Омут

      Том держит в руках хрустальный флакон с призрачно-белыми воспоминаниями и внимательно глядит на него, на эти белые нити былой эпохи.       «Последний. Больше нет», — думает он.       Тихо. Вокруг тихо. И какое-то чувство, похожее на ветер у тех чёрных скал, трепетно касается его сердца.       Триумф и падение. Отчаяние и злоба. Разочарование и восхищение. Любовь… и одиночество. Всё это было. И всё это прошло. Сгорело в мареве событий, заклятий и эмоций. Развеялось в пепле лет.       А дальше — тьма неизвестности. Неизвестности, ужасно похожей на это пепельное прошлое.       Том Реддл откупоривает флакон и медленно выливает в Омут волшебную жидкость, похожую на туман.       Проходит мгновение, второе, и на поверхности мерцающего Омута расцветает дивный узор воды и памяти.       Вязкие белые чернила и хрустальная прозрачность. Чарующее прошлое и неизведанное настоящее.       Ожившая скульптура чувств и тлеющий уголь надежд. Вся жизнь… и всего один момент.       Реддл прикрывает веки и ныряет в Омут.

* * *

— Сегодня Элоиза призналась мне в любви, — темноволосый мальчик презрительно усмехается, неуклюже плетя венок из полевых ромашек. — Она такая глупая, матушка. Считает, будто эта её любовь может сделать нас счастливыми.       Гормлайт, закутавшись в серый платок, сидит на тёмно-зелёной траве и с грустью смотрит на сына.       Над ними — светло-серое небо. Нежный ветер касается их лиц, одежды, развевает их тёмные волнистые волосы. Трава тихо шелестит и слегка приминается, будто по ней ступают ожившие добрые тени… — Глупец тот, кто думает, будто любовь — это слабость, Корвин, — негромко говорит Гормлайт.       Темноволосый мальчик в ответ лишь недоверчиво хмурится, смотря на мать.       Мракс же, улыбнувшись самыми уголками тонких красивых губ, продолжает: — Любовь рождает в человеке смысл жить.       Корвин долго молчит. Теребит в руках уже сплетённый венок, смотрит то на свои руки, то на цветы, то на лес вдали. Думает. А потом вдруг улыбается и говорит: — Я скажу Элоизе, что считаю её не глупой, а счастливой. Самой счастливой.       Гормлайт еле заметно кивает.       Корвин радостно смеётся, вскакивает с мягкой травы и надевает на голову матери тот самый венок из белых ромашек.       Ветер крепчает. И не успевает Том увидеть, как губы Гормлайт расплываются в тёплой искренней улыбке, как воспоминание гаснет.       Теперь Реддл в Хогвартсе. И небо такое тёмное, что кажется, будто вот-вот разразится буря — неистовая, яростная, со сверкающими молниями и неудержимым громом. — Моя мать была великим человеком!       Том оборачивается и видит перед собой того самого Корвина — повзрослевшего, высокого и худого, как и Гормлайт.       У Корвина глаза пылают неумолимой яростью. Ладони сжаты в кулаки. А челюсти — едва слышно скрипят. — Твоя мать была чудовищем! — жутким голосом доносится от какого-то парня с невозможно голубыми глазами.       Изо рта Корвина Мракса вырывается нечеловеческий вопль, и он, будто позабыв, что является магом, накидывается на парня, царапает ему лицо, душит, сам едва ли не забывая дышать.       Реддл щурится, глядя на всё это.       Внутри что-то неприятно скребётся о черепную коробку, сжимает сердце. Это не то постыдная боль, не то ожидаемое одобрение чужого поступка.       Сверкает молния. Прибегают на крики учителя, ученики, что-то твёрдо говорят, потрясённо смотрят, вскидывают волшебные палочки.       Неистово гремит гром. Белые же нити воспоминаний исчезают в воде памяти и являют взгляду Тома уже иные моменты пепельного прошлого…       Гормлайт стоит у ворот какого-то замка. Ночь скрывает её лицо.       Женщина делает вперед несколько шагов, и на неё направляются две палочки с горящими на их острых кончиках ядовито-зелёными огоньками. — Так поздно мы никогда не ждём гостей.       Гормлайт в ответ не говорит ни слова — лишь живо вынимает из длинного рукава платья волшебное древко, направляет его куда-то вверх и шепчет проклятье.       Свет озаряет местность. Тому удаётся разглядеть двух мальчишек, державших те палочки, отчаянно храбрившихся и отчаянно смотрящих в глаза Гормлайт Мракс.       «Их смерть будет весёлой», — думает Том, ухмыляясь. И ухмылка эта жутко уродует его красивое лицо. — Вы чистокровные? — ровно спрашивает Гормлайт.       В ответ мальчишки лишь насылают на неё проклятья: немного неумелые, но далеко не безобидные. Дуэль освещается ярко-алыми, синими, чёрными, туманно-белыми лучами заклинаний.       Гормлайт двигается быстро, беспощадно, однако Реддл не понимает: отчего она не разбивает магический щит одним из темномагических проклятий, которые точно знает, и не шепчет решающее все проблемы «Авада Кедавра»? — Впрочем, это неважно, — вдруг раздаётся в глухой тишине.       Гормлайт обездвиживает противников, но не убивает. Те лежат с широко распахнутыми глазами на чёрной земле, мокрые от пота, жутко вымотанные боем.       Мракс проходит мимо них, взмахивает палочкой, и окрестности вновь погружаются во тьму.       Вместе с этим гаснет и воспоминание, сразу же сменяясь другим.

* * *

      Глаза у Гормлайт — красивые-красивые: в них много знаний, много боли и много сожалений.       Мракс стоит — чёрная скала — и направляет свою тонкую длинную волшебную палочку на лоб высокой светловолосой Изольды Сейр.       Том позади неё — своего великого предка. И ему до побелевших костяшек, до хрипов в грудной клетке хочется схватить Гормлайт и за неё прошептать это простецкое убивающее заклинание.       Впереди — победа, трон, сиянье славы и одиночество великой идеологии! Впереди — лишь славное будущее, в котором нет места слабым и убогим, что сострадают жалким магглам, или же и вовсе этим тупым магглолюбам!       Однако… Гормлайт опускает руку с зажатой в ней палочкой.       Смотрит на Изольду без ненависти и без любви. С непонятной горечью и — одновременно — непонятной радостью.       Том делает судорожный неверящий вдох. «Добровольно… Добровольно отступить, проявить эту мерзкую слабость и всё потерять… Ради чего?» — Вы… — тихо шепчет Изольда, а потом замолкает: на её глазах пакваджи ранит кинжалом Гормлайт Мракс прямо в сердце.

* * *

      Том Реддл выныривает из Омута, тяжело дыша.       Он опирается о стол, смотрит на чистую водную гладь магического артефакта.       Молчит. Губы поджимает и молчит.       Рядом в диковинной шкатулке стоят флаконы с чернильными воспоминаниями: их много — дюжины.       Том разбивает каждый. Ожесточённо, зло, немилосердно.       Он чувствует себя брошенным, обманутым, нет, даже преданным.       Чернильные узорчатые воспоминания превращаются в лужу — некрасивую и убогую.       Под ногами Тома Реддла хрустит крошево хрусталя.       Том отступает в сторону и удовлетворённо улыбается.       «Прошлое — прошлому», — думает он.

* * *

12 мая, 1998 год

      Гарри Поттер глядит на запачканный пеплом флакон со странной жидкостью. «Похоже на воспоминания», — проносится в его мыслях. — Гарри, МакГонаггал нужна помощь на втором этаже. Идём скорее! — трясёт его за плечо Рон и вынуждает отвлечься от единственной вещи, уцелевшей во время вспыхнувшего Адского пламени в Выручай-комнате. — Да-да, — бормочет Поттер.       Он бережно ставит флакон на подоконник восстановленной дня два назад спальни Гриффиндора и идёт вслед за Роном, уже ждущим его в проёме комнаты.       Дверь за ними закрывается.       На туманно-белую жидкость падают лучи утреннего солнца, и та красиво искрится.       Кажется, будто в этой хрустальной колбочке миллионы звёзд, и эти миллионы звёзд голосом Гормлайт Мракс тихо говорят: «Любовь рождает в человеке смысл жить…»