоих, взамен на такую же боль — это же даже логично? Но он, конечно, вслух этого не озвучивает. И вообще заталкивает эти мысли глубоко в себя, сжимает вокруг Маги колени, подаётся назад, чтобы шеей к губам Дениса прижаться крепче. — Я знаю. Знаю, но… Н-не понимаю, — роняет тихо совсем, согласно, настолько искренне, насколько вообще способен. Мага отзывается на несколько тонов громче, яснее, категоричнее. У него иначе не получается — это какой-то тремор, вызванный тем, что ему кажется: Мира себя у него пытается забрать. — Поймёшь. Безвозвратно в памяти растворяется все те суматошные планы на тему того, как бы так половчее извернуться, чтобы сходу раздать себя всем. Вечер переворачивается — и Мага не против, при всей своей жадности, вроде бы, он не глупый ребёнок, который начинает топать ногами, если вдруг на него перестают обращать максимум внимания. Да и, кажется, сейчас… Сейчас происходит что-то другое. Обычно они как будто играют два в три — всё для кого-то, для Маги обычно, или для Дениса, как это было раньше, или для Миры, как, видимо, получилось у них двоих, но сейчас Мага понимает чётко: есть, открыто это окно возможности, где каждый — для других, где никто не командир, никто не ведомый, где они все — одно нераздельное целое, один комок нервов, чувств и эмоций. Так правильно. Так хорошо. Более того, так лучше всего, и это, кажется, единственное, что по-настоящему нужно им всем. Он делает, наконец, то, что должен был сделать уже давно. И чёрт знает, «давно» — это в контексте этого вечера или целой долбаной жизни рядом с Мирой, но уже не важно, он не будет жалеть о том, что не сделал чего-то раньше, он делал всё, что мог. — Иди, иди сюда, Мир, — звучит хрипло, ровно, без указки лишней, как один только зов, и пальцы длинные на острый подбородок опускаются, Мага тянет его к себе. В глаза заглядывает пронзительно, как человек, который просит о чём-то, что важнее всего в его жизни. — Просто… Доверься мне, ладно? Я вижу, что вы… Я понимаю, почему. И это чистая правда — он понимает. Без обиды, без злости, без ревности он понимает, почему Денису довериться проще — потому же, почему самому Маге с ним было так легко, потому что Денис у них такой, невозможный, невероятный, чистый, искренний и простой, незамутнённый с их сторон всеми этими печальными перипетиями. Только Мире всё равно стыдно, тогда не было, а сейчас — почему-то да, и линия рта у него искажается как-то совсем жалобно, как у ребёнка, который знает, что его сейчас могут наказать. У Маги такого взгляда сердце не выдерживает — бьётся сильно, больно, грудную клетку ломать пытается. Но он всё равно договаривает: — Но мне тоже м о ж н о. Я тебя… Я тебя люблю, Мир, я тебя не подведу больше. Обещаю. Это ещё одна вещь, которую Мага ему больше так и не сказал. Слишком глубоко все те эмоции оказались похоронены, слишком сильно хотели их закопать, не проговорив, и вот оно теперь — лопается, рвётся, разбрызгивается, как выдавленные нарывы. Брызжет Мириным судорожным вздохом, Магиным хриплым шёпотом, и Мага тянется ближе, так сильно хочет эти дрожащие губы смять, но просто не успевает. Не успевает, потому что Мире тоже больно. Вот так очищающе больно, потому что он не хотел, тогда — точно не хотел, чтобы Мага думал, будто он разбит. А он был разбит, и только потому творил с ним сущий кошмар. И вместо того, чтобы игнорировать это, чтобы ответить на равных, мол, видишь, не мне одному двое нужны, он… Он обещает так, что не поверить нельзя. Ответить получается одним лишь только образом — рвануть ближе, впечататься, влететь, вмазаться буквально в пухлые губы и собственные раскрыть со всем желанием доказать — он постарается, он старается уже сейчас, он х о ч е т Магу пустить и Маге доверять. Все те звуки слышатся, что им обычно совсем не свойственны. Неловкий зубовный стук, всхлипы обоюдные, Мага напирает и вдавливает буквально Миру в Дениса обратно, чувствует себя, как в первый раз на американских горках — кружится голова, пульс вдаряет под сотку, вся эта жадность бешеная, которая для Миры всегда гасилась, которая выдавалась осторожно, порционно, чтобы не задеть, не передавить, не стать навязчивым, впервые на него вываливается так неприкрыто и бескомпромиссно, до хныка Мириного, до того, что он даже ответить Маге толком не может — только в себя пускает почти безвольно, сметённый, зажатый, обездвиженный. А Мага дуреет. Дуреет безбожно — и не мудрено: под руки попадается всё то, о чём только думать мог всё это время. Руки по чужим телам шарят без разбора, Денисовы ладони на Мире находят, их сжимают на мгновения, и почти сразу ниже опускаются, под мягкую ткань футболки лезут, поясницу Мирину сжимают, за резинку штанов цепляются и всего его дёргают выше, подавая безмолвный сигнал Денису — давай, Мира нужен нам весь, без лишних тряпок, одна только кожа чтобы была. Наверное, когда-нибудь Денис все же заинтересуется тем, что же… что же скрывается за этими непонятными словами, которые подчеркивают то, что между этими двумя происходило что-то важное, о чем он не знает, но что совершенно точно оставило какой-то серьезный след для них обоих. А может быть и не заинтересуется, потому что это что-то личное, и это… в прошлом. И, кажется, сейчас эти двое закроют все незакрытые гештальты по этому поводу. А он сам… просто поможет. Молчаливо, без лишних вопросов, без лишних слов вообще, потому что все самое важное уже сказано. Столько времени они не говорили друг другу этих слов, но, по всей видимости именно потому… что они, эти слова, просто ждали подходящего момента. Того самого момента, когда будут нужнее всего, и этот момент происходит именно сейчас. Для них двоих с Мирой — тогда, в Варшаве, для Миры с Магой — сейчас и здесь. Они такие… невыносимые. Невыносимо прекрасные, оба такие разъебанные своими чувствами, всем тем, что накипело, что сидело столько времени внутри и наконец полностью освобождается. Их так хочется сейчас вроде бы с одной стороны обоих согреть в этих потерянных чувствах, а вроде бы… Может быть, сам бы он не стал так торопиться, так наваливаться на Миру со всей своей жадностью, но… В том то и дело, что это все искренне. Мага — такой. Жадный, и жадно не только отдающий, но и берущий, и если Мира реально г о т о в… То он тоже хочет. Так же сильно хочет ощутить это снова, только на этот раз разделить это чувство с Магой. Впитать не только этого раскрытого, эмоционального, горячего во всех смыслах Миру, но и все то, что испытывает и будет испытывать по этому поводу Мага. Именно поэтому руки цепляются за край и без того задравшейся футболки, наверх тянут не грубо, но уверенно, в одно движение буквально вытягивая Миру из форменной джерси, пока другая пара рук вытряхивает его из мягких, слегка растянутых штанов сразу же с нижним бельем, отвечая на это нетерпение только шумным теплым фырканием куда-то в изгиб бледной шеи. Пальцы сами собой между ребер ложатся и проскальзывают от обнаженных боков до самой грудины, по ней вверх поднимаются, снова по грудной клетке расходятся, шершавые подушечки цепляют уже поджимающиеся от возбуждения соски, дразнят, щекочут, пока зубы машинально сжимаются чуть ниже плеча, где-то возле верхнего края лопатки — так можно, так никто не увидит. Никто кроме Миры, если захочет — а он захочет. Потому что на самом деле ему в кайф это. В кайф быть помеченным, в кайф быть принадлежащим, н у ж н ы м. Каждому из них и им обоим вместе. Мира пытается отдать хоть что-то. Хоть как-то откликнуться на всё то, что на него выплескивается с обеих сторон, ответить Маге, Денису, об одного выступающими позвонками отереться неловко, к другому руки протянуть, но не получается, кажется, четыре руки и две пары губ на собственном теле — это просто больше, чем он может вынести, и выходит только несдержанно шипеть сквозь зубы и шумно сглатывать, изворачиваться, не то пытаясь машинально уйти из-под прикосновений, не то ближе к ним податься. Его шарашит электричеством от двух этих полярностей, от того, как он оказывается зажат между разными полюсами магнитов: наверное, впервые так остро и необычно чувствуется контраст этих двоих, таких похожих между собой обычно, на удивление плавного все ещё и последовательного Дениса с его жестами чёткими, ясными, такими, которые можно на детальки разобрать — здесь зубы, здесь пальцы, здесь дыхание, и Маги, который… Горит весь. Горит как животное, сорвавшееся с поводка, но ещё не решившее до конца, в какую сторону бежать. У него дыхание срывается. Он зависает, нависает над Мирой на считанные секунды только для того, чтобы в расширяющихся зрачках выжечь эту картинку — Миру, обнажённого, кажущегося несмотря на ширину плеч удивительно тонким у Дениса, сильного, твёрдого и непривычно размеренного, в руках, такого все ещё сопротивляющегося как будто внутренне, челюсти сжимающего, но сдающегося им, разметанного в своих чувствах. Видно так ясно: если не давать Мире задуматься, не позволять даже мгновения передышки, он просто не успевает ничего анализировать, и все реакции естественные, человеческие, живые вылезают наружу — он даже бёдра сводит как-то неловко и стеснительно на автомате, а Мага такого не видел никогда. И надо, вроде бы, надо держать себя в руках хоть как-то, но это… Невыполнимая совершенно миссия, когда он — такой, когда они в м е с т е с Денисом делают его таким. Мира вроде бы руки тянет, чтобы его коснуться. Мире надо — Мага весь полыхает, вибрирует мелко, у него волосы встрёпаны, а крылья носа раздуваются от жадных вдохов, Мага такой красивый в этом ширящемся и взрывающем рёбра желании присвоить, вытрясти из Миры его живого, такой, блядь, Магнус на Коллапсе в реальном времени и реальной жизни, что всё в груди и желудке скручивается узлами то ли от возбуждения, то ли от сладковато-пряного на вкус страха представить, что он такой на пару с Денисом с ним вытворит. Но ему не дают. Мага эти большие ладони и тонкие пальцы на себе отлавливает, своими сжимает, в постель вдавливает по обе стороны от бёдер. — Нет. Нет, подожди, не мешай, сам же знаешь, просто… Просто дай нам самим. Руки Дениса, кожа смуглая, пальцы крепкие так ладно, так правильно на фарфоровой почти Мириной коже смотрятся, что Мага не удерживается — теснее врезается между обнажённых теперь Мириных бёдер, ныряет вниз, цепляет костяшки, фаланги зубами, кончики пальцев, накрывающие напряжённый сосок, лижет широко, чуть в сторону оттаскивает, чтобы таким же широким мазком накрыть совсем тонкую, чувствительную, чуть морщащуюся кожицу. Ладони Мирины отпускать не хочется. Слишком ярко по голове бьёт это понимание — Мира п о з в о л я е т себя удерживать, не вырывается и не протестует, мечется только инстинктивно, коленками острыми бока сжимает. И всё равно даже сейчас отчаянно не хватает конечностей, чтобы в них его всего собрать, сжать, свернуть в комок и никому, кроме Дениса, не показывать вовсе, — хватку разжимать приходится, потому что надо ещё и косточки тазовые сжать, с нажимом по мышцам вниз провести, до коленных чашечек, до голеней, кровь разгоняя, прогревая, не рассчитывая даже силу собственную. И Мира уже не знает, готов ли он к этому действительно. Как бы не были похожи Мага с Денисом в своей жадности, всё это — всё равно что-то особенное, уникальное, одному Халилову свойственное, и его без права на сопротивление смывает, сносит чужими чувствами, теми, под которые всегда так страшно подставиться было, потому что Мире казалось, что он просто потеряет под ними себя. Но… Пусть. И не просто «пусть так» — Мира хочет. Хочет, чтобы ему показали, чтобы его, чёрт с ним, в щепки разнесли, чтобы эта ледяная корка больше приклеиться к коже не могла, и хочет… Не только Маге это всё позволять и разрешать. Раньше даже его одного окончательно к себе пустить было страшно, но сейчас он как храбрый, стойкий оловянный солдатик готов лицом к лицу с обоими встреться, и пока Мага мокрыми укусами-поцелуями кожу на груди цепляет, на животе, рёбра задевает зубами, губами по Денисовым ладоням грязновато немного, жадно и искренне попадать не стесняется, почти слышимо, но тихо ещё рычит, он выворачивает шею, выгибается, поясницей в Дениса вжаться пытается, его желание почувствовать, и ловит его рядом со своим плечом — цепляется за него, вздыхает жалобно, целует неловко, как получается, и не то ворчать, не то жаловаться пытается наигранно, не то так криво и неприученно, неловко, через въевшуюся под кожу иронию пытается выразить одно необъятное «спасибо»: — Я же т-теперь живым точно не уйду… Ты что на-наделал? И дёргается, снова шипит, теснее в губы Дениса вжимаясь, потому что Мага тоже всё слышит — и зубы стискивает до алого пятна в качестве предупредительного ответа тонкую кожу на рёбрах. — Представь, что играешь на фениксе. И можешь даже не пытаться уйти. Улыбка снова трогает уголки набирающихся приливающей краснотой губ — и на этот раз, как ни странно, почти не лукавая, несмотря на вроде бы своеобразную иронию, высказанную вслух. Естественно будет так и никак иначе. Потому что они с Магой все равно разные. А когда это разное, но каждое по-своему сильное и умножается надвое — это совсем не то же самое, что было тогда в Варшаве. Тогда Денис был один, и это было что-то максимально плавное, сантиметр за сантиметром раскрывающее чужие коконы ровно так же, как и одежду и… все остальное, что вообще можно раскрыть. Тот самый бессознательно идеальный первый раз, где этого было достаточно, где это все было про близость, про познание себя. Сейчас их двое. И это вообще про другое. При этом вроде бы как бы тоже отчасти про познание себя, но… немного с другой стороны. Не про мягкое прощупывание собственных ощущений от этой раскрытости, а про такое… испепеляющее и безапелляционно доносимое понимание того, насколько… насколько на самом деле он желанен, нцжен и любим любым. И таким тоже. И вообще это отвратительное выражение, потому что как будто бы «ну и так сойдет», но по факту здесь про абсолютную равнозначность между сильным и заботливым Мирой с комплексом все контролирующей мамочки, язвительным режиссером, который играет с ними на тоненьком до самых пронзительно острых мурашек, расходящихся прямо от копчика и… вот таким, теплым, раскрытым, принимающим и у я з в и м ы м Мирой, которого хочется одновременно закрыть от всего чужого мира… и растерзать в клочья от жадности самим. Поэтому да, будет именно так. Будет испепеляюще, пока не начнут шарики за ролики закатываться, пока сознание терять не начнет, а потом снова приходить в себя и снова отключаться из реальности. И это можно гарантировать даже сейчас, когда все только начинается. Только начинается, но как будто бы того контакта, что есть сейчас, уже недостаточно. Просто подпирать сзади, оставаться немой горячей опорой — классно, заботливо, но недостаточно для самого Дениса. Хотя бы сбоку. Выскользнуть почти незаметно, не отрываясь кожей от стремительно теплеющего под прикосновениями сразу четырех рук тела и мягко надавить на все еще бессознательно поджатое плечо, опуская спиной на простыни. Одна ладонь сходу поперек нижних ребер перехватывает, со змеиной ловкостью проскальзывая где-то под ключицами дуреющего от этой вседозволенности Маги, нога на отведенное в сторону бедро ложится, разводя еще шире, открывая им еще больше доступа к полностью обнаженному телу, несмотря на то, что они оба все еще одеты — кто-то полностью, кто-то частично, и это тот самый запрещенный прием, которым они все периодически пользуются с завидным успехом, и который Мира сейчас прочувствует на себе особенно ярко, потому что его чувствительность буквально ко всему в такие моменты взлетает до каких-то бешеных высот, и Денис знает это на личном опыте. Причём не только эмоциональная чувствительность, но и физическая тоже. Она здесь, никуда не девается, причём… Пожалуй, не девается н и к о г д а, и в том числе отсюда иногда, а не от холода все эти бесконечные тряпки, в которые Мира старательно закутывается. Его бесит даже касающийся голых рук край стола, он раздевается всегда последним, чтобы ничего его лишний раз с мысли не сбивало, а тут… Квадратные метры обнажённой кожи. Мира чувствует всё — скользкую ткань Магиной форменной футболки, чуть шероховатую — простыней, мягкую — Денисовых спортивок, прикосновения, отличающиеся по температуре, по силе, по настроению друг от друга так сильно, что перепутать невозможно, и всего этого так м н о г о, что Мире кажется — у него вот-вот начнётся приступ грёбанной клаустрофобии. Именно так, потому что эти ощущения его о к р у ж а ю т, и, может, он совсем не зря как огня остерегался мокрого клубка, в который Денис и Мага имеют обыкновение скатываться. Только Мага все жесты Дениса подхватывает и разгоняет, времени на то, чтобы задуматься и испугаться, просто не даёт. Он везде: одна рука его, Сигитова, бедро, на Мирином лежащее, проминает одобрительно, на боку стискивается, другая острую коленку сжимает, зеркально в сторону отводя и удерживая, чтобы весь такой, дорогой, холёный и хрупкий, как мамина фарфоровая кукла из серванта, которую трогать ни при каких обстоятельствах нельзя, перед ними совсем себя раскрыл, а губы… Смешно, но это даже поцелуями назвать нельзя. Поцелуи — это что-то цельное, красивое, конкретное, для них выбирают места специальные, все эти романтичные влажные дорожки по коже рисуют, и в этом нет ничего плохого совершенно, но Мага его… Сожрать, кажется, пытается в самом неделикатном смысле, впечататься в кожу — в самом буквальном. Губы касаются всего — к косточке над солнечным сплетением прижимаются, тонкую кожу над ямкой пупка прикусывают, рёбра пересчитывают, пока и этого тоже не становится мало, пока он не решает на этих максимально простых, животных инстинктах, просто вжаться не то с рыком, не то со скулежом лицом в мягкий впалый живот. Вжаться, отереться об разогревающуюся кожу, вдавить буквально все внутренние органы в позвоночник, вдохнуть так глубоко и шумно, чтобы все лёгкие Мирой забить, ещё даже не обращая внимания на то, что к груди сквозь ткань прижимается набирающая напряжения и крови плоть. Это почти больно — Мага реально не рассчитывает собственных сил, вдавливая, вминая Миру собой в постель. А ещё щекотно, щекотно до ужаса, потому что его волосы, длинные и жесткие, каждый раз задевают чувствительные до одури кожные покровы. И чувственно. Неловко, стыдно, чувственно настолько, что в каждом жесте легко прочитать «вот т а к сильно ты мне был нужен всё это время». Мира шипит, фырчит, плавится, дёргается, извивается весь, не понимает, куда себя девать, как от этого спрятаться и нужно ли, или это просто машинальное всё, привычками в мозг вбитое, не выдерживает — сгребает в кулаки Магину футболку на плечах, тянет рвано. — М-мага, блять, ну, Мага… Разденься, слышишь? И вроде бы обычно это срабатывает безотказно, Мага слышит, всегда слышит, слушается, остаётся подконтрольным. И даже сейчас воспитанный за годы на уровне атомов, блять, из которых тело состоит, Мага зависает на мгновение, выпуская в очередной раз зажатую зубами кожу. Взгляд вскидывает — сначала Мире в лицо, такое неоднозначное, одновременно требованием, просьбой и задыхающейся нежностью искаженное, потом — к Денису. В нём нет бунтарства лишнего. Неоткуда взяться: не терзало его просто всё это время желание хоть раз Мире отказать, Мире никогда не хотелось отказывать, когда он командовал даже наедине — как, что, когда и куда, с какой скоростью и силой его брать и растягивать. Мага всегда был уверен — Мира знает л у ч ш е. Но вот сейчас как будто бы можно. Можно просто попробовать, и посмотреть, что будет, можно выдохнуть: — …Нет? Получается всё-равно по-дурацки, с такой сомневающейся вопросительной интонацией, что от самого себя делается совсем немного забавно. Мира дёргает коленом, пытаясь попасть ему в плечо. Как-то совсем бессильно и беспомощно, просто первая реакция в ответ на то, что он в Магином лице видит: оно горит, глаза сияют, улыбка уголки рта трогает, а в радужках жадность светится такая, что вот-вот его поглотит. — Мага, пожалуйста. В конкурсе на самое токсичное и несчастное «пожалуйста» Мира имеет все шансы выиграть. Он его выбрасывает, как козырь из руки, полной карт, потому что помнит, как это действовало на Дениса, но промахивается с интонацией безбожно, и Мага улыбается шире, наконец определяясь с собственными ощущениями. Выцепляет ладонь на своём плече, прижимается к пальцам длинным губами — без пошлости, без издевательства, без лукавства лишнего, с одной только безапелляционной мягкостью, и повторяет: — Нет. Теперь оно звучит почти так же, как звучало бы «я тебя люблю». Его колотит целиком, от макушки до пяток от такого Миры, но самое удивительное — он видит: и правда, можно. Даже н у ж н о Мире иногда говорить «нет», потому что иногда он просит совсем не того, чего хочет на самом деле. Мира вздыхает так натужно и раздосадованно, что почти возвращает себе самого себя — но только на самом деле пути назад нет, и от Магиного отказа, от самой его формы против воли всё внутри горячим топлёным мёдом обливается, на щеках сердитый и смущённый румянец проступает, а признавать это — стыдно. Он бесится, так необычно и трогательно бесится, что мгновенно почти от Маги отворачивается и переключается на Дениса. Да, согласился, да, позволил себя разложить на простынях, но ничто не мешает сделать хоть что-то — и Мира делает: выворачивает руку, чтобы в его кудри пальцы запустить, борясь с собственной неловкостью, которая с виду выглядит, как раздражённость чужой одетостью, дёргает бедром, тем, что его ногой зажато, и вдавливает его в открытый пах, им прижимается тянуче и тесно, пытаясь вызвать то ли спешку, то ли реакцию, которая по логике вещей Дэну должна закоротить мозг. А Мага в это же время, всё ниже стекающий и вжимающийся уже в мягкую, до сумасшествия нежно пахнущую паховую складку, широко и жадно, плотно скользящий от неё до самого колена, будто не ласкает, а метит, как огромный кот щекой, ещё одно важное чувство на вкус пробует: Денис воспринимается мозгом не как тот, кому нужно немедленно себя отдать, а как… Партнёр. Союзник. На него даже другими глазами смотреть получается, и в любом ракурсе он, блядь, восхитителен и невозможен, но сейчас интересно становится попробовать иначе — и Мирину реакцию изучить, и совсем немного нервную систему промассировать, и доказать лишний раз, что он один для них обоих важен, нужен, любим, и… И о Денисе узнать что-то ещё, увидеть его детальнее другим, что ещё там есть, помимо непривычно серьёзных взглядов и улыбок таких заботливых, от которых даже у него сердце щемит. — Ты выяснил, когда примерно он перестаёт язвить? Или что для этого нужно делать? Слова ради слов. Ради того, чтобы Мира вытянулся, выгнулся, вскинулся весь, в простыню вжался, взгляд этот свой невозможный бросил, обжигая поочерёдно лица и Маги, и Дениса, вжался в пах Сигитова плотнее и сильнее, но… Не только. Это совсем не игра, это не то, что делает Мира обычно — Маги не хватает, да и не надо, чтобы хватало всей этой холодной иронии, от которой на месте хочется не то умереть, не то залить всё вокруг себя тёплым и вязким, но Маге всё равно так хочется и нужно — он и услышать хочет ответ на самом деле, и Миру заставить все разумные слова забыть — тоже. Забавно, но это, пожалуй, первый раз, когда во всей этой мизансцене Денис играет вторым номером. Ну, если не считать те моменты, когда он отваливался первым, оставляя Магу с Мирой ласкаться условно наедине в каком бы то ни было формате — от простой и понятной обоюдной дрочки или любимого Магой минета до вот того самого доминирующего снизу секса, где Мира чаще всего занимал позицию сверху, в смысле — верхом и выдаивал Магу в лучшем стиле того самого «я могу охуенно оттрахать не только членом, но и собственной задницей». Только сегодня у него не будет такой возможности. Впервые не будет, по крайней мере для них троих, двоих, неважно. Но если Мага ведет себя почти так же как с ним самим — буквально испепеляюще своей жадностью, вкладывая в каждое свое действие все свои эмоции, которые он вызывает… да, именно так, как и говорил Дэн совсем недавно — просто одним своим существованием, видом, в буквальном смысле пробуждая в Халилове какого-то бешеного зверя… Не совсем такого, кстати, зверя, как это обычно бывает с ним, не берущего через отдавание, а именно такого… ортодоксального, правильного зверя, который просто берет все, что полагается ему по праву, то сам Денис… Он как будто бы замедляется, и делает это гораздо лучше, чем в те моменты, когда Мира буквально п р и к а з ы в а е т ему это сделать. Замедляется и потому, что это какой-то правильный контраст и баланс одновременно, эдакое заземление, чтобы Миру просто не снесло раньше времени настолько непривычно разошедшимся с ним, н а нём зверем, и потому что… наблюдает? Ловит себя то и дело на том, что просто залипает на этом удивительном взаимодействии, которое не мог предположить не то, что раньше, но даже сейчас, когда готовился п о к а з а т ь всё это Маге. На том, какой Мага может быть, каким не был даже с ним самим, когда оказался сверху. На том, что Мага, в конце концов, может сказать нет. Сам. Он не смог, не стал, проявил какую-то заботливую деликатность, а Маге, который всегда боялся лишнее слово поперек сказать Колпакову — удается. И это… восхитительно? Восхитительно в своей неожиданности и яркости того, какое впечатление это производит, какие эмоции поднимает не только в Мире, но и, кажется, в нем самом. А румянец, вместе с этим отказом на Мириных щеках проступающий, добивает окончательно. Смущенный Мирослав Колпаков — это нечто за гранью. Нечто нереальное и запретное, если вспоминать, насколько стабильно он из раза в раз умудрялся заставлять проглатывать языки и течь смазкой как блядских сук их обоих, при этом сохраняя такое невозмутимое лицо, будто коллит драфты, а не исполняет достойный премий в области порнографического кинематографа dirty talk. — Нужно дать понять, что сегодня м ы решаем, что он будет чувствовать и что м ы будем с ним делать. Да, Мир? Если Мага звучит непривычно жестко, иронично-холодно, то голос Сигитова внезапно начинает звучать… слишком мягко и вкрадчиво, так… как будто бы даже немного опасно вкрадчиво. И вот сейчас дыхание, пожалуй, именно обжигает, а не согревает выпирающую тонкую ключицу, в которую медленно стекает каждое слово. Пальцы шершаво-колючие в тех горячих мурашках, которые они под собой вызывают ложатся на внутреннюю сторону отведенного его собственным максимально широко бедра, скользят нарочито, слишком для привычно торопливого Дэна медленно снизу вверх, до нежной паховой складки, дразнят, замирают, мельком совсем будто цепляют поджавшиеся яички, основание уже подпирающего пупок члена… и соскальзывают в сторону, к выпирающим тазовым косточкам, будто бы невзначай пересекаясь там с пальцами Маги. — А он будет только п р и н и м а т ь всё, что мы захотим ему дать. Или взять. Мира смотрит — не смотреть не может, как не может и не чувствовать, но своим глазам совсем не верит. Они же, ну… Они не меняются с виду. С одной стороны — все ещё Денис, смешной, дурацкий Денис, кудрявый, крепко сбитый, с губами, всегда готовыми к смешливой улыбке, с его хрипловатым, шершавым, чуть трескучим голосом. С другой — все ещё Мага, блядский, плавный в каждом даже самом несдержанном движении, обычно так деликатно полыхающий, как прирученный огонь в камине — точно не обожжёт, если обращаться аккуратно. Только ключевое слово — «обычно». И если обычно вся мимика, каждый вздох, каждая поправленная прядка волос Магомеда Халилова кричит «я знаю, что вы хотите меня трахнуть», если обычно Денис вызывает стойкое желание зажать его в ментальные тиски и выдавить, выжать из него больше эти беспечных улыбок, послушных жестов или песьих повадок, которые из раза в раз будят в Мире что-то тёмное, грязное, абсолютно блядское, что ещё ни разу не находило толком выхода, то сейчас… Сейчас Миру начинает трясти. Потому что один разворачивается, кажется, во всех своих корнях, и если бы Мире было до шуток, то он обязательно прошёлся бы по повадкам, которые у истинного дага, видимо, проявляются с появлением баклажанной бэхи. Подъебал бы Дениса, чёрт знает, как, но обязательно бы подъебал, просто чтобы не оставаться в долгу. Но ему не до шуток и не до подъёбов: у него в голове что-то на сто восемьдесят проворачивается, пока тонкие губы изламываются безысходно-смущённо, а глаза сверкают в удивительном смешении угрозы и согласности. Чувства на разрыв. Под пальцы Дениса подставиться тело требует, их мало, они слишком ненавязчивые на контрасте с всепоглощающими руками Маги, и слышать всего этого от человека, никогда не бывшего склонным к т а к и м разговорам, мучительно не хочется. Но не хочется только потому, что член дёргается и к пупку прижимается, размазывая по нежной коже смазку, щеки алеют гуще, а в груди всё пряной сладостью, на всё готовой жаждой и признательностью заходится. Мире надо. Всего этого надо, но он совсем, совсем не готов это признать, он гордый до болезненности, это не Мага, для которого наказания одно — не дать надеться на член ртом или задницей, и это ужасно стыдно, но его вечная фиксация на контроле над другими, очевидно, имеет обратную сторону, способна переворачиваться, иначе это просто не объяснить. И самое главное — это не игра. Как бы что ни звучало, это все ещё не игра, потому что Мира переживает и проживает главную мысль, которая правила им всё… Да почти всю жизнь. Контроль — это уверенность, это безопасность, это знание того, что тебе не откажут. Для него — залог того, что его не оставят одного, ему не причинят боль в куда более глобальном, чем секс, смысле. Но эти двое ему отказывают, они берут всё на себя, и… И никуда не уходят. Их не обязательно держать за поводки. В Магу не обязательно вгрызаться с безмолвным рыком «мой», чтобы он оставался рядом. Они всё равно б у д у т. — Если вы будете вы-выебываться, я тебя… — шумный вздох, всхлип почти, неловкое дерганье бёдер выше, навстречу двум переплетающимся ладоням на собственной коже выдаёт Миру с головой, но он все ещё полыхает чёрными сейчас почти глазами в сторону Маги, — поставлю на колени и затрахаю досмерти, а тебя… Взгляд перебегает на Дэна, и только боковое зрение улавливает, как Мага усмехается широко, ужасно тепло, насмешливо, и жёстко. Чёрт знает, как ему это удаётся, но от слов Дениса, от того, как изящно тот преображается в глаза, он даже понимать перестаёт на мгновение, чего ему хочется больше — прямо сейчас перед т а к и м Сигитовым ноги развести, наплевав на всё, потому что это невыносимо, или всё-таки продолжить с ним плечом к плечу сводить с ума Миру. Но собственные мимолётно вспыхивающие желания обязательно можно реализовать в любой момент, а расхристанный, бесящийся и залитый краской стыда, совершенно восхитительный и неизученный Мира, рядом с которым х о ч е т с я быть в кои-то веки тем самым зреющим в Маге молодым мужчиной, умеющим не только отдаваться, но и ортодоксально-прямолинейно накладывать лапы на своё, здесь прямо сейчас, и всё — для него. — А н а тебя надену поводок, заставлю гавкать и ебать М-магу по команде «фас», пока он у тебя на ч-члене не сдохнет. Как покупка рапиры — что-то на языке отчаяния и ироничного смирения со своей судьбой прямо Денису в глаза. Потому что Мира не может, уже сейчас почти не может при том, что Сигитову и правда удаётся хоть как-то его заземлять этими недостаточными прикосновениями. Только они всё равно н е д о с т а т о ч н ы е, и Мира ломает собственную эскападу, звучащую почти привычно хлёстко, если бы не этот привкус теплом и сладостью в груди отзывающего отчаяния, каким-то невероятным образом подаваясь бёдрами выше — под руки чужие, под Магины губы, которые все ещё скользят по коже, чувствительно её прихватывая, и вместе с этим пытается их сдвинуть, закрыться, обрываясь на капризный, требовательный скулёж. Мага от него дар речи теряет — он таких звуков от Миры не слышал за всю совместную жизнь. Это сразу в сердце, в желудок и в пах, навылет, это что-то, что надо через себя пропустить, что-то, что заставляет руки трястись, Мирину кожу сжимать до расцветающих на ней красных пятен, зубы сжимать цепко, на отведённое бедро наваливаться, чтобы даже не думал шевелиться, прятаться от них, протаскивать буквально по постели бесцеремонно ближе к ним, продевать ладони под обнажённые ягодицы, их сминать и разводить в стороны, вгрызаться со всей своей жадностью так, как раньше никогда не смел, уверенный, что Мира не оценит, теперь понимая — на самом деле ему нужно в с ё от его собственной жадности до каждого слова Дениса, как бы сейчас он, сдаваясь, ни пытался себя… Не защитить даже, нет. Скорее, оправдать. Пожалуй, это все — один большой социальный эксперимент и стрессовая терапия в одном лице. Вот он — страх брошенности, беспомощности и боли во всей красе, вылезающий на поверхность из-под всех лопающихся барьеров, которые успевают нарасти разве что тонкой пленочкой, будто лед на лужах прохладной весенней или осенней ночью. Страх, так долго прикрываемый гиперконтролем и наконец буквально напрямую читающийся в глазах, как бы те ни пытались затянуться пеленой этой вымученной иронии, которая звучит настолько неправдоподобно, что даже слушать тут вроде бы нечего, тем более как-то эмоционально реагировать — в этом Дэн с Магой сходятся одним коротким, совершенно беззлобно насмешливым, даже скорее буквально улыбающимся глазами взглядом, которые на абсолютном синхронном автоматизме сходятся — и тут же расходятся обратно, приклеиваясь к стремительно пунцовеющему лицу, пока на губах — по крайней мере, на одних точно распускается слишком коварно лукавая улыбка. — Мэйби некст тайм. Только попроси, я сам ошейник принесу. Мага, хочешь быть оттраханным послушным пёсиком? Насколько же легко это сваливается с перманентно искусанных, шершавых губ. Если Мира, говоря подобные вещи, держит лицо, тон этот характерно специфический, позвоночник мурашащий, то Денис выдает это настолько буднично и легко, что это просто ответка-фаталити на все последние взвизги защитных реакций чужой нервной системы. Нервной системы, которую никто не пытается испепелить и уничтожить. Цель здесь совершенно иная — раскачать, поднять все страхи, столько времени покоившиеся где-то глубоко внутри и… и показать, что на самом деле бояться нечего. Вообще. Что как бы сильно его не размазало и унесло — его не оставят. Не бросят. Не причинят боль — ни физическую, ни моральную. Понимает ли это сейчас Мира хотя бы в глубине души или нет — черт его знает, но… это даже не так важно. Осознание и закрытые гештальты придут позже. А сейчас… Сейчас можно качнуть еще сильнее, отбить эту передачу из рук в руки, заставить не просто краснеть, а буквально живьем гореть, пока есть в рукавах маленькие козыри, припасенные еще с Варшавы. Отведенное до предела бедро — оно ведь тоже… не до предела. Денис ведь прекрасно знает, на что на самом деле способен Мира. И это — еще один маленький бонус, которым можно поделиться с Магой, чтобы потом наслаждаться его ответной реакцией. Его поднимающимися природными инстинктами и расправляющимися плечами внутреннего зверя, темпераментного восточного мужчины. Рука исчезает с тазобедренной косточки — тянется куда-то вниз, прячется из поля зрения и без того медленно слепнущего от избытка эмоций Миры, пока не смыкается… на лодыжке и тянет ее вверх. Выше, косточкой острой — прямо к губам, которые смыкаются на окаймляющих ее венках, втягивают в рот тонкую, бледную, синеватую почти в этой бледности кожу, намеренно отсылая зеркальным повтором в тот самый день в Варшаве. Язык дразнится, щекочет, проскальзывает по набравшимся кровью сосудикам на боковую сторону стопы и влажно, мокро, широко тянется по ней до самых кончиков пальцев, цепляя большой нижней губой и… Контакт прерывается, резко и неожиданно вместе с тянущим движением на себя, с которым лодыжка оказывается на дальнем от Маги плече, а еще через мгновение, через один рывок, давящий собственным весом — практически за Мириным плечом, когда губы издевательски невесомо касаются мочки уха. — Хочу. Хоть досмерти, хоть… На том свете, нашли, чем испугать, — звучит Мага абсолютно расфокусированно, пропаще и немного бессмысленно. Он откликается, откликается совершенно искренне и согласно, даже в интонации почти не меняется, поддерживает Дениса в этой новой лично для себя незамысловатой, освежающей, обнажающей нервы до предела простоте, которая лишает всё грязное непосредственно грязи, но всё равно так, что… Ну, слышно буквально, видно, как у него душа от тела отделяется, а перед глазами, перед расширяющимися как у наркомана зрачками красная пеленая встаёт. — Вы, блять… Я вообще… Пиздец, Дэн, — выдыхает следом сорванно, хрипло, только потому, что эмоции из тела пытаются прорваться хоть как-то. Он, как завороженный, за каждым жестом следит. Путь чужих губ, линии на тонкой, изящной и совершенно точно адски чувствительной — Мага видит, как Мира дёргается и даже лицо машинально прикрывать пытается горящее, как выдраться пытается и подставиться, видит и с ума сходит — стопе очерчивающих, взглядом повторяет, и ровно на середине собственной фразы забывает, о чём говорит, спотыкается и захлёбывается воздухом, когда складывается вся картинка. Вся картинка — и Мира, Мира тоже складывается пополам настолько открыто, что он… Блядь, он же просто не должен так уметь. Маге на секунду становится страшно, что он сейчас просто разорвётся и лопнет от собственной жадности. Что его всё-таки разобьёт инсульт на каком-то жалком третьем десятке, потому что это абсолютно незаконно, так нельзя, так, сука, просто не бывает. Не бывает, чтобы ты был с человеком так д о л г о, и не знал, что он умеет быть т а к и м. Что с ним можно так. В этом нет ни ревности к Денису — это просто немыслимо даже при том, что Мага готов бросаться на каждый столб, оказывающийся рядом, просто на всякий случай, чтобы на е г о людей никто не зарился, — ни обиды. Мира не виноват, что он — такой. Что ему так тяжело, что его даже сейчас переёбывает до жалобного, тихого, сухого всхлипа, который он пытается заглушить и подавить, выворачиваясь и вжимаясь в губы Дениса, ухо щекочущие, своими, хотя очевидно, что это — не первый раз, а совершенно точно второй. И может быть, сюда закралось бы сожаление о том, что это не он совершает грёбанное открытие седьмого чуда света, но их… Тоже нет. Мага слишком хорошо знает Дениса и знает Миру, а ещё — что он бы так просто не смог. И это не страшно, это только ещё раз доказывает: они сочетаются друг с другом, совпадают всеми выемками и выпуклостями духовными так идеально, что сложно уже представить, а как это — быть друг от друга по-отдельности. Пульс стучит в висок с какой-то безумной скоростью. Мага не понимает, куда ему девать себя, его рвёт буквально на части желанием сделать… Чёрт знает что: Миру на части разодрать и в него, внутрь залезть, изгрызть целиком до бурых пятен по всему телу, переметить, сжать в руках всего целиком до хруста и всё равно осознать, что этого м а л о. Ебучая ульта жадности срабатывает от одного только порыва Дениса, и Магу всего трясёт: ноздри раздуваются, дыхание обжигающее вырывается сквозь приоткрытый рот, грудная клетка ходуном ходит, кулаки сжимаются автоматически, кажется, что его тело ещё такое… Относительно небольшое, что его возраст только-только начинает прорываться в раздающихся месяц за месяцем плечах, и оно эту силу вместить просто не способно. Он сдерживается, как может, чтобы не напортачить, чтобы хоть какой-то план придумать, что с Мирой сотворить будет правильным, разумным, но Мира сам эти попытки невольно обламывает всего одним до боли щемящим жестом — на мгновения буквально от Дениса отстраняется, в глаза ему заглядывает с такой невыносимой хрупкостью, со смущением и боязливостью в них, и протягивает руку. Это не просто просьба — это белый флаг, знаменующий одно: ему т о ж е нужны они оба, вместе, и если, чёрт возьми, это извращение для кого-то такое, каким оно было для Миры в самом начале, то он т о ж е в нём. Мага не слышит, как взрыкивает, почти стонет без единого прикосновения, и худое запястье сжимает, за него сам себя ближе притягивает туда, к ним, к Мире, пытающемуся выживать на остатках расшатываемых барьеров, на отчаянной нужде, на понимании — или он себя отпустит совсем, или тронется умом. Под второе колено подхватывает трясущейся рукой, точно так же длинную ногу к себе на плечо забрасывает, сдыхая буквально от той легкости, которую Денис ему д а р и т, показывает, с которой Миру можно для себя раскрыть, и болюче вгрызается в тонкую ключицу, не понимая, как ещё выразить, насколько Миры в нём много. А Мира хнычет потерянно. Их обоих обнять пытается, лицо удержать или спрятать в ком-то, если закрыться теперь — ни единого шанса, и всё равно хнычет, потому что чувствует, как к нему, к его телу прижимаются разом два обжигающих даже сквозь тонкую ткань почти одинаковых спортивок члена, и он н и ч е р т а с этим поделать не может. А в глубине души — просто не хочет, потому что от собственных убеждений и представлений о себе остаются одни руины, расчищающие место под что-то новое, живое и здоровое, да желание даже так вывернуться навстречу и вжаться сразу в два тела, собой накрывающих его, плотнее. И этого мало. Конечно, Маге этого м а л о — он вылизывает длинную шею, острый кадык, царапает зубами край челюсти, сжимает Мирины волосы в пальцах, пытаясь тянуть как можно аккуратнее, но второй рукой шарит по всему телу жадно, а следом и вовсе… Находит ладонь Дениса, чтобы потянуть её вниз. Чтобы вот так, вместе накрыть всё, что для н и х совершенно открыто, огладить промежность, задеть подушечками пальцев, совсем легонько надавить на ещё совсем сухие мышцы, процарапать кожу на копчике, гладкую совсем, бархатную мошонку задеть и добиться ещё этих звуков. Это просто какая-то болезненно жадная россыпь прикосновений, где уже толком не разобрать, где чьи — да, одни пальцы длиннее и нежнее, другие — более шершавые и в то же время компактные, но когда эмоций и ощущений настолько много, разобрать, кто в этот конкретный момент щекочет ногтями складочку между пахом и вжатым в ребра бедром, кто легонько царапает потрясающе нежный, но в то же время шершавый шовчик, спускающийся от мошонки дальше по промежности, кто сухими пальцами не пытается вторгнуться через болезненное сопротивление, а просто дразнится, надавливает на сухие, плотно сжатые мышцысамым кончиком ногтя поддевает нежнейшую слизистую, а кто очерчивает шершавыми подушечками выпирающую косточку копчика. Хочется больше. Ещё больше и всего сразу — этого не отнять, как бы ни играл этот второй темп, не держался в более заземляющей и балансирующей между разгоном и торможением позиции. С таким Мирой по-другому просто быть не может. Его хочется кусать, метить, целовать и вылизывать с ног до головы, хочется насаживаться горлом с разгону на текущий смазкой на дорожку светлых волосков ниже пупка член, хочется забирать в рот яйца и дразнить, вылизывая этот блядский шов, хочется язык запускать в задницу раскрытую так глубоко, как мышцы вообще могут пустить, хочется до изнеможения трахать пальцами, а после — еще столько же дотрахивать членом, когда уже будет плавать где-то за гранью этого бытия. Но не сейчас. Не сегодня. Как бы в начале ни казалось, что сегодня роль сценариста и режиссёра перетекает из рук Миры именно в его руки… На самом деле, это не так. Он всего лишь… Своего рода парламентер, гонец, да как угодно — человек, находящий ключик от сокровищницы и приносящий его в руки тому, кто действительно заслужил и достоин сейчас её открыть. Маге. Маге, который сегодня на самом деле должен руководить этим парадом, а не он. Именно поэтому слова как будто бы снова расходятся с действиями. Вроде бы звучат в ухо Мире, мечущемуся между ними двумя и прячущему лицо в эту самую секунду именно у Маги в шее — по крайней мере, пытающемуся это сделать, пока пальцы Дэна перехватывают еще больше контроля, не отдергивают от себя пытающиеся обнять руки — нет, не так жестоко, но сцепляются на попадающемся под них запястье, обозначая, под чьим контролем целиком и полностью находится все происходящее… А вроде бы обращаются совсем не к нему, хоть и обжигают именно его шею хриплым дыханием. — Расскажи ему, Маг… Расскажи, что ты хочешь… нет, что ты б у д е ш ь с ним сейчас делать. У Маги в ответ пульсом в висок бьётся: л ю б и т ь. Я его сейчас буду любить до беспамятства, до боли и до бесовства, чтобы знал, чтобы на всю жизнь запомнил, что можно. Можно доверять, нет никакой обиды, нет никакой злости, никакого осуждения, не надо в загривок строгачом вцепляться, чтобы я с ним рядом был. И это сваливается почти с языка, потому что из Маги дирижёр оркестра — мало того, что просто херовый, так ещё пьяный или обдолбанный, только не под веществами, а под действиями этих звуков, которые сейчас ошибочно кажутся верхом возможного. Мага ведь ещё не знает толком, что Мира умеет стонать чисто, высоко и звонко, и ему всё упорно кажется, что он так и будет молчать, но… Всему своё время. Пока — время мутным, блуждающим, плавящимся взглядом по лицу Дениса скользнуть. И голос его, плавный такой, в слух не врезающийся — вкатывающийся, в памяти отпечатывается, потому что Маге такого Дениса надо тоже до одури. Но потом. Может быть, потом он решится как-нибудь развести и его на что-то такое, только не такое — его ведь одними рассказами о том, что с ним делать будут, не прошибить. Сейчас не про игру — сейчас про чувства, про, хер с ним, такую вот игровую терапию: у них нет желания извести Миру до нервного срыва, но все эти слова, все эти порывы, идеи — они на главную цель работают, на то, чтобы Мира их у с л ы ш а л. Надо больше, да, надо всего и сразу, и, наверное, если бы не поддерживающая, подталкивающая вовремя, ментально протянутая рука Дениса, он бы так и сдох, кончился прямо в моменте. Похож на счастливого дурака, выигравшего миллион долларов и стоящего с ключом от кейса в руках и дебильной улыбкой, не догадывающегося о том, что кейс надо о т к р ы т ь, чтобы выигрыш забрать. И вот его направляют аккуратно, подталкивают, а Мага кивает мельком безмолвно, пытаясь хоть как-то на куски рассыпающееся и полыхающее сознание собрать. — Что м ы будем с ним делать, — отзывается наконец, и голос у него точно такой же хриплый, как у Дениса. — Думаешь, ему надо знать заранее? Конечно, надо. И, конечно, Мага расскажет. Он даже не хочет пытаться в какие-то вещи, связанные с тем, чтобы Миру извести неизвестностью — они только пытаются приучить его к тому, чтобы доверять, ему н у ж н о знать. Но одно предположение о том, что Мага промолчит и не обозначит никаких перспектив стоит Мире какого-то до боли трогательного сухого всхлипа, а Мага себе в нём отказать просто не в состоянии. И плевать, что этот диковатый, неприрученный кошак опять пытается беситься — зубы у Маги на шее сжимает, прямо на выступающей жиле — это ничего, Мира может продолжать выебываться столько, сколько ему нужно, и их чувств к нему это не изменит. Мага вылавливает острый подбородок, сцепляя пальцы на нём не больно, но крепко, и удерживает твёрдо, к себе лицом разворачивает, вытягивает буквально, преодолевая слабое, неуверенное сопротивление. Под взгляды подставляет, под свой и Денисов, но… Пропадает совершенно, понимая, что сам попадает в устроенную собственными руками ловушку, когда Мира делится с ним прямым взглядом из души в душу. Мира весь — из углов и теней, у Миры обычно брови хмурые, взгляд исподлобья, губы тонкие, всегда готовые поджаться недовольно, но сейчас он смотрит так чисто, так отчаянно-нежно, у него в радужках одновременно страх и бесстрашие плещутся, ему доверять так сложно — и так хочется, он весь в слух, в осязание обращён, он каждый звук впитывает, разбирать пытается, чтобы хоть что-то понимать, знать, чтобы хоть в чём-то быть уверенным, и Мага с такой силой разъебывается опять и снова от такого Миры, что даже собственная первая идущая в голову мысль перестаёт казаться глупой. Потому что он может пробовать вести себя, как Мира. И, наверное, у него даже получится, как-то по-своему — но всё равно получится. Если постарается, то исполнит даже что-то откровенно грязное. Только Мире это не нужно. Это его, Магина история, его вставляет от грязи, на голову льющейся, он сосчитывает чужое желание и член внутри себя, во рту, в заднице, не важно, за награду, а Мира… Мага понимает это с сердцем, бьющимся где-то прямо у кадыка: Мира гораздо сложнее и проще в один момент. Миру надо просто… — Любить, — выдыхает Мага, едва осмысляя звуки и буквы, и повторяет почти сразу тверже, жёстче, увереннее, с нажимом, голосом напрямую воспалённый, плавящийся мозг обжигая. — Мы его будем любить. Мира замирает. Застывает. У Миры губы подёргиваются мелкой дрожью, он их кусает, но Мага не даёт — подушечкой большого пальца накрывает, хмурясь сосредоточенно, давит, заставляя зубы разжать, выпустить нежную кожицу. И ему так сильно себя в руки взять хочется, но проблема только в том, что за одну его держит Денис, и из этой хватки на запястье, тугим кольцом сжимающей, вырываться не хочется, хотя она под рёбрами болью и трепетом отзывается, а другую Мага, медведем наваливающийся на него, ухитряется перехватить и опустить к себе на щеку, прижать сверху собственной ладонью, согреть. — Будем вместе растягивать его под себя, пока совсем мягким не станет. И вылизывать будем, прямо изнутри, чтобы даже пытаться думать своей головой умной не мог. И трахать по очереди. Возьмём его на руки, сначала его возьму я, потом ты. А потом я вылижу его мокрую задницу с твоей спермой внутри. Хочу чувствовать в а с и вылизывать его яйца, пока ты его трахаешь. Представляешь, к а к он будет смотреть? Мага находит свой, особенный подход. К Мире, к словам, к тому, чтобы брать контроль для себя. Это не Мирины холодные интонации, это не проверки на прочность — это просто манифест собственных стремлений и чувств, желаний, которые сводятся к одному — брать, забирать Миру во всей его открывшейся для него хрупкости в любом виде, в любом состоянии. У него интонации даже другие — жёсткие, раскаленные, давящие, вминающие каждое слово в нежную кожу, и он ведь намеренно продолжает за Денисом — к Мире в глаза обращается, но вроде как и не к нему совсем, обозначая, что сейчас Мира не решает ничего и командовать не может, разве что только просить. Мира жмурится, у него щеки полыхают багровым румянцем, но деваться некуда — держат слишком крепко. И губы трясутся, и уголки глаз печёт, и в сердце все болит и рвётся, потому что кажется, он не может вместить себя столько чужой жадности и любви. Но ему хочется, хочется страшно справиться, всё сделать, чтобы эта дыра в сердце, застарелая, оставленная чёрт его знает когда, затянулась и заполнилась. Хочется, и он рвётся навстречу — пытается взгляд Дениса поймать, в него вцепиться крепче, щекой, виском в его губы вжаться, хоть как-то ответить, хоть что-то сделать тоже, цепляет губами Магины пальцы, на них все ещё лежащие. Мага головой мотает отрицательно, а пальцы соскальзывают ниже — ладонь ложится на открытое горло. Не давит, не душит, но такой тяжестью опускается, что это говорит только об одном: ты мой, н а ш, но больно я тебе никогда не сделаю. — Нет. Не так значимо, что каждое «нет», выдаваемое не от желания отказать и поиздеваться, а из подспудного знания, как будет лучше для Миры, добавляет Маге уверенности. Важнее, что действительно «нет» — нет, Мире ничего не нужно, нельзя буквально сейчас делать, он должен понять, что ему достаточно просто б ы т ь рядом, чтобы заслуживать всего и рассчитывать на всю любовь и заботу. Покоя не даёт только одно — Маге в висок откуда-то изнутри стучится мысль о том, что всего этого мало, что ему, им нужна близость, целиком и полностью разделенная на троих в одном моменте, но об этом ещё есть время подумать, а пока… Пока он сжимает нежную кожу под коленом, Миру фиксируя в этом раскрытом положении, и соскальзывает вниз, задевая губами и зубами напряжённый сосок, кожу на рёбрах, живот, обжигая дыханием головку прижатого от напряжения члена — всё, что только попадается. — Хочешь взять его языком? А я — горлом. Мира скулит, уже Денису в глаза заглядывая просяще и стыдливо, то ли от того, что слышит, то ли от того, что чувствует, но молчит. Молчит, потому что достаточно немой мольбы к нему прикасаться, которая стоит в глазах. Удивительно, насколько по-разному могут отзываться в теле вроде бы в каком-то смысле похожие друг на друга слова. Мага ведь делает сейчас что-то очень похожее на то, что озвучивает обычно Мира — и дело совсем не в том, что он делает это с его личной подачи, отбивая ее максимально ювелирно. И даже не в этом «любить», которое на какую-то долю секунды сжимает сердечную сумку до размеров пикселя, а после взрывается в мозгу какими-то влюбленными до чертиков искрами. Нет, дело в том, что когда все это произносит Мира — по позвоночнику ледяные мурашки ползут, от которых поджимаются яйца, а когда все это говорит Мага — это одной волной горячего жара по брюшной стенке в эти самые яйца стекает, а оттуда уже по всему телу распространяется, разогревая и без того горячую кожу, кажется, и вовсе до температуры жидкой лавы, окутывающей всего полыхающего Колпакова вместе с его телом. А еще удивительно, насколько у Маги, оказывается, может быть железная выдержка. Потому что когда Мира т а к скулит, т а к смотрит прямо в глаза, т а к лезет, ластится, выкручивается весь, умоляя — даже Денис готов разъебаться на месте, здесь и сейчас и вообще забыть, зачем пришел, а Мага… Мага все равно как-то умудряется держать себя в руках и продолжать гнуть намеченную линию. Правильную, идеальную для Миры и его психики линию. Нужно просто немного продышать. На секунду буквально глаза прикрыть, вдох-выдох, еще пару раз как можно глубже, чтобы вообще хоть как-то воспринимать информацию, выдаваемую Халиловым и… И снова включиться в свою роль. — Я хочу его взять чем угодно вообще. Подожди, покажу тебе, как еще он может, чтобы н а м было удобнее е г о брать. Говорить о присутствующем человеке в третьем лице… Вроде бы как неприлично. Ключевое — вроде бы как. Не в те моменты, когда в этом есть свой сакральный смысл, когда это — не для того, чтобы как-то унизить чужое достоинство, а чтобы лишний раз подчеркнуть вот это состояние… полной подчиненности чужой воле, и х воле, которое они, негласно сговариваясь, хотят раскачать до предела… и закрыть огромной жирной печатью «И это — безопасно. И это — хорошо. И так мы тоже тебя любим». Денис подбирает под себя колени, вытягивается, нависая над потерянным, жалобно скулящим и сгорающим от смущения Мирой и руки тянет, снова невзначай пробегаясь кончиками пальцев по запястью удерживающего чужие лодыжки Маги — но только для того, чтобы самому перехватить, позволить пальцам сомкнуться на выпирающих косточках и толкнуть от себя, запрокидывая т е м самым движением обе ноги практически за голову, раскрывая для них обоих Миру так, что делать можно вообще все что угодно сразу в два блядски жадных рта. — Держи, сам. Выпустишь, и мы перестанем. Да, Мага? Мира и Мага не знают об этом, но думают одну-единственную общую мысль: Ебучий же фокусник. Только интонации разные. И обе они, как и этот задыхающийся, отчаянный диагноз, разное значат для них самих. Как можно одним жестом выплеснуть доброе ведро кипятка на натянутые нервы сразу двоих — вопрос любопытный, но ответ на него находится только у одного конкретного Дениса Сигитова в голове, а они… — Дэн, Дэн, б-блять, ну… — Мира срывается на какую-то обрывочную ругань ещё в тот момент, когда понимает, о чём идёт речь. Не понять нельзя просто. Одного «покажу» достаточно, чтобы захотелось к ебаной матери выдраться из собственной кожи, и в какой-то момент Мира всерьёз думает, что сейчас просто… Просто не сможет. Не станет делать то, о чём его просят. Слишком стыдно, слишком открыто, слишком беспомощно, слишком жадно у обоих горят глаза, и Мира не знает, чего хочет больше, никогда в жизни больше не чувствовать так много, разобраться в том, как Мага выживает в этом сладковато-пряном на вкус аду, даже не краснея, хотя как раз его заворачивают регулярно в такие и не только такие позы, или сложиться пополам ещё глубже и сильнее, чтобы они продолжали смотреть и касаться. Тело ответы на все эти вопросы знает лучше, чем хаотично пытающийся адаптироваться к происходящему мозг, от возбуждения и смущения, кажется, съеживающийся до размера грецкого ореха и начинающий оглушительно биться в стенки черепной коробки — иначе этот стук и шум в ушах не объяснить. А ещё… Ещё его неожиданно добивает и разъебывает даже не хлестким «сам», которое почти, только почти, но все же звучит отсылкой-насмешкой: вот, что их полностью устроит, Мире достаточно с а м о м у просто удерживать себя, чтобы быть им нужным; а тем, как звучит это Денисово «Мага». И тем, как Мага, сука, единственный из них одетый полностью, завернутый в скользкую футболку, в спортивки, вцепляется в собственные совсем отросшие волосы, зачёсывая их назад, этим выученным до каждой секунды движением, выглядящим сейчас совсем иначе. И автоматически сжимает сам себя сквозь ткань, оправляя наверняка почти болезненный стояк. Мага красивый. Мага разный. Обычно это летящее, изящное, осаждающее или в приказном тоне зовущее «Маг», которое клеится к его гибкости, плавности и блядскости. Сейчас — такой М а г а во всей силе вздымающейся бешено грудной клетки и разворачивающихся плеч, что у Миры дрожат колени, и кажется, именно поэтому он слушается, вцепляясь в них тонкими пальцами и удерживая себя раскрытым. Просто чтобы было не видно, как его мотает из стороны в сторону, и как подсознание расслабляется медленно, но верно, до того состояния, что творить с ним можно всё, что угодно, и он будет не просто согласным — он будет с л у ш а т ь с я. Умирать, стыдиться, следом не мстить, но отвечать взаимно тем, что сорвёт две эти глотки, заставив орать, хрипеть и всхлипывать вместо стонов, но с л у ш а т ь с я просто потому, что его психике, оказывается, это н у ж н о. А Мага… Мага отзывается глухо: — Точно. И если будет себя от нас прятать. И всё это подмечает. И то, как на его глазах Мира, его гордый Мира, всегда сам решающий, как, сколько и в какой позе его будут брать, соглашается с чужими условиями, вгрызается в собственные губы и царапает нежную кожу под собственными коленками, и то… Как его показывает Денис. Денис, ужасно легко управляющийся с Мирой, узнавший о нём так м н о г о, делящийся, помогающий, точно так же горящий и так же искренне восхищающийся, как он сам, буквально каждым Мириным вздохом. От этого Мага почти теряется, как мальчишка, потому что нет ещё в его мозгу, выучившем совсем другие правила, заготовленных шаблонов. И он совсем не железный, хотя так выглядит — блядь, да у него яйца звенят, он не понимает, как Мира вообще умудряется существовать в этом почти всегда, если хочется одного — навалиться сверху всем весом, распластать по простыне и затрахать до беспамятства, присвоить, захлебнуться собственной жадностью. Но у него есть конкретная цель, и он за неё держится. Вроде бы, держится. А вроде бы, он совсем не так хорош в целеполагании, и ему не надо с т а р а т ь с я держать лицо, чтобы что-то там исполнять — просто он такой. И он действует, не задумываясь: выдыхает натужно, руки тянет, ягодицы сжимает Мирины, бёдра оглаживает, пытаясь сорвавшееся дыхание себе вернуть, надавливает сухими подушечками пальцев на бешено пульсирующие мышцы, без задней мысли щекой к попадающейся близко лодыжке прижимается, целуя выпирающую косточку, и отчаянно ищет какие-то слова, которые Мире сказать хочет. Он их заслуживает, вообще всех одобрительных слов в мире заслуживает, но… Что-то происходит внутри. Одно конкретное желание поднимается самым рандомным образом — произрастает из того, что Мага видит, как Мира на него смотрит, и поэтому все идёт не по какому-то ясному или разумному, типичному плану, где ему положено жадно хватать и загребать. Мага вообще отстраняется почти. Выпрямляется в спине, на колени садится, оставляя ладонь скользящую на открытом Мирином бедре и своё тепло почти под боком, резким движением смещается вбок, больше места освобождая, и ему самому как будто бы комок в горле от неловкости приходится сглатывать, чтобы о чём-то таком попросить, но всё внутри орёт, требует: надо, надо, надо, мне н а д о. И он выдыхает тяжёлое, увесистое, обрамлённое горящим взглядом из-под сведённых бровей и из-под падающих на лицо чернющих волос: — Покажи ещё. Это не холодная и отрывистая команда, вроде бы. И даже не приказ. Но что-то такое, во что формируются все эти бесконечные взрывы сверхновых в груди — густое, раскалённое, удушливое, сильное, хотя откуда бы в деликатном и бесконечно ласкучем Маге этой силе браться. И обращено оно прямо Денису в глаза, не Мире теперь, и от одного этого факта Миру переёбывает к херам, он скулит, хнычет и ломается в пояснице, пытаясь вывернуться наизнанку. — Покажи, как ещё Мира умеет. Растяни его д л я м е н я, пожалуйста. Сердце в груди колотится глухо и тяжело, редко, так больно, что должны рёбра треснуть, но Мага вместе со своими словами распушается, как дорогой породистый кот, и смотрит так темно на них обоих, что даже сам начинает чувствовать иначе. Будто сейчас он хочет возвести в абсолют это ощущение, бродящее под кожей — словно Денис преподносит ему Миру, как самый ценный подарок. Что вдруг заставляет Магу менять тактику своих действий — Денис вообще без понятия. Но удивляться сейчас нет никакого смысла, потому что когда Мира т а к о й… Желания могут крутиться в голове со скоростью калейдоскопа, попавшего в руки эпилептичному невротику и меняться в зависимости от каждого нового взгляда, всхлипа, сменившегося оттенка кожи на чужом лице или сокращения мышц раскрытой до предела задницы. Но вот т а к а я перемена его желаний вынуждает теперь уже самого Дениса следом за ним зеркально прижимать ладонью основание члена, прячущегося под спортивками и безбожно натягивающего их ткань, потому что пробегающий в паху спазм слишком неприлично напоминает типично предоргазменную судорогу. Пиздец. Нет, все, происходящее сейчас в этой комнате — это один сплошной пиздец в самом лучшем смысле этого слова. Вроде бы изначально все это подразумевается как раскрытие Миры, открытие его в новом свете для Маги и самого себя, принятие им самим себя такого во имя каких-то перемен в их и без того прекрасных отношениях в еще лучшую сторону, но… Каким-то волшебным образом в этой сцене преображаются до неузнаваемости все трое. Только если себя со стороны наблюдать Дэн чести не имеет, то Магу, открывающегося в совершенно новом свете — еще как. Таким он его тоже не видел совершенно точно. Жадным, открывающимся настолько, что в пору кожу с костей сдирать, требующим всего внимания мира этих двух людей — да, но вот таким — требовательным жестко, властно, каким-то удивительным образом удерживающим свою жадность тактильную в угоду той, что плещется в его буквально втягивающих в себя, черных как смоль зрачках… От этого реально, кажется, можно кончить без прикосновений. От этого пробуждения всей той животной восточной сути, какой-то мужественной химии, разворачивающей плечи как будто бы шире их с Мирой вместе взятых и заставляющей взгляд пылать каким-то глубоким, испепеляющем пламенем. Этому хочется подчиниться с одной стороны… и равноправно разделить с другой. Рот вроде бы уже открывается в просьбе передать то, что всегда ждет своего часа в верхнем ящике прикроватной тумбочки на самом видном, удобном месте, но… Захлопывается обратно, и Дэн отчего-то, по какому-то внутреннему позыву сам тянется в сторону и не глядя нащупывает тюбик, с изощренным удовольствием наблюдая за тем, как перетряхивает все Мирино тело вначале от хлопка этого самого ящика, а следом — от щелчка крышки, который, кажется, почти физически проходится прямо по натянутым в угрожающую лопнуть струну нервам, чувствительным до предела. — Хочешь, чтобы я сделал это пальцами? Или сначала языком? Или взял его горлом, пока ты наконец-то посмотришь на это со стороны? И ведь у Маги нет такой цели — надавить ещё и на Дениса. Вообще никакой цели, по сути, нет, Мага и глубокая осознанная рефлексия в моменте, в потоке, в ресурсе вместе никаким образом не сосуществуют, он как… На язык просится пошлое откровенно, дешёвое такое сравнение, но от него уйти не получается: как наследный принц с его ближайшим равноправным абсолютно и во всём партнёром, ближайшим человеком, приближённым, и… И Мирой, потому что то самое пошлое и дешёвое сравнение в его случае Маге не решается осмыслить даже в уме. Просто близость близостью, а кровь и замашки не пропьёшь, и от того, что он видит, в и д и т, блядь, этот момент порыва, эту невысказанную просьбу, которая обращается в действие, в пах плещет обжигающим кипятком, а прямо в грудь — облегчением и нарастающей, густой и плотной, чадящей как восточные лампадки решимостью. Денису нравится. Денис откликается. И Мире нравится так, как только может в его положении — до растерянного судорожного вздоха и алых полос, которые оставляют поджимающиеся пальцы на собственной коже. Он не так, как Денис, хорош в том, чтобы оставаться в своём уме, вот теперь он теряет какую-то повествовательную нить, сбивается с предсказуемого темпа, и ждать того, что решит Мага, становится д е й с т в и т е л ь н о единственным, что он может делать, никакой опоры под ногами ментальной не остаётся. Это очищающе, освобождающе каким-то исключительным, особенным образом — пытаться думать просто нет никакого смысла, это ничего не изменит. Но он всё равно тянется, внимание привлечь пробует, уже не потому, что так диктуют какие-то сложные механизмы и маски, а просто потому, что этого требует собственное естество. Мага ответить не успевает, — Мага занят, он поглощён на мгновения огнём обжигающей внутренности благодарностью Денису за то, ч т о он делает и как ювелирно откликается, заворожён простотой его слов и удовольствием, которое в глазах горит, — как Мира, не желая, не смея даже собственной хватки разжать, ужом извивается на постели и пробует ближе к нему приткнуться, боком, бедром, хоть чем-то с жалобным, зовущим: — Мага? М-мага… В этом нет смысла, нет каких-то недоговорённых слов, это просто Мира дёргает край одеяла внимания на себя. Только суть в том, что вот именно сейчас оно общее. И Маги, и Дениса, и Миры, всех составных частей их безумного треугольника н а к о н е ц — т о не просто хватает на всех остальных, а они складываются между собой легко и просто. Каждый — нужный, каждый — важный, каждый — в самом центре, просто по-своему, и каждому можно друг с другом абсолютно в с ё. Мага это понимает. У Маги в груди что-то удовлетворённо щёлкает, но всё, что он делает в ответ, остаётся максимально… Сосредоточенным и сдержанным. Сложно, очень сложно одновременно задыхаться от прилива этих кипучих сил, смотреть на то, как загорается Денис, как разъебывает в щепки Миру, теряющего ориентацию в пространстве, и вести весь этот случайно сплетающийся комок эмоций, порывов и жестов за собой, Маге неоткуда брать уверенность в себе, уверенность в том, что он может достойно позаботиться о Мире, но… Но она есть. Есть потому, что Мага из них троих самый рефлексирующий засранец, купающийся в собственных чувствах, с этой своей лабильной психикой опасного для здоровых людей меланхолика, и он раньше всех из них пробовал всё. Пробовал умирать от стыда и смущения, борясь с застарелыми внутренним установками, был на месте залитого краской Миры, пробовал отдаваться, пробовал брать, пробовал сходить с ума от желания себя вручить, лишь бы забрали, переработал и уложил в себе с помощью Дениса, который снова и снова проделывает чудовищно сложную работу, расставляя всё по своим местам, такое, что ему не под силу должно было быть — принял не только то, что спать с Мирой и любить Миру — все ещё харам, но Мира ему важнее, но и то, что ему нужны д в о е. Преисполнился, кажется, настолько, насколько это вообще возможно, и этого д о с т а т о ч н о для того, чтобы нести разделённую на двоих ответственность за Миру. И сейчас он не пытается пропустить Миру через какое-то унижение или, не дай Аллах, боль, он о нём заботится. И на этот хрупкий зов откликается, накрывая его колено с наружной стороны, оглаживает голень тепло, твёрдо и тяжело, так медленно, как бывает, когда медлительность продиктована жадностью. Он узнаёт Миру как человека, который может п р о с и т ь он нелюбимых вроде бы им прикосновениях, и берёт от этого всё. — Я здесь. Мы здесь. Этого достаточно. То и дело норовящий соскочить на мальчишескую растерянность, но упрямо крепнущий настрой диктует именно это — согреть, вовремя подхватить, не переборщить с этим чувством потерянности, прямо в глаза обратиться и мгновенно почти вернуться к Денису. У Маги в глазах — ни лукавости, ни насмешки, ни издёвки. Он… Он вполне серьёзен, и голос его, мягкий и жаркий, звучит таким удивительным образом, что даже Мира не может не стремиться уловить каждый звук. Звучит так, что ясно — это не игра, не насмешка, это то, что ему искренне надо, то, чего искренне хочется, и главное то, что идёт глубоко изнутри, рождается из всепоглощающей жадности, которая просто находит такую форму выражения. — Хочу посмотреть. Ему — и не ему одному, просто иначе, просто какими-то жгучими флешбеками Мире тоже — безумно нравится Денисова формулировка. Взять горлом — это что-то… Довлеющее, безапелляционное, не имеющее отношения ни к каким стереотипам, переворачивающее их к чёртовой матери, и ещё то, что он совершенно точно хочет видеть. И слышать во всей красоте мокрой и пошлой, которая звуками это обрамляет, и, действительно, наконец-то взглянуть на это со стороны. — И хочу твои пальцы в его заднице. Одновременно. Думаю, Мира справится. Мира так не думает. Мира думает, что он не справится, а ебнется, если на него навалится всё разом, и вздыхает жалобно, пронзительно, потерянный взгляд вскидывая в лицо Дениса, но тело всё равно его выдаёт — им обоим, и Денису, и Маге, самым лучшим образом видно, как в ответ на эти слова с головки члена смазка нитками на кожу льётся и мышцы входа, раздразнённые, сжимаются туго, пульсируют, отзываются. Этого Мира не выдерживает. По правде говоря, Мира не выдерживает вообще ничего. Ни горячей Магиной руки на колене, от которой на несколько заполошных ударов сердца всё внутри переворачивается болючей нежностью вместо того, чтобы взорваться иглами попранной гордости — он даже не замечает, как просто и открыто п р и н и м а е т эту поддержку, не размышляя и не запинаясь, ею пользуется. Ни голосов, что первого, что второго, расписывающих его перспективы. Ни суетливых попыток хотя бы понять, почему, зачем Мага поступает именно так, чего хочет добиться тем, что просит прикасаться к нему Дениса, не делает это сам. Не выдерживает так сильно, что само слово «выдерживать», будто повторённое десять раз подряд, перестаёт иметь всякий смысл. Инстинктам, твердящим о том, что во всём надо искать угрозу, на мгновение даже кажется, что за этим жаром и за этой мягкостью властной, царственной, маской золотой Магино лицо украшающей, что-то большее — что что-то творится в его голове такое, что он просто показательно хочет его Денису отдать. Но эта мысль рождается и улетучивается под двумя взглядами, а доламывает… Даже не шквал ощущений, накатывающих одной густой волной. Он подталкивает: в одну секунду Мира беззвучно распахивает губы до натяжения в уголках рта и вытягивается весь, изворачивается, жмурится, давится встающим поперёк горла стоном, а в другую точно так же бессознательно распахивает, потому что хочет видеть их, хочет видеть глаза Дениса, реакцию Маги, убедиться, что всё х о р о ш о, и об неё же, об эту реакцию разъёбывается с хрустом. Мага смотрит так, будто прямо сейчас готов за них двоих убивать. Города жечь. Охранять ото всех чужих глаз, сгребать под себя, что одного, что второго, и в этом взгляде нет ничего, что напоминало бы чувство самодовольной победы или надменности над ним, Мирой, который бессовестно умирает под их сдвоенным давлением и вроде как повторяет его собственный, Магин, путь, хоть и по-своему. У Маги резные запятые ноздрей трепещут, он тянет воздух по звериному жадно, вырастая в спине, вытягиваясь наверх и одновременно вгрызаясь до крови взглядом в их тела, одним кивком отбрасывает падающие на лоб волосы и почти болезненно пальцы стискивает на собственном бедре и Мирином колене, а Мира просто… Стонет. Странный стон. Яркий, резкий, надрывный, неожиданный и звонкий, расшибающий воцаряющуюся было тишину, такой тонкий невероятно, жалобный, почти… Почти виноватый. Словно бы на самом дне души у Миры остаётся это жгучее чувство стыда за то, что ему настолько хорошо здесь, с н и м и, под губами и руками Дениса, прописавшегося в сердце на постоянное место жительства точно так же без права на сопротивление, как он трахает — именно трахает, иначе не назвать — его сейчас своим горлом. И взгляд его мечется между лукавством, ебучим чудом сохраняющимся в глаза Сигитова, и Магой всё то время, что стон клокочет в горле, бьётся об окружающие их стены эхом, но кары небесной не случается. Молния не бьёт с потолка, лягушки и змеи не сыпятся, реки не наполняются кровью или что там ещё долго случиться перед Апокалипсисом. Не случается ничего, только Магина необычно тяжёлая рука появляется на взмокшей макушке, ложится там, как влитая, в волосы вплетается и оттягивает, заземляя. Слышится хрип: — М о л о д е ц. Мага не успевает рассуждать и взвешивать, рассчитывать, можно ли с Мирой вот т а к, это слово просто срывается с губ, потому что всё внутри твердит: сейчас н а д о. Вот этим жалобным, светящимся потерянностью, возбуждением, нежностью и беспомощность глазам, всему Мире, которого переебывает ощущениям, так надо. Мира обмякает так же резко, как вытягивается в струну, и бьющее по мозгам облегчение немыслимого масштаба вынуждает его заполошно дергаться навстречу. Выше — в чужое горло, ниже — на эту вот теперь ощущающуюся недостаточной заполненности. Срывается на хныканье, когда и этого ему не дают: рука с макушки опускается на грудь, на живот, продевается под бедром, чтобы надавить и зафиксировать, не позволить двинуться. — Вы… Такие красивые. Не «охуенные», не «вы пиздец» красноречивое, но бессмысленное, а одним простым словом — и вовсе не о том, насколько разъебывающе смотрится натянутый на костяшку почти Мира и блядский мокрый язык, скользящий по яйцам припечатывает Мага. Ему дурно. Дурно почти физически: Мирин стон, слышимый впервые, разрывающий вклочья постулат «Мира в постели тихий», грудь вскрывающий без скальпеля и пилы, колоколом звенит в черепной коробке, перед глазами темнеет и мутнеет, когда он слышит, видит их обоих с Денисом, соединяющихся друг с другом вот т а к. И если бы не хотелось смотреть дальше настолько сильно, то он наверняка свалился бы в ебаный обморок, но собственные желания сильнее физиологии, и всё, что он делает — надёжно удерживает Миру, не разрешая ему ни доли самодеятельности, а другой рукой касается Дениса. Картинка, складывающаяся, очевидно, не в первый раз — разве что только именно перед его глазами, не вызывает ни ревности, ни какого-то простого слишком возбуждения. Оно есть, но оно — не главное, Магу кроет сверху непреходящим головокружительным ощущением удовлетворяемой, насыщающейся жадности, мыслью о том, что всё это всё ещё д л я н е г о. Это всего — его, они двое принадлежат ему, как он сам принадлежит им, и если раньше он не мог понять склонного к наблюдательству Миру, то сейчас готов только поклониться его выдержке. Они — пиздец. Невероятный, потрясающий по своей красоте пиздец, которого не касаться, к которому не тянуться, не склоняться невозможно. Мага жаром обменивается — собственный от ладони взамен на чужой, собираемый тонкой кожей с широкой, литой спины, с плеч. Ниже скользит — задевает подушечками натянувшуюся кожу входа рядом с костяшкой Дениса, её очерчивает полукругом, поддавливая на края, задевает налитую кровью, поджимающуюся мошонку, почти касаясь кончика языка, губ краснеющих легонько, на поводке удерживая всю простую тактильную жадность. — Ты невероятный. Он невероятный. Я не знал, что Мира так умеет, — слышится честно, благодарно, чётко, раздельно, так тепло, твёрдо, властно и признательно одновременно, как и положено принимать настолько ценные подарки. — Хочу, чтобы он кричал. Всё это всё ещё кажется самым лучшим на свете сном, чем-то невозможным, блядским чудом, поверить в то, что слышит, Мага все ещё будто бы не может, но его жадность никуда не девается: получил одно и тут же хочет большего. И тактильно тоже: всё, что он позволяет себе, намеренно не вмешиваясь, это на горло, на шею Дениса пальцы уложить, своим жаром обжечь, мягко, очень-очень мягко, но уверенно до невозможности поддавить там, где видно — оно плавно расширяется, чтобы ощутить это движение, эту наполенность ярче. Такие вещи нельзя говорить при Денисе Сигитове. Пусть он и далеко не такой лудоман, как один небезызвестный белобрысый хост, и даже не зачастую разделяющий его любовь к спорам менеджер, чье-имя-нельзя-поминать-всуе, но такие вроде бы совершенно безлично произнесенные слова в т а к о й момент — это как красная тряпка для быка. Очень азартного быка, который не боится проигрывать, но выигрывать любит безумно. Выигрывать и делать это красиво. Заставить Миру кричать? Да, он сможет. Совершенно точно сможет, потому что даже за тот раз, что случается у них наедине друг с другом, он узнает его… да, пусть не всего до каждой последней клеточки кожи, но гораздо лучше, чем можно это себе предположить. И дело даже не в каких-то конкретных секретных точках, эрогенных, прости господи, зонах, а в том, насколько Мира на самом деле…чувствительный. Насколько м о ж е т быть чувствительным, когда раскрывается не только физически, но и морально. И как ни странно, если вот теперь, а не пару месяцев назад спросить у Дениса, кто из них троих первым бы смог кончить просто по одному приказу — пожалуй, он ответил бы — Мира. Не Мага, вечно бушующий на такой грани, что там, кажется, дуновения ветерка достаточно, чтобы через край перебросить, не он сам с этим вечно хвостом дрожащим и мурашками блядскими от ювелирно выверенного тона Колпакова в те моменты, когда он выстраивает свой очередной спектакль, а. именно он. И не просто сможет, а сделает это красиво. Вот прямо так, с этим взглядом невозмутимым и искрящимся собственной хитрой лукавостью снизу вверх — в глаза завороженно наблюдающего Маги, а следом сверху вниз — на, кажется, уже практически начинающего слепнуть от перехлестывающих эмоций Миру. Шеей самому навстречу податься — позволить еще глубже вдавить пальцы в хрящи гортани, под которыми, кажется, буквально можно прощупать растягивающую бездонное с этими удивительными особенностями организма горло. Язык вытянуть еще дальше, рот раскрывая еще шире, до практически лопающихся уголков губ, намеренно дотрагиваясь кончиком до тех самых пальцев другой руки, что рядом кружат. Добавить еще, больше, освобождая вторую руку для того, чтобы вот так, почти сразу, дать Мире еще этой наполненности, граничащей с болью — так можно, он знает, он пробовал, он выдержит, но на этот раз пальцами разных рук, глубоко проскальзывающими внутрь отчаянно пульсирующей дырки, чтобы еще больше раскрыть, натянуть в разные стороны, во всей красе открывая наблюдающему сверху взору розовеющие, блестящие от изобилия смазки края и сумасшедше чувствительную слизистую. В собственную выдержку приходится уверовать даже Маге — иначе не объяснить, какими ещё силами он удерживает себя от того, чтобы втолкнуть хотя бы один палец между чужих, растягивающих мышцы под его взглядом. А хочется. Блять, всего хочется до боли не в паху, сразу везде, в груди, в мышцах, в руках, которые судорогой сводит от копящегося напряжения, Магу не перешибает током единожды — ебашит так, будто подключили напрямую кабелями к трансформаторной будке, за всё и сразу схватиться хочется, хотя бы просто прикоснуться к натягивающимся натужно мышцам, в горло ещё крепче пальцы вжать, к плечу Дениса губами прижаться, раздвоиться, собственную копию, сука, создать, чтобы успевать не только трогать, смотреть и слушать, но ещё и впитывать всем собой, с губ, прямо из глотки вычерпывать Мирин вскрик, отчаянный, громкий и протяжный. Мире бы очень хотелось представить, что это просто порыв ради порыва, ради того, чтобы Магино желание исполнить, что Мага хочет его слышать и имеет все права это получить наконец-то, что это всё сознательно, но правда в том, что этот звук из него вырывается сам по себе, и Мира сейчас, кажется, просто расколется на несколько кусков, рассыплется и сдохнет — куда там до хоть насколько-нибудь сознательных порывов. А ещё правда в том, что при всём желании этот звук ни разу не похож на те, на которые обычно щедр Мага. Мага всегда звучит, как мартовская кошка, на течку которой сбивается вся хвостатая часть двора, как его ни раскрывай и в каких позах ни трахай. Мира звучит надломанно, надрывно, оглушительно звонко, и… Чисто. Так чисто, что вся эта картинка, созданная буквально для того, чтобы дрочить на неё, стирая ладони и член до мозолей, не вызывает у Маги ни малейшего желания лить сверху хоть какую-то грязь. Он мог бы, наверное, в другой ситуации мог бы и сам рассказывать Мире, какая его дырка жадная, как хорошо он принимает, но всё это не просто неуместным кажется — даже не вспоминается, от этого не нужно отказываться, потому что желания такого нет. Потому что у Маги от этих звуков сердце разрывается, а не одни только яйца звенят, потому что он Миру не жрёт взглядом и не обгладывает до костей, он Мирой л ю б у е т с я, и в глазах у него жидкое, густое, как плавленое золото, восхищение, а не одна только бессвязная похоть. Они ведь даже один и тот же фокус повторяют почти, Мага точно такой же нездоровый интерес проявляет к движениям гортани под плотной, горячей кожей, касается Дениса похоже, но у него, по крайней мере сейчас, всё равно выходит иначе — пусть они с Мирой и меняются местами, они всё равно остаются сами собой в каждом вздохе. Мага мягкое горло оглаживает твёрдо и заботливо, сбиваясь с дыхания каждый раз, когда мышцы, натянутые на головке члена, сокращаются, а Мира отзывается хрипло и плачуще. Мага их обоих любит, — любит не просто про испытывание чувства, а любит каждым жестом, — и в своём жаре всепоглощающем топит. И только спустя долгие мгновения, когда самые звонкие и отчаянные звуки приглушаются, когда Мира, пытаясь не задохнуться, шумно затягивается воздухом, не сводя полубезумного взгляда с них двоих, Мага продолжает — размеренно толкает его дальше в тактильное забытье, тщательно следя за тем, чтобы не переборщить. Боком к Денису приваливается. Его обнимает почти — рука с горла на развилку ключиц опускается, надавливает, греет, благодарит одним уже бесконечность длящимся и звенящим в воздухе, но не нуждающимся в озвучании «спасибо». И только тогда снова прикасается к Мире — ягодицу оглаживает, сжимает и в сторону оттягивает, бедро сминает, костяшками продавливает чувствительную точку под мошонкой, выдирая из него новый всхлип. И смотрит прямо в раскрасневшееся лицо. А Мира извивается и отчаянно пытается раскрыться на этих пальцах внутри себя ещё сильнее. Ему не больно. То есть, да, где-то по грани жгучие ощущения бродят, но даже если это хоть какая-то боль — то только такая, которой хочется больше, потому что он снова врезается в то, что, может, он где-то и как-то скрытый мазохист, чёрт его знает, тупой и простой боли он не любит, но чувствовать жжение от растягивающихся мышц даже на грани, даже сильнее, быстрее и больше, чем он вроде бы может на трезвый взгляд нормального человека принять, — охерительно. Охерительно до слепоты, до белых проблесков перед глазами, до того, что в паху всё звенит и гудит так, будто он готов кончить сию секунду, и то, как ярко он чувствует пульсацию собственного члена в горле Дениса, вообще не делает ситуацию проще или легче. На то, чтобы себя тормозить, просто не хватает оперативной памяти — она вся забита под крышку, никакие процессы больше не обрабатываются, и всё, на что хватает сил, это загнанно и бессмысленно проскулить: — М-мага… Мага, Дэн, п-пожалуйста… Он умирает. Умирает, когда зовёт по именам двоих, его кроет воспоминаниями так, что вибрирует видимо, заметно всё тело, дырка на раскрывающих её пальцах пульсирует, уголки глаз горят, мокнут и мочат ресницы, лепят из них мокрые стрелки, он такой раскрытый, такой развернутый, такой нуждающийся в них обоих, что выносить всё это в себе, удерживать внутри невозможно, и у Маги от этого зрелища едва ли аорта не лопается, нагрузки на сердце и пульса под сотку не выдерживая. Вот сейчас, по густой скользкой влаге, после этих слов — можно собственный палец в смазке с кожи вымазать втолкнуть третьим, можно Дениса от захлестывающих эмоций за плечо прикусить и тут же укус зализать, выдохнуть на ухо жарко, можно ещё ниже склониться и губами прижаться к нежной коже Мириного бедра, одновременно с этим гладкие, шелковые стенки изнутри оглаживая и массируя, как только получается. Забавно, что это уже второй раз, когда Мире так и не достается нормальной, базово-классической прелюдии, которая по сценарию начинается с пресловутого и так часто поминаемого всуе массажа простаты, где первое, что ты делаешь, едва один палец оказывается внутри — сразу пытаешься отвлечь от ощущений, найти скопление нервных окончаний, вдавиться, размять, повысить чувствительность именно к приятным чувствам, которые может давать анал. Просто Мире… кажется, это даже не нужно. Ему не нужно давать е щ е чувствительности, он и так — сама ее концентрация, одна натянутая струна, где чуть сильнее надави — и лопнет вовсе, и поэтому с ним можно делать вообще что угодно, и это будет приносить сумасшедшее удовольствие, даже если, вроде как, по всем законам логики не должно. Даже если вот так — не прицельно в одну точку, а в разные стороны, буквально тремя разными руками, каждая по-своему, но зато так… непривычно, вроде бы пошло, но не грязно, жадно, но так н у ж н о. Дальше — все просто по наитию. Как Денис любит, и как абсолютно всегда устраивало их обоих — так, как просит тело, какие бы странные закидоны оно ни выдавало, просто на каких-то спонтанных рефлексах, которым просто хочется и они делают. Вздрогнуть всем телом от этого спонтанного прикосновения зубов, машинально дергаясь навстречу, будто желая продлить это прикосновение, предложить, попросить даже будто бы еще, продлить, усилить, оставить и на его коже свою метку. Губами, кончиками зубов даже осторожно, на грани буквально проехаться по основанию пульсирующего глубоко в глотке члена и вздернуть наконец голову с шумным вдохом, снимаясь ртом, но даже не планируя оставлять его без дела. Сходу ниже немного сместиться, мазануть шершавым, будто реально каким-то звериным языком по поджимающейся мошонке, но буквально между делом — чтобы в конечном итоге руку чужую, палец, между его собственных проскальзывающий найти, коснуться щекотливым движением острого кончика. .и толкнуться. Прямо туда, измазываясь лицом в скользкой, липкой смазке, между всех, растягивающих отчаянно пытающуюся сжаться дырку пальцев, натягивая под себя еще чуть больше, чтобы проехаться и по шершавой подушечке чужого… и по скользким шелковым стенкам. Абсолютно точно, когда Мира зовёт их обоих, расшибаясь опять и снова об собственные представления о себе же, он не имеет в виду э т о. Но нет ничего, что заставило бы его себя удержать и не выгнуться навстречу дугой с заполошным вскриком, звучащим смазаннее и потеряннее предыдущего, если это вообще возможно. Это уже почти не страшно: скоро он просто сорвёт связки, не привыкшие издавать нечто подобное долго, и всё, наверное, встанет обратно на свои места. Дело ведь не в ощущениях даже толком. Точнее… Не только в них. Невозможно не почувствовать э т о: пальцы касаются одним образом, но теплый, влажный, гибкий и юркий язык, сука, оглаживающий прямо и з н у т р и, совсем другой, и… У Миры глаза закатываются, он мечется, волчонком взвывает и понимает, что Мага следом за его вскриками толкается своим блядским пальцем глубже, но только чтобы точно так же гладкой подушечкой надавить, потянуть в другую сторону. Даже на растяжку нормальную не похоже, вот совсем, совсем-совсем, хотя его и правда буквально р а с т я г и в а ю т, но так открыто, так охуенно, так ярко и так стыдно выходит, что Мира просто горит. У него руки слабеют. Настолько слабеют, что кажется — сейчас он сам себя отпустит, пережатые коленки из пальцев выскользнут, и они, правда, остановятся, как обещали, и он просто не справится уже ни с чем, даже с такой простой задачей. Хватка в ответ на эту мысль панически усиливается, ногти кожу собственную почти протыкают под коленями, оставляя красные лунки, Мира ломается немыслимо, раскрываясь, кажется, ещё глубже, знает, что всем своим видом сейчас буквально умоляет дать ещё, и это «ещё» — снова не про то, чтобы ещё чистого удовольствия, ещё какой-то хитрой стимуляции для тела, члена, а ещё — близости, прикосновений, этого грёбанного трижды жжения, которое аналогичным жжением и зудом отзывается в груди, и всё равно продолжает. Потому что в голове становится немыслимо стерильно. Чисто, наглухо вытерто, точно как у Маги, который с похожими эмоциями наблюдает за Денисом. Всё-таки, в чём-то они всегда остаются лучшими друг для друга. И если Мага всегда лучший в том, чтобы быть блядски жадным, Денис — лучше в том, чтобы быть блядски непредсказуемым, в лучшем смысле ебанутым и прямолинейным настолько, насколько возможно. На это смотреть невозможно, но Мага смотрит. Смотрит, намеренно, но осторожно задевает блядский язык, следит за тем, как смазка бликом сверкает на шершавой щеке, и теряется ещё и в том, что… Ведь Дениса он таким тоже видит первый раз. Таким не в смысле какой-то принципиальной новизны жестов, но таким — со стороны, ещё на относительно трезвую голову, на сознание, которое не перекрывает хотя бы бешеной тактильностью, как это происходит с Мирой. Даже ему начинает казаться, что его огромное сердце всё-таки не настолько вместительное для того, чтобы разместить там всё, что он чувствует к ним двоим. Но это только секундная иллюзия, Маги хватает на всех — он свободную руку тянет и обнимает Мирино бедро, напрочь игнорируя лишающийся прикосновений член — так кажется правильным, Мире просто не нужна сухая и безыдейная, приносящая только физиологически удовольствие рука, зато нужно широкое и горячее, сжимающее крепко кожу давление, другой — толкается глубже, массируя пульсирующие мышцы, оттягивая их вниз, помогая Денису во всём, что бы он ни пытался делать, а губами снова тычется в его плечо. Загривок выдохом жжёт, как напалмом, косточку, на плече выпирающую, мажет мокрыми искусанными губами и в жесте одновременно чутко откликающемся на чужие желания, искреннем и присваивающем снова сжимает зубы, только теперь крепче и теснее, так, чтобы следы, отпечатки полукружьем на коже застыли. Он не учитывает, что всё это время на них смотрит Мира. Смотрит — и вроде бы даже почти видеть не должен от того, как темно и мутно в глазах, но видит чётко и сфокусированно их д в о и х, пока вся комната плывёт и вибрирует едва ли не в такт тому, как бешено дрожат расширяющиеся зрачки. Двое, между его ног, Мага, даже забирая, себя всего отдающий, Денис, который выворачивает его наизнанку опять и снова не для того, чтобы сломать, а для того, чтобы выправить, вопреки тому, как бы их отношения ни складывались. О н и. Они в м е с т е. Мира забывает начисто, какие там вещи произносил вслух, на удивление не краснея, Мага. Он вгрызается взглядом в то, как Мага метит Дениса, обжигает взглядом его собственное лицо, таким тяжёлым, душу высасывающим, и выдыхает залпом раньше, чем успевает подумать: — Сильнее… С-сильнее растягивайте, чем, н-ну… Чтобы… Чтобы вм-месте, Мага, пожалуйста, я х-хочу, я могу, м-мне надо… Надо… У него голос настолько дрожащий, спешный и запинающийся, что тем, кто не знает его достаточно долго, кто к нему не привык, было бы даже сложно разобрать. Только Мага привычный и знающий. И Денис тоже. И всё равно то, что вливается кипящей лавой в уши, бьёт обухом по голове — Мага сбивается с мысли на мгновение, ему думается, что это просто п о к а з а л о с ь. Что на самом деле Мира говорит что-то другое. Он разжимает зубы, выпускает кожу Дениса и, не слетая с тона, не выпадая из собственного настроения, спрашивает с видом человека, который якобы не понимает ровным счётом ничего, потому что за хрупким и просящим «надо» так ничего и не следует. — Надо… Что, Мира? Мира жмурится, бесится, весь выворачивается, отказываясь формулировать. Есть даже у него вещи, которые ему не просто нелегко — почти невозможно произнести, хотя с этого языка льётся обычно такая обмораживающая и прожигающая до костей грязь, на какую способен он один. — Н-надо с и л ь н е е, Мага, ну ты же п-понял, блять, я прошу, п-прошу вас… По этой реакции и так можно разобрать, о ч ё м Мира просит. Но, во-первых, такие вещи, на которые даже сам Мага до сих пор не решается по каким-то невыразительным, но существующим причинам, просто обязаны оставаться проговорёнными словами через рот, а во-вторых… Во-вторых Маге нечем дышать, у него весь кислород из лёгких оказывается выжжен одной только мыслью о том, ч т о может иметь в виду Мира, ему жизненно важно продышать, смыть сияюще-белое слепящее марево, перед глазами вспыхивающее, и он хрипит Денису на ухо вроде бы всё ещё следующее какому-то сценарию, но и искреннее тоже: — Я не понял. А ты? Понимаешь, о чём он п р о с и т? Конечно, Денис понимает о чем просит Мира. И понимает, что Мага тоже. Понимает. Это невозможно не понять, это читается без слов вовсе, просто по какой-то сумасшедшей эмпатии, которая сливает воедино сейчас даже не двоих, а сразу троих людей, заставляет понимать каждое желание, то, в чем каждый из них нуждается в этом моменте больше всего. Но им, всем им троим н у ж н о, чтобы это было озвучено вслух. Даже несмотря на то, что от одного этого осознания уже сжимается к чертям всё — не только всё, что где-то в паху жжется, а вообще всё, в животе, в грудной клетке, в черепной коробке, и сжимается настолько стремительно, резко и остро, что это почти физически больно. До так и не сорвавшегося стона, вместо которого вслух выходит только шумный хриплый выдох, как будто бы одновременно и через рот, вибрирующее от напряжения горло, и через раздувающиеся ноздри. При всей Магиной жадности, даже он до сих пор не решался на что-то подобное. Может боялся, может ожидал, что это будет слишком больно, может где-то всё ещё не испытывал достаточности того доверия и близости, которые они с таким усердием выстраивали на протяжении всех этих месяцев. А Мира… Мира хочет. И самое главное, и здесь даже не нужно задавать каких-то наводящих вопросов, чтобы убедиться в этом — он реально… Готов. В первую очередь, морально. А физически… Это уже их задача, если они тоже готовы. А иначе, кажется, и быть не может. — Он хочет два наших члена. В себе. Сразу. Н а с о б о и х в себе. Голосом, даже собственные поджилки пробивающим, прямо где-то рядом с шершавой скулой Маги, но взглядом — сверху вниз буквально припечатывающим, глаза в глаза, пеленой растворённой к безапелляционной решительности. Денис никогда не пробовал ничего подобного. Даже с девчонками, с которыми, вроде бы, по всей логике провернуть это и несколько проще, и безопаснее для здоровья, но… Но, кажется, ни на секунду не испытывает сомнений по поводу того, что вдвоем они точно смогут позаботиться о том, чтобы Мире… было хорошо. Причем ключевое — хорошо, о больно здесь не идет никакой речи, потому что он все еще здравомыслящий человек, который понимает, что подобные… решительные в своей сути действия — это тебе не пососаться в три рта, и слишком просто быть не может — но тут речь даже о другом. О том, чтобы не было той боли, которая с л и ш к о м. Потому что у Миры совершенно точно есть та грань «больно», которая… которая — хорошо. Язык покидает чужое, снова пытающееся туго сомкнуться от одной его фразы нутро вместе с пальцем — намеренно оставляет за собой и чувство опустошения физического, и реальную пустоту, зияние растянутых на теперь уже только чужих пальцев мышц. Где-то это уже было, но… Если хорошо — то почему бы и нет? Пальцы как будто бы между делом касаются широкого запястья Маги, будто бы намекая — держи, замри, пока вслух достаточно добавить лишь одно короткое: — Смотри. И потянуться за тем самым, оставшимся где-то возле смятой подушки тюбиком, чтобы поднести его к пульсирующей на чужих пальцах дырке и надавить — щедро, уверенно, с каким-то изощренных благоговением наблюдая за тем, как густой ручеек дразняще цепляет розовеющие края слизистой и стекает внутрь, в буквальном смысле заполняя тело густой прозрачной жидкостью. Денисова непоколебимая решительность — ровно то, чего Маге не достаёт в первые секунды осмысления всего, что он слышит. Ему самому… Дело не в доверии даже вовсе, Мага всего себя им готов отдавать и отдаёт в каких угодно позициях и положениях, но как будто бы всё равно страшновато? Мага не любит боль практически ни в каком виде. Грубость, силу, властность, да, но у него просто нет или он ещё не находит для себя той самой грани, где уже больно, и ещё хорошо, для него всё… Вот э т о, связанное с такой невыразимой, вроде бы, не совсем безопасной заполненностью, любопытно и интересно жгуче, но как будто бы ни времени это обдумать ни находилось, ни повода, они не так уж и давно все вместе, ему пока что достаточно моментов, когда оказывается на коленях с занятыми членами ртом и задницей. Может, ему не хватало чего-то, какого-то толчка, который подсказал бы ему: вот сейчас пора, сейчас можно. А Мира… Кажется, у Миры это чувство есть, и находятся свои какие-то особенные, уникальные, внутренние причины, едва ли имеющие отношение к чему-то прямолинейно плотскому. И если Мага, вглядываясь в его лицо, не до конца верит всем «я хочу», «мне надо», то в них абсолютно точно верит Денис, а это уже убеждает его самого. Это — и то, как Мира судорожно вздрагивает и смотрит, щемяще, благодарно за то, что его не заставляют озвучивать всё это вслух, переступать через себя и издеваться над собой, и за то, что не переспрашивают десять раз, точно ли он хорошо подумал. Мира и не подумал. Мире не надо думать. Мира з н а е т, чувствует в себе, что ему нужно, он не хочет вторых или первых, кого-то сначала, кого-то потом, и да простит его Мага, он сам, первым в первый же раз, который подвернется, вручит ему себя подобающим образом под Денисовым взглядом, но они, такие разные, так много места в нём, в груди его уже занимающие, сейчас нужны ему в м е с т е. Он им верит. Он уверен, что о нём позаботятся так, как нужно, и ничего плохого не случится, и это единственная возможная форма для него существования в этот момент. Поэтому, когда прохладное и вязкое затапливает его изнутри, Мира стонет низко, тихо, и как-то даже… Облегченно. Они согласны, ничего другого это значить не может, его просьба — именно просьба, не команда, не указ, не очередной порыв самости — услышана, принята. И оттого становится даже легче смотреть на Магу. Это короткий обмен взглядов, ради которого Мага каким-то чудом отрывает с мясом буквально глаза от вида, с которым блестящая жидкость вымазывает усилиями Дениса тугие мышцы изнутри. Но в нём есть что-то особенное — словно бы Мира отпускает собственное отчаяние, расслабляется до состояния совсем мягкого, совсем безвольного, признающегося во всех своих чувствах одним выражением лица. Словно бы он говорит Маге: мне т о ж е надо, я тоже такой, мы похожи, похожи в этой жадности, просто по-разному. И это лучше, чем любые другие слова, которые можно было бы сказать вслух. Мага ему безмолвно кивает, снова опуская взгляд. И делает то, о чём говорит Денис — смотрит, притираясь к нему плечом, и пусть это даже где-то было и повторяется, но наблюдать за тем, как смазка просто Миру заливает, и делать то же самое, зная, д л я ч е г о её так много — это принципиально разные вещи. Мага заворожён, Денисом, Мирой, ими обоими, этой картинкой просто заворожён настолько, что пальцы автоматически собирают и вталкивают смазку глубже, разносят её массирующими движениями по шёлковым стенкам, потому что просто удерживать натяжение и оставаться бездейственным невыносимо. Мира не видит, не знает, едва ли может даже попробовать понять, как много Маги в нём сейчас. Но он чувствует, как пальцы осторожно распрямляются до почти плоского положения и собственные мышцы вокруг костяшек стискиваются, а потом сладковато-пряного, жгучего, п р а в и л ь н о г о натяжения становится больше. Мага проталкивает мизинец и едва ли дышит, пересекаясь взглядом с Денисом. В нём нет нервной дрожи, только уверенность, но все равно чужая поддержка необходима для того, чтобы не ебануться, они оба нужны Мире для того, чтобы сделать всё действительно х о р о ш о. – Нужно… Ещё больше, — это первое, что ему удаётся выдавить из себя после того, как чужие слова ослепляют и оглушают. Мага слишком хорошо знает о том, что иногда, если в угоду жадности пренебречь растяжкой, даже одного Дениса внутри может казаться даже почти слишком много. А сейчас четырёх пальцев, которые по-прежнему упорно игнорируют какую-то очевидную стимуляцию изнутри, потому что Мага видит, от чего именно Мира хнычет, скулит и кусает губы, как именно подаётся на это вторжение и какие ощущения хочет испытывать, совершенно никак не может оказаться достаточно. — Давай вместе. Вместе… Вместе это хорошо. Это правильно, это именно то, что нужно Мире, вопрос лишь… как именно — вместе. Потому что вариантов… больше чем один, и хочется снова всего и сразу — деть куда-то внутреннюю жадность надолго все равно невозможно, она раз за разом продолжает напоминать о себе, поднимаясь в любой подходящий момент. Хочется и разделить эти ощущения с Магой, скользить пальцами по тугим, вибрирующим, пульсирующим от предвкушения стенкам, дразнить, щекотать, массировать самые чувствительные точки, чтобы еще больше расслабить, чтобы заполнить еще больше, подготовить еще лучше к тому, что в конечном итоге сегодня их ждет и от чего невольно дрожат коленки и поджимаются пальцы на ногах. Хочется и… больше, по-другому, вместе не с чужими пальцами, а… С другой стороны… Можно ведь просто плавно переходить от одного к другому, Можно ощутить вообще все, просто постепенно, насколько на это все хватит выдержки. По крайней мере, у кого-то одного из… троих? Двоих? Скорее двоих, потому что если вдруг не выдержит Мира — ничего страшного. Сегодня он может сходить с ума, сгорать в пепел и возрождаться по новой, потому что это — безопасно. Рядом с ними двумя — можно. Одна ладонь ложится на дрожащее не то от напряжения, не то от избытка эмоций бедро, чуть сжимает — с одной стороны успокаивает, дает этого чувства чужой уверенности, которая заряжает безопасностью и расслабляет нервы, с другой — подзаряжает все этой же уверенностью, но уже в контексте волевых решений, подчиняющих целиком и полностью и щекочущих те же самые нервы остро покалывающими искорками. А в это же время пальцы второй… Нет, не торопятся, хотя кажется, не торопиться, когда яйца уже буквально зудят от напряжения, а член измазывает низ живота густыми разводами, физически невозможно. Но они все равно дразнят, оглаживают натянутые, кажется, до предела — хотя все прекрасно знают, что это еще не предел, предел будет позже, когда внутри окажется нечто гораздо большее, чем несколько пальцев — шелковистые края, надавливают, натягивая их наружу, поддевая изнутри, и лишь после этого еще один ныряет внутрь, проталкиваясь по густой, максимально скользкой, буквально затапливающей Мирино нутро субстанции между Магиных пальцев до прижимающихся друг к другу, словно в рукопожатии, ладоней. — Насколько много он уже может выдержать, как думаешь? Миру никто не спрашивает, но на самом краю безнадёжно уплывающего сознания плещется и бьётся пульсом в висок: сколько угодно. Сколько вы скажете, сколько вы захотите, сколько вы дадите, столько и выдержу, выдержу всё, что нужно, только дайте, только вместе. И вся эта груда букв, мыслей не реализуется никак — выливается в очередной, несчитанный уже стон, с которым он дёргается по простыням, намеренно, усилием воли сжимается вокруг чужих пальцев, словно хочет хоть так показать — он реально готов к чему угодно, и может быть, дело в том, что он ещё более отбитый в этой готовности, чем Мага. Это хорошо, что его не спрашивают. Потому что не верить этим уговорам было бы мучительно сложно, а им обоим надо п о з а б о т и т ь с я о Мире и каким-то образом сохранить хотя бы остатки здравого смысла. У Маги почти получается. Магу завораживает всё, что они делают. Эти звуки мокрые, хлюпающие, пошлые до ужаса, но сейчас не ассоциирующиеся ни с чем низким и грязным, словно к Мире это просто не лепится, на Миру это никак не налезает. Но это красиво. Красивы пальцы Дениса, касающиеся с благоговением, красив Мира, который выламывается, весь из кожи вылезти пытается, которая уже не то, что на щеках, а на шее и на груди кляксами краски пунцовеет. И отвлечь его от этого… Блядь, даже сложно. Словно бы Мага способен продолжать так целую ебаную вечность. Но он всё-таки Дениса слышит в этом странном удушливо-жарком дзене, который ловит, Миры изнутри касаясь и чужих пальцев вместе с этим. Слышит и понимает, не сразу, но всё-таки понимает, причём кажется сразу так, как нужно, совсем немного по-дурацки осознавая, что вместе — это, правда, могут быть совсем не только пальцы. — Ещё точно не нас двоих. Но… Почти смешно, но Мага словно бы забывает в процессе о том, что… Что ему самому предстоит. Он только выясняет, Денис ему только показывает, что Мира способен кричать и умолять, растягиваясь лишь на пальцах, что Миру можно б р а т ь так, а не принимать инициативу, которую он сам проявляет, и вот только сейчас до него окончательно доходит, что они заберут его себе. Вместе. Сами, так, как захотят, его, настолько мягкого и нуждающегося. Нелегко, просто охренеть, как нелегко, и нечего говорить о том, что штаны бессовестно промокают — влажное пятно на спортивках расплывается сильнее, в паху всё узлами скручивается, и Мага дышит, старательно, с усилием дышит — ему нужно всё самообладание, которое только есть, чтобы довести начатое до конца. — Я могу взять его. И мы подготовим его для тебя. В нём сейчас будет так хорошо… Магин голос хриплый, округлый, замедленный непривычно от его обычного темпа. И Мире дурно почти становится, он не то отвернуться пытается, то одним взглядом и протяжными звуками, из глотки рвущимися, тонкими, просящими откликнуться согласно. А потом взрывается вскриком, когда понимает — Магины пальцы исчезают из него, оставляя ноющую пустоту, которую уже не может заполнить только Денис. Мага тянется, чтобы одним рваным движением стащить с себя мокрую от выступающей на коже влаги футболку. Сейчас плевать, что руки смазкой перепачканы, вообще не до этого, но трахать Миру, просто спустив штаны, он не собирается совершенно точно — в другой ситуации это было бы остро, пряно, он сам любит, когда тот же Денис с ума сходит настолько, что успевает лишь спортивки до бёдер стянуть и впечатывается в него, обнажённого, но Мире нужен телесный контакт. Туда же — все лишние тряпки. А дальше только Дениса осторожно потянуть за плечо, позвать за собой туда, вниз, чтобы накрыть размякшее тело сдвоенным жаром, освободить Миру от себя совсем, пусть и не надолго, вместе устроить его между собой и наконец позволить расслабить дрожащие от напряжения бёдра. Наверное, в какой-то момент они синхронизируются не только в своих действиях, но даже в мыслях, желаниях, целеполагании, черт его знает, как это вообще еще называть. Потому что они не сговариваются, даже не переглядываются, чтобы как-то на уровне взглядов передать собственные мысли — Мага просто озвучивает его желание, плавно перетекающее в своих границах в план, который теперь совершенно точно удастся реализовать, раз это нужно не ему одному… а всем троим. Троим — потому что Мага озвучивает это вслух, а Мира… Миру даже не нужно спрашивать, и это не про какой-то абьюз, а про то, что в одном его взгляде можно прочитать — он хочет вообще в с е г о, что они готовы ему дать и даже больше. Забавно еще то, что здесь ни у кого не возникает вопроса, кто будет тем, кто возьмет Миру первым, а кто будет доготавливать его под себя в процессе, дозаполнять, дорастягивать, чтобы тот смог чуть позже принять в себя сразу два члена, принять их обоих. И ладно Мага — это было бы логично хотя бы с точки зрения восточной горделивости и легкой самоуверенности, хотя все прекрасно знают, что всего этого здесь нет и в помине. Но и у Дениса этот вопрос не стоит вовсе — он изначально знает, что в первую очередь это должен быть именно Мага. А он сам здесь… скорее направляет, поддерживает и идеально дополняет, замыкая этот даже не треугольник, а скорее идеальный круг. Сейчас они избавляются от лишней одежды абсолютно синхронно — заляпывают командные джерси липнущей к пальцам смазкой, похуй — постирают, сейчас вообще не до этого. Вот так, одновременно раскидывая штаны, нижнее белье, нависая стремительно обнажающимися телами над Мирой, пока яйца сводит даже от мысли о том, к а к это выглядит сейчас оттуда, снизу, с его стороны, как от этого должно сжиматься все, от горящих ребер до растянутой дырки. Мира такой… мягкий, такой податливый, его сейчас действительно можно крутить как угодно, в узел буквально завязывать, и раскрутить всю эту позу раскрытую до предела, перевернуть его на бок, зажать буквально между двумя горячими, будто стенки доменной печи телами не составляет никакого труда. Магу — вперед, лицом к лицу, укладывая дрожащее Мирино бедро поверх его собственного, самому — назад, грудью широкой, влажной от испарины, проступающей на коже — к острым лопаткам, закрывая собой и освобождая место и возможность присоединиться, добавить, дозаполнить, когда Мира будет к этому готов. — Давай, Маг… Бери его… Расскажи нам, к а к хорошо в нём сейчас… Мира в его глаза следом заглядывает с точно таким же молчаливым согласием. И смотрит так, что Мага поначалу опрометчиво думает: наверное, даже самому Мире не стоит знать, к а к он сейчас выглядит, потому что от привычного образа в нём не остаётся ровным счётом ничего. Только какая-то особенная теплота, только просьба, которая сквозит в том, как Мира льнёт ближе, рукой подрагивающей за шею обвивает и лбом в его лоб утыкается, одновременно в плечах выгибаясь Денису навстречу, чтобы и к нему плотнее прижаться. Ни о каком сопротивлении, ни внешнем, ни внутреннем речи уже не идёт, Мира выдыхает эхом так тихо, что слово скорее по губам прочитать можно, чем расслышать: — Давай. А у Маги всё сердце отчаянно лопнуть пытается и до сих пор чудом держится. Он бы и рад отозваться сию секунду, но сначала важнее кажется Миру обхватить, ещё выше на себя коленку забросить, куда-то на рёбра, его к себе за бок притянуть и Дениса своими длинными руками зацепить, поясницу огладить, губами в мягкую щеку уткнуться, и всё-таки сказать. Сказать то, что на языке вертится, и то, что раньше никак с Мирой просто не могло толком соотноситься, чего язык бы не повернулся раньше произнести. — Я… — запинается, шумно сглатывает, носом подбородок Миры поддевает, взгляд к себе возвращает ускользающий, заземляет. — Я его таким… Н е ж н ы м… Никогда не видел. Мира не отворачивается. Мира каждое слово впитывает, и тепло двух тел, и два дыхания, которые обжигают губы и загривок. И всё равно чувствует, что губы дрожат, а ему самому внутри, в грудной клетке, ужасно тесно становится от настолько простых и откровенных слов. Ведь не впервой, от Дениса он слышал многое, что навсегда под кожу въелось, но услышать Магу, оказывается, было точно так же важно и так же дорого. Рот автоматически, бессознательно совсем приоткрывается, может быть ради того, чтобы что-то сказать, ответить, но Мага вместо этого его целует так, словно это их первый раз, хотя даже в первый раз он не был таким напористым и не пытался так старательно последнее дыхание у Миры из глотки вычерпать, и кожу Дениса процарапывает, ещё ближе к ним его прижимая, потому что словами выразить это распирающее внутренности чувство невозможно. Маге кажется, что ощущения должны отличаться. Ещё не был для него Мира настолько податливым, никогда не было нужды готовить его для себя так тщательно. И… Это оказывается правдой. Толкнуться бёдрами, проехаться мокрой головкой по припухшей коже легко — Маге даже не нужно себя направлять. Он не сводит взгляда с Миры, и поцелуя тоже не размыкает, когда подаётся навстречу и входит так постепенно и так медленно, как только можно себе представить. Абсолютно наплевать на то, что сейчас можно резче — Маге хочется т а к, Маге не хочется спешить, Маге хочется чувствовать каждый чёртов миллиметр тела, им заполняемый, и Мира… Блядь, Мира оказывается таким мокрым, разнеженным и открытым, что единственная мысль, вспыхивающая в мозгу, оказывается даже для Маги почти стыдной и удушающе жаркой, прокатывающейся волной огненных мурашек от затылка для поясницы. Мира совсем как девочка. Мага его за бедро держит так крепко, что пальцы белеют, не хочет давать даже шанса дернуться навстречу, и следит, пристально следит за тем, как плавно расширяются Мирины зрачки. Как он уступает последние гарнизоны, как он ему сдаётся, как он… О т д а ё т ему себя. И когда кожа прижимается к коже, выдыхает тяжело, длинно, свистяще, вперёд рвётся, голову склоняет и болюче, сильно, на контрасте с собственной же бережностью сжимает зубы на худом плече — присваивает, забирает. А ещё вот так, через это самое плечо, заглядывает в глаза Дениса. — Это… Пиздец, Дэн, он шёлковый. Такой мягкий, такой расслабленый, горячий, влажный для меня… Для н а с. Даже… Даже двигаться не хочу, просто б ы т ь внутри, такой хороший… Мира всхлипывает тонко-тонко и кошкой выгибается, натягивается в каждой мышце тетивой, прижимаясь задницей к Денису, ощущая горячее и твёрдое не только в н у т р и себя, скулит протяжно, задушенно, он забывает начисто о том, что ещё ему там нужно, что он ещё не готов до конца, из него вырывается совсем ломкое и ужасно, до боли в рёбрах жалобное: — В-возьмите… Ну, пожалуйста, я не м-могу, не могу… Потому что одного только Маги, издевательски, как Мире кажется, замирающего глубоко внутри, уже достаточно для того, чтобы он совсем умом тронулся, но недостаточно для того, чтобы чувствовать н а с в о ё м м е с т е. И он пытается, вымаливает, провоцирует Дениса, отираясь об него, сжимается вокруг Маги, царапает его загривок, просит-просит-просит. А у Маги губы лёгкая-лёгкая, но тёплая, заботливая улыбка трогает, когда он его крепче сжимает и пригвождает к месту мягким толчком, собственными руками. — Тише, Мира. Такой забавный запрещённый приём — осадить чужими же словами. Но не так, как Мира сам обычно делает, его прочность проверяя, а только для того, чтобы дать ему всё, что ему же и нужно. И следом — Денису в глаза уже: — Прикоснись к нему. Ты ему нужен. На самом деле, как это ни удивительно, т а к и м, как сейчас описывает Миру Мага, Дэн не ощущал. Ни одного из них. Миру — потому что там, в Варшаве он настолько нуждался в этой близости, что возможности растягивать его с таким запасом, чтобы был совсем мягким, мокрым, податливым просто не было. А с Магой… Потому что он, кажется, мягким не бывает вообще никогда. Не потому, что его невозможно растянуть как следует — нет, сколько раз было такое, что его трахали раз за разом, по очереди, даже несколько раз за день, но… Каждый этот раз невыносимая жадность Маги брала своё, воссоздавая вместо раскрытой мягкости нечто, будто вакуумом затягивающее в себя с тугой пульсацией жаждущего заполнения тела. Но это не обидно. Это лишь небольшая галочка для самого себя, что он тоже хочет… такое попробовать. Тоже хочет почувствовать Миру таким — мягким, шелковым во всех смыслах, потому что от одних этих слов уже не яйца поджимаются, а буквально мурашки волной колкой прокатываются по всему телу от макушки до кончиков пальцев ног. Но… Это будет потом. Позже, возможно даже в ближайшие дни, но точно не сейчас, когда их всех ждет нечто совершенно иное, что тоже совершенно точно — здесь даже на секунду сомневаться не приходится — будет для них всех в первый раз. — Тише, Мир, я здесь… Это «тише», зеркально отражающееся сразу двумя голосами, могло бы звучать как какая-то ювелирная ирония, но на самом деле ее здесь нет ни капли. В этом лишь искреннее тепло и забота, которое согревает изнутри грудную клетку даже несмотря на то, что, казалось бы, момент… не совсем соответствующий, но на самом деле с точностью до наоборот. И даже пальцы, скользящие по поясничным позвонкам вниз, не жгутся, а согревают, расслабляют, плавно перетекая со спины к остро натягивающей тонкую кожу косточке копчика, а оттуда… К туго обтягивающим каменно стоящий член мышцам, к припухшему и невероятно шелковистому скользкому краю, который хочется огладить, пока ладонь накрывает плавно покачивающуюся в такт мягким толчкам мошонку, подразнить и в то же время предупредить, дать возможность расслабиться сознательно, а не только бессознательно перед тем, что ждет Миру дальше — перед аккуратным давлением, преодолевающим сопротивление мышц чтобы протолкнуться одним пальцем прямо вдоль спинки заполняющего его члена. Раздаётся сдвоенное шипение. Они оба, и Мага, и Мира, чувствуют прикосновение, и оба же не могут на него откликаться, Мага — потому что слишком необычно, слишком неожиданно чувствовать т а к о е, погружаясь в чужое тело, настолько, что невольно хочется выскользнуть хотя бы наполовину, чтобы чувствительной уздечкой проехаться по влажной твёрдости, а Мира… О Мире и говорить нечего. Это приятно. Невыразимо и немного нездорово приятно: мышцы отзываются лёгким жжением, каким-то особенным неудобством, от которого не хочется избавляться — наоборот, его хочется у с у г у б и т ь. Уже не другого, а себя на прочность проверить, выкрутить то, что, может быть, даже Маге пришлось бы постараться продышать и пропустить через себя. Словно бы по Мире снова ударяет та самая вторая сторона монеты, на которой не он в лучшем смысле слова Дэна или Магу изводит, а и на себя готов всё то же самое примерять. Мира старательно расслабляется. Ему не страшно вообще: страшно — это Маге таким показываться, свою душу вручать, заранее разрешая её вытряхнуть и вывернуть, обратиться с ней любым доступным способом, иррационально надеясь на то, что Мага, что они оба будут её беречь. Страшно — это что-то совсем другое, что у Миры всегда лежит в том внутреннем шкафчике, где собраны все эмоции. А сейчас ему нужны они, эта близость, и Мира знает: никакая собственная инициатива здесь просто не требуется. Кажется, это тот самый апогей готовности согласно принимать всё, что дают, и доверять, доверять бесконечно, потому что иначе ничего не выйдет. А ещё ему хочется, ужасно хочется оставаться таким же мягким и открытым для Маги, слышать его эти вздохи зачарованные на ухо, и он отпускает себя сознательно, внутренним усилием, старается дышать размеренно и глубоко, отпускать напряжение в каждой внутренней мышце. Мага это чувствует. Он вообще ощущает каждую перемену в Мире и отзывается на них — россыпью влажных поцелуев-укусов по худому плечу, широкими мазками языка по шее, толчками такими замедленными, такими плавными, что они только дразнят, но словно бы не наполняют этим движением до конца, не дают сразу всего, что тела, и его, и Мирино, хотят получить, сам себя сдерживает, давая Денису и возможность, и время сделать всё хорошо и правильно. Мира под его губы подставляется, а сам шею выворачивает, Дениса ищет, его плечо, щеку, взгляд, хоть что-нибудь ещё. Дернуться навстречу не может — Магина хватка на бедре не слабеет совсем, удерживает на месте, фиксирует буквально, но зато шелестит хрипло: — Всё хорошо. Очень х-хорошо, можно… Можно ещё… Поцелуй? Возможно, когда-нибудь Дэн сможет к этому привыкнуть. Ко всему хорошему ведь привыкают. Но… Совершенно точно не так быстро, когда больше года привык слышать жёсткие доминантные нотки, по большей части повелительное наклонение, полную, по крайней мере демонстрируемую уверенность в себе и своих высказываемых желаниях, и от этих мягких, робких даже по своему просьб мурашками и дрожью в конечностях колотит так, словно внезапно пришёл… Как его там, Паркинсон? Кажется, это настолько сильно, что даже Мира сейчас может почувствовать, как дрожит та самая рука, что натягивает его мышцы ещё больше, меняет привычный порядок дел и ощущений, добавляет в это идеально правильное ощущение заполненности чужим членом еще что-то более жёсткое в прямом и острое в переносном смысле слова. — Всё можно, Мир, вообще всё. Сейчас — любое желание, и не только потому, что за такого Миру, кажется, можно продать душу, а ещё и потому, что вот этих экспериментов с эмоциональными качелями… Уже достаточно. Само действо, к которому они готовятся и морально и физически, по сути, является их апогеем, и теперь задача их обоих — сопроводить в него Миру настолько мягко и безболезненно во всех смыслах, насколько это вообще возможно. Да и просто само по себе, отдельно от всех этих смыслов, Миру просто… хочется целовать. Обнимать — тоже безумно хочется, но на это просто не хватает рук, потому что одна прижата собственным телом, а вторая растягивает и без того заполненную Магиным членом задницу, но… Это все абсолютно не мешает потянуться вперед, перевалиться подбородком через острое, наконец-то не вжатое в нижнюю челюсть, а расслабленно отведенное назад плечо, найти губами чужие — раскрытые, припухшие от поцелуев и собственных укусов, и прижаться — вот так, как получится, захватывая ртом щеку, надорванный зубами кусочек кожи на слизистой, вылизывая легкий металлический привкус и шумно, горячо выдыхая, пока рука наконец приходит в движение. Это так странно — ощущать под шершавыми подушечками не только шелковистую слизистую, но и более бархатистую кожу, натянутую плотными венами, которые можно прямо так, в н у т р и чужого тела очертить, подразнить, даже слегка царапая кончиком ногтя, а следом — выкрутить руку, проворачивая ее прямо внутри чужого тела и потянуть на себя, вдавиться в скользкий розовеющий край и натянуть еще немного больше, делая это ощущение почти болезненной, но все еще в приятной градации этого градиента ощущений натянутости еще чуточку более ярким. — Такой податливый, пиздец… Маг, он реально сможет принять нас двоих, представляешь… — Конечно, сможет. Он вообще всё сможет. Он ведь молодец. Голос у Маги такой густой и хриплый, зачарованный и восхищённый, что, кажется, способен Миру изнутри затопить, заполнить этой вязкостью всё пространство под рёбрами и целиком вытеснить весь вроде как нужный для функционирования воздух. Но пока он не кончается, и его хватает, чтобы на него, и на это натяжение, случающееся внизу, отозваться бессвязным, на кошачий похожим вскриком, который срывается Денису не то в губы прямо, не то в шершавую щёку обжигающе горячим дыханием. А ещё — на то, чтобы дернуться, Маге навстречу, именно так, и даже не для того, чтобы вжаться в него плотнее, только ради того, чтобы почувствовать это натяжение ещё острее, ровно настолько, чтобы не переборщить, но показать, доказать: да, он может, он хочет, ему надо, надо слишком сильно, чтобы хоть каким-то образом контролировать собственные инстинктивные порывы. Только Мага его хвалит не за этим. Точно не для того, чтобы Мира снова, пусть бессознательно совершенно, пытался сделать что-то самостоятельно. Он рычит предупредительно, цепче сжимает не только бедро, которое вот только опустил для того, чтобы весь бок, рёбра и грудь разом Мирины огладить, но и ниже — в сторону оттягивает ягодицу, вталкивается в Миру всего один раз резче и размашистее, выбивая порывистый вдох, отирается щекой о его ключицы, кусает там же, косточку тонкую зубами цепляя, не боясь оставлять ярких, чётко видимых красноватых следов. И да, он представляет. Представляет, каково это будет, чувствовать их вдвоём в Мире, каково будет самому ему, пока ещё смутно, теоретически почти, и это всё равно перекликается с внутренним переживанием за Миру, которого, кажется, даже больше, чем у самого Колпакова за себя — внезапно выясняется, что он у них потерянный и отбитый точно так же, как сам Мага, просто, может быть, чуть иначе. Но в этом нет абсолютно ничего плохого. Просто Мага знает теперь, что бывает ещё и так. Что бывает, когда Мире целиком и полностью нужно положиться на них, и он… Блядь, он просто счастлив быть з д е с ь. Счастлив быть с ним таким, доказывать, показывать, когда, наконец, можно, насколько безгранично он нужен, и воочию убеждаться в том, о чём всегда просто знал — в Мире к нему, сейчас — к ним любви немерено. Держаться сейчас почему-то не трудно. Мире — потому что он целиком и полностью сосредоточен на совсем других ощущениях, напряжение, копящееся в паху, его не волнует вовсе до тех пор, пока Мага не проезжается опять по самой чувствительной точке внутри него, самому Маге — потому что он никуда не торопится, не следует никакому ритму, любуется Мирой, Дэном, и всё-таки ему тоже хочется чувствовать, как Мира плавно становится ещё более открытым — настолько, чтобы действительно, на самом деле, не пошло и обманчиво-легко, как в дешёвом порно, но искренне и с жаждой настоящей принять их двоих. Поэтому он соскальзывает пальцами ниже, оглаживает совсем тонкую и мокрую кожу рядом со входом, массирует, а следом находит руку Дениса, и… Присоединяется к нему таким образом тоже — толкается внутрь средним пальцем рядом с чужим, мучительно жарко выдыхая, едва ли не срываясь на стон, когда чувствует, о чём Дэн говорит — ощущает эту немыслимую податливость. Боже, блять, кажется, даже он сам не умеет быть т а к и м. Невозможно знать точно, конечно, но это просто невозможно, и разумности хватает только на то, чтобы потягивать мышцы мягко, помогать, а не мешать, и не усугублять чужое положение ни в коем случае — лишь заботиться о Мире. И все эти движения смазываются в одно, синхронизируются до тех пор, пока Мага не роняет наконец тихо, удивительно спокойно и серьёзно, снова Мире на ухо, но и не ему вовсе, а Денису глаза в глаза: — Думаю, пора. Он готов к нам. А Мира, совсем растаявший в их руках, снова мурашками весь исходит, вздрагивает, сжимается инстинктивно вокруг члена и пальцев, чтобы следом снова расслабиться и еле заметно головой согласно дёрнуть, в Магу щекой втереться с сухим всхлипом. На самом деле, может быть Мага и представляет себе как-то фантомно, как все это может ощущаться, но вот сам Дэн… блять, даже боится себе представить. Он прекрасно знает, что такое — ощущать себя внутри горячего тугого тела. Причем уже любого — и Мириного, и Магиного. Он знает, что такое — чувствовать соприкосновение двух членов, сжатых между собой — это вообще знают все, кто пробовал с парнем хоть что-то большее чем поцелуй, потому что такая дрочка — это самый простой и нетрудозатратный способ получить разрядку, когда нет времени ни на анал, ни на минет по очереди. Но как все это может ощущаться вместе, когда одной бархатистой твердостью к другой, а вокруг — тугой шелковистостью — он реально не представляет, и лучше не представлять вовсе, чтобы не кончить еще до того, как все свершится или в лучшем случае на первых двух фрикциях. А еще он не может быть уверенным. В том, что Мира готов морально — возможно, но физически… Да, блять, даже в такой момент смутные сомнения заставляют закусывать уже свою собственную губу, хмурить на пару секунд брови до закладывающейся между них морщинки, потому что… Потому что страшно. Страшно сделать т а к о м у Мире больно. Когда настолько всепоглощающе доверяет им обоим, что это как будто равносильно предательству того человека, который рассчитывает на тебя и буквально в руки вручает всего себя, как бы сентиментально это ни звучало. А с другой стороны, отказывать, когда слышишь эти звуки, эти жалобные, умоляющие всхлипы, срывающиеся куда-то в шею Маги — это тоже как ножом по сердцу, и от этого внутреннего противоречия уже у него самого срывается надрывный шумный выдох, больше напоминающий какой-то отчаянный стон. — Это может быть больно. Посмотри на меня и скажи, что готов. А пока Мира собирает свои разбежавшиеся бесконечными паучками Бруды мысли и отклеивает присохший к нёбу язык, руки снова нашаривают тот самый ополовиненный чуть раньше пузырек и снова давят — щедро, густо, заливая практически собственный колом стоящий член смазкой, которым можно притереться, скользнуть головкой по вжатым в чужое тело яйцам Маги, по кольцу уже не настолько туго, как раньше, обхватывающих его мышц… И замереть. Заставить себя, удержать до сведенных скул, но замереть до тех пор, пока ответ не будет озвучен твердо и максимально осознанно. Точно так же замереть и заставить себя, как приходится и Мире, чтобы просто… Не сделать хоть что-то, чтобы разговаривать не пришлось. Наверное, он в состоянии преодолеть то, с какой силой, до хруста почти, Мага вжимает пальцы в его рёбра и ухватывается за тазовую косточку, вывернуться змеей и толкнуться бёдрами ниже, чтобы найти, почувствовать эту обещаемую тягучую заполненность, добиться её, особенно сейчас, когда кожей легко почувствовать, насколько внушительным и близким, вот уже совсем близким Дэн ощущается. Но это снова про доверие. И с его стороны тоже есть вещи, которые должны его оправдывать. Он верит в то, что оба, и Мага, и Денис, будут с ним бережны, а они… Наверное, как минимум, верят, что у него хватит благоразумия не пытаться вредить самому себе. Потому что Денис переживает, точно больше, чем Мира сам, и это слышно. Это дорого. Это шерстяным одеялом до колотья по самому сердцу. Мага тоже переживает. Волнуется. Видно в черточке морщинки тонкой на идеально гладком лбу, читается в глазах, просто Мага переживает молча, держит в себе, и всё равно подталкивает Миру кончиком носа под челюсть, чтобы тот и разворачивался, и говорил. Им спокойствие друг друга дороже всего, а Мира… Мира, и правда, готов. Ему не нужно собираться с духом — только с мыслями. Чёрт знает, сколько на самом деле проходит времени с тех пор, как хлопает дверь в эту комнату, но Мире кажется, они в э т о м уже целую вечность — и только в хорошем смысле. Вечность в этом тягучем сладковатом мареве. Так долго, что в Мире не остаётся ничего — не страхов, ни конфликтов внутренних, ни даже хоть каких-нибудь твёрдых костей: тело словно бы набивается ватой, лёгким таким становится, целиком и полностью привыкает к этому чувству растянутости, затроганности, будто бы всю жизнь провело в таком состоянии, если не дольше. И вот это — точный ответ на вопрос о том, готов ли он. Конечно, нельзя не понимать, что это м о ж е т быть больно. Даже так, даже в совокупности со всей чужой нежностью и бережностью, но Мира не боится совсем, и… Наверное, он даже может соскрести по стенкам черепной коробки какой-то привычный, но тёплый ироничный ответ, напомнить, что он — всё ещё он, что ничего глобально не меняется, но… Мире не хочется. Он цельный, ему не надо ничего больше болезненно доказывать, он х о ч е т быть для них двоих сейчас таким — совсем не колючим. Поэтому делает, что просят. Изворачивается, плечо назад снова отводит, даже пальцы от Магиной шеи отцепляет, гнущиеся неохотно, чтобы выкрутить сустав и прихватить ими щеку Дениса, огладить её, зацепить подушечками скулу, пригладить бровь. Взгляд находит. Остаётся таким же до боли, до щемления в рёбрах раскрытым, чувствует, как и Мага тянется вперёд, к ним, что он тоже наблюдает за каждой сменой эмоций на его лице. — Больно — это, я думал, вас обоих л-любить. Или вообще… Чувствовать. А вот э т о — для меня не больно во-вообще. Я готов. Хочу. Берите. У Миры снова не получается говорить прямо. Но слова, все эти чудовищно возвышенно для него, отвратительно розово звучащие слова сами сыплются с языка, и возвращать их себе обратно он не собирается — заранее знает, что это невозможно. Не тогда, когда со стороны Маги становится слышен задушенный всхрип, и Мире даже не надо оборачиваться, чтобы понять, как перешибает его до самых костей тем, что он в п е р в ы е слышит пусть даже в таком… Своеобразном варианте. Достаточно только чувствовать, как его стискивают сильнее, до хруста в рёбрах, до будущих синяков, которых Мира будет ждать. Это… реально так. Вышибающе воздух из легких до состояния дурацкой золотой рыбки, которая хлопает губами и пытается ими поймать какие-то жалкие остатки кислорода, чтобы бронхи просто не схлопнулись от остающегося в них вакуума. А ещё это ебейше искренне. Ровно настолько, насколько это хотел слышать Дэн. Нет, не в смысле того, что он внезапно хотел вывести Миру на признание в любви, от которого в рёбрах тянет до ещё одного судорожного вздоха через шипение сквозь зубы, а в смысле, что если ему удаётся произнести что-то настолько глубокое и осмысленное, значит… Он действительно готов. Даже несмотря на то, что это будет ожидаемо больно, потому что два члена — это всё равно гораздо больше, чем один и несколько пальцев внутри. Но они справятся. Все справятся. И эта мысль растворяется на губах, которые плотно накрывают только что говорившие — даже не целуют, просто накрывают, укрывают даже, как хочется укрыть вообще всем телом, но немного не располагает их положение в пространстве и… И да, он делает это. Самого себя придерживает за основание члена, возбуждённого до такой степени, что уже не разобрать, где смазка из тюбика, а где своя собственная, и. Направляет. Направляет все равно максимально мягко и осторожно, не так, как любит обычно — всегда ведь сразу проскальзывает на всю глубину и только тогда делает паузу, пережидает, пока мышцы адаптируются, привыкнут и начнут отвечать разрядами приятных ощущений вместо боли — и не важно, речь идет о пальцах или о члене. Сейчас Дэн позволяет себе еще меньше. Одной только головкой, скользкой настолько, что даже с рукой удается попасть только раза с четвертого, проталкивается внутрь, замирая тут же, едва мышцы закрываются за ребристым венчиком. И замирая не только потому, что дальше — пока рано, нужно дать привыкнуть, адаптироваться, растянуться, прости господи, а потому… что это т а к, что в глазах темнеет на полном серьезе, а с губ срывается даже не хрип, а какой-то сдавленный, будто связки опухли и их в таком положении крепко свело, свист. — Блять, я щас ебнусь, он такой…ты такой… это слишком, это пиздец… И Мира ничуть не облегчает его, их положение — это естественная реакция тела, он мучительно крепко, импульсивно сжимается вокруг всего этого невыразимо огромного по ощущениям давления, выдирает из Маги откровенно просящий пощады всхрип, взметывается весь, больно втыкаясь коленкой в его же рёбра, срывается на протяжный тонкий скулёж, обрывающийся как-то совсем влажно и жалобно, жмурится, потому что кажется, только так можно остановить и удержать бесконечно сыплющиеся из глаз искры, но… Даже не пытается отдёрнуться. Само тело отказывается так реагировать, пытаться уходить из-под этих ощущений, такой реакции просто нет — наоборот, Мира усерднее грудью в Магу вжимается, а Дэна кусает несдержанно за припухшую нижнюю губу и зализывает следом собственный укус. Не пытается отвлечься от того, что чувствует, а сосредотачивается всеми мыслями т а м. Конечно, это ничерта не так просто, как пытаются демонстрировать в бездарном порно. И, конечно, Мире больно — резкие, как электрические разряды, вспышки продирают до поясницы, никаких вопросов к Маге не остаётся — для такого уровня преисполненности нужно действительно быть очень… Готовым, и дело вовсе не в доверии, а Мира… Да. Готов. Он дышит так часто и глубоко, что у него вот-вот случится гипервентиляция лёгких, но каждый выдох выпускает вместе с воздухом эти самые первые острые впечатления, следом за которыми всё яснее с каждой секундой на первый план выдвигается что-то совсем… Другое. Что-то, из-за чего всё в паху сжимается в тугой комок — какие-то недолгие мгновения Мира действительно верит в то, что кончит прямо сейчас, прямо так, не прикасаясь к себе и не получив в с ё, что ему нужно. Но пока это только очень правдоподобная иллюзия — острота ощущений охлаждает, помогает удерживаться на грани крепко и не сваливаться с неё. Его распирает. В нём т а к тесно, что это, кажется, совершенно немыслимо, невозможно, противозаконно, блядь. Мышцы отзываются жжением, с каждой новой волной пульсации усиливающимся, но это такое жжение… Мира его не т е р п и т. Мира прямо в него погружается, во все эти ощущения, не отвергает их, потому что, вроде как, надо переждать и якобы дожить до момента, когда станет лучше, а пьёт их буквально, всё от них берёт, и они раскрываются по новой — так ярко, что всё тело загорается, что уже можно было бы ослепнуть, но ещё рано. Ещё просто рано. А главное, от этого… — Х-хорошо. Блядь… Хорошо, о-очень, очень хорошо… — даже слова толком не разобрать, один запинающийся, просящий, охриплый скулёж выходит. Мага едва ли смог бы поверить одному этому голосу, звучащему пусть и искренне, но влажно, хлипко, хрупко чудовищно, если бы не видел искажённого эмоциями лица Миры и стекленеющих, затянутых густой пеленой глаз, которые Мира распахивает, потому что хочет быть убедительным, хочет, чтобы они оба даже на секунду не засомневались, не вздумали останавливаться и всего отказываться. Но он видит. И верит. И слушает своё бешено бухающее в груди, ломающее рёбра и пытающееся выпрыгнуть через глотку сердце, и чувствует, как плотно, как крепко к нему прямо там, в н у т р и, блядь, Миры, прижимается головка ещё одного члена, и борется с мутной темнотой перед глазами, понимая, что дальше будет ещё более «слишком», но это слишком… Это х о р о ш о. Ему совершенно точно полный пиздец. Ему, Дэну — им обоим, такое не забывается, когда речь идёт о том, чтобы не просто пробовать что-то ради разнообразия, но о том, чтобы вдвоём залюбить человека досмерти, настолько, чтобы эти обещания и эти чувства въелись под кожу. Мага восхищён. Мага умирает буквально. Замирает, застывает вовсе без единого движения, Миру не сжимает больше — даёт свободу для любых действий, гладит осторожно по боку, по пояснице, тычется губами в щеку и резную линию челюсти, дышит старательно, чтобы не ебнуться в обморок — в этом он тоже абсолютно солидарен с Денисом. И позволяет себе единственное движение — вперёд, навстречу, ближе, не целует, но мажет тоже по мокрым губам Дэна вот так, через плечо Миры, пока его дыхание щеку обжигает, прижимается к уголку рта. — Дыши. Глубоко дыши, ты молодец, вы молодцы, оба, Мира… Мира отзывается по-прежнему рваной и бешеной пульсацией, его надо заземлить — и Мага старается, зовёт его, добивается отклика — слабого всхрипа. — Расслабься. Позволь нам. Ты можешь. Маге в его положении со словами проще всего, если это вообще может быть сейчас… Просто. Хоть и не контролирует, но всё равно сосредотачивается на них обоих, и это приносит результат — Мира не сразу, но справляется, находит способ усилием воли остановить себя, обмякнуть снова, хотя бы немного расслабиться, и действительно дать понять, что можно, что не врёт — ему хорошо, действительно п о з в о л и т ь продолжать не словом, а собственным откликом телесным. Вопрос еще в том, а может ли Дэн. Потому что, кажется, даже Мире лучше удается справиться с командой дышать, нежелеи ему. Каким чудом ему это удается, когда это реально должно быть слишком по всем фронтам — слишком туго, слишком ярко, слишком больно и даже возможно слишком хорошо — черт его знает. Реально чудом, потому что никаких других объяснений, как все это может вывезти и без того раскачанная на качелях практически до состояния солнышка психика, просто нет. И при всем этом Дэну почему-то проконтролировать себя еще сложнее. Как будто внутренний конфликт происходит вообще без участия сознания и захлебывается сам об себя, захлебывается воздухом и душит, не позволяя собрать себя, разлетевшегося в щепки, обратно. Конфликт, где на одной стороне — бушующее животное начало, которое приходит к каким-то ощущениям, которых не испытывал еще никогда и пытается рвануться навстречу, взять, получить еще больше, а на другой — вся испепеляющая нежность и сопутствующие ей теплые чувства, которые хотят во что бы то ни стало вопреки собственным желаниям оградить Миру от… ну от болезненного — не сказать, потому что это технически невозможно, но от с л и ш к о м болезненного, того, что психика не сможет переварить — точно. Но это… получается. С трудом, с натугой, с хрипом таким, будто как минимум штангу поднимает, а не просто пытается вдохнуть — легкие все же наполняются воздухом, опустошаются со свистом связок и снова наполняются, темнота перед глазами начинает рассеиваться и сил хватает как минимум на то, чтобы кивнуть. Рассеянно, расфокусированно, даже не понимая, кому больше адресован этот жест — Маге, который видит, как сильно его ебашит, или Мире, который… который несмотря ни на что хочет больше. Больше, но… только очень осторожно. Так Дэн готов дать. Кажется, где-то по губе начинает струиться тоненький красный ручеек — он даже не замечает, в какой момент не то прокусывает ее, не то сгрызает с нее какую-то особенно крупную шелушку. Главное, что получается двинуться. Медленно — вот это гораздо сложнее, чем просто двинуться, натужно медленно, буквально миллиметр за миллиметром, вообще, кажется, в какой-то момент теряя ощущения собственного тела, настолько фокус внимания переключен на тугость, с которой мышцы сжимают член и насколько она готова преодолеть еще миллиметр сопротивления, пока зубы цепляют не то попавшийся под них подбородок Маги, не то Мирино плечо, размазывают по нему розоватый развод слюны смешанной с кровью из губы и туда же вдогонку — более уверенный укус, заставляющий кожу розоветь самостоятельно от бессознательной, но как будто бы целенаправленной несмотря ни на что расцветающей на нем метки. — С-сука, такой… Миру эта нежность на мелкие кусочки раздербанивает и оставляет совершенно без кожи. Она обоюдная, конечно, он не может не чувствовать, как Мага всем телом напрягается, чтобы даже не вздрогнуть слишком резко лишний раз, ощущает, как тот старается каждое слово подбирать так, чтобы коротко, понятно, веско, чтобы до них достучаться и не дать сорваться раньше времени, но Денис… Не чувствовать этот контраста, не ощущать собственной кожей, как сильно он противится сам себе, как наизнанку сам себя выворачивает, чтобы не навредить и как сильно хочет взять — невозможно. А когда Мага зеркалит его жест и почти с той же силой зубы сжимает на косточке, оставляя второй похожий след, языком собирает розовые разводы чужой слюны, мозг просто корёжит. Словно бы с каким-то замедлением до Миры докатывается эта очевидная, простейшая невозможно мысль: их д е й с т в и т е л ь н о двое. Внутри него. Вокруг него. И даже если они оба сейчас решат разодрать его пополам, он, блядь, не скажет ни слова против, лишь бы это продолжалось — это максимум чувства, максимум того, как можно поверить в то, что он для них самый нужный, самый желанный, самый необходимый, всё равно что увидеть Париж — можно и умирать. Мира сам не разбирает, что с ним происходит. Он скулит протяжно и чуточку монотонно, с резкими и редкими всплесками, протягивает эту ноту точно так же, как протягивается медленно-медленно накатывающее ощущение заполненности, как длится плавное движение Дениса. Вьётся несдержанно, и Мага не пытается его удержать — невыносимо оставаться неподвижно расслабленным, когда тело бьётся в потугах разобраться — это так хорошо, что плохо, или так плохо, что хорошо. Но всё получается. Медленно и верно получается, Мира справляется, Мира умудряется продышать каждый новый миллиметр внутри себя, хотя никогда ещё он не чувствовал себя настолько заполненным, не случается ничего плохого, не накатывает вдруг острое режущее ощущение — единственное, что действительно могло бы его, их остановить, и стоны его не меняют настроения: он знает, что это ещё не всё, и он продолжает п р о с и т ь, а не просто вымученно ждать, когда будет лучше. В этот же момент Мага понимает — можно. Он готов сколько угодно сжимать зубы и сбрасывать собственное звенящее напряжение, сжимая Миру в руках, вгрызаясь в его кожу зубами, чтобы дать им обоим время, но вот сейчас — можно, и с сиплым выдохом он точно так же осторожно и медленно подаётся назад, ровно настолько, чтобы поравняться с Денисом. В глазах темнеет от многозначности этого ощущения: член скользит по шелковистой гладкости и по невозможно, чудовищно тесно прижатой к нему твёрдости одновременно, это почти настолько же больно, насколько невыразимо охуенно, и, кажется, этим движением он проезжается головкой по самой чувствительной точке внутри, если это вообще всё ещё точка, а не весь Мира, которого как ни тронь — всё равно вызовешь реакцию. Но то, что получается п р а в и л ь н о, очевидно: Мира срывается на оглушительный вскрик, колоколом стучащий в ушах, его не хватает уже ни на какие связные слова. Мага вслепую нашаривает руку Дениса — ту, которая, он совершенно уверен, уже не слишком-то нужна, чтобы себя направлять. Нашаривает и тянет к себе, пальцы неловко перепутывает между собой, на Миру это сцепление укладывает, на его рёбра, сжимает их сам и вдавливает в его кожу, словно бы хочет разделить совершенно всё, и каждую острую волну, с которой бьющийся в беспорядочно накатывающих ощущениях Мира сжимается и пульсирует бешено на них д в о и х. Страшно перегнуть. Маге кажется, каждый жест нужно тщательно взвешивать перед тем, как принимать хоть какое-то решение — любой из них может стать началом цепной реакции, может заставить что-то пойти не так. Поэтому Мага молчит, не додавливает больше словами, губы кусает и сжимает, едва позволяет себе задушенные, глухие всхрипы, но безмолвное цепляется за запястье Дениса и зовёт продолжать уже вместе с собой — идти до самого конца, чуточку быстрее, не менее плавно, но уверенно б р а т ь вдвоём Миру, который почти теряет всякую связь с реальностью и разрывается уже куда более чистыми, не такими болезненными стонами. И вот это, пожалуй, про какое-то идеальное… нет, слияние — некрасивое слово, его психологи часто поминают всуе, скорее… дополнение друг друга, что ли, в котором они все, все втроем каким-то магическим образом идеально ловят момент, когда нужно перехватить инициативу на себя, поддержать — не словом, не каким-то делом, а на уровне вот этого самого вайба успокаивающего и уверенного в своих действиях если не полностью — Мага тоже боится, и это прекрасно читается в его бегающем взгляде и легкой дрожи в той руке, что перехватывает его собственную, спутывается пальцами и накрывает Мирины ребра — но он увереннее конкретно сейчас, в этом моменте, будто начинает вести в танце, в котором еще недавно ведущим партнером был сам Денис, и он делает даже бессознательно то, что… что будет идеально п р а в и л ь н о. Он перехватывает инициативу именно тогда, когда понимает, что лучше сейчас, в этом самом моменте догадывается, как будет лучше всего. Вот так, вместе в самом прямом смысле этого слова, не дополняя, а заполняя синхронно, вдвоем до самого конца — вот так будет и д е а л ь н о. И для того, чтобы это понять, Денису достаточно одного движения, одного ощущения — соприкосновения даже слишком чувствительной головки не с бархатистой кожей ствола, а с такой же шелковисто гладкой, распирающей ещё чуточку больше скользкие стенки головкой чужого члена. Да, возможно так будет чуточку болезненнее, хотя как всё это ощущается для Миры — у Дэна нет вообще никакого понятия, но так будет реально… Лучше. Черт знает почему, просто он это знает и всё. Губы снова мажут по месту, где шея натянутая плавно перетекает в плечо, выше поднимаются, мочку уха поддевают, цепляют, зубами на долю секунды прихватывают, чтобы прямо в него выдохнуть — вроде бы тихо, надорванно хрипло почти, но не для одного. Для двоих сразу, дополняя и разделяя на всех поровну эту ответственность. — Сейчас. Вместе. Вместе — как толчок для всех троих. Для одного — расслабиться еще больше, насколько это возможно, быть готовым к тому, что сейчас, скорее всего, будет еще больнее, для них двоих — двинуться вперед. Вместе, синхронно, машинально крепко сжимая Мирины ребра, членом к члену, головкой к головке, плавно, но уверенно до самого конца, пока сразу две мошонки не вожмутся друг в друга… и в натянутую до предела промежность. Мира слышит какой-то отдалённый гул. Вроде бы. А может, и нет, может это так сильно шумит в его голове, так сильно долбится в виски пульс, так сильно сжимает судорогой всё тело, что эти импульсы оказываются не просто похожими на электрические разряды, а ими буквально с т а н о в я т с я вопреки законам логики, может, его просто слишком ярко и сильно разрывает на части и наполняет одновременно… Не болью откровенной и прямолинейной, а чем-то странным, удивительным, потрясающим в своей неуловимости. Это больно. Да. Конечно, чёрт возьми, так оно и есть, но это все ещё не режущая острая боль, а предельное натяжение, на которое отзывается расслабленное, но все же ж и в о е тело, которое не может не реагировать, не может не извиваться на д в у х членах, его заполняющих, оно вибрирует, оно сжимается, Мира кусается и царапается, не разбирая, кто попадает под этот урон, наносящийся не точечно, а по площади, и все же делает ещё один рывок — свой, самостоятельный, крохотный, совсем короткий, бёдрами — ниже, так, чтобы кожей ощутить их двоих, а не только изнутри, чтобы изо всех мыслимых сил дать понять — всё хорошо, хорошо, х о р о ш о. Потому что Мира хочет. Мира был готов, Мира возбуждён до предела, Мира весь этими чувствами, сильными, яркими, ослепляющими переполнен, и эта боль — только малая их часть, а всё остальное — чистое, остро бьющее по нервным окончаниям удовольствие, которого, оказывается, действительно может быть с л и ш к о м много. Только спустя секунды, чёрт знает, через сколько именно, но это и не важно, Мира понимает, что гул, который он слышит — его собственный, и не просто гул, а крик, который глохнет от того, что уши закладывает, как в самолёте во время взлёта. И в какой-то мере это сравнение даже почти правда. Точно так же оглушительно громко этот крик — именно крик, а не какая-то скромная полумера, не хрип, не вой, настолько чистый, что хочется только пожелать тем, кто за соседними стенками, благополучия и крепких нервов — вгрызается Маге прямо изнутри в черепную коробку. Он не кричит. Обычно громкий, он только с вымученным свистом выдыхает воздух, потому что… Кажется, Мириного крика достаточно для них двоих, а то и для них троих разом, чтобы выплеснуть всё. Все эмоции, всё глубочайшее внутреннее потрясение от этой немыслимой тесноты, от одного понимания — они это, правда, делают, вместе, разом, Мира совсем и х, принадлежит им двоим поровну и безраздельно одновременно. Тело безумно просит сорваться. Мага хочет снова, хочет вколачиваться буквально в Миру вот так, в м е с т е с Денисом, но эта боязливость, порождённая страхом предать доверие, в первую очередь заставляет какие-то совсем нелепые движения совершать. Выпутываться из руки Дэна, скользит пальцами туда, вниз, — и слава богу, что он не видит, к а к это выглядит со стороны, иначе сдох бы на месте, — совсем легонько касаться плотно натянутой кожи, чтобы… Проверить. Проверить, точно ли всё в порядке. А Мира же в этот момент тоже совсем не отличается сознательностью, и как что-то самое очевидное, что он может сделать, соскальзывает ладонью с Магиного изодранного короткими ногтями плеча на собственный живот, и просто… Надавливает. С тем бессознательным любопытством, которому не нужны никакие объяснения, и плевать, что пальцы дрожат бешено, что всё тело скручивается спазмами, ему просто надо коснуться, не увидеть, потому что глаза невозможно распахнуть зажмуренные, так хотя бы ощутить ещё и так, зачем — не разобрать, почему это важнее, чем сосредоточенно продышать отступающую и преобразующуюся в удовольствие чистое боль — тоже. Так надо. Только Мага это чувствует. Не разобрать невозможно, Мира худой, хрупкий, тонкий совсем, и когда он н а с т о л ь к о заполнен, это просто какой-то пиздец. Выходит только взрыкнуть предупреждающе, зубы стиснуть, чтобы не дёрнуться. — Мира, блять, что ты… Мага вскидывает взгляд и видит э т о. Искажённое Мирино лицо, губы искусанные, совершенно расслабленные шею и плечи, в которых мягкость сквозит на контрасте. Никаких вопросов — нельзя, просто невозможно сказать, что Мира будто бы не с ними — он точно здесь, но никакой логики и взвешенности, двух вещей, без которых Мира не мыслится, не будет точно — ему слишком… Слова не подобрать. Ему просто — слишком. Но это, судя по всему, х о р о ш о. — Получилось, — тихо шелестит Мира, пробуя хотя бы немного сжаться самостоятельно, срываясь на тонкий, еле уловимый скулёж, и снова надавливая пальцами на собственную кожу внизу живота. Мага образует с ним стихийный дуэт, в его плечо не то бьется, не то вжимается, кусает, к Денису тянется снова, его накрепко обхватывая вместе с Мирой поперёк спины. — Вы… Пиздец, вас т-так много… Дв-вигайтесь, давайте, пожалуйста, ещё, можно, я… Я могу… От этого хриплого, осипшего совершенно Мириного шёпота Мага в сотый раз за вечер умирает и воскресает. А ещё — неловко ловит губы Дениса, вмазывается в них, одновременно вжимаясь в Миру и обтираясь о его плечо щекой, и отказывать не собирается, потому что слышит в голосе Миры, в том, как его тело откликается — это правда, и безмолвно зовёт Дениса за собой, чтобы дать это самое «ещё», дать всё, что Мира просит. Удивительно, насколько непредсказуемыми на самом деле могут быть телесные реакции. Когда, казалось бы, сейчас ждет что-то, что должно просто разорвать их внешнее проявление в клочья, заставить трястись стены от тех звуков, которые выбьют эти ощущения, на самом деле… Все происходит с точностью до наоборот. Может быть дело действительно в том, что того звука, который издает Мира, достаточно за них троих. Главное — не думать о том, как смотреть завтра пацанам в глаза, потому что такое… такое должно быть слышно не то, что за соседней стеной, но и, кажется, вообще по всему дому до самого практиса. А может быть дело в том, что где-то у тела просто есть предел, в котором выразить каким-то действием все, что с ним происходит, просто невозможно. В котором просто наступает какая-то внутренняя и внешняя тишина — горло, связки немеют, не издавая вообще никаких звуков, даже шелеста дыхания, которое замирает вместе с ними, перед глазами темнеет и уши закладывает и вообще, кажется, всё погружается в какую-то анабиозную темноту на добрых несколько секунд, которые ощущаются… минимум как минуты. Он даже не видит и не чувствует того, что окончательно сводит с ума Магу — и слава богу, иначе он был бы первым, кто на полном серьезе мог бы ебнуться головой, наблюдая за тем, как Мира пытается прощупать через переднюю брюшную стенку сразу два заполняющих его члена. Первое, что он вообще слышит, и что, на Мирино счастье, выдергивает его из этой черной дыры тактильного передоза — это просьба. Просьба на грани мольбы, на которую тело реагирует рефлексами собаки Павлова, на которую пытается хоть как-то отреагировать, чтобы реально просто не ебнуться от того, насколько… насколько же это… Да тут хер подберешь вообще какие-то слова в этом вашем русском языке. Потому что все традиционное — туго, горячо, сильно, ярко, огнем полыхающе — все слишком просто и пресно для того, чтобы отражать действительность. Что-то, возможно, все-таки стоит сказать, но… Но не получается. Язык не прилипает даже, а буквально срастается с нёбом, и только по одному взгляду, который видит хотя бы через широкое, но все равно как будто бы хрупкое, тонкое плечо Мага можно прочитать весь набор неидентифицируемых в русском языке слов, от которого сейчас рвется сознание. И да, он все еще не видит, что делает своими руками Мира. Это просто бессознательный рефлекс — дернуть свою туда же, вжать свою ладонь в Мирины пальцы, переплестись почти до боли в хрупких костяшках, потому что единственное, что тело еще в состоянии контролировать в прикладываемой силе — это бедра, и то на уровне какой-то бессознательной необходимости, просто полного отсутствия права навредить, иначе они, ну или лично он просто порвал бы Миру, уже давно вбиваясь в это тело с таким остервенением, как будто это единственная оставшаяся цель и желание в жизни. Но вместо этого лишь хрустят костяшки пальцев, пока там, ниже, в паху, в тазобедренных косточках что-то почти физически скрипит и звенит от сдерживающегося напряжения, которое делает это первым — первым начинает натужно медленное движение, приглашая безмолвно в него за собой Магу. Почти плавное, если не считать ощутимую дрожь во всем теле — назад, не слишком сильно, пока лишь на половину, на пробу, и так же медленно — вперед, обратно в огнем полыхающую глубину, пока яйца не вжимаются в чужой пах настолько тесно, что это даже практически больно. Кажется, Мира больше ничего не может. Ни кричать — только скулить, хрипеть и отзываться неназываемыми совершенно звуками, потому что связки просто не выдерживают такой нагрузки, и пусть есть тысяча причин, по которым человек может лишиться такой возможности, эта — всё равно лучшая; ни думать, ни даже… Блять, поверить, что это р е а л ь н о. Чувство заполненности в первые настолько ультимативное для него. Какое-то абсолютно безвыходное, всепоглощающее, они двое, Мага и Дэн, вжимающиеся в его тело, занимают его целиком, и это не метафора — каждая клетка кожи ими пропитывается. А новое движение в щепки раскалывает настолько, что просто от количества эмоций глаза мокнут. Захлестывает, растворяет в себе, перекрывает тем самым ощущением, за которое Мира уже цеплялся — совершенной растянутости, беспомощности и… Чудовищной, сверхъестественной лёгкости в теле. Мага следует за Денисом так, словно бы у них на двоих одни мозги — его не нужно звать или подталкивать, просто происходит полная синхронизация едва ли не до порывистых выдохов на каждом ужасно медленном движении. И за каждым из них потихоньку, совсем понемногу приходит расслабление, потому что Мага видит: Мире хорошо. Мира мечется, больше не царапает его плечо, а, раскрасневшийся, с распахнутыми распухшими губами, ластится и выламывает шею, бессознательно ищет возможности ещё сильнее раскрыться даже тогда, когда это просто логическим невозможно, хнычет, скулит и тычется губами, куда попало. И это — главное. Гораздо главнее сейчас для Маги, чем собственные ощущения и своё же тело, судорожно, безумно перенапряженное, потому что он, точно так же, как и Денис, мучительно сдерживает себя в каждом новом движении — лишь бы не навредить, лишь бы не сделать хуже. Только Мира неминуемо обвыкает, Мира такой молодец, такой глубоко чувствующий и расслабляющийся, что пускает, позволяет, даёт возможность делать каждый толчок навстречу чуть свободнее и чуть размашистее, а это значит, что можно быть… Смелее. С той же силой, как вколачиваться в Миру до самой настоящей физической боли и испепелить в нём всё, что так долго мешало дышать полной грудью, окончательно, Мага хочет только увидеть. Увидеть, что они вдвоём с Мирой творят, получить всю эту картинку в распоряжение, может быть, а может, это желание продиктовано каким-то более глубоким внутренним порывом — попробуй разбери, но это и не важно, когда тело само подсказывает, чего оно хочет и как. Мага бы ни за что не разрешил ничего для с е б я, если бы не знал, что вот сейчас — можно, если бы у них что-то получилось, но теперь — только локтя Дениса касается призывно, сжимает, зовёт, чтобы немного сфокусировать, и снова крепко ухватывает Миру за бедро, все ещё лежащее на его собственных рёбрах. А потом мягко, ненавязчиво, останавливаясь в движениях внутри, приваливается к Мире грудью, передавая этот импульс дальше по цепочке, неловко приподнимаясь на локте, собственным коленом подталкивая слегка Дениса, видя, что он уже Миру почти обнимает за рёбра, сплетаясь с ним пальцами. — Дэн, возьми… Возьми его на себя. Чудо, что он оказывается вообще способен издавать хоть что-то кроме хрипа и складывать звуки в слова. Но получается, пусть голос и звучит совсем сипло, тихо, ужасно вязко. Его разбирает даже Мира — не по смыслу, а по этому безмолвному посылу в жестах, и отзывается судорожным сухим всхлипом вместе с рваным согласным кивком, а ещё — особой мягкостью в том, как разворачиваются острое плечо и бедро, чтобы полностью вжаться в Дениса, как откидывается назад затылок. Так легко и доверчиво у него это выходит — не нужно никаких объяснений, нет нахмуренных бровей, нет попытки осмыслить, сделать что-то самостоятельно, н и ч е г о совершенно нет, кроме готовности принимать всё, что ему дают, и в чужие руки себя отдавать, что у Маги опять, снова, в тысячный раз что-то хрустит, лопается и переворачивается в груди. Кажется, там вообще уже нечему лопаться и хрустеть, потому что все давно треснуло, разломилось и рассыпалось на тысячу осколков, но… Оно все равно умудряется. Продолжает ломаться, продолжает издавать этот треск где-то глубоко внутри черепной коробки, продолжает находить и снова ломать какие-то собственные внутренние барьеры, устои и вообще детали личного мировоззрения и какого-то внутреннего мира. Да, Дэн тоже пиздец как хочет увидеть все это со стороны. И, возможно, если Мира всё же позволит, решится на столь открытый шаг — пусть этого все равно никто не увидит кроме них троих, но даст взглянуть… каждому из них на это третьими, точнее — четвертыми глазами, и это будет нечто самое горячее в их жизни, от чего вставать будет как по команде за три секунды в любой одинокий вечер за пределами буткемпа, но это все… Сильно позже. А сейчас… Сейчас действительно нужно хоть немного сфокусировать себя. Хоть немного пропустить через сознание то, что говорит Мага, а не просто отзываться на уровне телесных рефлексов, которые слушаются чужих просьб и приказов напрямую, минуя кору полушарий. Потому что… Как минимум это нужно делать мягко. Нет, вообще сначала нужно сообразить, что именно Мага имеет в виду. Что это — не какое-то формальное выражение в переносном высоком значении, а на полном серьезе и в прямом смысле этого слова. А когда хотя бы это укладывается где-то между извилин… Нет, это, конечно не то, чтобы страшно, но… Но как минимум волнительно. Потому что Мира все еще тугой, все еще только начинающий расслабляться и адаптироваться к сразу двум растягивающим его членам, и такая резкая смена угла… Зато это волнение реально немного собирает в кулак и фокусирует мысли. По крайней мере, до той степени, чтобы выдать из себя что-то членораздельное. — Еще, Мир… еще расслабься… Маг, вместе, осторожно только… А теперь — протиснуться под обмякшее буквально в его руках тело, рукой — под талией до самых Магиных ребер, бедром — мягко под бедро протолкнуться, буквально на себя перекладывая, еще так, боком, пока сверху рукой тоже нужно накрыть сразу двоих — поперек двух прижатых друг к другу тел, чтобы не только удержать самого примерно в той же степени, в которой и он сам, если не хуже соображающего Миру, но и дать сигнал Маге. Сигнал в дергающем на себя движении пальцев между ребер вместе с коротким кивком из-за Мириного плеча, с которым нижняя нога упирается в матрас и отталкивает всю эту хрупкую и немного нелепую в своем переплетении бесконечных конечностей конструкцию, синхронизируя все это так, чтобы не причинить Мире еще большей боли. Мага словно бы верит в Миру чуть больше. Или больше отбитый, или что-то ещё он делает не то, не то совсем не так, но он уверен твёрдо — Мира справится, Мире не будет с л и ш к о м больно. Не с ними, уже не в таком состоянии, когда всё, что они делают, на самом деле оказывается интуитивно в е р н ы м. Поэтому и складывается идеальный баланс: он, снова со своей жадностью, со своим желанием получить всё, которое остаётся настолько простым и искренним, что в нём обвинить сложно, и Дэн, который следит за тем, чтобы ни один вздох не пошёл во вред. Поэтому и всё получается. Вряд ли хоть кто-то из них сейчас думает о том, что здесь нелепо, а что — нет, главное, что они слышат друг друга, хотя слов никаких не звучит, понимают и следуют друг за другом, без единого болезненного вскрика довершая начатое. Мага разве что неловко немного наваливается на них двоих, стремясь не дёрнуть бёдрами слишком резко, но находит ладонью опору в матрасе и следует за Мирой, который совершенно… Хочется сказать — бесстыдно, но на деле ни о каком понятии стыда не может идти и речи, поэтому — просто откровенно абсолютно разбрасывает бёдра, всего себя в руки Дениса вручая. Между них, между широко расставленных коленей Дениса Мага упирается коленями и облегченно выдыхает — не слышится болезненных вскриков, не дёргаются и без того сразу в нескольких местах переломанные от обилия ощущений брови Миры. Всё нормально. Всё хорошо. Можно чуть расслабляться, можно дышать глубоко и сильно, подобно псу, пробежавшему пару десятков километров за машиной хозяина, и наконец-то добежавшему. Тем более, когда это… Отчасти п р а в д а. Мага выпрямляется. Под растерянное мыканье Миры вытягивается на руках, расправляет плечи, отлепляется от чужих рёбер, поднимается на коленях, не меняя собственного положения внутри него, чтобы посмотреть и увидеть, почему это действительно было важно. Не туда, ниже талии, ниже крепко прижатого к животу Мириного члена, всего мокрого от смазки взглянуть, — и потому, что правило одно, как во время хождения по канату на охеренной высоте, просто не смотреть вниз, чтобы не разъебаться, и потому, что пока интересует вовсе не это, — а на них. На ту картинку, которую за прошедший год им удаётся собрать. Мира мокрый, атласно-нежный. Чудовищно хрупкий почему-то на фоне Дениса, несправедливо красивого в этой новой для Маги серьёзности, такого заботливого и осторожного с ними о б о и м и. Не сопротивляется даже тому, что Мага пытается отдалиться, не цепляется за него, наоборот словно бы отчёт себе же в своих действиях не отдавая, раскрывается — широко разводит бёдра, почти обнимая ими Денисовы, смотрит мутно-мутно, пропаще, ласково, л ю б я щ е, и вместе с этим свои бесконечно длинные руки, судя по жестам и напряжённой линии губ — ватные, непослушные, наверняка ощущающиеся ужасно тяжёлыми, забрасывает за голову, пальцы в кудри Дениса вплетает. Затылок запрокидывает, чтобы с Дэном — щека к щеке, так тепло вопреки тому, что они творят, и так честно, так всем собой навыворот, что Мага вязнет в собственных мыслях, как в топлёных ирисках, и просто глупо смаргивает несколько раз, не в силах собраться. Ему приходится осознавать и спешно вталкивать в черепную коробку простую мысль, которая всё никак не оформлялась в слова: они двое, Мира и Дэн, любят д р у г д р у г а. И его тоже. То, что начинается темно, мрачно, и вовсе не в духе простых сопливых драм по телевизору, заканчивается тем, что Мира последним из них без стеснений демонстрирует это — ему правильно, ему восхитительно, блядь, хорошо с Денисом, в его руках, с Магой, с ними вместе, и всё у Маги внутри встаёт наконец на свои места, хотя и казалось, что это уже произошло намного раньше. Чего-то всё равно, оказывается, не хватало, а сейчас… Сейчас понятно, чего. Люди, которые ему нужны больше, чем собственный ясный разум, с ними. И никуда не денутся ни от него, ни друг от друга, пока сами этого хотят. А они хотят. Мира на такого Магу смотреть на выдерживает: тот и сам не знает, как сейчас выглядит, выпрямившийся, нависший над ними с Денисом, взглядом каждую клетку кожи ощупывающий, просветлённый и жадный одновременно, вибрирующий от напряжения и восхищённый. К Дэну льнёт, выдыхает рвано и горячо в его щеку, тычется туда же носом, отирается, сжимается сознательно крепче, искренне наслаждаясь искрами жгучей боли, которую тело как боль толком не рассматривает — только как странное, но полностью устраивающее его удовольствие, и синхронными вздохами чужими. Хрипит, поднимая на Магу взгляд из-под мокрых, слипшихся ресниц: — Доволен? И в этом есть, конечно, своя ирония. Только такой горячечной волной под рёбрами откликающаяся, что Мага не выдерживает — руками лезет, запястье Дэна, Миру обнимающего, сжимает и царапает, Мирину талию сжимает, колени, чтобы ещё шире их развести, к обоим тянется, каждого целует смазанно, а самого трясёт просто от того, что лучше уже, кажется, быть не может. Губами жмётся к виску Дениса с одной стороны в тот же момент, когда Мира изворачивает шею немыслимым образом с хрустом в позвонках и мажет по уголку его рта с другой, и отзывается: — Пиздец как доволен. Дэн, он опять начинает разговаривать… Улыбается тихо тому, как Мира недовольно мычит в ответ. И сам руки Дениса находит, на Мирины бёдра их опускает, чтобы следом снова наконец податься немного назад, позвать за собой и толкнуться вместе, увереннее и решительнее, размашистее, потому что теперь — не можно, а нужно. Только дайте ещё немного времени. Ещё буквально пару секунд, которые можно позволить себе залипнуть вот прямо так — с членом, зажатым одновременно невыносимо тугими стенками и чужой твёрдой, горячей плотью, со спиной, мокро, даже чуточку мерзко липко приклеивающейся к смятой простыне, с широко распахнутыми глазами и даже с приоткрытым ртом. Залипнуть и… Посмотреть. Просто посмотреть на т а к о г о Магу. Да, он пришёл гораздо позже. Он не застал совсем мелкого и зелёного Магу, но всё равно — он видел его вживую больше года назад, он видел того зелёного мальчишку на фотках и видосах, и это вообще не сравнимо с тем, что он видит сейчас перед собой. Н а д собой. Нависающего над ними обоими… Не то, что не мальчишку, но, пожалуй, даже не парня. Молодого мужчину. Сильного. Невыносимо красивого. Широкоплечего, знающего себе цену, безмерно любящего их обоих и совершенно не стесняющегося это показывать и брать то, что причитается ему по праву. И это… Это потрясающе. Настолько потрясающе, что это реально заставляет замирать телом, сердцем, которое снова пропускает пару ударов, облизывать в миг пересыхающие губы, прежде чем плотно сжать веки и сморгнуть пелену наваждения, возвращая мозгу с таким трудом найденную мало мальскую концентрацию. — Сейчас исправим. И вроде бы это шутка, но волна облегчения, которая прокатывается по телу как будто бы… Совсем не шуточная. И черт его разбери, откуда она вообще берётся и с чем это связано. Может — с тем, что если Мира в состоянии разговаривать, значит ему и вправду не настолько больно, на сколько он переживал об этом. А может… Может просто через эти буквально два слова пропущено какое-то символическое… Отпускание себя, что ли, хоть это и связано довольно тесно с первым вариантом, но в любом случае… Да. Это как будто сигнал своему собственному телу — можно. Можно крепче сжать пусть небольшие, но очень цепкие ладони на нежных Мириных бёдрах, можно потянуть на себя, буквально всем весом укладывая на собственную грудь и снова раскрывая до неприличия широко, оставляя таким… Беспомощно уязвимым до судорожно стиснутых челюстей от мурашек, бегущих даже по скулам. Можно, в конце концов, наконец упереться стопами в матрас… И последовать за Магой. Вместе с ним двинуться, вскинуть бедра вверх, догоняя и синхронизируя толчки — плавные, но глубокие, набирающие амплитуду по мере того, как мышцы, сжимающие их обоих становятся всё более и более податливыми. Суматошная, зашкаливающая яркость впечатлений перестаёт быть такой невыносимой для Миры, но ровно для того, чтобы уступить место другой ясности — в незаданном вопросе о том, ради чего ещё, ради чего вообще, в целом люди затевают такую сложносочинённую кутерьму. И это оказывается… Да охуенно это оказывается. Что-то абсолютно идеальное по форме и содержанию сейчас, когда тело разрешает само себе чувствовать полноценно, проникаться не одними только эмоциями и этими странно острыми, на чей-то взгляд — не совсем здоровыми искрами тянущего, болезненного натяжения, но и всем остальным, более простым и физиологичным в том числе. Мира больше не пытается зажиматься даже инстинктивно, потому что его убеждают — можно. Не словами убеждают, не уговорами бесконечными, а всей той мягкостью и заботой, которой Мага и Дэн на него не жалеют. И сумбурные всхрипы, сиплые сорванные стоны упорядочиваются в сложную, но существующую систему, и всё обретает чёткость. Мире отчаянно хочется делать хоть что-то тоже. Это такое… Несложное, глубинное, не то животное, не то ребяческое совсем желание, не имеющее ничего общего с обычной привычкой что-то контролировать, ему просто становится нужно сильнее раньше, чем этим двоим, до последнего оберегающим его в каждом толчке, он пытается тоже цепляться за что-то — за подушки под головой Дениса, чтобы не драть его волосы, упираться в матрас, виться змеей, подаваться навстречу, сжиматься, когда они выходят из него, но есть Мага. Мага, который эти порывы видит и пресекает не потому, что хочет целенаправленно до беспамятства довести, а просто потому, что внутри всё взрыкивает — нет, не так, это м о ё, наше, сам возьму и дам столько, сколько нужно. Ему не думается даже толком, в глазах ни лукавства, ни насмешки, только жгучее чёрное упорство и желание, а руки уже тянутся, чтобы худые щиколотки перехватить и забросить себе на плечи, колени сжать, зафиксировать, и так тоже Миру, его вес, между собой с Денисом поделить, вовсе никакой опоры Мире не оставить, кроме них двоих. Угол неизбежно меняется. Мира вскрикивает таким кошачьим звуком, который сам по себе, отдельно от всех ощущений способен у Маги узлов в паху навязать, и ломается в пояснице так, что каждый толчок навстречу — безоговорочно и точно по нервам. До Маги дотянуться не может — разве что попытаться его собственными голенями за шею сжать, зато трогать губами Дениса можно практически бесконечно, и это то, что ему действительно удаётся. А ещё — пробовать вышибать, выжимать буквально из Маги, из них обоих новые всхрипы и толчки один резче, глубже другого, выпрашивая голосом почти плачущим от удовольствия: — Сильнее… Сильнее, ну, пожалуйста, не с-стеклянный же… Я смогу так, х-хочу так, только с вами, дайте… То, что внутри обжигающим клубком, шаром раскалённого докрасна металла зреет, требует большего, и Мира, расхристанный, умоляющий весь Маге шансов почти не оставляет. Он в Миру вцепляется поверх ладоней Дениса, чтобы и о нём позаботиться тоже — знает, что Дэн сильный, и как они только это ни проверяли, да, но всё равно мягкое тело подхватывает с ним поровну, чтобы тот тоже смог себе позволить движения резче, и с грудной вибрацией, которая никак ещё не перетекает в полноценный рык, в Миру вбивается до измученного, насквозь удовольствием пропитанного взвизга, набирая и силу, и темп почти животные. — Если ты ещё раз так на него посмотришь, я, блять, кончу. Это просто первое, что приходит и тут же срывается с губ Дениса раньше, чем он вообще успевает как-то пропустить эту мысль через сознание. Именно это, а не Мирин скулёж, не его вездесущие губы, которые зацеловывают, кажется, абсолютно всё лицо, шею, ключицу, всё, до чего вообще могут дотянуться, какой-то неестественной змеёй извернувшись, почему-то внезапно хочет вызвать такую озвученную, оформленную в слова реакцию. И это не значит, что все это не вызывает такой яркой реакции. Просто на это всё тело отзывается иначе, само будто жаром и тяжестью наливается, в плечах расправляется, даже будто бы руки, на бёдрах тонких лежащие, тяжелее и крепче становятся. Но этот взгляд… Блять, это какой-то ебаный разрыв шаблона. Как будто бы всегда очевидно было чисто из позиции логики, что Мага может быть, должен быть разным, но просто никогда фантазии не хватало представить, каким он может быть в такие моменты, когда будет хотеться не его возить по всем горизонтальным и вертикальным поверхностям и трахать до тех пор, пока не сорвёт к херам глотку, а самому, прости господи, ноги раздвигать и умолять, чтобы выебал со всей этой чернотой опасной, но яйца буквально сводящей во взгляде. И кажется, будто действовать… Дальше, больше, жестче провоцирует… Именно это. Не Мирины просьбы — они как будто бы наоборот, вызывают ещё больше и нежности и одновременно желания тянуть, растягивать процесс, делать всё слишком медленно и плавно ещё дольше, но когда над тобой полыхает самое настоящее пламя — оно просто не может не зажигать так же всё живое внутри. Вот теперь он тоже может это сделать. Руки соскальзывают с бесконечно длинных ног, которые перехватывает и безапелляционно удерживает на своих плечах Мага и смещаются выше, прямо по натянутым связкам, по острым тазобедренным косточкам до впалого живота, но не просто накрывают, перехватывают, обнимают… А вдавливаются. Ложатся туда, чуть ниже и левее пупка и надавливают, пока будто откуда-то со стороны слышится его собственный хриплый рык, с которым движения набирают не только амплитуду, но и скорость, даже своего рода жесткость — не слишком резко, не так, чтобы порвать ненароком, но так, чтобы еще сильнее, острее с каждым толчком вдавливать своим членом член Маги сначала, там, ближе к входу в простату, а в конце этого глубокого, размашистого движения… Прямо в собственную ладонь. — Мага… Попробуй… Этот вид, для Маги, возвышающегося над ними, открытый предельно, и это неожиданно яркое ощущение от давящей ладони сбивает с лица тень какого-то неуловимого смущения. Оно рисуется буквально на секунды, проскальзывает в чертах, приоткрывая эту легчайшую занавеску, показывая — Мага, жадный мальчишка, умоляющий о внимании, а не безапелляционно, без права на сопротивление требующий, забирающий его, все ещё здесь, и, может быть, целые годы пройдут, прежде чем он весь, такой разный, вырастет в гибкого, податливого, но действительно опасного зверя из этого зверёныша, но пока… Пока хватает и того, что есть. Пока хватает восхищения в чужих глазах, в голосе Дениса, пока достаточно просто опробовать это и узнать, что т а к и м он тоже может быть, почувствовать себя на своём месте, встряхнуться, даже дёрнуть углом рта попытаться, и — да, тут же сбиться, когда мозг понимает, ч т о видят глаза, о т к у д а берётся сейчас это странное, слабо уловимое, но пиздец как сильно кроющее за считанные мгновения чувство. — Ты, блядь… Мага даже с ритма на мгновение сбивается общего и нагоняет его рваным толчком вперёд, а сам всматривается напряжённо, до рези в глазах туда, вниз, в чужую ладонь, в тонкую кожу с синеватыми венками. Мира — сука, и это что-то природное, не имеющее ничего общего с масками, контролем, показной грубостью или холодностью, он просто такой, и в этом снова приходится убедиться: словно шкуру с себя сбросить пытаясь, он изворачивается, чтобы выломать поясницу, острыми лопатками врезается буквально Денису в грудь, и целенаправленно, намеренно, точно так же, как пульсирующе сжимается на них, втягивает живот. Просто берёт, напрягает косые мышцы на глубоком вдохе, от которого кожа едва ли на рёбрах не лопается — так грудь распирает, и уменьшается на глазах в талии, даже дышит мелко, чтобы не выпустить из себя это напряжение, и точно такими же чернющими, пропащими глазами вцепляется в Магу. Картинка становится настолько же прозрачно-ясной, насколько и дикой, потому что ладонь Дэна не девается никуда, и Мага захлебывается глухим клокочущим рёвом, дёргает его на себя за бедро, рвётся навстречу, запуская эту цепную реакцию: дуреет от того, что видит, впечатывается в Миру со звонким пошлым шлепком, тонет от разрывающего мозг на части ощущения, которое передают нежные стеночки внутри и обжигающий, наверняка почти до боли твёрдый член. А следом снова лезет руками и снова вляпывается, когда жадно, размашисто загребает буквально всё, что ладони попадает, и вжимается под рукой Дениса, надавливает с хрипом, вышибая очередной блядски кошачий вой из Миры. Их двое. Внутри. И он может это почти буквально п о т р о г а т ь, с ежесекундно пытающимся остановиться нахер дыханием двинуться бёдрами навстречу собственной руке, зажать Миру вот так, притиснуть ладонь ко всему нежному и чувствительному над твёрдой косточкой в паху, продевая пальцы под напряжённым членом, и сразу в двух… Блядь, проекциях, плоскостях, с помощью двух разных частей мозга, хер его знает, как именно и как это описать, п о ч у в с т в о в а т ь то, как сильно Мира их хочет, на что он готов ради того, чтобы их в нём было достаточно. А ещё есть Денис. Со всеми этими его словами, со взглядами дурными, ничуть не более сознательными, чем у Миры, дрожащего видимо на его груди, с раскусанными губами, и оба они… Сука, невозможные настолько, что вот теперь уже у Маги с плавным щелчком отключаются тормоза. На одной руке — вторая по-прежнему вжимает нежную кожу, тонкую брюшную стенку в их члены — он вытягивается над ними, складывая, скатывая Миру в какой-то ещё более беспомощный клубок, и мучительно способ ищет, как бы так смотреть сразу на них двоих, не ебнуться, и взять всё, что ему принадлежит по праву, потому что теперь вдруг и разнеженный Мира, и загорающийся его же огнём Денис вызывают одно очень похожее желание — обладать. Мага подаётся вперед снова, синхронно вместе с Дэном, но почти тут же подворачивает бёдра и додавливает, чтобы их обоих, сразу два тела вжать друг в друга и обратно в постель, остановить. Совсем ненадолго, но всё же остановить, скрутить под собой, не дать двинуться снова, и… Резко, ярко, особенно жёстко и размашисто напирая, проехаться собственным членом по чужому глубоко внутри Миры, выжимая нервы сразу двоих этим скольжением, твёрдостью и горячностью. Назад — и точно так же вперёд, снова впечатываясь одновременно в шелковистое влажное нутро и нежную головку члена своей, таким движением, которым впору забивать гвозди. — А если на тебя так посмотрю, кончишь? Мага взглядом лицо Дениса царапает, точно таким же, слепым почти, не видящим ничего, кроме двух выученных родных лиц, душу выедает, а дурно, по-хорошему дурно от этого Мире, которого между ними шарашит, как кусок зажатой между двумя магнитами железки, а от этого только до одури хорошо, как и от того, как точно, как чётко Мага в него вбивается, и он только скулит под ухом Дэна, довольный тем, что помогает Магу добить окончательно — именно этого он и хотел. Тут, черт возьми, даже сложно разобраться, кто кого добивает в большей степени. Потому что они просто синхронно добивают каждого в отдельности и разъебываются об обоих вместе сами. Блять, сколько раз Дэн испытывал мурашки не просто по коже, а вдоль позвоночника, когда Мира своим идеально выверенным, стальным голосом шептал ему на ухо или строго и громко произносил где-то за спиной, или наоборот — глаза в глаза свои твёрдые, уверенные приказы. Но никогда ничего подобного он не испытывал… От Маги. Да, это не плохо, это не значит, что с ним что-то не так, это человек, который дарил ему сотню, тысячу других ярчайших эмоций, но сейчас… Это ощущается так удивительно, когда от одной этой фразы толчки сбиваются с ровного ритма, а копчик на пару секунд примерзает к матрасу от того, ч т о и к а к говорит Мага. Да, блять, он кончит. Реально кончит, потому что, кажется, даже Мира своей задницей может почувствовать, насколько в этот момент у него сжимаются и поджимаются яйца. А самое главное, что он… абсолютно не стесняется такой реакции собственного тела. Казалось бы, есть в этом что-то, может быть, и не унизительное, хотя очень на грани, но уязвимое — точно. Но это все равно не смущает ни капли. Потому что… Потому что больше они не стесняются вообще ничего. Не перед друг другом. Не после того, что сегодня произошло и окончательно закрыло все гештальты по этому поводу. Им больше вообще не стыдно показывать себя уязвимыми рядом с двумя самыми важными в жизни людьми. Им б е з о п а с н о. — Посмотри. Или скажи. И я кончу. В этом даже не вызов, хотя звучит вроде бы именно так, но… Это только в формулировках. А по факту, по тону, по тому, что во взгляде, прикованном к Магиному в этот самый момент — с точностью до наоборот. Там абсолютная, беспрекословная преданность, которую можно нести со всей честью и достоинством, вздергивающим слегка подбородок, в косточку за Мириным ухом упирающийся, пока толчки чуть мягче, медленнее становятся, как будто бы даже слегка машинальнее, автоматичнее, входят в резонанс по глубине и скорости с Магой, но это даже не важно — он ждет. Реально ждет. Потому что это — не риторический вопрос. Маге хватает секунды для того, чтобы понять: за эту преданность, которой не нужны никакие слова для выражения, можно сделать всё, что угодно. Это ведь всё ещё… Ну, он? И х Мага. Который не умеет не то, что лезть туда, где унизительно или страшно, намеренно, но и, как Мира, собственные слова просчитывать и реакцию на них. Он и сейчас не старается сосредоточенно добиться какого-то конкретного состояния от Дениса, реакции, слова, просто так чувствует, так видит, такие слова у себя внутри находит, и откликается на эту честность самым простым и понятным, искренним образом — тем своим особенным взглядом, в котором жадное собственничество с всеобъемлющим восхищением в равных пропорциях смешиваются и взбалтываются. Точно так, как когда-то смотрел уже на Дениса в их самый первый раз, убеждаясь, что он не мерзкий, не противный, что он Денису п р а в д а нужен. Голова кружится. И в прямом, и в переносном смысле тоже — Мага, пожалуй, впервые настолько чётко понимает, что вот сейчас они оба, и Дэн, и Мира, принадлежат ему безраздельно, а не он себя им отдаёт. Не в каком-то негативном смысле, совсем нет, и это не какое-то начало звёздной болезни, не торжество самолюбия, но… Это всё равно так, и это красиво до безумия. А ещё — ответственно. Потому что Мага верит, Денис реально может, но точно так же важно позаботиться о Мире, и о нём — в первую очередь, как о том, кто остаётся самым уязвимым среди них сейчас. Доказать и ему тоже, что доверять — можно, что кроме него есть, кому проследить за тем, чтобы у всех всё было х о р о ш о. Только Мира тоже близко. Это и видно, и слышно в том, как он захлёбывается воздухом, как комкает сведенными судорогой пальцами простыню, ища хоть что-то, за что можно зацепиться. И самое удивительное, чего Мира ещё не осознаёт даже сам — вот эта особая вибрация, щекотное предвестие развязки в паху зарождается именно в тот момент, когда Мага и Дэн теряют свою слаженность, один сбивается на темп бешеный, резкий, другой становится мягче, плавнее, и это перешибает мозг ещё ярче — их не просто двое, они настоящие, отдающие каждый своё, р а з н ы е, они д л я н е г о, они в н ё м. Вот так существовать — почти откровенно невыносимо в самом лучшем из возможных смыслов, и глубоко плевать, что вроде бы, наверное, кому-то другому были бы важны угол, синхронность, упорядоченность, для Миры просто важно другое. В первую очередь — о н и. И всё, что нужно Маге — это только подчеркнуть уже имеющийся контраст, уставлен на него и так не только Денисов, но ещё и Мирин затянутый густой пеленой взгляд, они оба не сводят с него фокуса собственного внимания так, как только могут, пока Мага тяжело и протяжно, по-звериному вдыхает, выдыхает, в пояснице выгибается, вколачивается в совсем мягкое тело быстрее и жестче. Ищет момент. Ждёт, точно так же, как Денис, ждёт — и дожидается особенно тонкого, разрывающе жалобного, протяженного на одной ноте звука, с которым Мира, изученный вдоль и поперёк, пребольно врезается затылком в плечо Дениса, изнутри весь дрожать и вибрировать начинает. И тогда — да, тогда действительно можно снова в радужки Дэна собственным взглядом, как когтями, вцепиться, но… Не приказать, нет. И даже не скомандовать. П о п р о с и т ь тем самым обманчиво-мягким, как обтянутая плюшем сталь, не предполагающим даже теоретической возможности отказа тоном, таким, на какой способен только Мага. — Пожалуйста, Дэн. Кончи для меня. — Вас. Одно очень короткое слово, буквально практически один единственный звук, который начинается еще более-менее членораздельно, а заканчивается каким-то бессмысленным хрипом — таким, срывающимся то на высокие, то на низкие нотки, так узнаваемо, как умеет только Денис. Это единственное, что он хочет дополнить, или что хочет подправить в той обманчиво мягкой фразе, которую произносят невыносимо пухлые губы, пока взгляд не просто когтями за его зрачки цепляется, а буквально к матрасу пригвождает чугунными цепями. И дело вроде бы с одной стороны в какой-то этике, в том, что даже на словах, что бы сегодня ни происходило, это происходит не для кого-то одного, а для обоих сразу, и такая политика, вне сомнения, касается каждого из них. А вроде бы ещё и в том, что это — последний щелчок спускового крючка, но не единственное, что провоцирует эту естественную реакцию организма. Скорее её завершает, когда начинает, запускает необратимый процесс с тянущим ощущением в мошонке, со стремительно сгущающимся тугим жаром, который концентрируется и начинает смещаться ниже, совсем другой звук. Та самая высокая надрывная нота, звучащая буквально как разрывающаяся стальная струна, то движение затылка, та дрожь, вибрация в чужом теле, которая, кажется, даже без любых других слов просто сорвала бы его за эту грань, потому что это невозможно. Просто невозможно выдержать, невозможно терпеть, это слишком сильно, слишком ярко — и не только физически, но и морально от осознания, что сейчас Мира кончает на двух членах сразу просто от того, насколько ему хорошо. Хорошо от этой заполненности, от того что они о б а в нём, а не от какой-то методичной дрочки, которая поможет кончить в любой ситуации. И он кончает. Не сразу — через секунду, может две, после того как еще раз, еще цепче стискивает уже сводимые судорогой, пробегающей по телу пальцы — уже черт его знает чьи, главное — привлечь внимание всех троих и снова надавить на переднюю стенку живота, будто бы этим жестом пытаясь сказать то, что сформулировать словами уже невозможно. «Чувствуй, чувствуйте оба, вот здесь, вот так глубоко я тебя, его заполняю собой, потому что вы оба этого захотели». И вот так, вот теперь — отпустить себя окончательно, глаза… не прикрыть, а наоборот — широко распахнуть, впитывая весь буквально душу из него высасывающий взгляд сверху вниз и обжигая Мирину шею воздухом, который вырывается вместе с надрывным хрипом, не похожим ни на крик, ни на стон, в тот самый момент, когда всё, от пупка до бедер сводит невыносимо сладким спазмом, выплескивающим густую влагу действительно глубоко внутрь жадно пульсирующего, ждущего этого тела. Мага оказывается слишком сильно увязающим в этом переполненном эмоциями взгляде, чтобы подумать, хотя бы просто вспомнить о себе. Может быть, это как-то фундаментально неправильно, может, тело, всегда берущее своё, так работать не должно, но он забывает обо всем, жадно наблюдая за взрывами, почти видимыми за карей радужкой, пытаясь впитать всё, что у Дэна внутри происходит. А потом раскалывается Мира. Мира, которому, кажется, не хватало только этих судорожно вминающихся в тонкую кожу живота пальцев, чтобы нарастающая вибрация, всё тело в напряжение приводящая, достигла своего предела. Последнее, что он чувствует неизвестным для себя самого образом — эту вспышку, с которой дёргается глубоко внутри него член, прежде чем гладкие стенки окатывает горячая вязкость, а следом — выламывается навыворот, до предела натягивая тугие вспухающие жилы на шее, и распахивает губы в совершенно безмолвном крике. Таком, что кажется, добавь к нему звук — весь грёбанный дом рухнет, и только тишина спасает их от неминуемой техногенной катастрофы локального масштаба. Он взгляда с Маги не сводит тоже. И выходит этот взгляд таким… Отчаянным, бессознательным совершенно, пропитанным насквозь искренней, а оттого болючей, более яркой, чем обычный человек способ выдержать, нежностью, что Мага захлебывается и почти пропускает тот момент между вздохом и началом конца, который ему жизненно важен, чтобы вовремя о Мире позаботиться — выскользнуть, не дать чувствительным до боли нутром сжиматься сразу на двух членах, не испортить момент. Всё как в замедленной съёмке: Мира всхлипывает в последний раз пронзительно и тонко, сжимает бёдра инстинктивно, Мага слышит и подаётся назад, не сводя с него, с них обоих глаз, лицо Мирино искажается на мгновения потерянно, несчастно, непонимающе в этом странном, ощущающемся ужасно затяжным, мощным, с долгим вступлением оргазмом, но тут же разглаживается и светлеет, когда Мага наваливается на него, на них всем телом, расправляя острые коленки вдоль себя, когда оказывается можно стиснуть руки длинные вокруг чужой шеи до боли. Никаких слов не надо, Мага и так видит, что он балансирует на грани, и достаточно грудью к груди прижаться, почти случайно задеть обжигающе горячей, скользкой головкой члена нежной паховой складки, чтобы они оба незамедлительно последовали за Денисом, в один с ним такт. Мира оказывается перемечен весь. Следы горят на шее, губы перемазаны слюной, слабыми разводами крови из раскусанных ранок, горячая влага растекается внутри, по собственному животу, чужим прижатым к нему ладоням, по бедру, к которому прижимается еле слышно хрипящий и изо всех сил впечатывающийся в его рёбра Мага. Мира сжимается вокруг Дэна бешено, делит один оргазм на троих вместе с ними, почти плачет от того, насколько сильно его всего перетряхивает. Вязкую тишину взрезает даже надрывный мокрый звук, с которого рыдания имеют обыкновения начинаться, но там же, в глотке, он и затухает, выплескиваясь только кипяточными мокрыми дорожками, обжигающими виски и щеки. Непомнящий себя, Мага слепо тычется в его лицо, эту влагу стирая собственной скулой. Тело гудит, как электровышка, мирится с острыми судорожными вспышками, прокатывающимися от макушки до самых коленей, и всё, на что хватает сил — кое-как вцепиться руками в плечи Дениса, до белизны в костяшках сжать их, чтобы обнять обоих, притиснуть к себе, и завалиться набок расплавленным совершенно человеческим комком, чтобы Дэн хотя бы получил шанс дышать. Настаёт его очередь выпускать из себя слова, которые не то, чтобы должны, никто не может быть здесь ничего д о л ж е н, но просятся изнутри, настойчиво царапая глотку и лёгкие. Он хрипло, шершаво выдыхает, крепче стискивая сразу двух людей, которые чудом образовывают в его жизни то, что на самом деле называется счастьем: — Люблю. Я вас люблю. И Мира вздыхает влажно, одну руку выворачивая назад, за спину нелепо, чтобы обхватить Дениса, зацепиться за него хоть так, пока лоб утыкается в Магин. Ему говорить уже ничего не нужно — он с Магой полностью согласен. Как будто бы здесь слова вообще лишние, потому что… и так все понятно. Это все настолько ярко, оглушающе буквально, сильно, причем черт знает, с какой стороны больше — с физической или эмоциональной, что тело если и продолжает что-то делать, то исключительно на уровне рефлексов, пока в ушах звенит оглушающая тишина, сквозь которую лишь очень отдаленным эхо слышатся эти заветные слова. Одна рука еще сильнее прижимает к себе дрожащий впалый живот, пока сверху ее зажимает чужой и окатывает горячим и липким, кажется — даже не от одного, а сразу от обоих. Вторая каким-то чудом буквально нащупывает лопатки, крыльями в потолок стоящие, вжимая в себя еще больше уже не одно, а сразу оба тела, несмотря на то, что весь их вес целиком и полностью приходится на него самого. А губы тянутся куда дотянутся, находят влажные, соленые дорожки, сбегающие по вискам к скулам, сцеловывают, скусывают буквально, пока ребра к чертям разрывает от осознания, откуда они берутся. Н а с к о л ь к о раскрылся, разломался в самом лучшем смысле этого слова Мира, насколько ему сумасшедше хорошо, а самое главное… теперь — легко. Потому что не через какие-то натужные маски это удовольствие пропущено, не аристократично выдержано, чтобы до последнего какой-то идеальный образ сохранить, а вот так… выворачивающе искренне, через каждую клетку тела проходяще и… очищающе от всего лишнего, от всех предрассудков, которые если и могли еще хоть где-то запрятаться, затеряться к этому самому моменту, то больше — точно нет. Все. Вот теперь — точно все. Это стоило вообще абсолютно всего. Всех страхов, через которые пришлось волей неволей пройти сегодня, всех мало мальских размолвок, которые то и дело поднимались то за игру, то за что-то более прозаично бытовое. Да черт возьми, вообще всего всего с самого начала, с того самого свернутого носа и мокрой, извалянной в Берлинской траве спины. И проебанных на эмоциональных качелях Мажоров тоже. В чем-то это даже круче чем Аега. Та самая, которую они поднимали втроем… ну и потом впятером, безусловно, несколько месяцев назад. Потому что… в конце концов, Аега — это металлическая тарелка. Да, несущая за собой много смыслов и тысячи часов и стертых кнопок на клавиатурах, но… В конце концов, это просто игра. Игра, которая объединяет их всех, которая занимает большую часть жизни, но. Все это — ничто по сравнению с двумя людьми, которые и есть сама жизнь.