Гадость

Очередной пасмурный день. Солнцу порой удаётся пробиться сквозь мрачные стены облаков, его лучи тянутся к земле, странно освещая темнеющее небо. Изредка они стучатся в окна одиноких домов, или являются без приглашения, утыкаясь в тюль, несколько неуместный, но по-прежнему очаровательный. И сквозь него бессовестные солнечные лучи пробираются в чью-нибудь обитель. Нагло касаются спутанных волос, сбегают к самым кончикам. Среди частичек пыли, хаотично кружащихся в мягком свете утра, пряди выглядят неухоженно. Цепляются и электризуются, вслед движениям хозяйки. Сползают по рукам вверх и вниз, неуклюже скользят по спине, переплетаются между собой беспорядочно — чистая абстракция. А единственный оставшийся лучик опустился на ресницы, падая кружевной тенью на глаза. Несколько секунд он полюбовался чарующей красотой их обладательницы и скрылся в тени. Ещё до рассвета зеркало встречает Кассандру. Отражает аккуратные черты лица, совсем правильные, как у тех коллекционных фарфоровых кукол. Некрасиво на лоб сползают спутанные волосы, задерживаясь на пару секунд, прежде чем их за ухо заправит маленькая ручка. И застынет так рука, неестественно маленькая, ненастоящая совсем. От этой мысли она лишь красивее становится. Пальцем Кассандра проведёт по губам и своим отражением совсем залюбуется. Синие глаза смотрят спокойно, в полумраке спальни как будто светятся. В самую душу способны заглянуть, но собственную сквозь отражение как будто не видят. Замрёт живая кукла у зеркала на несколько долгих минут, пытаясь в нем что-то разглядеть, но, ничего не увидев, разочарованно упадёт на кровать и проспит до позднего утра. А за её окном кто-то завистью подавится, тихо прокрадётся обратно в свою комнату, стараясь не создать лишнего шума. Неуклюже кто-то заберётся в свои скромные покои через балкон, зацепив подолом любимого платья появившийся из ниоткуда гвоздь, и неловко ввалится в холодную постель. Хорошего шпиона из Э́льбы бы не вышло. Да и не следят шпионы за родными сестрами, засиживаясь под их окнами посреди ночи. Она откинулась на подушки, проигнорировав заледеневшее тело, и подняла руки над головой. Точно не такие красивые, как у Кассандры: смуглее, пальцы короче и толще, а форма ногтей какая-то совсем квадратная. Нет сказочных просвечивающих венок сестры, словно заплетающихся в маленькие косички, и такого количества родинок нет тоже. Задержавшись вглядом на указательном пальце, где снова заныл свежий порез, Эльба провалилась в дрёму. В соседней комнате чудо перед зеркалом. Эльбе начинает казаться, что окна комнаты сестры — витрина, заглянет дневной свет и осветит обворожительную куклу. К ней будто даже солнце не равнодушно. Потому ли, что не видит Эльба, как в ночи, пока прячется луна, по фарфоровым щекам сбегают настоящие слёзы. Кассандра снова в плену у тишины, хватает жадно воздух, словно он соткан из слов, что она сможет одолжить. Только тщетно. Их объединяют завтраки. Среди звона столовых приборов и скрипа деревянных стульев, находятся рядом, в необычайной близости. Замереть бы так, над тарелкой с отвратительным желе. И стать прекрасной сказкой: бедная Эльба, что превратилась в камень. Неживыми глазами спокойно на Кассандру взирать и не бояться её немой неприязни. Не надломится же тишина от её голоса, только тяжёлыми вздохами то и дело наполняется. В плену собственных желаний, что ей никогда не удастся выразить словами, Кассандра с недугом своим смириться не смогла. Эльба её немую не любит и болтливую не любила бы так же. Мать подаёт на стол очередную гадость. Кассандра улыбается: обнажает белоснежные зубы и жмурит чудесные глаза. А Эльбу ноги тянут прочь — как может маленький рот растянуться в таком мерзком оскале? Гадость на глазах преображается. Теперь это настоящий корень зла на тарелке, разрастающийся под столом аж до каменного пола подвала. И там он цветёт, по стенам расползается и вьётся — загадка всей ботаники. Бутоны цветов его приторно сладкие, их окружает хоровод бледно-синих лепестков. Несомненно отвратительно. Любимая сладость Кассандры… Перед ней клубничный пудинг, против воли улыбается, как-то вымученно. Зачем же нужны эмоции, если их невозможно выразить понятно для других? Эльба только страх свой видит. Умеют ли немые смеяться? Поедая цветы целиком, с шипами вместе, рвать идеальные губы в кровь и слишком громко хохотать, разрезая тишину фигурными ножницами. Словно из пространства вырезает непонятные фигуры или символы, как маленький ребёнок из бумаги. Хочется проснуться. Удары чайной ложки о чашку. Кто-то размешивает сахар громко, пытаясь привести в чувства Эльбу. Кассандра. Хмурит густые брови и несчастно вздыхает, небрежно бросая серебряную ложечку на стол. Воздух начинает казаться тяжёлым газом, с трудом просачивающимся в лёгкие, опадающим на дне пылью. Ещё несколько вздохов и в них не останется места. Эльба покрывается мурашками, они бегают по спине вверх и вниз, с каждой секундой становятся злее. Стоит взглянуть на Кассандру, и время течёт быстрее, как будто само куда-то торопится. Движения же её замедляются, начинают казаться совсем механическими, гипнотизируют. Она вся другая, спустилась однажды с небес и здесь осталась. Эльба привыкла думать, что ад далеко за облаками. Кажется, завтрак длится уже целую вечность. Но не уйти — ноги к стулу прикованы. Их обвили побеги гадости и держат, цветы сжимают кожу, будто тиски, листья шипами втыкаются. Кукле Кассандре одиноко. Синие глаза в один момент почернеют, словно ядом нальются, и выкатятся из глазниц. Смешно ли, она их на вилку наколит и съест, утерев рот кружевной салфеткой. Эльбе совсем плохо. Кассандра — порождение зла за другим концом стола, одним взглядом вызывает дрожь. Слишком мёртвая, чтобы быть живой. Ей Эльба кажется напуганной, и страшит её как будто каждый шорох, каждое движение вокруг. Кассандра тонким пальцем по краю тарелки проводит. Эльба знает, ей блюдо по вкусу пришлось. Мать как привороженная за ней следует, беспрекословно исполняет все желания. Нужно уходить, пока часы не превратились в секунды, пока за окном не наступила ночь. Кассандра вдруг уходит сама. На лодыжках ослабли тиски, оставшись некрасивыми царапинами. Эльба скроет их под подолом платья, кровоточащие раны ей не идут. Кассандра исчезла быстро и бесшумно, как в любой другой день, но Эльба знает точно, где именно она сегодня. В последний раз. День рождение Эльбы дышит в затылок, немного зло, пугающе, но близко. Кассандра думает, что могло бы её успокоить в праздник, избавить от душевных терзаний. Она окутана собственными кошмарами, без возможности освободиться. Совсем измучалась без любви — не одна, но одинока. Не немая, но не может произнести и слова. Не рады встрече каменные стены подвала. Отражают эхом шаги, слишком громко, угрожающе. Что-то ведёт вперёд, словно побеги гадости за спиной крадутся, прячась в тенях. Оглянешься, и запах цветов в нос бьёт, неприятный, но сердце бьётся быстрее. Вдали Кассандры след простыл. Её очень хотелось любить: обнимать, что-то ласковое говорить искренне, пушистые волосы заплетать, даже просто их касаться. Пальцы хотелось переплетать, красивые или не очень, неважно. Но Кассандра была наваждением, что ужас сопровождал. Бояться и любить Эльба не умела. Эхо громче с каждым шагом. Предвкушение повисло в темноте. Она за маленьким столиком вышивает, счастливо напевая никому не известную песню, открывая очередной дар. На бежевом куске ткани сердечко выделяется. Умелой рукой оно быстро приобретает более чёткие очертания, линии становятся плавнее и правильнее, а на лице Кассандры расцветает улыбка, как та гадость. Сколько таланта в её ничтожном существе, и никакая его часть не пригодна. В углу шедевра виднеется надпись, Эльба её не видит. Взору её чудовище, обвитое злом. Темнеет, словно в момент конец света случился, а синие глаза видно всё равно. Бледная её шея, необычно тонкая и длинная — эталон женской красоты. Шевелится от бесчисленных попыток сохранить ровное дыхание, вблизи действительно живая, из плоти и крови. Сожмёшь руками и лишишь всё существо Кассандры всего человеческого, что там сохранилось. Может ли кожа стать ещё белее? Глаза могут быть ещё глубже, умоляюще глядя снизу вверх, маленькими ручками хватаясь за запястья. Иронично, как кукла просит о жизни. Будто ходит по лезвию ножа, не решаясь ступить на остриё. Глаза, полные злобы и страха убивали Кассандру, а не дрожащая рука, сомкнувшаяся на её шее. Она уже боялась представить, как много ещё боли предстоит почувствовать Эльбе, как много ещё раз сверкнут безумием эти глаза. Как больно сжимается сердце, в разы больнее, чем горло. Эльба считает вздохи, не свои. Сколько времени она способна дать? Раз, два, три… Пока не сожмутся руки беспощадно, время по старому сценарию быстро побежит, и Кассандра застынет слишком скоро. И гадость завяла, спустя минуту сухой пылью рассыпалась по полу. А Эльба мёртвой любовалась: словно бессмертная, лишь красивее становится. На лице застыло милое выражение отчаяния. Теперь хотелось её за руку поднять и закружить, как много лет назад. Желание осталось то же — пусть хоть слово скажет, прекратит мучать бесконечной тишиной, как пластиковая. Приклей ей листок бумаги на лицо, с кривой улыбкой и разными глазами, и ничего не изменится. Теперь всё оправдано. Будь Кассандра такой всегда, Эльбе бы нравилось танцевать. Кружиться до утра, до звёзд в глазах, не думая про холод мёртвых рук и пустой взгляд безразличных глаз напротив. Смеяться и от удовольствия закрывать глаза, не замечая тяжести неподвижного тела. Не смотреть на волочащиеся внизу ноги, неестественно скользящие по полу и наконец полюбить. Взгляд упал на кусок ткани с вышитым сердцем. Заметной стала надпись. Пол вдруг стал мягче, и стены закружились вокруг, а безжизненное тело показалось вдруг чрезмерно печальным, как будто радость его покинуло раньше красоты. Или красоты без радости и не было вовсе. «Эльбе» Взгляд её жалостливый резал. Как часто он таким становился, когда Эльба от страха перед гадостью тряслась. Как будто и Кассандре тоже становилось очень плохо, больше от того, что она может лишь молчать. Молчать и смотреть. Подойдёшь чуть ближе, улыбнёшься слабо — Эльбу снова в дрожь бросает, а порой она кричит. Так громко, что стены дрожат, тоже в страхе перед выдуманной гадостью. А Кассандра всё молчала. И тишина обеих сестёр убивала. Последний взгляд Эльба бросила на покойницу. Её действительно хотелось любить. Знакомая жалость всё ещё пробирала до дрожи, незаслуженная, неправильная. А гадость, наверное, живёт где-то внутри Эльбы.