Вино

И однажды в твоей жизни появится новое имя, которое превратит предыдущее в пыль. Федор Достоевский Вечер летней усталостью накатил на бурлящую людьми Москву. Они ходили, бежали, строили, ломали — всё это походило на огромный муравейник, кишащий постоянными переменами. От пыли хотелось кашлять, от громких звуков болела голова, а от новых домов, таких больших, громоздких, мощных появлялось желание сбежать. Меж пыльных строительных работ, новостроек и новых, молодых и целеустремленных людей, смело шагавших в «прекрасное» будущее, стоял покосившийся дом, с бирюзовой потрескавшейся краской, ставнями с причудливыми узорами, и большим внутренним двором, напоминавший сады в тех старых усадьбах, в которых еще можно было найти и почувствовать отголоски былой России. За деревянным забором не было слышно ни людей, ни ремонтов. Только закрыв калитку, он вздохнул и почувствовал бескрайнюю тоску и усталость. Громкие звуки улицы глухо ударялись о старое дерево. Тут пели птицы: немного неопрятный, но такой уютный и родной двор будто обволакивая своими объятиями, зазывал пройти глубже по зеленой траве, сквозь благоухающие дикие цветы и кусты с малиной. Деревья мягко качались, нависая над человеком. Он прошел в дом, было ужасно тихо и пусто. Быстро садясь за свой деревянный стол он принялся писать, закуривая свою тонкую сигарету. А позже, когда пальцы перестали слушаться хозяина, а солнце давно опустилось вниз, он стал перечитывать написанные им главы. «…тонкие пальцы консультанта коснулись трости, взгляд был прикован к Мастеру. -То, что вы ему нашептали, я знаю, но это не самое соблазнительное. А вам скажу, что ваш роман ещё принесет вам сюрпризы.» *** — Вино какой страны предпочитаете в это время дня? Все чаще мой герой стал встречаться с дорогим ему другом. Двое мужчин так ладили, что кажется, могли иногда обходиться без слов. Проводив дни с профессором, а ночи — с Маргаритой, писатель был в самом своем сильном расположении писать, в нем было столько вдохновения и жизненных сил, сколько раньше в нем никогда не бывало. Открыв бутылку дорогого импортного вина и разлив алую жидкость в старые бокалы, они долго еще дискутировали о разном. — Но все же именно вы поднимаете тему веры в своем романе, не так ли? — с легким акцентом начинал разговор Воланд. Он чаще начинал говорить, он вообще много говорил, и Мастеру казалось, что он действительно на лекции у гениальнейшего профессора. А лекции его были всепоглощающими, масштабными, заставляя Мастера трепетать после каждой фразы. — Вы так уверены что это сейчас кому то хоть нужно? — отвечал мужчина, слабо улыбаясь, и отпивая глоток из бокала. Он не отрывал по доброму смеющихся глаз, от распинавшегося перед ним…человека? А человек ли сидел перед ним, с лисьими глазами, с той вечной полуулыбкой? Никогда он не видел его растрепанным, никогда он не видел того, чего не хотел бы показать Воланд. Он изредка снимал свои дорогие бархатные перчатки, удивляя писателя своей бледной кожей и сдержанными манерами, которые были по истине аристократичными. Да, про таких хотелось писать. — А вы как считаете? Вы же не для себя пишите это чудо, я хочу чтобы ваши записи были опубликованы. Может, вы и не доживете в этом мире до тех времен, когда ваше имя будет на страницах в учебниках, а ваш милый дом станет народным достоянием, но я говорю вам точно, можете мне поверить, дорогой мой Мастер, вам ничего не остается кроме как верить мне. И это было опьяняюще хорошо. Ссылаясь на отличное вино, он почувствовал забвенное счастье и чувство расплывчатости. Перед глазами он видел только тонкие пальцы, которые касались его шеи, медленно и плавно передвигаясь к его скулам. Он не видел, он все чувствовал, да так четко, что руки его затряслись от наплыва эмоций. Он чувствовал сладкие, как мед поцелуи, он желал прикоснуться к рукам, так мягко обнимавших его плечи. Аромат его одеколона, такой сладкий, заполнили все пространство. Мастер открыл глаза. За окном светило закатное солнце, а капля чернил, то и дело скатывающаяся с белого пера неимоверно сильно пачкала пустые страницы. На столе стоял бокал вина. Дело ли в отличном вине, или шуме за окном — голова болела. Он обернулся: в бесконечных белых подушках, на мягких перинах, меж одеял и разбросанной, такой идеальной и дорогой одежды, лежала кисть с тонкими пальцами, а дальше худые плечи с блеклой россыпью родинок. «И странной близостью закованный, Смотрю за темную вуаль, И вижу берег очарованный И очарованную даль. Глухие тайны мне поручены, Мне чье-то солнце вручено, И все души моей излучины Пронзило терпкое вино.» А. Блок.