Нимфомания

𝐍𝐨𝐰 𝐥𝐨𝐚𝐝𝐢𝐧𝐠. . .

      Естество в слое уродства — макияж треклятый вперемешку с потом по бледным щекам стекает. Дорожки солёной влаги на нижней потрескавшейся губе, на подбородке и скапливаются в выемке меж ключиц. Чёрный кружевной лифчик спущен по последние рёберные кости, болтается там — как на ветру колышется, ведь талия болезненно худая, вмещается в обе ладони. Старшеклассник из бывшей школы старательно языком сочащиеся складки вылизывает, вбиваясь в розовую бусину крупного клитора, а Чонвон направляет, впившись длинными пальцами с накладными ногтями в густые крашенные волосы. Он стонет, но ему отнюдь не приятно, наоборот, от слюней противно, которые по бёдрам размазаны. Безликий в промежность лезет, пытается, но Чонвон замирает, натянув на кулак волосы, там девственно и никем не тронуто.       — Только в задницу, слышь, — Чонвон в самые глаза смотрит, выдавливая тонкий женский голосок, его настоящий — до боли низкий. — Руки!       С ним Чонвон прежде не спал, а с ему подобными — да. Парни из баскетбольной команды хороши, секс болезнен с ними и члены крупные. Имя неизвестно, для Чонвона просто безликий старшеклассник. Он послушно кивает, не каждый же день девки в анал дают — престижно! Чонвон и юбку сам снимает вместе с чёрными кружевными стрингами, оголяя округлые ягодицы, меж которыми всё растянуто и вычищено. Член нетерпеливо входит, на нём тонкий презерватив, пахнущий вишней, Чонвон нутром химию жгущую чувствует и закатывает глаза-бусины с расширенными зрачками.       — О тебе… как же хорошо… слухи ходят, что ты нимфоманка, — шепчет старшеклассник, вдалбливаясь в оттопыренную задницу, как в ножевую дырку в неживом мясе. — Трахаешься со всеми, так ещё и только в анал, — его плоть выходит, выдержка слабая, едва кончает от единичного проникновения.       — Сам попробуй, тоже нимфоманом станешь, — Чонвон жаждет, чтобы безликий заткнулся, и парень замолкает — теряется в словах, его как унизили, мужское чувство достоинства падает.       Капли вязкой спермы скатываются на ягодицы, и Чонвон их размазывает, а для пущего вида — пальцами заталкивает в растраханную задницу, смазывая внутри, смешав с остатками смазки. Вымотавшийся безликий с застывшим открытым ртом смотрит, в его беззаботной жизни подобного — картин с развратных девок, — не было, прошлые лишь сосут и ноют от отлиза. Чонвон в их школе фурор произвела за полгода, а с нового переводится из-за отвратного поведения. Её девиантность вынудила директора пойти на крайности: с помощью учета созвать родителей и заставить забрать документы, но их условие — рекомендация для частного учебного учреждения в Сиэтле.       Родители несут огромную ответственность, а на их совестях — дальнейшая судьба Чонвона. С семнадцати лет у него есть право голоса, и внутренности его вопиют. Стянув с боков лифчик, он выкидывает бельё на пол и валится головой на мягкую подушку, тело его приятно ревёт. У безликого родня в командировке, и дом в распоряжении подростка, Чонвон не собирается уходить, вернётся к родителям наутро и вновь без предупреждения.       Мозолистые ладони впиваются в худые бока, желание отпихнуть дикое, но сил на него нет. Чонвон лишь вздыхает и прикрывает глаза, а чужой вялый член трётся об его влажную задницу. Сон не чуткий, всё равно, даже если и придушат — Чонвон измучен, у безликого вовсе сбито дыхание и не восстанавливается, он на ухо сопит.       Глаза невинные детские в потолок глядят, он тут и там — где врачи в белых халатах держат младенческое тело. Перед ними не ребёнок, а объект исследования. Маленьких организм изношен и изнеможен, с утра из палаты в палату, а лица в масках сменяются. Но нет того, из нутра носителя которого он вылез в пузыре, нет его и не будет больше! И вот его, как кусок неживой кожи, везут в маленькой кровати-тележке. Нет, Чонвон не недоношен, он здоров по-своему, но не для людей.       — От него отказались, — молодая медсестра прикрывает красноватые губы рукой. — Лучше бы аборт сделала безмозглая дура, ребёнку жизнь испортила, — негодование, а Чонвон, стоящий призраком тут, а в тележке грудным телом, вслушивается. — Как же ему теперь… малыш.       — Я слышала, в трёхсотой палате у дочки какого-то бизнесмена дочка не выжила, задохнулась во время родов. Может, заберут? Смотри, повезло ведь, пол сами выберут, — вторая, на вид чуть старше, улыбается, верна её мысль, а реализация сложнее. — Надо сказать Дэвису. Малыша жалко.       И уходят, таща за своими худыми тельцами шлейф спиртового аромата, им кабинеты дезинфицируют. А медсестры-практикантки руками работают в палатах для помощи вышестоящим должностям. Чонвон жмётся к белой стене и другой половиной себя чувствует мягкий матрас под спиной в кроватке. Дрожит, отнятый у матери со вчерашнего дня, вернется ли к ней — и главврач не знает. Спустя томительное время — несколько часов, — в палату врывается куча белой массы — врачей, которые перемещают худое тело на новую тележку для операционной, Чонвон узнаёт её — в больнице видовал, когда обследование проходил.       Взрослая его версия тенью несётся за малой, таясь среди врачей. В операционной светло — ярко-белые стены выжигают слизистую глаз, Чонвон прячется в углу, но чувствует, как кожи груди касается холодный металл по тем и тем конечностям мурашки кусачие. Первый надрез — острая боль в паху, Чонвон зажимает ноющее место руками и опускает взгляд. Ничего, лишь пустота и чувство ножевого ранения. К концу он стоит на коленях и истошно ревёт, а младенческое тело вырублено. Собрав оставшиеся силы, Чонвон встаёт на ноги и плетётся до врачей, пробираясь сквозь них, как сквозь тени, хотя сам таков — простое очертание бывшего человека.       — В итоге какой-нибудь из признаков вытеснил бы другой, ребёнок не дожил бы до двенадцати. Сейчас это девочка, с излишками тестостерона, возможно, в период полового созревания у неё начнётся обильный рост волос по всему телу, и это поправимо. Новые родители подписали документы на операцию, — хирург средних лет объясняет кучке студентам-практикантам текущее положение работы и указывает рукой на дверь. — Ребёнку нужен покой, можете проветриться.       Палата пустеет, звук работы аппаратуры вводит в забытье. Детское тело дышит, но сопит, а маленькие ручки ослаблены. Чонвон не чувствует за него и медленно подходит к кроватке, сердце ноет, а с губ слетает полустон — боли и предательства. Его ненависть кроется лишь в одном — в родительском желании. Горячая слеза скатывается по опухшей щеке, Чонвон сжимает ладонью прозрачные бортики.       Вжавшись носом в мягкую подушку, Чонвон прикрывает глаза. Кошмары посещают его редко, но оставляют след под рёбрами, ноющий и колющий. Потаённая родительская прихоть разрушает его изнутри, сжирая всё: от сочувствия к окружающим до самолюбви. Умереть в роддоме или быть тем, кем он является сейчас — Чонвон выбрал бы первое, но родители решили за него, когда несозревший разум лишь граничил с желанием есть и получать тепло. Рук безликого нет — старшеклассник повёрнут к нему спиной. Чонвон пришёл в одной юбке и топе, а за окном — мрачнеющая ночь. Кажется, часа два.       Он дрожащими руками собирает вещи и наспех надевает на потное тело, отыскивает туфли на широком каблуке. В его представлении девушки легки и изящны, а открытый шмот — возможность самовыражения. Наутро постель остынет и безликий безнадежно вздохнет, ночь хороша и без последствий, но красивая девица — рана на сердце, ведь больше в Ванкувере её не сыскать.

𝐍𝐨𝐰 𝐥𝐨𝐚𝐝𝐢𝐧𝐠. . .

      Будь то джинсы с низкой посадкой и оверсайз футболка, будь то юбка по колено с топом на силиконовых лямках — в теле фрагмента значимого не достаёт. Чонвон ощущает не человеком, а собранным по кусочкам организмом. Уверенность ему придает лишь разделение на мужское и женское в одежде, но внутренне он борется со знанием, что гендерные стереотипы проседают в современном обществе. Мать с отцом с детства натягивали юбки да платья, а от волос по лопатки он безжалостно избавился ещё в шестнадцать. У них есть хорошенькая дочь, и от сына лишь черты редкие: широкие плечи, крупный кадык и редкий рост волос на подбородке и под носом.       Стоя напротив запотевшего зеркала в ванной комнате, Чонвон не себя разглядывает, а нового человека. С переходом в новую школу и с исполнением полных шестнадцати лет через истерики и попытки исчезнуть из жизни, он добился права самовыражаться и преподносить себя обществу, как внутренности того требуют. Сшитые по мужскому стандарту свободные брюки легко сидят на припухлых бедрах и висят в районе суженной талии, но рубашка скрывает недочёты — её подол опущен до глубоких карманов. Чонвон и краситься не тянется, руки дрожат, мать с двенадцати лет принуждала учиться держать кисточки и размазывать по шее масляные сладкие духи. Для него привычки прошлой жизни, в которой ему приходилось быть девушкой из-за родительского внушения, — отвратны. Стереотипно женские вещи отныне ненавистны, и Чонвон не притронется к ним.       — Чонвон, не задерживай отца, — мать с утра раздражена и будила не как прежде прикосновением к волосам, а лишь включенным светом и единственным предупреждением.       В сумке нет больше места косметичке. Он, толкнув носком кеда полупрозрачную дверь, выходит из ванной комнаты и следом из спальни с чёрным рюкзаком, висящем на одной лямке на плечо. Только ярлыки, существующие издавна, позволяют чувствовать полноценность внешне, с помощью вещей и моделей поведения. Частная сиэтловская школа встретит его с измененными документами и портфолио. Чонвон спускается по вычурной лестнице со второго этажа и вслушивается в родительский тихий разговор — он ни о чём, их недовольства не касаются парня. Посеянная в груди любовь не позволит им отказаться от ребёнка, мать предана и отец привык, ещё пара лет — и Чонвон съедет для учёбы в университете.       На протяжении полугода в старшей школе в Ванкувере, хоть Чонвон и отвоевал право на самомнение, ему приходилось мучится в обличие девчушки с короткими волосами с вечно порванными новыми юбками и лёгким поведением, ведь парни вблизи ошивались. Почти каждый год после двенадцати лет Чонвон вынужден менять учебные учреждения из-за вечных недовольств учителей и нежелания директоров портить имидж. Его поведение неисправимо: драки с тупыми одноклассницами — их ревности нет предела, а Чонвон просто занимался с их парнями сексом, которым они не могли их обеспечить; испорченное школьное имущество и споры с учителями посреди уроков. Отстранения от занятий — лишь послабления для него, и у родителей нет сил справляться с неугомонным ребёнком. Школьные психологи направляют к психотерапевтам, ведь сами бессильны против неутолимой неженской агрессии.       — Будь хорошим мальчиком, Чонвон, не подведи нас в этот раз, — шепчет на ухо взволнованная мать и робко целует щёку, стирая пальцем след бесцветной помады с кожи. Чонвон благодарен за редкостное понимание, сердце щемит за рёбрами — его родня старается признать!       И он знает, что родители в очередной раз платят крупные деньги за обучение и подчищение репутации. Их наказание за бесчеловечный эгоизм — крохотное и выполнимое, немного погодя и траты прекратятся. По утрам его место на переднем сиденье рядом с сонным отцом, но сегодня Чонвон прячется сзади, в неосвещённой части солона, позволив родителю свободно дышать. Листая соцсети, он изредка поглядывает в затонированное окно и отслеживает дорогу к школе.       — Почему не сел рядом? — подъехав к воротам корпуса старшей школы, отец поворачивается к Чонвону и смотрит в стеклянные глаза. — Чонвон… все…       — До звонка десять минут, мне ещё нужно к директору и найти класс, пап, я пошёл, напишу после уроков! — Чонвон срывается с кресел, лишь бы оправданий отца не слышать, и хлопает дверью машины.       Кабинет директора, по словам охранника, на втором этаже, недалеко от арочных дверей столовой. За шесть сменённых школ Чонвон не видел разницы ни в одной — неприлично идентичные с кучкой богатых отпрысков, и он в их рядах по состоянию родителей. Его трогали лишь девушки с грошами на счету, которые по окончании школы должны перекрыть университетские долги, из-за них Чонвон по большей части и вылетал по окончанию семестра. Входить в женский круг — возиться в куче всеядных и тощих крыс. С парнями проще: у половины отсутствует критическое и логическое мышление, четверть — ботаники, которые сидят в библиотеках на переменах, и к ним Чонвон по нужде собственной липнет, лишая целомудренной девственности; остатками венчаются аутсайдеры в грязных и потёртых конверсах, сальными волосами и зависимостью от игрушек на телефоне.       Слои общества — эдакая пирамида, состоящая из этажей: первый — дети, которые через пару лет вступят на престол родительского состояния, а последующие — как примет социум. Чонвон, как правило, на вторых и третьих местах — жажда правосудия и отсутствие эмпатии внушает страх, его сторонятся окружающие, и примыкает к рукам элита, нуждающаяся в защите.       Доска почёта в холле лишь виду величавого придаёт, ряды однолицых нердов и учителей с заслугами по округу Кинг. Чонвон останавливается напротив двери с позолоченной табличкой «приёмная» и стучит два коротких раза, хриплый старческий голос оповещает о возможности войти. Секретарша лет пятидесяти со скепсисом осматривает и пропускает в директорскую, передав стопку бумаг с просьбой передать начальству.       Во главе круглого стола, уткнувшись носом в дорогой монитор, сидит едва седовласый мужчина в чёрных квадратных очках — линзы их почти дюйм в толщину. Чонвон скованно стучит согнутым пальцем по деревянному косяку и заминается от выжидающего взгляда.       — Ян Чонвон, — бормочет он, а стопку бумаг от секретаря кидает на край стола. — Моё портфолио.       — Переведён из Ванкувера? — директор и внимания не обращает на прежде поданные документы, а портфолио рассматривает, листая новые заламинированные страницы. У него нет права на личные вопросы — родительских денег вложено неприличное количество. — Твоё персональное расписание готово, номера классов прописаны напротив дисциплин, время перерыва в отдельном поле, — мужчина протягивает пластиковую небольшую папку, в которой, помимо расписания, есть и новый пропуск. — Удачного дня.       Чонвон выбирается из приёмной на ватных ногах, включив телефон — ему и мать написала, и до звонка две минуты остаётся. Ответив коротким «всё хорошо», он отходит к окну, спрятавшись за колонной, и проверяет расписание. Английский язык со второй подгруппой на третьем этаже в сто пятьдесят втором кабинете. Толпы старшеклассников неторопливо рассасываются, Чонвон привычно теряется среди них, выискивает табличку с номером. Кабинет располагается в конце коридора, идти до него — не больше двух минут, и Чонвон опаздывает. Он стучится в двери после звонка и выравнивает сбитое дыхание, у него множество причин вести себя иначе: уверенность присуща, но страх перед новыми лицами гложет. Его впервые примут парнем, а не симпатичной девицей с буйным характером, как средство самовыражения.       — Итак, дети, с этого года в вашей группе пополнение, — молодая учительница, не сыскав на лице старшеклассника знакомых черт, верно предполагает о новизне и берёт за локоть, выводя к маркерной белой доске. — Представься.       — Ян Чонвон, перевёлся из Ванкувера, планирую заканчивать школу здесь, в Сиэтле, поэтому надеюсь, что между нами не будет разногласий, — бесстрастные взгляды ожидаемы, в них вся искренность: никому не интересны слабые изменения в школьной иерархии. Чонвон осторожно на пятках поворачивается к учительнице и наклоняет голову вбок. — Куда мне сесть?       — Так, почти все последние парты свободны, но сядь, вон, рядом с Джеем, чтобы, если что, попросить о помощи, — Чонвон не противится, с настороженностью идёт в конец кабинета и занимает одноместную парту рядом с крупным одногруппником, не обратившим внимание на новоиспечённого соседа. — Ещё раз представлюсь, меня зовут Миссис Морган, я ваш учитель английского языка на этот и последующие последние года. С кем-то я уже знакома, так как и в прошлом году вела уроки у некоторых ребят и бывшей подгруппы «С».       Урок начинается с редких взглядов на задние ряды, где Чонвон старательно, не портя первое впечатление Миссис Морган, записывает классную работу. Его преследует ненавистная привычка, вынуждающаяся отвлекаться от тем, ладони большую часть времени лежат на коленях. Школьная обстановка созывает неприятные воспоминания, и Чонвон пытается поправлять мерещащуюся ему юбку, которая раньше бесстыдно задиралась по бёдра. Но он в брюках, классических и лёгких брюках, и, в очередной раз потянувшись опустить подол, Чонвон отдёргивает себя и выдыхает, упав лбом на раскрытую тетрадь.       Пару взглядов ощущаются вблизи и направлены они на дрожащие ладони, Чонвон поворачивается, на него смотрит сосед, который, по словам учительницы, поможет, если попросить. Парень не выглядит равнодушным, у него и глаза, как у низшего класса бесцветны, но зрачки — они огромные и блестящие.       — Всё в порядке, Чонвон? — одногруппник наклоняется и шепотом спрашивает, а Чонвон растерянно качает головой.       Руки дрожат, у Чонвона нет мании на панические атаки, но ком в горле ощутим. Его растерянность перед новой жизнью оборачивается в пепельный осадок. Натянув длинную рубашку на колени, он загнанно и вынужденно проводит пальцами по ткани и прячет ладони в глубоких карманах. Миссис Морган заканчивает тему за несколько минут до звонка и позволяет беззвучно собрать вещи в сумки. Чонвон раскладывается лицом на пустой парте и из-под чёлки глядит на умеренную жизнь одногруппников, не питающих интерес к нему, — как отдушина для самочувствия.       Следующим по расписанию урок по экономике, который Чонвон выбрал по наставлению отца, ведь в Ванкувере он учился на профиле. Вместе с ним на второй этаж поднимается с десяток его одногруппников, остальные же расходятся на другие предметы. В просторном обустроенном кабинете с интерактивной доской у учительского стола парты расположены иначе — кругом, а в центре — пустота, как пространство для свободных лекций. Группа экономистов мала — человек восемнадцать, старшеклассники занимают места, и Чонвон садится на одно из двух оставшихся безлюдными, скинув сумку на выдвижную полку под столом.       — Чонвон, верно? — к нему пара человек подбегает, из них приятной внешности блондинка выделяется, она запрыгивает на соседнюю пару, сдвинув в сторону чужую тетрадь. — Меня Лили зовут, — представленная ладонь ухоженную протягивает, неподдельное дружелюбие на её лице сияет.       — Привет? — неуверенно произносит Чонвон, сжав женскую кисть в своей, слегка похожей аккуратностью и длинными ровными пальцами.       — Какой ты хорошенький, — Лили пододвигается, поправив светлые пряди, и метается взглядом к остальным подошедшим. — Это мои друзья: Марк и Иша, — Чонвон скованно кивает, вжавшись ладонями в подрагивающие колени. — А почему перевёлся? Ты же явно не из этих, верно? — моветоном навивает.       — Разбил одной приставучей крысе череп об стенку в столовой, — приподнявшись, Чонвон примыкает к не скрытому волосами уху и шепчет, и, безбожно улыбнувшись девушке, садится обратно.       Губы искажаются в нервной ответной улыбке, Лили поворачивается к друзьям и неуверенно кивает. А Чонвона раздражает наигранность, одногруппница грамотно скрывалась, но вкус её вранья гадок. Его положение долго вычислимо, Чонвон проявляется спустя время, когда привыкает к сменённой обстановке и к людям. И мысли навязчивые при нём — вросли под корку сознания.       — Хамло, — выплёвывает в лицо Лили и спрыгивает с парты, задев полупустой пенал Чонвона. Она порядком возмущена и унижена, красивое лицо искажается в животном отчаянном оскале, а Чонвон читает по глазам — избалованная.       Рядом, за парту, на которую была взгромождена Лили, садится всё тот же угрюмый одноклассник, расцененный Чонвоном как подушка безопасности. Ни капли тяжести в его глазах, одна удручённость, и Чонвон в классе английского языка не замечал рьяно существующего настроя. Его не было до звонка, после — объявился с папкой в крепких руках. Чонвон сквозь ткань видит, сканирует, что тело в форме, а тряпки лишь скрывают личное достояние.       Впервые на памяти Чонвон не вслушивается в учительские нагруженные речи, экономика — брехня, и дома усвоит за несколько часов безделья. На протяжении урока он сканирует измученные лица одноклассников, анализирует и в голове же составляет индивидуальные модели поведения. Лили — объект его интересов: избалованная мастерица притворяться, она приторная и слащавая, в своих же кругах — лидер. Являясь особенным, Чонвон обязуется стоять на стрёме и распределять людей в порядке возрастания их противоречивых качеств: первые — те, кто имеет лишь привычку врать, последующие — моральные уроды. Уйдя в мысли, он вновь неосознанно теребит подол рубашки и оттягивает его до колен, скрывая бёдра, казалось бы, внешне запрятанные от глаз посторонних, но самовнушение злорадствует ему.       Короткое прикосновение будит, Чонвон вздрагивает и поворачивается, столкнувшись с коротким извинением. У Джея острые скулы, как наточенные кости, и взгляд меткий, направленный на исписанную доску. И Чонвон невольно опускает взгляд на его тетрадь, пара страниц забита ровными буквами, а у самого — ничего. Оторвав ладони от колен, он кладёт их на парту: одной держит ручку, другой — сминает ластик.       — Слушай, — шёпотом начинает Чонвон, склонившись к одногруппнику. — Можешь рассказать что-нибудь о Лили? — Джей напрягается, сжав меж пальцев автоматическую ручку.       — Зачем? — из-за блеска в глазах поблажками обдаривает. Вздохнув, Джей пододвигается: — У неё отец владелец сети банков «Уэллс Фарго» по Вашингтону, я думаю, ты слышал о них. Лили Марта Фарго. Марк и Иша — дети работников банка, честно, не знаю, но они вроде руководители. В общем, если не хочешь проблем родителям, то не связывайся с ними, — Чонвону смешно, он и не скрывает, с высокомерием смотрит в сторону девушки и улыбается.       — Спасибо, Дже-е-ей, — приторно, его имя Чонвон рассасывает на языке — по вкусу, как изыск.       Первый учебный день в новой школе — привычен: у Чонвона шаблон существует, по которому он следует из года в год. Повздорить с элитой, нагрубить главарю дорого деланной шайки, вписаться в компанию и стать её неотъемлемой частью. Он уверен, что с истечением обстоятельств Лили примкнёт к нему, схватит за руки и коронует, как своего преемника. До конца дня Чонвон исследует стены школы: обходит громадные этажи с тридцатью кабинетами на каждом и считывает названия предметов с табличек. Он не единожды пересекается с ущербной компанией, ловя разъярённые взгляды. Его точно припрут к стенке толчка в течение недели.       Почти все выбранные им предметы на год совпадают с теми, что посещает невзрачный Джей. И сидят они рядом или через стул. В тетрадке парня чисто, почерк аккуратный, Чонвон втихую вздыхает и списывает классные работы с досок. Последний урок — история, которую Чонвон взял от нечего делать, ведь существуют определённые правила, включающие в себя пункт «Количество предметов, выбранных для изучения в течении дня, не должно составлять меньше пяти и больше семи».       Перед началом Чонвон ускользает из кабинета и бежит до уборных, толкая дверь внутрь. Вонище стоит — хлорка и сырость, прежде мужские туалеты были закрыты для него, но в женских находиться приятнее, хоть и запах кислотных духов из ноздри в ноздрю путешествовал. Отражение в зеркале мутное, стекло целиком в плевках и рисунках перманентным маркером. Вряд ли деньги спонсоров уходят на обновление внешнего убранства здания. Куда ни ступи — везде старьё и захламленность. Чонвон бледен, за день истощён новой ролью в обществе, он умывает лицо тёплой водой и смотрит в отражение. Тушь впервые не осыпается и тональник не стекает с щёк, его радует происходящее, и желание жить чрезмерное, хоть и столкнут с трудностями.       Войдя в уборную, он посчитал, что посторонних нет, но шум за дверью, разделяющей туалеты и умывальню, вынуждает усомниться. Чонвон замирает и вслушивается в голоса — грохот обрывает их. Чувство морали не позволяет ему смиренно выйти, оно принуждает обхватить железную дверную ручку и потянуть на себя.       — Вы там трахаетесь, что ли? Почему такой грохот? — он верно делает ход, состроив незаинтересованность. — Воу… — Чонвон осекается, разглядев вжатого в стену Джея двумя крупными парнями.       Ему ссохшимися губами бежать велено, но если разум поддаётся, то тело липнет к полу на расплавившийся подошве. Чонвон не боится громил, профессиональных борцов и предупреждений. И раза не помнит, когда давал заднюю с испугом в глазах. Первым не начинает, но и заканчиваться разборке не позволяет, пока урока не преподаст. По сравнению с двумя старшеклассниками, Чонвон — плюшевая игрушка, но жажды справедливости в нём куда больше. Да он в жизни никогда не поверит, что схваченный и измученный ими Джей что-либо противозаконное сделал! Больно наивный и спокойный он, и врать не умеет — первое впечатление о нём остаётся и конечным виденьем.       — Скройся, — выплёвывает один из громил, вывернув руку Джея до слышимого хруста соприкоснувшихся костей. — Ну чё, выродок двух шлюх, мамки не защищают, теперь за пиздюками прячешься? — скалится, как одичавшее зверьё, по губе его слюна мутная стекает за ворот белой рубашки.       — Этот пиздюк тебе ноги сломает, — отзеркаливает Чонвон; оттолкнувшись от стены, он уверенно идёт в сторону побоища, пнув носком кеда брошенный на полу рюкзак кого-то из отморозков. — Парни, серьёзно, отпустите его, — начинает с человеческой просьбы, остановившись за шаг до них.       Ссутулившийся широкоплечий амбал выпускает руку Джея из захвата и выходит вперед, впритык к Чонвону. У них разница в росте в полторы головы, но у Чонвона амбиции выше — по большинству параметров выигрывает, — и без рукоприкладства. Широкие лапища впиваются в ворот отглаженной рубашки, старшеклассник толкает его к стене и вжимается пальцами в глотку, сдавив у дергающегося кадыка. Морозное дыхание скользит по ушной раковине, Чонвон морщится и отдёргивает голову, накрыв крупную ладонь своей.       — Приключения на жопу ищешь? — глаза в глаза; перед собой Чонвон видит лишь безымянное существо, пытающееся победить в нечеловечности.       — А мне кажется, что ты ищешь. И тебе повезло… — сжав длинные пальцы в крепкий костлявый кулак, Чонвон сперва напрягает острое колено и впечатывает его меж кривых ног выродка, а следом — и проезжается по челюсти. — Ты их нашёл, ублюдок!       Тело валится на холодный пол, как увесистый камень, выбритым затылком парень бьётся о дверцу кабинки и съезжает всем весом на кафель. Его неровная, явно битая прежде челюсть хрустит и визуально искривляется сильнее, сдвинувшись влево. У Чонвона ощутимый удар с не рассчитанной силой, после него хлещет кровь — кожа щёк рассекается заострёнными зубами. Второй отморозок крепче сжимает руки несопротивляющегося Джея и волочет его за собой, впечатавшись спиной к стене.       На пробу шагнув вперёд, Чонвон чувствует, как накрепко в его ногу впиваются узловатые пальцы. Окровавленная улыбка на лопнувших губах напрашивается на сломанный с одного удара нос — и Чонвон не смеет отказывать: замахивается свободной ногой и рассекает пяткой кеда переносицу. Из пунцовых уст вырывается отчаянный раздавленный стон — дурь из выродка выбита. Увлечённость Чонвона кровопролитием блокирует передний план: молчащего одноклассника, вжатого лицом в стену, и испуганного громилу, держащего жертву за прочные тёмные волосы.       Невольно Чонвон сравнивает сцепку с парнями с девушками, которых он, не щадя, оттаскивал за лохмы и разбивал измазанные в помаде губы. Они надломлено верещат и ревут, а с парнями скучновато — либо заднюю дают, либо валятся при первом же ударе в лицо. Ему и впрямь всё равно, об кого вытирать грязь с кулаком, но в истинном виде с мужской уверенностью и чувства другие — приятные. От его стремительных шагов прячется нетронутый, выпустив из захвата Джея, считанные секунды — и следы на кафельном полу стынут.       — Ссыкло, — бросает ему вслед Чонвон и присаживается на корточки напротив обездвиженного выродка. Он осторожно согнутым указательным пальцем касается раздробленной переносицы, стерев несколько подсохших капель бурой крови. — О, звонок, — усмехается, высокомерием плюется.       — Тебе повезло, — хрипит безымянный, по его губе стекает густая капля крови, смешанной со слюной. — Ещё раз подсунешь неправильные ответы, я вам обоим яйца повырываю, — он трясущейся ладонью хватает Чонвона за запястье и отбрасывает от своего болящего лица.       — Удачи, — Чонвон выпрямляется, встав плечом к плечу одноклассника, и пинает всё тот же рюкзак к хозяину. — Недооценивай меня, твои школьные будни превратятся в ад, если ты ещё раз тронешь его, уяснил? — в ответ узловатый средний палец со сломанным по корень ногтем.       Испытывать страх за содеянное — не черта Чонвона, одни родители трясутся за нарастающие конфликты. Но сменив чуть больше пяти школ, он знает, что большинство разбойничавших и писка не издают, зализывают раны и прячутся в тени. Ладони в ощутимых мазках живой крови, Чонвон захлопывает дверь за Джеем и подставляет под поток ледяной воды руки, споласкивая грязь.       — Ты реально им ответы палёные подсунул? — невзначай интересуется Чонвон, морщась: кровь плохо отмывается, присохла к коже. И пара капель на рубашке есть.       — Пришлось, — Джей ровняется с ним, облокотившись на стенку. — Это… спасибо, что заступился. Но не стоило, Чонвон, — бормочет, опустив глаза на пачканную форму.       — Молчать. Слушай, я терпеть не могу, когда бьют слабых, прости, конечно, но со стороны ты таким выглядишь. Ты вообще драться умеешь? — молчание. — О боги. Хорошо, и часто так происходит?       — Пошли в класс, — обрывает Джей, оттолкнувшись от стенки. И Чонвон понимает: слабых сторон множество, и каждая из них интересна ему.