Meister

Он появился внезапно, в одну из этих промозгло-ливневых ночей, когда Бог вновь из благости своей пытался утопить землю. Чиркнул фитиль, с неохотой разгорелась сигара, и во всполохах огня Воланд увидел его. Черные глаза, втягивающие в свои глубины неосторожных, и прочерченную тенями устало-меланхоличную складку между бровей. – Вы писатель? – Спросил Воланд, кивнув на безыскусно-громадные двери дома Грибоедова позади себя. Сам он откланялся совсем недавно и, пребывая в немейшем восторге от местных жителей, вдыхал перестроечный запах деревянных московских улиц. – Боюсь, вы могли опоздать к раздаче почестей. Белеющее в тени хмурое лицо вдруг разгладилось на мгновение, потянуло вверх кончики губ. – Боюсь, там я мог бы получить только хулу. Вы иностранец? – Угадали вы весьма быстро. – Я не гадал. – Тем интереснее. Не хотите ли пройтись? Дождь, кажется, сошел на нет. – Или же его сошли – высшие силы или низшие, – хмыкнул вдруг человек, заставив Воланда, уже сделавшего шаг вниз по лестнице, замереть на месте. – Но пойдемте же. Чем дальше от этого места, тем дышится легче, я вас уверяю. – Вот как? Сейчас вам душно? – Не чувствую кислорода вовсе. – Вам стоит рассказать об этом больше… – легкая заминка, данная с умыслом. И человек её принял. – Зовите меня Мастером. Не скованный по сторонам подавляющей колоннадой здания Массолита, в ярчайшем лунном свете Мастер предстал перед ним – широкоплечий, темный, хищно чеканящий шаг. Он был словно соткан из тумана и мрака, ненастоящий, и эта мысль захватила Воланда и рассмешила, как если бы ему в глупейшей простоте сообщили, что рядом с ним вышагивает Дьявол. – Тогда окажите мне ответную честь, – из кармана жестом фокусника выпорхнула визитка. – Воланд, профессор. – Профессор? Чего же? – Мастер с вниманием провел пальцами по витиевато-острой гравировке. – Всего, мой друг. Черные глаза вдруг снова впились в лицо Воланда, рассматривая с особым тщанием, и было это настолько необычно, что осталось совершенно безнаказанным. – А что же вы, простите за возможную грубость, делали в обществе этих… литераторов? – И так замечательно прозвучало это «литераторов», с таким ярким ехидством, что Воланд взял паузу, чтобы смаковать эту колючую едкость. – Не вижу в вашем вопросе грубости, – с усмешкой начал он после недолгого молчания. – Я позволил себе насладиться местным народонаселением и его… забавами. В мыслях обоих в этот момент пронесся с задорным пьяным визгом Степа Лиходеев, на спине своей везущий очередную краснощекую старлетку, подначиваемый и одобряемый разгульной публикой. Мастер фыркнул, и Воланд простил себе вольность разделенной на двоих мысли. – И какие же остались впечатления? – Неизгладимые. Они разделили смех как старые друзья, коими никогда не были, но могли бы стать в скором времени. – А что же вы? – Мастер посмотрел на Воланда как человек, точно знающий, о какой раздражающей гадости его спросят в следующую секунду, и уже готовящий ответ. – Писатель, сторонящийся своих же коллег – это, как минимум, необычно. – Почему же? – От Воланда не укрылось, как сморщился Мастер на словах о принадлежности его к общей братии. – На этом… славном мероприятии, которое мне удалось посетить, предметом особой гордости был, как же сказать правильно, дух единства, полагаю. Один за всех… – И все против одного, – с грустной усмешкой завершил Мастер. – Это случилось с вами? Из-за чего же? – То, что вчера было разрешено, сегодня уже карается смертной казнью. Месяц назад мою постановку отменили, устроив показательную порку. Воланд взглянул на профиль собеседника. На сжатые губы и вновь проявившуюся в лице хмурость. – Что вы написали? – Пьесу о Понтии Пилате. Недостаточно безбожно. Воланд и сам нахмурился. – Признаться, я не понимаю. К его удивлению, Мастер внезапно улыбнулся – с темной злостью и змеящейся радостью. – В атеистическом государстве писать о Боге – страшный грех. – Сейчас, однако, вы не выглядите расстроенным. Напротив, улыбка Мастера, кажется, разгоралась с каждым шагом, пока не превратилась в отчаянно-нежную. Он посмотрел на Воланда, и взгляд его был настолько шалым, что казался практически больным. – Просто сейчас я задумал вещь гораздо более пропащую. Воланд приготовился. Секунда следующая, чем бы она не обернулась, сулила перемены, на которые не мог бы повлиять и сам Воланд – он почувствовал это всем естеством. – Что вы задумали? Расскажите. – Прогремела не просьба, требование. Мастер словно не обратил внимания на тон. Он запрокинул голову к чернеющему небу, а затем, будто в трансе, еле слышно выдохнул: – Роман о Дьяволе. – Взгляд Мастера вновь сделался осознанным, и продолжил он уже глядя Воланду прямо в лицо. – Посетивший Москву, в которой никто в него не верит. Воланд остановился. В дрожащей тишине громко ударила о землю трость. – А знаете, что самое необычное? Его имя… Резко вдарил звук клаксона, и к ним бойко подкатила блестящая черными боками машина. Свет фар залил пространство, отступили тени, и с глаз Мастера сошел болезный блеск. Осталась лишь клубящаяся темнота, и, смотря прямо в нее, Воланд поднял руку человека и поднес её к своим губам. – Мне жаль, что приходится расставаться так рано. Мастер улыбнулся, слегка приподняв уголки губ. – Благодарю за необычную встречу. – Она не будет последней, – с твердым обещанием заверил Воланд, не опуская руки. – Пишите, Мастер. Я приду, когда будет готова новая глава. И затем он отступил. Глянцево-блестящая дверь распахнулась, из машины выплыла ведьма с острым подбородком и полным отсутствием какой-либо одежды, кроме кружевного передника. Она склонилась перед Воландом, помогая ему устроиться, а затем лихо заскочила в салон и захлопнула дверь. Машина тот час дала по газам. Когда пыль, поднятая колесами, рассеялась, Мастер обнаружил себя перед знакомой калиткой в Мансуровском переулке. Ночь проходила. Пора было возвращаться к его дьявольскому роману. Темнота вторила радостным согласием.