Костюм

      Гоша очень любит классический стиль одежды. Лёша думает, что классический стиль очень неплох. Но он, честно говоря, заебался скрывать стояк, когда смотрел на Гошу в костюме. Потому что он резко становился таким, сука, аккуратным. Таким утонченным. Таким… Таким ахуенно сексуальным. И Лёша до скрежета стискивает зубы. Сжимает руку в кулак, до побелевших костяшек. Но смотрит. Неотрывно смотрит как он что-то увлеченно печатает. Как закидывает ногу на ногу. До работы еще два часа, нахера он уже в своем гребаном костюме?       — Гошан, слушай, а ты нахера так рано одеваешься? Не жарко?       Конечно он не скажет, что у него стояк каждый раз, когда Петрищев надевает хотя бы рубашку. Не стесняется вроде. Но говорить не хочет. Молчит. Откашливается, подходя чуть ближе. Прячет руки в карманы домашних штанов, надеясь, что это хоть немного поможет скрыть выпирающий бугорок.       — Не мог бы ты, перестать меня так называть?       Поворачивает голову. Выгибает бровь. И смотрит так… Блять…       — А че такое?       — За год отношений ты мог бы начать называть меня нормально, — вновь поворачивает взгляд на экран ноутбука и делает глоток горячего черного кофе, стоящего рядом. — А одеваюсь рано, потому что не люблю торопиться. Я думал это очевидно.       Бесит. Как будто с его новой работой он стал в два раза высокомернее. Ну да, куда какому-то там менту до Федеральной Службы Безопасности. Раньше он был сыном члена партии, а теперь ФСБшник. И черт знает, что хуже. Но плевать. Сейчас не до этого. Нихера не до этого.       — И как мне тебя называть? Солнышком? Или зайкой?       Лёша подходит ближе. Закрывает ноутбук, совершенно забив на то, что Гоша там печатал и, прежде чем Петрищев успеет возмутиться, легко подталкивает его в грудь, заставляя откинуться на спинку стула и усаживается сверху на его ноги. Самостоятельно укладывает его руки на свои бедра и обнимает за шею.       — Или как тебе… Золотко? Малыш?       — Малыш из нас двоих скорее ты.       — Захлопнись.       Гоша смеется. Легко ведет руками по его бедрам вверх-вниз, не делая ничего определенного, будто думая, что Лёша передумает. Хотя на его памяти Лёша передумал лишь один раз, когда пошел в полицию, вместо университета. Парень-то он все-таки умный. Отличником был. Только Гоша как-то упустил сперва момент, когда замкнутый зубрила стал задиристым, но все еще зубрилой. А после, когда этот самый задиристый зубрила стал гиперсексуальным чудовищем, которое временами буквально вытягивало все силы даже не позволяя добраться до кровати.       — Еще можно дорогой. Или любимый. Достаточно блевотно звучит? — с язвительной усмешкой произносит Лёша. Пальцами скользит чуть ниже, ослабляя галстук на шее Гоши и растегивая верхнюю пуговицу, в следующее мгновение припадая губами к его идеальной нежной коже. Вырисовывает губами круги на том небольшом участке кожи, что теперь не был скрыт рубашкой. Прижимается плотнее к его телу, чуть прогибаясь в пояснице.       — Можно просто «Гоша», котенок.       Шепчет. Прямо в ухо. Так тихо и соблазнительно, что Лёша вздрагивает. Шумно выдыхает в его шею, пальцами вцепляясь в плечи. Возбуждение, что и до этого приносило уйму дискомфорта, сейчас казалось едва ли не болезненным.       — Не называй меня так, блять.       — А то что? Член в штанах не удержишь?       Издевается, ублюдок. Ведет рукой по бедру выше. Перескальзывает на внутреннюю сторону, а после накрывает ощутимо выпирающий бугорок ладонью. Усмехается. Слышит шумный выдох. И пальцами пробирается под резинку штанов, обхватывая твердый, истекающий предэякулятом член. На этот раз с губ Горелова срывается стон. Неожиданно громкий и отчаянный. Требовательный. Он не просит. Требует. Снять это гребаное напряжение. Это сводящее с ума возбуждение.       — Час прошел с того момента, как мы этим занимались, а ты опять возбужден. Ты меня скоро буквально затрахаешь, понимаешь?       — А нехер надевать свой блядский костюм при мне, джентльмен хуев.       Лёша едва ли не шипит. Слишком тихо. Будто стесняясь наконец признаваться. И вновь слышит его смех. Такой приятный. Мягкий. Даже он вызывал какие-то странные чувства. Хотя, в такие моменты, любой звук Петрищева лишь подкидывал дров в огонь.       Гоша медленно, плавно скользит рукой по его члену. Большим пальцем массирует головку. Чувствует горячее дыхание на своей шее. Слишком рваное. Слишком интенсивное. Как его руки все сильнее вцепляются в плечи. Как он шепчет. Тихо. Умоляюще. «Гош, пожалуйста». Как опускает одну руку вниз к его брюкам, дрожащими пальцами стараясь расстегнуть ремень. Не получается. Блять… И тогда Гоша останавливает эти сводяшие с ума движения. Убирает руку из штанов и легко, обхватив запястье, уводит руку возлюбленного в сторону. Приподнимает его на руки и поднимается сам, усаживая Лёшу на стол, в следующее мгновение наконец целуя в губы. Приторно. Так безумно горячо. Но совсем недолго. Едва Гоша стягивает с него штаны, как тут же отстраняется, легко толкая в грудь и заставляя лечь на стол, чему Лёша покорно подчиняется.       Лёша не смотрит, как он расстегивает ремень, как расстегивает пуговицу и ширинку. Боится кончить от одного его вида. С интересом разглядывает потолок, отвлекаясь лишь тогда, когда чувствует как мокрый орган медленно и плавно, входит в его тело. И Лёша стонет вновь. Выгибается. Шире раздвигает ноги. Дрожащими пальцами впивается в края стола. Он хочет чтобы возлюбленный уже скорее перешел к действиям. Чтобы на бешеной скорости вдалбливался в тело. Чтобы кусал кожу, извиняясь мягкими поцелуями. Чтобы пальцами сжимал бедра, оставляя следы.       И, конечно, Гоша делает так, как ему хочется. Как хочется им обоим. Едва входя на всю длину, он сразу же начинает двигаться. Сразу набирает скорость. Сразу увеличивает силу, едва ли не вколачиваясь в тело Горелова. Пальцами вновь скользит по его твердому, подергивающемуся органу. Совсем легко, едва касаясь чувствительной головки и выпирающих вен. Но этого более чем достаточно, чтобы Лёша несдержанно застонал. Вновь выгнулся и кончил, пачкая белыми каплями свою футболку.       — Быстрее чем обычно, котенок. Теряешь хватку, — усмехается Петрищев, лишь тогда убирая руку. Но тут же видит как пальцы Лёши тянутся к галстуку. Как он тянет на себя, наматывая ткань на руку и выдыхает прямо в губы.       — Сукин ты сын, я сказал не смей меня так называть… — задыхаясь, едва ли не рычит Лёша, в следующее же мгновение впиваясь в его губы поцелуем. Непривычно грубым и требовательным. Будто хотел убедительно намекнуть, что не стоит так делать. Но Гоша слишком легко перехватил инициативу, а после вдруг отстранился, однако не прекращаяя беспощадных быстрых толчков.       — Ты же знаешь, что я не послушаю, — он произносит слишком спокойно, опускаясь губами к шее и оставляя на и без того раскрашенной ревнивыми метками коже, свежий засос, сразу же извиняясь за него нежными крошечными поцелуями.       Довольно скоро, прежде резкие быстрые толчки, замедляются. Гоша, чувствуя разрядку, наконец останавливается, но когда он пытается покинуть тело Лёши, чтобы кончить, тот крепко обвивает его талию ногами, вынуждая замереть и с тихим, почти отчаянным стоном излиться внутрь его расслабленного тела. Горелов вновь тянет за галстук. Вновь целует в губы. Устало, но по-прежнему чувственно. Словно это было жизненно необходимо. И лишь после отпускает. Неохотно, скорее вынужденно. Выпрямляется, с трудом поднимаясь со стола и идет в спальню, переодеваться на работу.       В конце концов, они все еще взрослые люди с работой и целым ворохом проблем. Проблем, хвостом шагающих следом уже три года. Проблем, которые нельзя решить. Лишь сделать вид, что их нет.       И, кажется у них неплохо получается.