Но что, если тяга делать зло...

Хуа Чен — мальчишка безродный, одетый в алые шелка. Небесные чиновники при одном взгляде на него ядом плюются, брови хмурят и глаза отводят — он бельмо на глазу, слишком язвительный, слишком резкий, слишком... слишком. Ему больше демоном бы подошло быть, он среди мёртвых тел и рек крови будет естественнее выглядеть, привычней — шепчутся голоса сплетников, но в лицо Божеству, Укрывающему Цветы от Кровавого Дождя никто высказать это не рискнет. Боятся. Хуа Чена дóлжно бояться, он колок и ядовит, подобный тому самому ликорису, что укрыл от дождя крови, он звенит тысячами колокольчиков и управляет серебряными бабочками (говорят, если такая сядет на тебя, то навеки обречет на неудачи — Хуа Чен хохочет громко, пока не выдохнется совсем, потому что его бабочки - самые безобидные создания на всем белом свете, способные разве что подслушивать да доносить своему хозяину). Он крутит меж пальцев игральные кости, решая с их помощью людскую судьбу, и улыбается уголком губ, когда выпадает максимальное число. Хуа Чен — божество удачи. Ему молятся игроки, желающие сорвать куш, и простые люди, прося о богатствах несметных. Ему поклоняются воины, прося даровать силы мечу, и молятся возлюбленные, прося о страсти и крепости отношений. Все знают легенду о мальчишке из забытого в веках государства, с одним ятаганом в руках пробившем себе путь на вершину небес. Хуа Чен — дурак, безнадежно влюблённый в мираж своей юности, вплетающий в волосы коралловую бусину и ласково улыбающийся отблескам света на её круглых боках. Он рисует бесчисленные портреты чьего-то нежного лица, будто поцелованного самой Весной, и мечтает о встрече с юношей в расшитых золотом белых одеждах. А потом вдруг встречается с демоном в алом, с язвительным золотом глаз и проклятой кангой на шее, и замерзшее сердце гулко начинает стучать в груди... *** Хэ Сюань — дитя ночи, хозяин мертвого моря с костяными драконами и уродливыми скелетами рыб. Он мрачен и нелюдим — его компанию терпит только Хуа Чен, да и то, лишь потому, что Хэ Сюань перед ним долг непомерный имеет, да Линвэнь, будучи его начальницей, как божества литературы. Остальные боги его боятся — как же не бояться того, кто повелевает глубинами моря, чьи глаза светятся потусторонним золотом, и чья кожа бледнее неупокоенного мертвеца? Хэ Сюань прославлен "Драконим Остóвом, Губящим Корабли", и носит это имя — тяжёлое, гнетущее, больше похожее на проклятие, с мрачной гордостью. Хэ Сюань желудок набивает небесными яствами, не чувствуя их вкуса, желая лишь не чувствовать сжирающее изнутри чувство голода. Его запястья — тонкие, Пэй Мин может одной своей лапищей их обхватить, — хранят светлые, почти слившиеся с кожей, шрамы от веревки, грубой, какой заключённым в тюрьме руки связывают. Он укутывается в непроницаемо-черные одеяния, тусклым золотым блестящие в освещении таверн. Спустившись в мир смертных, мрачно зыркает на прохожих и вдруг замирает перед прилавком, смотря на тонкий, ручной работы веер с изящной росписью. Продавец — юноша, совсем мальчишка с сине-зелеными искрящимися глазами и длинными кудрями, красующийся киноварной точкой на лбу, широко улыбается, спрашивая, понравилось ли господину что-нибудь, и почему-то не обижается, дурачок блаженный, на резкое «нет», только игриво покачивает хрупким плечиком да улыбается многозначительно, будто догадываясь, что не человек пред ним; Хэ Сюаню вдруг кажется, что его глаза на миг вспыхивают морской синевой — и тут же потухают, как утренний рассвет. Хэ Сюань — покровитель мёртвых, бог воды и попутных волн. Пред плаванием ему возжигают благовония — особые, с камфорой и анисом, отдающие морем, и тихо молятся, чтоб на костях дракона домчаться до порта быстрее. Хэ Сюань жмет плечами — и мальчик-юнга на далеком огромном корабле в этот момент вдруг вскрикивает: «дракон!», не видя понимающих улыбок матросов, когда замечает белый блеск кости средь волн и чувствует, как судно ускоряется, рассекая острым носом чёрные волны. *** За Ци Жуном слава вперёд летит, несёт его на золотой колеснице и осыпает путь сиянием. Он ухмыляется изломанно, наслаждаясь её ласкающим светом, тщательно в глубине души пряча колючий комок боли под рёбрами, привычно ноющий гноящейся раной. Он — "Низвергнувший Бога с Небес", никогда и никому не рассказывавший, что тот бог из легенды, погрязший в собственный неудачах — его брат. Только Цзюнь У, наверное, знает — больно уж понимающе улыбается при редких личных встречах, да Хуа Чен — но этот без мыла в любую задницу залезет, Ци Жун бы удивился, если бы тот не знал. Ци Жун носит зеленое, вставляет в шёлк волос длинную золотую шпильку (она завораживающе покачивается, поблескивая изумрудом в солнечных лучах) и улыбается, показывая клыки. Он вспыльчив и резок, грязно ругается, окрашивает длинные ногти в зелёный и небрежно подводит глаза фиолетовым. Остальные божества взгляд отводят, когда его видят, упирая взгляды в носы шикарных ботинок. Ци Жун — хаотический ураган, вспышка огненных искр, великолепный в своём гневе, без всякой жалости способный мгновением руки перерезать горло врагу. Он — причина поклонения. Он — причина ненависти. Он — блеск золота в ладонях, и он же — алая кровь на белых одеждах. Ци Жун в зеркалá иногда боится взглянуть, будто увидит в них лицо, так похожее на его, и ночами просыпается, хрипя и хватаясь за горло. Грудь будто горит пламенем, и Ци Жун судорожно на груди одежды распахивает, смотрит на длинный шрам и горько улыбается, шепча имя того, кто всегда был сильнее его, того, кто пронзил его грудь мечом, того, кого он, Ци Жун, собственноручно с небес сбросил. И имя это звучит отчаянной мольбой грешника, тихим призывом, горячей слезой безумца: «Се Лянь» *** О Цзюнь У слагают легенды. Он тот, кто построил мост из света в небеса, тот, кто уберёг своё государство от гибели. Цзюнь У на лице носит мягкую улыбку и понимающий взгляд, лишь иногда глаза прикрывая и морщась от тягостной боли в висках — императорская корона неприятно давит на голову, но это — необходимая жертва. Бремя власти столь же тяжело, сколь и массивные доспехи, но Цзюнь У оно уже не тяготит — он смирился. Привык. Растворился среди шума чиновников всех мастей со средних и верхних Небес, среди отчетов денно и нощно трудящейся Линвэнь, среди звона серебряных колокольчиков на сапогах Хуа Чена и среди золотого блеска колокола, возвещающего о вознесении очередного божества. Только когда все они уходят — и чиновники, и Линвэнь, и Хуа Чен, и даже колокол перестает звонить, появляется он. Голос, шепот тихий, почти неразличимый, горяченный — Цзюнь У знает его наизусть, знает каждое слово и каждый звук: «Дарю свою удачу тебе. Смотри, не растеряй ее». Его персональное наваждение пляшет в тенях, улыбается кошмарной разноликой маской и склоняется в лёгком поклоне. Мэй Няньцин, Цзюнь У знает, рядом всегда, наблюдает молчаливо, незримо, прикрывая нежное лицо длинным фиолетовым рукавом и равнодушно пряча удивительные глаза за ресницами. Средь пальцев искрами скачет удача, отданная Цзюнь У, удача, что поддержала мост из света, не дав ему рухнуть — под рёбрами что-то глухо скребется, ноет, тянет заполошное сердце наружу, горячим комом рвясь наружу, и Цзюнь У, Верховное божество, непоколебимый и отечески-строгий... Плачет впервые за столетия. Слезы застилают взор, золотыми каплями стекают по бледному лицу и оставляют мокрые расплывающиеся пятна на тяжёлых одеяниях. Цзюнь У смыкает влажные глаза, закрывая их рукой, и оттого пропускает момент, когда рядом кто-то оказывается. Он напрягается, отрывает руку от глаз — чья-то узкая теплая ладонь ласково, аккуратно возвращает её на прежнее место. Лба мягко касаются сухие губы — туда, где ныло несколько минут назад, и Цзюнь У замирает, не в силах сопротивляться, чувствуя, как носа касается лёгкий аромат сандала и сливового вина — так пах во времена их юности Мэй Няньцин, и этот запах остаётся в памяти навечно... Неожиданный визитер исчезает так же неслышно, как и появился, но Цзюнь У сидит так еще две палочки благовоний. В груди мягко шуршит тепло, течёт по венам, гулом отдается в ушах — мерным, ритмичным. На лицо сама собой наползает нежная улыбка — на следующее утро Линвэнь, всегда чуть более чуткая, чем следовало бы, легко изгибает бровь, щуря умные глаза, но ничего не говорит, лишь оставляя на алых губах многозначительную улыбку.